Текст книги "Пир"

Автор книги: Мюриэл Спарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Вне всякого сомнения, – сказал Магнус. – Семья – дело темное.

– Я вот все думаю, – сказал Дэн, – а вдруг Маргарет сумасшедшая?

– Нет, вероятно. Ну, может, унаследовала от меня кой-какую безуминку. А не пора ли нам выпить?

– Да, и потом я сразу же тебя отвезу обратно.

8

Возможно, не было во всем Лондоне ничего симпатичней, чем прелестная любовь Харли Рида и Крис Донован. Оба считали, что брак для них только все бы испортил, и, конечно, не ошибались. Харли был и отдаленно не так богат, как Крис. Будь он мужем, он бы комплексовал, ощущая себя младшим партнером, а так вопрос – больше, меньше – вообще отпадал. Крис, со своей стороны, чувствовала себя моложе при таком положении дел, замужем она уже побывала и привыкла всегда иметь рядом мужчину, с которым можно поговорить, разделить компанию, но теперь она была вдова, богатая притом, и ей нравилась роль холостячки, благо под боком был Харли. С ним она никогда не скучала. Он здорово от нее зависел, она материально его поддерживала в карьере; он, между прочим, был не великий художник, как-то он чересчур был мыслитель, чтобы стать полнокровным, истинным живописцем, хоть и не то чтоб он был великий мыслитель, – скорее, интересный человек, не лишенный таланта. Связь его с Крис длилась семнадцать лет, и все у них шло как по маслу ко времени задуманного званого ужина, продолжавшего ряд званых ужинов, какие они задумывали и давали.

– А помнишь, – сказал Харли, – тот ужин, какой был у нас... пятнадцать, что ли, лет назад, да?.. Когда та девица, откушав, встала и, воздев руку к небу, призвала на нас благословение Божие? Потрясающее представление.

– И был же чилийский посол, – сказала Крис. – Ты-то не видел его лица, а я видела.

– Видел я его лицо, видел. Но как же ее звали?.. – задумался Харли.

– Беатрис... Беатрис... Уэйдемакер. Нет, Рейдемакер. Да, дочка того Рейдемакера, помнишь?

– Угу. И дело ж было в семидесятых, в середине семидесятых, в моду вдруг опять вошло боговдохновение. Встала и говорит: «А теперь, я считаю, пора помолиться Господу, дабы он всех нас по очереди благословил». И давай всех нас выкликать поименно, помнишь?

– Нет, только некоторых. Очевидно, имен не знала. Но руки возлагала на всех поголовно.

– В сущности, – заключил Харли, – в ее образе действий не было ничего преступного.

– Ты так считаешь? Но если я правильно помню, тогда тебе это понравилось не больше, чем мне.

– Тогда – конечно, тогда – конечно, – Харли не спорил. – Но теперь, оглядываясь назад, говоря абстрактно, – был элемент отваги в этой девице. Интересно, куда она подевалась...

– А я не могу восхищаться религией, которая вгоняет в краску и расстраивает людей. Кто спорит с тем, что она говорила, вот только время и место были не очень удачно выбраны.

– Совершенно согласен. – Харли улыбнулся, потом прибавил: – Боже, какой это был кошмар.

– Ну правда же? Конечно, есть эта притча в Библии, насчет того, что кого-то там посылали на распутья, чтобы созвать гостей. Там у хозяина не заладилось что-то, никто к нему не хотел идти [13]13
  Ср. Евангелие от Матфея, 22, 3: «И послал рабов своих звать званных на брачный пир; и не хотели придти».


[Закрыть]. Интересно, а если бы нам так?

– Выйти на улицу и приставать к каждому встречному: приходите на ужин. Арестовать могут.

– Может, будет еще группа студентов, – вслух размышляла Крис. – Такие, не дотягивающие до среднего класса. Поинтересней и понеожиданней, чем высший класс.

– Ты, наверно, права, – сказал Харли, он в прошлом знавал студентов. – Может, они не отличаются тонкостью застольных манер, зато скорей вызывают симпатию и с ними куда веселей.

– Да, и вот у меня, – раздумывала Крис, покуда утекал лениво воскресный день и дождь хлестал по стеклам, – низшие классы всегда вызывают больше симпатии: когда я перебираю прошлое, то кухарок, зеленщиков и портних вспоминаю с большим теплом, чем моих светских знакомых. Билл был богат, конечно, и муж прекрасный. Я тосковала по Биллу, когда он умер. Но то же любовь была, это разница. Я говорю про симпатию.

