Текст книги "На публику"

Автор книги: Мюриэл Спарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Когда они возвращались в гостиницу, Лу тараторила, радуясь, что все уже позади:

– Бедняжка Элизабет, не очень-то ей повезло. Мне понравилась крошка Фрэнсис, а тебе, Рэй?

Рэймонд не любил, чтобы его называли Рэем, однако протестовать не стал, памятуя, что Лу вся на нервах. Элизабет оказала им не слишком любезный прием. Она похвалила темно-синий ансамбль Лу – сумочку, перчатки, шляпку и туфельки, – но похвалы ее звучали обвинением. Квартира была вонючей и грязной.

– Сейчас я вам все покажу, – сказала Элизабет издевательски изысканным голосом, и пришлось им протискиваться темным узким коридорчиком вслед за тощей фигурой, чтобы попасть в большую комнату, где спали дети.

Старые железные койки стояли в ряд, покрытые мятыми темными лоскутными одеялами, – и никаких простынь. Рэймонд пришел в негодование; оставалось надеяться, что Лу не станет из-за всего этого расстраиваться. Рэймонд прекрасно знал, что различные общественные организации дают Элизабет достаточно средств на жизнь, что она просто-напросто распустёха, из тех, кто сам себе помочь не желает.

– Элизабет, а ты никогда не думала устроиться на работу? – спросил он и тут же пожалел о собственной глупости.

Элизабет не преминула воспользоваться случаем.

– Ты что сказал? Ни в какие такие ясли я моих детей не отдам и ни в какой приют определять их не буду. По нынешним временам детишкам свой родной дом нужен, и у моих он есть, – и добавила: – Бог, он все видит, – таким тоном, что Рэймонду стало ясно: до него бог еще доберется за то, что ему, Рэймонду, повезло в жизни.

Рэймонд роздал малышам по монетке в полкроны, а для ребят постарше – они играли на улице – оставил монеты на столе.

– Как, уже уходите? – спросила Элизабет укоризненным тоном. Сама, однако, не переставала с жадным любопытством разглядывать Генри, так что укоризна в ее голосе была скорее данью привычке.

– Ты из Штатов? – поинтересовалась она.

Генри, сидевший на самом краешке липкого стула, ответил: нет, с Ямайки, и Рэймонд подмигнул ему, чтобы подбодрить.

– В войну много тут вашего брата понаехало, из Штатов, – сказала Элизабет, посмотрев на него краешком глаза.

Генри поманил семилетнюю девочку, предпоследнего ребенка в семье:

– Иди сюда, скажи что-нибудь.

Вместо ответа девчушка запустила руку в коробку со сладостями, которую принесла Лу.

– Ну, скажи что-нибудь, – повторил Генри.

Элизабет рассмеялась:

– Она тебе такое скажет, что не обрадуешься. У кого, у кого, а у ней язык здорово подвешен. Послушал бы, как она учительниц отбривает.

От смеха у Элизабет заходили кости под мешковатым платьем. В углу стояла колченогая двуспальная кровать, рядом захламленный столик, а на нем кружки, консервные банки, гребень, щетка, бигуди, фотография Иисусова Сердца в рамке. Еще Рэймонд обратил внимание на пакетик, который ошибочно принял за пачку презервативов. Он решил ничего не говорить Лу: она наверняка заметила кое-что другое, и, может, еще похуже.

На обратном пути Лу болтала, едва не переходя на истерику,

– Рэймонд, дружок, – чирикала она своим самым великосветским голоском, – я просто не моглане оставить бедняжке всех наших хозяйственных денег на неделю вперед. Придется нам, голубчик, немного поголодать дома. Другоговыхода у нас нет.

– Хорошо, – согласился Рэймонд.

– Но скажи мне, – взвизгнула Лу, – могла ли я поступить иначе? Могла ли?

– Не могла, – ответил Рэймонд. – Ты правильно сделала.

– Моя роднаясестра, дружок, – продолжала Лу. – Ты заметил, во что у нее волосы превратились от перекиси? Светлые и темные пряди вперемешку, а ведь какая хорошенькая была головка!

