Текст книги "Пляска смерти"

Автор книги: Мухаммед Диб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Уасем замахал своими длинными руками:

– Да я не о том вас спрашиваю! Вы что, в самом деле не знаете, кто я таков? Неужели еще есть кто-то, кто не знает меня?

Согнувшись перед ним и церемонно отвешивая поклоны, странник взмолился:

– Прошу прощения, мэтр! Ну конечно! Кто же не знает вашего имени! Позвольте мне выразить наше почтение. Я просто слегка запоздал сделать это.

– Так это вы умеете предсказывать будущее? – стал расспрашивать Уасема другой и вдруг получил сильный удар локтем в бок от своего товарища, который подобострастно стал извиняться:

– Ах, не слушайте его! Он у нас такой невежда! Ну просто сама невинность!

– Сам ты невинность! – огрызнулся тот, – Я тебе еще это припомню!

Отвешивавший поклон, пытаясь замять назревающий скандал, снова обратился к Уасему звонким голосом:

– Какая честь для нас, бедных странников, встретить на своем пути человека столь высоких достоинств, как вы, с такой, как у вас, репутацией!

Уасем дослушал до конца эту фразу и сделал рукой жест одновременно и покровительственный, и требовавший внимания.

– О досточтимые люди, – промолвил он, оглядывая поочередно стоявших перед ним странников. – О досточтимые люди, простите мне, что стою босой перед вами. Вам известно, что случилось со мной, уважаемые господа, и какая неприятность вынуждает меня предстать перед вами в таком виде, но… мудрец всегда готов служить людям!

– Надо же, как он гладко говорит! – прошептал один из странников.

А другой воскликнул восхищенно:

– Вам, несомненно, немало пришлось учиться, прежде чем стать столь знаменитым ученым!

– Учиться? – изумился их собеседник. – Да у меня еще молоко моей кормилицы на губах не обсохло, а я уже начал читать Большую и Малую Истории Государей! Потом я перешел к изучению всех наук, которые изобрело человечество, освоил их, постиг одну за другой! Мне понадобилось около трех десятилетий на усвоение всего их богатства, но… – он постучал себя по груди и по лбу, – …они все уместились здесь и вот здесь! Все до единой, начиная с медицины и кончая метрической системой! И когда наконец я добрался до вершины знания, я изучил самую благородную, самую выдающуюся, самую деликатную область искусства – искусство сидеть за столом богатых. Я быстро овладел всеми мельчайшими нюансами, постиг все тайны этого мастерства. Но я продолжал его совершенствовать. Вряд ли сегодня существует на земле кто-нибудь, кто способен превзойти меня в этом искусстве! Достичь того, чего достиг я: изящества в разговоре, в этике, политесе, тонкости обращения, в остроумии, квинтэссенции – самой квинтэссенции!

– Просто поток искусств! – подтвердил один из странников.

– Неужели вы владеете всем этим? – льстиво удивился другой.

Уасем посмотрел на него свысока.

– Как ни один живущий под солнцем! Именно мои безграничные познания позволяют мне быть частым гостем у самого крупного хозяина этой округи – у господина Шадли.

– Вы – друг господина Шадли? – продолжал его расспрашивать субъект, подобострастно изумляясь.

– Я – близкий друг и советник высокочтимого господина Шадли.

– Прошу прошения, извините мою тупость, но никак не пойму, отчего же тогда Ваша честь, такой Великий Эрудит, каким вы являетесь, где-то скитается среди ночи и зовет на помощь, спасаясь от воров? – прервал Уасема другой.