– Ну да, – сказал Харли. – Вот, например, этот ужин: я с теплом отношусь ко всем, кто приглашен. То есть, почти ко всем. Я едва знаком с Хелен Сьюзи, а с Маргарет Дамьен вообще почти незнаком, и все равно эта Маргарет из головы у меня не идет со своими угрожающими зубами и своей этой философией для бедных родственников – Les Autres.

– А ты бы ее нарисовал, – предложила Крис.

– Я за последние годы ни одного портрета не написал. Разучился, наверно, – сказал Харли, но без особой уверенности, так что Крис показалось, что он, может быть, и не прочь переспать с Маргарет. Крис и не подумала обижаться. У самой у нее была интрижка с одним французским дирижером, она с ним почти каждый раз встречалась, наезжая в Париж; у нее там квартира, он оставался. Но настоящая жизнь у нее здесь, с Харли, а у него – с ней.

– Хильда уверена, – сказала она, – что Уильям не случайно заметил Маргарет, она сама все это подстроила.

– У Хильды преувеличенное представление об обаянии сына, я должен сказать, – проворчал Харли.

– Ну почему, на брачном рынке он должен котироваться. Она все, почти все оставляет Уильяму. Он старший сын. Все ему пойдет, получит после Хильдиной смерти. Она сочла, что так будет лучше. Сама мне говорила. Так что, не скажи. Наживка для девушки.

– Долгонько ж придется им ждать. Хильда цветет. Она будет жить вечно.

– Дай-то бог. Но она на самом деле волнуется из-за этой своей невестки. Как-то подозрительно, что они встретились во фруктовом отделе «Маркса и Спенсера» совершенно случайно. Может, и правда, она его околпачила. Может, заранее нацелилась на него.

– Послушай, – сказал Харли, – ну заговорила она с ним. Он не обязан был отвечать, не обязан знакомиться. Между прочим, ты хоть себе представляешь, что весьма редкие из нынешних юных пар сперва дожидались, когда их друг другу представят?

– Да знаю я все это, знаю. Но Хильда же моя старая подруга, Харли. Она говорит, как-то все было странновато в Файфе во время свадьбы. Хоть вроде бы и не придерешься.

– Ну, это Шотландия. Там все семьи странные, очень странные.

– Хильда говорит, – Крис вела свое, – что они в общем-то уж не такие и странные. Даже как-то чересчур все у них тютелька в тютельку.

– Она считает, что они охотятся за ее деньгами, за ее сына деньгами. Позволь тебе заметить, – объявил Харли, – вы, богатые дамы, вечно все меряете на деньги. Вас послушать, так можно подумать, вам не хватает средств. Вечно вы рассуждаете, кто на ком женился и каков капитал.

Крис спорить не стала, хоть обвинение было не очень-то справедливое. Она могла обсуждать очень много разных других интересных вещей, что обычно и делала. И только сказала:

– Но это же так увлекательно, Харли, нет, ты только подумай, хоть отдаленно себе представь, – а вдруг против молодого человека и его матери плетутся козни. Сам ведь говоришь, эта Маргарет странная.

– Странная, да. Очень странная даже.

Было время выпивки. Сопряжение понятий в беседе стало несколько сложным. Он сетовал, что весь день даже близко не подходил к мастерской.

– Воскресенье же, – утешала она, будто это хоть что-нибудь объясняло.

Он туманно оглядел каминную полку.

– Обожаю Армию спасения, – заметил он без видимой связи с предшествующим.

– Крем «Нивея», – сообщила Крис, потягивая водку с тоником, – это у меня как мадлены у Пруста [14]14
  Герой Пруста, стоило ему надкусить печенье «мадлен», по ассоциации вспоминал детство («В сторону Свана», гл. 1).


[Закрыть]. Только потому им и мажусь. Исключительно дорог как память.

– А знаешь, – вспомнил Харли, – у этих шампанских виноделов, в семье Ферранди, одного из кузенов жена угробила, жахнув по голове бутылкой шампанского своей же собственной марки. Эти французы дико тяжелые бутылки делают. Для шампанского, в частности.

– Хелен Сьюзи и Брайан точно будут, – сказала Крис. – Интересно, сколько продлится их брак?