– Хотелось бы мне знать, сама-то она хоть что-то пыталась сделать? – заметил Рэймонд. – С ее-то семьей ничего не стоило добиться новой квартиры, если б только она...

– Такие никогда не переезжают, – вставил Генри, наклонившись с заднего сиденья. – Это называется трущобной психологией. Взять хотя бы народ у нас на Ямайке...

– Никакого сравнения! – вдруг взвилась Лу. – Тут совсем другой случай!

Рэймонд удивленно на нее поглядел, а Генри откинулся на сиденье, оскорбленный. Откуда у этого-товзялась наглость, с ненавистью подумала Лу, строить из себя сноба. Элизабет как-никак белая женщина.

Их молитвы о ниспослании благодати Генри Пирсу не остались без ответа. Сперва Генри обрел туберкулез, а следом – и утраченную веру. Его направили в один валлийский санаторий, и Лу с Рэймондом пообещали навестить его под рождество. Тем временем они молили Пресвятую деву об исцелении Генри от недуга.

Оксфорд Сен-Джон, чья интрижка с рыжей счетоводшей кончилась ничем, теперь стал у Паркеров частым гостем. Но до конца заменить собой Генри он так и не смог. Оксфорд был старше и не такой утонченный. Приходя к ним, он любил разглядывать себя в кухонном зеркале, приговаривая: «Ах ты большой черномазый ублюдок!» Он все время называл себя черномазым, каковым, по мнению Лу, он и был, но к чему вечно тростить об этом? Он останавливался на пороге, раскрывал объятия и ухмылялся во весь рот. «Да, черен я, но и красив, о дщери иерусалимские». А как-то раз, когда Рэймонда не было дома, он подвел разговор к тому, что у него все телочерное. Лу пришла в замешательство, стала поглядывать на часы и спустила в вязанье несколько петель.

Когда она трижды в неделю читала розарий перед Черной Мадонной и молилась о здравии Генри, она заодно просила и о том, чтобы Оксфорда Сен-Джона перевели на работу в другой город. Ей не хотелось делиться с Рэймондом своими чувствами; и на что, собственно говоря, ей было жаловаться? На то, что Оксфорд такой простой и обычный? Это не годилось: Рэймонд презирал снобизм, да и она тоже, так что ситуация была весьма деликатной. Каково же было ее удивление, когда через три недели Оксфорд объявил о своем намерении подыскать работу в Манчестере.

– Знаешь, а в этих слухах про деревянную статую что-то есть, – сказала она Рэймонду.

– Возможно, – сказал Рэймонд. – А то бы не было слухов.

Лу не могла рассказать ему, как молилась она об устранении Оксфорда. Но когда Генри Пирс написал ей, что идет на поправку, она сказала Рэймонду: «Вот видишь, мы просили возвратить Генри веру, и теперь он верующий. А сейчас просим, чтобы он исцелился, и ему уже лучше».

– Врачи там хорошие, – сказал Рэймонд, но все же добавил: – Мы, конечно, будем молиться и дальше.

Сам он, хотя розария и не читал, каждую субботу после вечерней мессы преклонял колени перед Черной Мадонной помолиться за Генри Пирса.

Оксфорд при каждой встрече только и говорил, что об отъезде из Уитни-Клея. Рэймонд сказал:

– Переезд в Манчестер – большая ошибка с его стороны. В огромном городе бывает так одиноко. Но, может, он еще передумает.

– Нет, – сказала Лу, настолько уверовала она в силу Черной Мадонны. Она была по горло сыта Оксфордом Сен-Джоном, который задирал ноги на ее диванные подушечки и звал себя ниггером.

– Скучно без него будет, – вздохнул Рэймонд, – все-таки он веселый парень.