Нахмурив брови, Уасем посмотрел на него, поначалу даже вроде бы и не поняв, о чем тот ведет речь, и можно было поклясться, что он и в самом деле забыл, почему он оказался здесь. Потом, уже не скрывая досады, сказал:

– Видите ли, друг мой, произошла какая-то необъяснимая ошибка, и я слишком поздно прибыл на прием, который устраивали здесь вечером, – прием с музыкантами и со всем прочим… Прибыл тогда, когда уже все другие приглашенные ушли! Как это все произошло, ума не приложу, то ли это моя оплошность и рассеянность, то ли дьявол сыграл со мной злую шутку! Но так или иначе, на ужин я опоздал, и меня теперь терзают угрызения совести. Как раз в тот момент, когда я собирался войти в этот портал, слуги закрыли ворота на засов, объявив о том, что праздник окончен!.. И вот я здесь в ожидании утра.

– Но как только встанет солнце, – сказал один из типчиков, – завтрак-то уж вам непременно будет обеспечен, профессор Уасем!

– Ну, в этом-то я не сомневаюсь!

– С чем мы вас и поздравляем! – отвесили ему поклон оба странника.

– Ах, мои дорогие! Но это еще не все! Ведь и обед мне обеспечен, само собой!

И тот и другой малый в один голос восторженно завопили:

– Как?! И обед тоже?! Это великолепно!

Уасем назидательно поднял палец:

– Даже в камне – слово божье, учит народная мудрость. А я добавил бы: и в завтраке тоже… А уж в обеде!..

Один из субъектов начал заливисто хохотать, хлопая себя руками по ляжкам:

– Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!

Другой, понимающий толк в жизни, рассыпался в комплиментах:

– О, какой великий человек, знаменитый ученый мэтр Уасем!

Однако этот великий человек не давал вскружить себе голову.

– Это все прекрасно, друзья мои. Только, учитывая то, что со мной произошло, – мерзкое обстоятельство, лишившее меня моих дорогих туфель, – каким же образом осмелюсь я предстать утром перед господином Шадли? Мои необутые ноги будут непременно шокировать его, вызовут его неодобрение – не все ли равно, кому принадлежат они, ученому или нет! Я испытываю страшную неловкость от этого, даже перед вами, господа, поверьте мне…

– Ничего особенного, не надо смущаться, – ободрял его тот, что побестактнее. – Мы ведь все…

Пинок в ногу заставил его выругаться.

– Чего тебе? – обратился он к своему приятелю. – Что я такого ужасного сказал?

– Нельзя прерывать, грубиян, когда говорит мэтр! – вслух пожурил его тот.

– Спасибо, – продолжал Уасем. – Теперь вы легко можете понять положение, в котором я оказался из-за этого происшествия, ерундового, по сути дела, но для меня имеющего такие тяжелые последствия. Ах! Вы даже вообразить себе не можете, что значат туфли для эрудита! Ведь мне целыми днями приходится наносить визиты то в один знатный дом, то в другой! И ведь не только дороги плохи – покрыты грязью зимой и пылью летом, – но и расстояния частенько значительные! Сильные мира сего любят жить вдали друг от друга!.. И там, где нельзя появляться в рваной обуви, уж в таком-то виде, в каком я оказался сейчас, и подавно…

Он жалобно посмотрел на свои ноги и голосом, в котором нарастало волнение, продолжал:

– Вам, конечно, известно выражение «Ученый от корней волос до кончиков ботинок». В моем случае волосы-то на месте, а вот ботинки… О враги мои, возьмите у меня все, на чем можно и чем нужно писать, сдерите кожу с моей руки, унесите прочь мои книги, но оставьте мне мои ботинки! Без них вся моя образованность, все мое знание мне не нужны, все впустую, все дым! Я больше не ученый Уасем! Без ботинок мне остается лишь умереть с голоду!

Воскликнув это, он пристально поглядел на свидетелей своего несчастья и вполне серьезно изложил им свою проблему:

– Как видите, я сейчас в затруднении, но мне необходимо пересилить мою природную скромность и попросить одного из вас, господа, об одолжении – дать мне свои ботинки, чтобы я смог явиться в них на завтрак в дом господина Шадли, самого богатого фермера в этих местах, как я уже имел удовольствие сказать. А вам, странникам, будет это зачтено, поставлено только в заслугу. Ведь ваша участь – давать обеты, приумножать веру, сносить унижения…

– Вы правы, мэтр Уасем, – смиренно согласился тот, что повежливей.