Люк в это воскресенье наведался к Крис по поводу своей работы официантом на предстоящем ужине. К ее удивлению, он явился с цветком, единственным долгоствольным большущим желтым георгином.

– Как это мило с вашей стороны, Люк, – сказала она, – просто восхитительно.

Она с ним беседовала в уютной гостиной – на самом деле такой буфетной при кухне.

– Вы ведь, кажется, аспирант искусств? – сказала она.

– Нет, истории, мэм. Прохожу аспирантуру в Лондонском университете.

– Я так восхищаюсь вами, американцами, что, пока учитесь, не брезгуете грубой работой.

– Привычка, мэм, – стараемся, пробиваемся собственными силами. Не надеясь только на гранты. И часто я даже удовольствие получаю. И потом, в конце концов, это ж окупится – богатейший опыт, видишь столько разных семей, столько разных домов.

– Вас порекомендовал Эрнст Анцингер, друг мистера Рида. С вашей стороны очень любезно, что согласились нас выручить. Я думаю, вы отличный официант, будет чем похвастаться, когда вы возглавите кафедру истории в престижном университете. Эрнст называет вас Люком. Как прикажете вас называть?

– Просто Люк, – сказал Люк.

Крис пленила его улыбка, смуглая красота, раскованность. Она подумала: «Гораздо приятней было б видеть его в числе гостей за столом, чем нанимать официантом».

Он ей поведал, как это водится у молодежи с ее беспорядочно широкими планами, что намерен поехать в Китай, как только дела позволят, в Южную Америку, в Северную Африку, в Россию, – возможно, учиться или преподавать. Турция, Ближний Восток. И не то что одно за другим, а все сразу – «этим летом».

Вошел повар с Маврикия, Корби, маленький, юркий, с виду лет тридцати, как и было ему, на ходу надевая колпак, завязывая тесемки фартука. Завязал и подал ладонь Люку.

– Хоспис в данный момент отсутствует. Но он в курсе, что вы придете помогать.

– Хорошо, – сказал Люк.

– Вы, наверно, знаете этих Сьюзи, – сказал Корби с некоторой величавостью. – Лорда и леди Сьюзи?

– Ну, слышал, – сказал Люк.

– Я вас оставлю, вы разговаривайте, – сказала Крис. – Значит, до восемнадцатого.

– Чего налить? – спросил Корби. – Пива? Чашечку кофе?

– Спасибо. Ничего не надо. Хоспис – это дворецкий?

– Ну, дворецкий. Дворецкий, в общем-то не очень он дворецкий, когда под ним нет штата прислуги и рядом нет экономки. Это как генерал без армии. Из нас и взвода не наскребешь. Но у Хосписа образование дворецкого. Лично я обучался в Берне и в Лионе.

– Я хотел бы повидать Хосписа, – сказал Люк. – До этого ужина.

– Э, чтоб на стол подавать, это не обязательно. Столовую я сам покажу. Значит, слыхал про Сьюзи? Они тут будут на ужине.

– Надо знать интересных людей, – сказал Люк. И прибавил: – Мне пора. Может, я еще завтра как-нибудь заскочу, послезавтра, повидать Хосписа. Какое время удобней?

– Пять часов, – сказал Корби. – Пять часов для всех и всегда самое удобное время. Проведя, вот как я, чуть не три года в Лионе, такое уж будешь знать.

– Ладно, – сказал Люк, – запомню. Кажется, Анцингеры тоже будут на этом ужине, знаете их?

– По имени, – сказал Корби. – По имени. Хоспис их видел, конечно. Еще тут в списке – Дамьены. Мультимиллионеры. То ли муж с женой, то ли мать и сын, точно не скажу.

– Ну пока, Корби, – сказал Люк.

– Пока, Люк.

Простились они ненадолго, ибо Люк вошел черным ходом в пять часов на другой день. Он застал Хосписа и под тем предлогом, что хочет ознакомиться с точным расположением подсобного стола и буфета в столовой – прямо-таки репетиция, – смог получить куда более детальную информацию о гостях, чем получил от Корби.

– Люди по фамилии Сьюзи, – сказал Хоспис. – Лорд и леди. Потом люди по фамилии...

– Вроде их уделали, этих Сьюзи, – сказал Люк.