– Скучно, – сказала Лу. Она как раз читала приходский журнал, что случалось с ней редко, хотя вместе с другими активистками она сама вызвалась рассылать его по подписчикам и каждый месяц надписывала на бандеролях не одну сотню адресов. В предыдущих номерах, помнилось Лу, было что-то такое насчет Черной Мадонны, как та исполняла разные просьбы. Лу слышала, что паства из окрестных приходов часто ходила молиться в церковь Иисусова Сердца только из-за статуи. Говорили, что люди приезжают к ней со всей Англии, но молиться или полюбоваться на произведение искусства – этого Лу не знала. Со всем вниманием взялась она за статью в приходском журнале:

«Отнюдь не претендуя на чрезмерное... молитвы были услышаны и многим верующим в ответ на их просьбы чудеснейшим образом даровано... два удивительных случая исцеления, хотя, разумеется, следует подождать медицинского заключения, поскольку окончательное выздоровление может быть подтверждено лишь по истечении известного срока. В первом случае это был двенадцатилетний ребенок, страдавший лейкемией... Во втором... Отнюдь не желая создать cultus * {13}13
  Культ ( латин.) .


[Закрыть]там, где не место культам, мы тем не менее обязаны помнить, что наш вечный долг – почитать Богоматерь, источник благодати, коей обязаны мы...

Отец настоятель получил и другие сведения, касающиеся нашей Черной Мадонны и имеющие прямое отношение к бездетным супружеским парам. Стали известны три подобных случая. Во всех трех муж и жена утверждали, что постоянно молились Черной Мадонне, а в двух случаях из трех обращались к ней с конкретной просьбой: даровать им ребенка. Во всехтрех случаях молитвы возымели действие. Гордые родители... Каждый прихожанин должен счесть желаннейшим своим долгом вознести особое благодарение... Отец настоятель будет признателен за новые сообщения...»

– Рэймонд, – сказала Лу, – прочти-ка это. Они решили ходатайствовать перед Черной Мадонной о младенце.

Когда на другое воскресенье они поехали к мессе, Лу бряцала розарием. У церкви Рэймонд остановил машину.

– Послушай, Лу, – сказал он, – ты в самом деле хочешь ребенка? – Ему подчас казалось, что Лу всего лишь собирается устроить Черной Мадонне проверку. – Хочешь после всех этих лет?

Эта мысль не приходила Лу в голову. Она подумала о своей опрятной квартирке и размеренной жизни, о гостях и своем парадном кофейном сервизе, о еженедельниках и библиотечных книгах, о вкусе к изящному, который они едва ли смогли б культивировать, будь у них дети. Еще она подумала о своей красивой моложавой внешности, которой все завидовали, и о том, что ее ничто не связывает.

– Попробовать стоит, особой беды не будет, – решила она. – Господь не пошлет ребенка, если нам на роду написано оставаться бездетными.

– Кое-что мы должны решать для себя сами, – ответил он. – И, по правде сказать, если тыне хочешь ребенка, мне-тоон и подавно не нужен.

– Помолиться все равно не помешает, – повторила она.

– Лучше сперва решить, а потом уж молиться, – заметил он. – Не стоит искушать провидение.

Она вспомнила, что вся их родня, и ее и Рэймонда, давно обзавелась детьми. Подумала о сестре Элизабет с ее восемью ребятишками, вспомнила ту девчушку, которая «учительниц отбривает», – хорошенькую, насупленную и оборванную; представила крошку Фрэнсис, как та мусолит соску, обхватив Элизабет за худую шею. И сказала:

– Не вижу, почему бы мне и не завести ребенка.

Оксфорд Сен-Джон отбыл в конце месяца. Он обещал писать, но их не удивляло, что проходят недели, а он все молчит. «Вряд ли он вообще нам напишет», – сказала Лу. Рэймонду почудилось, что она даже этим довольна, и он было подумал, уж не превращается ли она в сноба, как это бывает с женщинами в ее возрасте, когда они понемногу теряют свои идеалы, но тут она заговорила о Генри Пирсе. Генри писал, что он уже почти выздоровел, но врачи посоветовали ему вернуться в Вест-Индию.

– Надо бы его навестить, – сказала Лу. – Мы ведь обещали. Через две недели, в воскресенье, а?

– Хорошо, – сказал Рэймонд.