– …и вам это зачтется! – уверял их Уасем в пылу красноречия.

Не теряя времени, один из странников начал разуваться.

– Возьмите мои ботинки, прошу вас!

– Ты что, тронулся? – прошептал ему другой. – Что ты делаешь?

И хорошенько получил за свое сомнение локтем в бок от послушного почитателя Уасема.

– Ай! – взвизгнул он. – Ну и отдавай свои чеботы, если хочешь, дурак! Зачем же мне-то мять бока?

А Уасем протянул руки за ботинками, не очень-то заставляя упрашивать себя, и цепко схватил их.

– Спасибо, друг мой, спасибо, мой замечательный друг! – воскликнул он в избытке признательности. – Когда сердце самого простого из смертных чисто и прозрачно, как родниковая вода, то в нем отражается озарение божье. Я дарю вам эту мысль.

Странник скрестил руки на груди, ответив:

– Я вам смиренно признателен, мэтр, и весьма смущен… – Потом подошел к своему дружку и толкнул его в бок: – Скажи-ка и ты, тупица, спасибо великому ученому Уасему!

Типчик послушно поклонился несколько раз и пробормотал:

– Спасибо, великий ученый Уасем! Спасибо, великий ученый Уасем!

Простирая над ним свою длань, Уасем милостиво изрек:

– О великодушный, о замечательный народ!

Снявший с себя ботинки сказал, посмеиваясь:

– На этот-то раз вы не дадите себя обокрасть?

– Я буду их хранить как зеницу ока! – Эрудит нежно прижал ботинки к своей груди.

– Прекрасно! – сказал субъект. – Надо быть весьма хитрым, чтобы суметь утащить их!

С видом довольным, но утомленным Уасем сообщил своим новым друзьям:

– А теперь мне надо бы отдохнуть, прежде чем предстать утром перед господином Шадли к завтраку.

– Вы правы, спокойной ночи, доблестный муж! – пожелал ему один.

– Спите спокойно, великий ученый! Спите спокойно! – пожелал другой.

После чего оба приятеля продолжили свой путь и скоро исчезли во мраке ночи, но еще некоторое время было слышно, как они переругивались.

Уасем махнул рукой, показывая этим, что они уже его не интересуют. Потом внимательно осмотрел освещенное фонарем пространство и наконец вновь улегся на прежнее место перед порталом. Ботинки, посланные ему небом, он прижимал к груди, да так и уснул, блаженно улыбаясь, будто уже видел во сне свой завтрак, ждавший его по пробуждении.

«Странники», конечно, за ним наблюдали, укрывшись во тьме, и, как только он заснул, были тут как тут. На цыпочках они приблизились к нему, надвинув капюшоны прямо на глаза.

Но вернулись они сюда уже не одни. Чуть позади них и тоже с предосторожностями шла старуха. Инстинктивно почуяв опасность, приятели молниеносно обернулись. Увидев старуху, сделали вид, что узнали ее, и каждый поднял свою палку. Женщина быстро зашагала обратно. Все происходило в глубоком молчании. Оба типа стояли поначалу как завороженные. Потом пришли в себя и стали вновь приближаться к спящему.

Подойдя к Уасему, они склонились над ним. Затем выпрямились и сделали друг другу знаки. С беспримерной ловкостью один из них вытащил из-под полы своего плаща небольшой мешок и быстро надел его на голову Уасема, лишив его возможности сопротивляться. И пока эрудит испускал приглушенные мешком крики и отбивался от державшего его, другой в мгновение ока раздел Уасема, освободив его от всей имевшейся на нем одежды. Минуту спустя никого уже не было видно на фоне зияющей черноты окрестных полей.