– Можно сказать, – сказал Хоспис. – Это те люди, к которым они залезли. Они были наверху, спали все время, не то чтоб из Лондона отбыли, хоть и планировали, но они все подчистили, кроме одного пункта. – Люка, кажется, ничуть не смущала столь разная соотнесенность местоимения «они». Он, очевидно, знал, кого имеет в виду Хоспис. – Они, – продолжал Хоспис, гордо высясь в синей гостиной Крис Донован, – оставили на стене картину раннего Фрэнсиса Бэкона, а взяли какое-то зеркало. Идиоты. У них был один багажник, они, говорят, хотели, чтоб влезло. Они, когда увидели, что ограблены, не нарадовались, что картина цела.

Повар Корби сунулся в дверь столовой.

– Шеф? – сказал Хоспис.

– Нет, я ничего, – сказал Корби.

– Я тут разъясняю нашему юноше, – сказал Хоспис, – рельеф местности в связи с предстоящим ужином.

– Небось не банкет, – сказал Корби.

– Банкет не банкет, – сказал Хоспис, – а для меня это повод. Я выкладываюсь по всякому поводу.

– Думаю, я разберусь, – сказал Люк.

– Ему надо знать, кто есть кто за столом, – объяснил Хоспис повару.

– Зачем это? – удивился Корби. – Каждому по тарелке, тарелки небось одинаковые. Если только кто на особой диете.

– Я разберусь, – сказал Люк, явно нервничая.

– Раз вы считаете, что вы разберетесь, зачем вам понадобилось возвращаться для встречи со мной? – проговорил Хоспис очень холодно, очень надменно. – Мистер Корби, будьте так любезны.

– Чего? – сказал Корби.

– Позвольте мне как следует объяснить нашему юноше его обязанности в соответствии с особенностями приглашенных персон.

– Это еще зачем, – сказал Корби. Однако же ретировался. Миссис Донован и мистер Рид ценили Хосписа, они уважали его надменность. Такие манеры в дворецком дорогого стоят, они на вес золота, такие манеры.

– Ну вот, – продолжал Хоспис, когда убедился, что повар не услышит, – еще одна пара будет в это время на ужине и, стало быть, вне дома – по фамилии Анцингер.

– Я знаю Анцингеров. Элла дает мне работу. Это она меня сюда и послала.

– Их местоположение?

– Подходящее. Но ничего особенного. Не стоит рисковать со знакомыми.

– Мистер Роланд Сайкс. Холостой. Денежки водятся. Вещички могут представлять интерес. Еще молодожены, по фамилии Дамьен. Да, вы провентилируйте у вашего начальства насчет этих Дамьенов. Мамаша – мультимиллионер. Точно не знаю, но, кажется, тоже будет иметь место на ужине. Если она представляет интерес, а как ей не представлять интерес, дайте знать. А я вам список адресов предоставлю.

Люк выступал всего-навсего в роли осведомителя. Сначала он в самом деле просто помогал на банкетах, по найму – от обслуживающих фирм или частных лиц. И он в самом деле был аспирантом современной истории. Но пару месяцев назад, на загородной шикарной свадьбе, к нему подошел другой официант.

– Хорошо бы, – говорит, – иметь списочек этих гостей и их адресочки. Все сегодня долго не будут дома. Такой списочек на уйму денег потянет.

Люк было растерялся, но живо сообразил что к чему. Загрузил поднос шампанским и апельсиновым соком, готовясь циркулировать с ним по залу. Посмотрел на своего напарника, окинул взглядом сотни гостей.

– Денежная публика, – сказал Люк.

– Ну! – сказал напарник из-за покрытого белой скатертью столика. Там он специальным обслуживанием занимался. «Виски с содовой, сэр? Это мы мигом. Какой марки?»

В ту субботу, после загородной нескончаемой свадьбы Люк на машине вернулся в Лондон вместе со своим новым дружком, тот велел называть его Гарнет. Пошли в клуб поесть и расслабиться. Там и узнал Люк про точные цены, какие положены за список с хорошими именами – пусть там даже одно имя будет, – тех, кто присутствует на банкете и, значит, сейчас не дома. Люку с Гарнетом и еще кой-кому из самых верных людей в компании, хвастал Гарнет, плата гарантирована, даже пусть и не пригодятся те имена. «Сплошь да рядом, – откровенничал Гарнет, – дело пахнет керосином. Слуги, сторожа, собаки. Сигнализации хитрые. Эти сигналы – они прямо в полицию идут, в доме не слышно, чтоб полицейские успели замести дураков. Нас не касается. Или, например, в последнюю минуту кто-то взял и не пошел на банкет. Не наша забота. К нам не относится. Даешь список – имеешь деньги. И все под честное слово, учти, все устно, чтоб улик никаких. С такой свадьбы, например, я скажу, списочек грандиозные деньги стоит. Ну, кто-то уже подсуетился, ясное дело. Но даже, я скажу, пусть будет и дубликат, список есть список, и хозяева раскошеливаются. Любят поощрять. Щедрые, я скажу.