В субботу накануне поездки Лу в первый раз почувствовала недомогание. Она с трудом поднялась, чтобы поспеть к утренней мессе, но во время службы ей пришлось выйти. Ее стошнило за церковью, прямо во дворике. Рэймонд отвез ее домой, не слушая никаких возражений и не дав почитать розария перед Черной Мадонной.

– Всего через шесть недель! – повторяла она, едва ли понимая, почему ей так плохо: от возбуждения или по естественному ходу вещей. – Всего шесть недель назад, – и голос ее зазвучал на старый ливерпульский манер, – были мы у Черной Мадонны, и на тебе – молитвы наши уже услышаны, видишь?

Глядя на нее с благоговейным ужасом, Рэймонд поднес тазик.

– А ты уверена? – спросил он.

Наутро она почувствовала себя лучше и решила, что они смогут поехать в санаторий навестить Генри. Он раздобрел и, на ее взгляд, стал немного грубее. В его манере себя держать появилось нечто решительное, словно, едва не расставшись с бренной своей оболочкой, он твердо настроился не допускать такого впредь. До его отъезда на родину оставалось совсем немного. Он пообещал зайти попрощаться с ними. Следующее письмо от Генри Лу только что глазами пробежала, прежде чем отдать Рэймонду.

Теперь в гости к ним приходили заурядные белые.

– Генри с Оксфордом были куда колоритнее, – сказал Рэймонд и смутился, испугавшись, как бы не подумали, будто он шутит над цветом их кожи.

– Скучаете по вашим черномазеньким? – спросила Тина Фаррелл, и Лу забыла сделать ей замечание.

Лу забросила б о льшую часть своих приходских обязанностей, чтобы шить и вязать на младенца. Рэймонд забросил «Ридерс дайджест». Он подал прошение о повышении, и его сделали начальником отдела. Квартира превратилась в зал ожидания: к лету, через год после рождения маленького, они надеялись скопить на собственный домик. В пригороде велось жилстроительство; на один из этих новых домов они и рассчитывали.

– Нам будет нужен садик, – объясняла Лу друзьям.

«Я вступлю в Союз Матерей», – думала она про себя.

Тем временем свободную спальню превратили в детскую. Рэймонд сам смастерил кроватку, хоть кое-кто из соседей и жаловался на стук молотка. Лу позаботилась о колыбельке, украсила ее оборочками. Она написала письма родственникам; написала и Элизабет, послала ей пять фунтов и предупредила, что еженедельные переводы на этом кончаются, так как у них у самих теперь каждый пенс на счету.

– Да она все равно в этих деньгах не нуждается, – сказал Рэймонд. – О таких, как Элизабет, заботится государство. – И он поведал Лу о пачке презервативов, которую, как ему показалось, он заметил на столике рядом с двуспальной кроватью.

Лу разволновалась.

– Откуда ты взял, что это презервативы? Как выглядела пачка? И почему ты молчал до сих пор? Какая наглость, а еще называет себя католичкой, как ты думаешь, у нее есть любовник?

Рэймонд не был рад, что сказал.

– Не волнуйся, лапонька, не надо так расстраиваться.

– Она говорила, что каждое воскресенье ходит к мессе, и все дети тоже, кроме Джеймса. Не мудрено, что мальчик попал в историю – с таким-то примером перед глазами! И как я сразу не догадалась, а то зачем бы ей волосы красить перекисью! И все это время я посылала ей по фунту в неделю, в год, значит, пятьдесят два фунта! Никогда бы я этого не стала делать, и еще называет себя католичкой, а у самой противозачаточные средства под рукой.

– Лапонька, не надо расстраиваться.

Трижды в неделю Лу молилась перед Черной Мадонной о благополучных родах и здоровье младенца. Она обо всем рассказала отцу настоятелю, и тот сообщил об этом в очередном номере приходского журнала: «Стал известен еще один случай благосклонной помощи нашей Черной Мадонны бездетной супружеской паре...» Лу читала розарий перед статуей, пока ей не стало трудно опускаться на колени, а живот не вырос так, что она уже не видела собственных ног. И когда Лу стояла перед изваянием, перебирая на животе четки, богоматерь в своих черных деревянных одеждах с высокими черными скулами и квадратными руками казалась ей самой непорочностью.