Как и предсказывал Гарнет, они были щедры с Люком. Он слишком был далеко от поля действий, чтоб чувствовать угрызения совести. Элла и Эрнст, так сказать, головой ручались за Люка. Запирать ничего не считали нужным, когда в доме Люк. И были правы. Они понятия не имели, как Люк процветает.

– Люк, у меня есть друг, художник Харли Рид, а его спутница жизни – очаровательная Крис Донован. Они устраивают званый ужин. Мы там будем. Не пожертвуешь ли своим вечером, чтоб помочь за столом?

– Возможно, – сказал Люк. – Надеюсь, я буду свободен.

Элла сделала вывод, что он, конечно, не откажется от этой работы. Он никогда не отказывался.

Вот только эти часы, эти страшно дорогие часы их заставили призадуматься, хоть думали они оба неправильно, тотчас дружно придя к заключению, что Люк получил эти многотысячные часы в оплату сексуальных услуг.

Хелен Сьюзи писала своей подруге, дочке Брайана Сьюзи:

Дорогая Перл!

Брайан, конечно, тебе уже расписал про то, как нас ограбили. Сама понимаешь, он дико расстроился, даже чересчур расстроился, по моему скромному мнению. Знаю, и ты ведь предупреждала, он принадлежит к другому поколению, они все помешаны на своем барахле. С собой же его не возьмешь. Перл, иногда мне кажется, я с ума схожу. Он говорит, что его изнасиловали, как он, собственно, это себе представляет? Вообще-то, в сложном психологическом смысле, он хочет, чтоб его изнасиловали, говорят, все мы хотим!!! Кажется, я понимаю твою маму, когда она была за ним замужем. Но это тоже ведь другое поколение. Конечно, мне и самой жалко наших вещей, и они же на все кругом помочились. Но со стенами все равно что-то надо было делать. И обивка на этих креслах меня не устраивала. Оказывается, целая шайка шурует в окрестностях Лондона, какой-то в Далидже дом, большой дом в Уэмбли. Хозяев не было дома, но они ранили слугу, до сих пор в больнице лежит. Полиция говорит, это та же самая шайка, которая к нам заявлялась. Там знают, наверно. Мы были в постели. Нас могли убить. Они, кажется, вообще пронюхивают, кто когда идет в гости или в театр. Кстати, очень важная вещь, Брайан тебе, конечно, расскажет – они оставили на стене картину Фрэнсиса Бэкона, дико ценную. Он теперь висит на телефоне, хочет возместить наши потери и прочее, поэтому я тебе не звонила. По моему скромному мнению, нам бы не мешало еще потратиться, чтоб прийти в себя, скажем, съездить в Венецию. Брайан говорит, в Венецию – почему бы нет, так что я, может, его дожму. Нам предстоит пару раз выходить в люди, так что нас не будет дома. Он завел сигнализацию по углам, она электронно мигает, везде, кроме спальни. Я на нее наступаю ногой. Представляешь?

А что с тем мальчиком, которого ты тогда подцепила на поэтическом вечере? В Лондон уехал? Не объявлялся? Значит, до Рождества никак не выберешься? Тут столько всего творится, куда там ООН. Купи мне в «Саксе», если там еще есть, баночку «Реннета», формула двадцать три. Оплати моей кредиткой. Скорей бы уж ты приехала. Беатрис, первая леди Сьюзи, еще до твоей мамы, весьма официально позвонила насчет этого грабежа, узнав о нем из газет, и учила меня жить. Весь фарфор и так далее, оказывается, ее собственность. Я сказала, что немного поздновато все это обсуждать и лучше ей написать Брайану или его адвокату. Пусть удавится с этим своим фарфором. Не стану я говорить Брайану, что она звонила. Зачем его еще больше расстраивать?

Тысячи поцелуев. Пиши.

Хелен.

9

Лондонская сквозная улочка, недалеко от собора Святого Панкрата отбегающая от Грейс-инн-роуд, в два часа пополудни была не слишком оживленна. Трехэтажное строение девятнадцатого века в себе ютило скромный англиканский монастырь Богоматери Доброй Надежды. По этой улочке, короткой и узкой, ездить не разрешалось. Обычные пешеходы были здесь адвокаты и клерки, срезавшие путь. Маргарет Мерчи, явясь, тем не менее, на мопеде, поставила его на мостовой и нажала кнопку звонка. Ей было назначено собеседование как будущей послушнице. Один священник епископальной церкви в Шотландии похлопотал за нее.

Вскоре после убийства бабушки в Колтонском доме престарелых Маргарет как-то примолкла, и еще она исхудала и побледнела. Шум улегся, тетушки Маргарет хапнули свою добычу и смылись, отец мог спокойно распоряжаться наследством. Но Маргарет ни под каким видом не желала прикасаться к деньгам. Она довела это до общего сведения. Семью и знакомых поражало ее поведение. Молчаливость Маргарет, ее бледный, унылый вид глубоко тронули и сослуживцев по мастерской керамики в Глазго. Теперь выяснялось, что все ей соболезнуют. Даже сестры, каждая на свой лад, выражали сочувствие к ее мукам и сожалели о том зле, какое все вокруг наносили ей своими тайными подозрениями. Только один Дэн Мерчи, очарованный и ошеломленный дочерью, против воли гадал, что она такое затеяла, в общем, сам себе в этом не отдавая отчета.

«Я всегда говорила, – писала Флора в письме к матери, – что одно с другим абсолютно не связано. Сама теперь видишь – Маргарет никакого отношения не имела к тому несчастному случаю. Но я должна закругляться, скоро в постель, пора принимать ванну». Юнис писала: «Такое облегчение для нас с Питером, что этот скандал в конце концов свелся на нет. Это могло ужасно на мне отразиться в моем положении. Бедную Маргарет так подолгу теребили в полиции, и так часто. И вот теперь, ты говоришь, она выглядит больной. Ничего удивительного. Нам с Питером тоже пришлось хлебнуть».

На звонок Маргарет открыла монахиня, молодая женщина в бледно-сером платье модной длины и в сером с белым монашеском покрывале.

– Мне назначено, – сказала Маргарет, – к сестре Строг.

– Она вас ожидает. Если это ваш мопед, пожалуйста, введите его во двор. Одну минуту, я только возьму ключ.

Входная дверь была снова тщательно заперта, монахиня скрылась, но через несколько секунд опять показалась с большим ключом, и была отперта боковая дверь. Маргарет ввела мопед во двор, совершенно пустой, если не считать шестиместного пикапа.

– Сюда, пожалуйста, мисс Мерфи, – сказала монахиня.

– Мерчи, – поправила Маргарет.

– Ах, простите, мне послышалось Мерфи. Вот сюда.

Маргарет приходилось слышать, что в монастырях пахнет воском. Заметив, что перила и ступени сияют, она заключила, что мускусный запах, разлитый в воздухе, запах воска и есть. На самом деле пахло аэрозолью, что нисколько не умаляло, конечно, здешнего строгого монастырского духа. Веревочный мат заменял ковровую дорожку на лестнице. Маргарет ввели в тесную гостиную, где были: мышино-серые пластиковые стулья, круглый стол с кружевной салфеточкой, на которой стояла ваза с розами из цветного стекла, и бюро, где теснились картонные папки с разлохмаченными бумагами, толстая телефонная книга Лондона и черный телефон. На двух окнах висели нехитрые нейлоновые занавески и по бокам грубые зелено-бурые шторы.

Маргарет как можно живописней устроилась в кресле, склонив голову набок и одну руку покоя на его спинке. Вошла немолодая женщина в таком же сером коротеньком платьице и под веющим покрывалом. Она пыхтела так, будто страдала одышкой.

– Мисс Мерчи? – сказала она. – Я сестра Строг, заместитель игуменьи. Наша высокочтимая матерь в постели, плохи ее дела. Нам всем приходится за нею ходить. – Она перевела дух, прижала руку к сердцу. – Должна вам признаться, – сказала она, – я слишком много курю.

– Разве в монастыре это разрешается? – удивилась Маргарет.

– О господи, а как же. Мы весьма современный орден, знаете ли. Мало кто понимает, как еще держится АЦ [15]15
  Англиканская церковь (странное сокращение в устах монахини).