Рэймонду она сказала:

– Если родится девочка, одно из имен пусть будет Мария. Не первое, конечно, слишком оно заурядное.

– Как хочешь, лапонька, – ответил Рэймонд. Доктор предупредил его, что роды могут оказаться тяжелыми.

– А если мальчик, назовем его Томасом в честь дядюшки. Но если будет девочка, то первое имя давай подыщем пошикарнее.

Он решил, что Лу просто оговорилась: этого словечка – «шикарный» – он от нее раньше не слышал.

– Как насчет Доун? * {14}14
  Доун (англ.Dawn) – Заря, Зорька.


[Закрыть]– спросила она. – Мне нравится, как оно звучит. А вторым именем – Мария. Доун Мария Паркер, очень красиво.

– Доун! Это же не христианское имя, – возразил он. Но потом добавил: – Впрочем, лапонька, как тебе хочется.

– Или Томас Паркер, – сказала она.

Она решила лечь в общую палату родильного дома, как все прочие. Но когда пришло время рожать, она дала Рэймонду себя переубедить. «Тебе, лапонька, это может оказаться труднее, чем молодым, – не переставал твердить он. – Лучше снимем отдельную палату, не обеднеем».

Роды, однако, прошли очень гладко. Родилась девочка. Уже вечером Рэймонду позволили навестить Лу. Она лежала совсем сонная.

– Нянечка отведет тебя в детскую и покажет девочку, – сказала она. – Малышка очень миленькая, но жутко красная.

– Все младенцы рождаются красными, – сказал Рэймонд.

Он встретил нянечку в коридоре.

– Я могу взглянуть на ребенка? Жена говорила...

Нянечка засуетилась:

– Сейчас я вызову сестру.

– Нет, нет, я не хотел бы никого беспокоить, только жена говорила...

– Все в порядке, мистер Паркер. Подождите здесь.

Появилась сестра, степенная высокая дама. Рэймонду показалось, что она близорука, потому что она долго и внимательно его разглядывала, прежде чем повести в детскую.

Девочка была пухленькая и очень красненькая, с курчавыми черными волосиками.

– Странно, что у нее волосы. Я думал, они рождаются лысенькими, – сказал Рэймонд.

– Рождаются и с волосами, – успокоила сестра.

– Что-то она уж больно красная. – Рэймонд сравнил своего младенца с другими в соседних кроватках. – Много красней, чем другие.

– Ну, это пройдет.

Наутро он застал Лу в полубессознательном состоянии. У нее была истерика, она визжала, и ей пришлось дать большую дозу успокаивающего. Он сидел у постели, ничего не понимая. Потом в дверях показалась нянечка и поманила его в коридор.

– Вы можете поговорить со старшей сестрой?

– Ваша жена переживает из-за младенца, – объяснила ему та. – Понимаете, все дело в цвете кожи. Прекрасная, великолепная девочка, но цвет...

– Я заметил, что она краснее обычного, – сказал Рэймонд, – но нянечка говорила...

– Краснота пройдет. Цвет кожи у новорожденных меняется. Но ребенок, несомненно, будет коричневым, если не совершенно черным, а как нам кажется, именно черным. Красивый, здоровый ребенок.

– Черным? – сказал Рэймонд.

– Нам так кажется, и, должна вам сказать, так оно наверняка и будет. Мы не могли предполагать, что ваша жена столь болезненно воспримет это известие. У нас тут рождалось достаточно чернокожих младенцев, но для матерей это, как правило, не было неожиданностью.

– Тут, должно быть, какая-то путаница. Вы, должно быть, перепутали младенцев, – сказал Рэймонд.

– О путанице не может быть и речи, – резко сказала сестра. – Такие вещи тут же выясняются. В нашей практике бывалислучаи, когда отцы не хотели признавать собственных детей.

– Но мы же оба белые, – сказал Рэймонд. – Посмотрите на жену, на меня посмотрите...

– Это уж разбирайтесь сами. На вашем месте я бы поговорила с доктором. Но что бы вы ни решили, я прошу вас не волновать жену в ее теперешнем состоянии. Она уже отказалась кормить девочку грудью, утверждая, что это не ее ребенок. Смешно.

– Это Оксфорд Сен-Джон?

– Рэймонд, доктор предупреждал тебя, что мне нельзя волноваться. Я ужасно себя чувствую.

– Это Оксфорд Сен-Джон?

– Пошел вон, мерзавец, и как у тебя язык повернулся сказать такое!

Он потребовал, чтобы ему показали девочку, – всю неделю он каждый день ходил на нее смотреть. Пренебрегая воплями белых малышей, нянечки собирались у ее кроватки полюбоваться на свою хорошенькую «чернушку». Она и в самом деле была совсем черненькая, с плотными курчавыми волосиками и крошечными негроидными ноздрями. Этим утром ее окрестили, хотя родители при сем не присутствовали. Крестной матерью была одна из нянечек.

Завидев Рэймонда, нянечки разлетелись в разные стороны. Он с ненавистью посмотрел на младенца. Девочка глядела на него черными глазами-пуговками. На шейке у нее он заметил табличку «Доун Мария Паркер».

В коридоре ему удалось поймать какую-то нянечку:

– Послушайте, снимите у ребенка с шеи фамилию Паркер. У нее не Паркер фамилия, это не мой ребенок.

Нянечка ответила:

– Не мешайте, я занята.

– Не исключена возможность,– сказал Рэймонду доктор, – что если когда-то у вас или у вашей жены была в семье хоть капелька негритянской крови, то сейчас она дала о себе знать. Возможность, конечно, маловероятная. В моей практике я с этим не сталкивался, но слышать слышал. Если хотите, я могу порыться в справочниках.

– У меня в семье ничего подобного не было, – ответил Рэймонд. Он подумал о Лу и ее сомнительных ливерпульских предках. Родители у нее умерли еще до того, как они познакомились.

– Это могло произойти несколько поколений назад, – заметил доктор.

Рэймонд вернулся домой, стараясь не столкнуться с соседями, которые начали бы его останавливать и расспрашивать о Лу. Он уже жалел, что разбил кроватку в первом приступе бешенства: дал-таки волю низменным инстинктам. Но стоило ему вспомнить крохотные черные пальчики с розовыми ноготками, как он переставал жалеть о кроватке.

Ему удалось разыскать Оксфорда Сен-Джона. Однако еще до того, как были получены результаты анализа крови, он сказал Лу:

– Напиши своим и спроси, не было ли у вас в семье негритянской крови.

– Спроси у своих!– отрезала Лу.

Она не желала даже видеть черного младенца. Нянечки кудахтали над ребенком с утра до вечера и бегали к Лу с сообщениями о нем:

– Возьмите себя в руки, миссис Паркер, у вас растет прелестная крошка.

– Вам следует заботиться о собственном чаде, – сказал священник.

– Вы не представляете, как я страдаю, – сказала Лу.

– Во имя господа бога нашего, – сказал священник, – если вы дочь католической церкви, вы обязаны принять страдания.

– Не могу я себя насиловать, – сказала Лу. – Нельзя же требовать от меня...

Через неделю Рэймонд как-то сказал ей:

– Врачи говорят, что с анализом крови все в порядке.

– Как это в порядке?

– У девочки и Оксфорда разные группы крови, и...

– Заткнись, надоело, – сказала Лу. – Младенец черный, и никакими анализами белой ее не сделаешь.

– Не сделаешь, – согласился он. Выясняя, нет ли у него в семье негритянских кровей, он напрочь рассорился с матерью. – Врачи говорят, – продолжал Рэймонд, – что в портовых городах иногда бывает такое смешение рас. Это могло произойти несколько поколений назад.

– Я одно знаю, – сказала Лу. – Брать этого ребенка домой я не собираюсь.

– И не хочется, да придется, – сказал он.