[Закрыть]. Там они воображают, что поныне господствуют их одряхлевшие догмы; что репрессивная колониально-миссионерская система высших классов может донести нашу весть о Доброй Надежде до третьего мира. Маркса читали? Нет. Могут они понять весть его, посылаемую тяжко трудящимся массам? – Нет. Мы, Орден Доброй Надежды...

– Позвольте! Может, стакан воды? – Маргарет вскочила со стула, ибо тут страдающая эмфиземой монахиня принуждена была прервать свою речь самым плачевным пыхтением и свистом. Сестра Строг отмахнулась от предложения Маргарет и ухватилась за край стола, стараясь прийти в себя.

Наконец пришла.

– Благодарю, – сказала она Маргарет. – Жест помощи сам по себе говорит о доброте души. Я получила письмо от его преподобия мистера Ума, и он, конечно, в нем разъясняет ваш случай. Вчера, после вечерних молитв, я прочитала это письмо нашим сестрам. Нас здесь всего девять, включая болящую игуменью. Мы все решили молиться, чтобы вы нам подошли как послушница. Мало кто имеет истинное призвание в нашу эпоху золотой молодежи и мрачной власти капитала. Вы, я надеюсь, имеете. Вы призваны. Я прямо могу сказать – вы призваны.

– Я чувствую себя призванной, – согласилась Маргарет. – Это такое исключительное чувство.

Как ни грустно об этом свидетельствовать, но из девяти монахинь подле Святого Панкрата лишь три представляли существенный интерес, и как раз эти три были абсолютно беспринципны. Остальные шесть были благочестивы, сознательны, а две из них – так даже очень милы и положительны, но все эти шесть были мрачны, как смертный грех.

Маргарет в роли послушницы в монастыре Доброй Надежды делала большие успехи. Орден видел свою миссию больше в общественном служении, но поскольку круг их был узок и скудны средства, приходилось ограничиваться посещением больниц. Утренняя литургия состояла из чтения псалмов и молитв. Дальше все утро уходило на уборку, покупки, стряпню. После обеда, очень скромного, с горячей водой на запивку, они посещали пожилых пациентов, которых, за неимением родных и знакомых, больше было некому посещать.

Маргарет приносила пользу тем, что экономила на покупках. На своем мопеде она гоняла в Финзбури и в Клеркенвиль, где лавки куда дешевле и не намного хуже продукты.

Дорогой папочка!

Жизнь здесь хорошая, и, кажется, у меня есть призвание. Все дело в том, что надо думать о les autres. Да, ну конечно, тебе можно будет приехать и меня повидать. Но пока еще рано.

Сестра Строг замещает мать игуменью. Она левачка, как ты бы сказал, но это результат того, что она думает о les autres. Поглядел бы ты на старцев и старушенций в больничных палатах, сразу бы сам полевел.

Сестра Пэннис здесь имеет большой вес. Она – Глава послушниц. У нее буйный художественный темперамент, иногда она бьет стаканы, расставленные по столу в трапезной. Нам дают за обедом теплую воду, с каплей шерри по воскресеньям, когда после службы заходит викарий. Да, возвращаясь к сестре Пэннис. Она известна как монахиня-матерщинница, большая поклонница трехбуквенного словца и подобных коротеньких слов. Сестра Строг смеется, ее слушая, и мне это понятно. Сестра Рук классный водопроводчик, ты себе не представляешь, какой на нее спрос. Сам епископ за ней послал, когда во всем Лондоне не нашлось водопроводчика, такого, во всяком случае, чтоб разбирался в этих древних трубах. У других монахинь, боюсь, не все в порядке с IQ, мне, по крайней мере, так кажется. Но ничего, разносят себе по больным корзинки с гостинцами, как Красная Шапочка, разве что на голове у них серое, как у нас у всех. Сестра Рук до трехбуквенных слов не опускается и, как всякий уважающий себя водопроводчик, предпочитает им двух– и трехэтажные конструкции.

Сестра Строг в бешенстве из-за того, что епископ прислал словарь сестре Пэннис. Ему якобы дали понять, что ей не хватает слов, она затрудняется в выборе выражений. Что-то такое он написал. И он, мол, рекомендует ей ознакомиться со словарем и заглядывать в него, когда от нее ускользает точный эпитет. У нас по поводу этого письма было совещание. Сестра Строг написала в ответ епископу, что он нам нанес оскорбление. Написала, что слова из трех букв – живая кровь городских жил, средство общения народа, стимулянт полового чувства, возбудитель и неотъемлемая прерогатива пролетариата. А сестра Пэннис приписала в постскриптуме: вам бы яйца оторвать, епископ, вы говноед и мудак. Я сама отправляла письмо. И ничего этот епископ нам не сделает. Сестра Строг говорит, англиканской церкви никакими средствами не остановить победной поступи марксизма.

Старая мать игуменья прикована к постели. Такой трагический случай.

Целую маму и всех.

Маргарет.

Письмо показали Магнусу после обеда в ближайшее воскресенье. Он был весь в твиде и в войлочной шляпе, которую и в комнате не снимал, когда холодно.

– Насколько я понимаю, – сказал Магнус, – то, что она пишет, правда. Но кое-что, возможно, и плод богатого шотландского воображения. Все Мерчи издревле были большие ругатели, матерщинники и сквернословы; так они себя зарекомендовали по обе стороны Границы [16]16
  То есть между Англией и Шотландией.


[Закрыть]. Могу процитировать источники.

– Я и не думал, что отчет ее не соответствует действительности, – сказал Дэн. – Мы с Гретой, именно, поняли, что она снюхалась с чокнутой публикой.

– Несомненно. Но поскольку она еще не оправилась от удара, из-за ее расстроенности все разрастается в ее глазах вдвое и втрое.

– Конечно, все это монашество у нее ненадолго, – сказал Дэн. – Скоро она сбежит. Но все же, как иллюстрация к тому, что порождают эти церкви, письмо не кажется особым преувеличением. Один мой знакомый живет в Суффолке, так у них епископ носит серьгу в одном ухе и дружок его прислуживает в алтаре, а на нем золотое, прямо-таки ослепительное облачение, да еще в полоску из черного атласа. И эти епископы ничего с ним не могут поделать, да и сами, небось, не лучше.

– Ох, не нравится мне, что старая мать игуменья лежит больная на чердаке, – сказал Магнус.

– На чердаке? – Дэн поднял письмо к глазам и в него вгляделся. – Тут ничего не сказано про чердак.

– Похоже, что на чердаке, – сказал Магнус. – Надеюсь, со старушкой ничего не случится.

– О Господи! – сказал Дэн. – О Господи!

– Горячая вода по будням и капля шерри по воскресеньям, – вспомнил Магнус, когда Грета внесла на подносе виски, воду и два стакана.

– Тебе на посошок, Магнус, – сказала она.

– Я вот тут Магнусу показываю письмо от Маргарет, – сказал Дэн. Магнусу он налил неразбавленного виски, себе – с водой.

– Не увлекайся, – сказала Грета.

– Магнус как раз поднял вопрос о том, правда ли то, о чем пишет Маргарет, – сказал Дэн.

– Ах, ну конечно же правда, – сказала Грета. – Один наш знакомый живет в Суффолке, так ты себе просто не представляешь, что там у них творится. Епископ ходит с серьгой в одном ухе и...

– Дэн мне только что рассказывал, – перебил Магнус. – Правда это или нет – абсолютно тут ни при чем, вот что я вам скажу. Факт тот, что мы совершенно не знаем, как Маргарет распоряжается своей жизнью по ночам. Лично я не могу себе представить, как это Маргарет ложится в десять часов в постель.

– На этот счет она совершенно чиста, – сказала Грета.

– Чистота совершенно тут ни при чем. Факт тот, что безумие часто облекается в форму религиозного фанатизма, – объявил Магнус, нимало не смущаясь тем, что это соображение можно отнести и к нему. – Что ни говори, – продолжал он, – Маргарет ведет свой род от Мерчи, ковенанторов, отринувших власть епископов [17]17
  Ковенанторы– партия строгих пресвитериан в шотландской церкви. Они признают только авторитет Библии, которой должны повиноваться и церковь, и государство.


[Закрыть]. Как сказано в Писании, во Второй книге Царств, девять, одиннадцать, «все, что приказывает господин мой царь рабу своему, исполнит раб твой». Вот о чем вам стоит поразмыслить: Маргарет служит божественной воле. И еще сказано, в Притчах, двадцать шесть, семнадцать: «Хватает пса за уши, кто, проходя мимо, вмешивается в чужую ссору». Сами соображайте. – Магнус сглотнул свой виски и опять потянулся к рюмке.