Рэймонд перехватил письмо от Элизабет, адресованное Лу:

«Дорогая Лу Рэймонд спрашиваит были у нас в семействе чернокожие подумать только что у тибя цветная родилася Бог он все видит. Был у Флиннов двоюродный братец в Ливерпуле звали Томми темный такой про его говорили что он от негра с корабля так это было давным давно до нашей покойной Матушки упокой Господь ее душу она бы в гробу перевернулась и зря ты перестала мине помогать что тибе фунт в Неделю. Это у нас от батюшки черная кровь а Мэри Флинн ты ее знала она работала на маслобойке была черная и помниш у нее волоса были как у негра так это верно с давнего времени тогда негр был у их предок и все натурально вышло. Я благодарю Всевышнего что моих детишек эта напасть стороной обошла а твой благоверный видно негра виноватит которово ты мине в нос сувала когда вы у миня были. Я желаю вам всего хорошего и как вдова при детях прошу посылайте деньги как обнакновенно твоя вечно сестра Элизабет».

– Насколько я мог понять из ее письма, – сказал Рэймонд, – в вашей семье была-такипримесь цветной крови. Ты, конечно, могла и не знать, но я считаю, записи об этом должны где-то быть.

– Заткнись,прошу тебя, – ответила Лу. – Младенец черный, и белой ее не сделаешь.

За два дня до выписки у Лу был гость, хотя, кроме Рэймонда, она приказала никого к себе не пускать. Этот ляпсус она отнесла за счет пакостного любопытства больничных нянечек, ибо не кто иной, как Генри Пирс, зашел к ней попрощаться перед отъездом. Он не просидел у нее и пяти минут.

– Что-то ваш гость недолго побыл, миссис Паркер, – сказала нянечка.

– Да, я его мигом спровадила. Я, кажется, довольно ясно распорядилась, что никого не желаю видеть. Почему вы его пустили?

– Простите, миссис Паркер, но молодой человек так расстроился, когда узнал, что к вам нельзя. Он сказал, что уезжает за границу, и это его последний шанс, и вообще он, может, никогда уже с вами не встретится. Он спросил: «А как младенец?», мы сказали: «Процветает».

– Вижу, куда вы клоните, – сказала Лу, – только это неправда. Я проверила группу крови.

– Ну что вы, миссис Паркер, у меня и в мыслях не было ничего подобного...

– Ясное дело, путалась с одним из тех негров, что к ним ходили.

Лу боялась, что именно об этом велись разговоры на лестничных площадках и у дверей в «Криппс-Хаузе», когда она поднималась к себе наверх, и что соседи, завидев ее, понижали голос.

– Не могу я к ней привыкнуть. Не нравится она мне, хоть убей.

– Мне тоже, – отозвался Рэймонд. – Но, заметь, будь это не мой, а чужой ребенок, по мне, все было бы в порядке. Просто противно, что она моя, а люди думают, что нет.

– В этом все дело, – подытожила Лу.

Сослуживец Рэймонда спросил его утром, как поживают его друзья Оксфорд и Генри. Рэймонд долго колебался, прежде чем решил, что вопрос без подвоха. Но как знать, как знать... Лу и Рэймонд уже связались с обществом Детских приютов и теперь ждали только благоприятного ответа.

– Будь у меня такая малышка, я бы в жизни с ней не рассталась, – сказала Тина Фаррелл. – Денег нету, а то бы мы ее удочерили. Самая миленькая черномазенькая девчушка в мире.

– Ты бы этого не сказала, – возразила Лу, – если б и вправду была ее матерью. Сама подумай: в один прекрасный день просыпаешься и узнаешь, что родила чернокожую, причем все считают, что от негра.

– Обалдетьможно, – хихикнула Тина.

– Мы проверили группу крови, – поспешила добавить Лу.

Рэймонд добился перевода в Лондон. Вскоре пришел ответ и из Детских приютов.

– Мы правильно поступили, – заявила Лу. – Даже священник и тот не стал спорить, приняв во внимание, что нам решительно не хотелось держать ребенка в семье.

– А, так он сказал, что мы хорошо сделали?

– Он не говорил, что хорошо.Вообще-то он сказал, что хорошо было бы оставить девочку у себя. Но поскольку об этом не могло быть и речи, мы поступили правильно.Очевидно, в этом вся разница.