Оставшись в одних подштанниках, Уасем юлой крутился на месте, издавая какие-то нечленораздельные звуки, и только когда ударился головой о колонну портала, подумал, что нужно избавиться от мешка, надетого ему на голову. И тогда уж закричал во всю мочь:

– Ко мне! На помощь! Держи вора! Убивают! Меня ограбили! Раздели! Мои ботинки! Одежду! Золотые часы! Все забрали! Ничего не оставили! Меня зарезали! О! Ко мне!

Крики его были услышаны: тотчас двое каких-то молодцев появились перед ним.

– Что здесь происходит? – спросил один.

– Отчего весь этот гвалт? – сказал другой.

Их вид менее всего внушал доверие. Но Уасем должен был довольствоваться и этими спасителями, которых послала ему ночь.

– На меня напали бандиты, господа. Они обчистили меня полностью! Взяли у меня буквально все! Посмотрите, в каком я теперь виде. Они меня убили! Меня – благородного, образованного человека, знаменитого Уасема! Друга князей и…

– Ну а нам чего осталось? – перебил его тот, что был пониже ростом и покоренастее.

– Как что? Я не понимаю.

– Что у тебя осталось для нас?

– Да ничего, сами видите. Оставили мне только кожу да…

– Так, значит, для нас – ничего? – прогромыхал тот, что был повыше и у которого был ужасный бас. – Ты не врешь?

Уасем, вообще-то обладавший звучным и хорошо поставленным голосом, теперь, казалось, просто что-то тоненько пропищал:

– Вот поймайте вначале моих воров, а там, когда портал, который сейчас закрыт, откроется…

– Ах ты, пес-пустобрех, на-ка, получай! – ответил ему громила, и его здоровые кулачищи забарабанили по голове и физиономии Уасема. Этому примеру, не сочтя его недостойным подражания, последовал и другой молодчик, и оба вурлагана, подбадривая себя криками: «На, получай, скупердяй! На тебе, скряга!», откликнулись таким образом на просьбу Уасема о помощи, осыпав его градом тумаков. Жалобы его – даже искренние – теперь уже не помогали, а только еще больше, пожалуй, разжигали злобу тех, кто его бил. Но он все равно продолжал вопить:

– Ой, моя головушка! Ай-ай, бедро! Ой, ухо! Ах, ребра! У-ух!

Его стоны стали в конце концов похожи на плач ребенка, на крик новорожденного. Он повалился на землю и больше не двигался. Молодчики поворачивали его во все стороны, ощупывали, обшаривали, снова искали, где только можно.

– С этого кретина ничего не возьмешь, – сказал в заключение один из них.

Они так и стояли над ним и угрожающе смотрели на него, не зная, кажется, что теперь делать после такой неудачи.

Через какое-то время бас проворчал, констатируя факт:

– Кажется, мы его прихлопнули. На этот раз перестарались.

– Ты думаешь? Но он еще дышит.

Тот грубо захохотал, не веря:

– Где ты видишь, что он дышит? Тебе мерещится!

Но низенький не сдавался:

– Да говорю тебе, что он дышит! Он даже пошевелился!

– Давай смываться отсюда! Лично я думаю, что он отдал концы.

Верзила уже развернулся, чтобы бежать, но приятель удержал его:

– Да подожди ты минутку!

– Зачем? Чего тебе еще от него надо? Может быть, ты надеешься, что эта старая перечница припрятала где-то свои деньжата и нам кое-что перепадет? Может быть, у него и золотишко имелось?

У его сообщника даже голос перехватило от волнения.

– Золотишко? – переспросил он и откашлялся. – Смотри-ка, он снова ногой дернул.

Верзила заворчал:

– Да, я тоже видел. Бежим, тебе говорят! Смотри, фонарь уже потускнел, да и мурашки по спине бегают от холода – вот-вот светать начнет!

– Он повернулся! – заметил тот, что был поменьше ростом.

Хриплый бас заорал:

– Вот увидишь, мы из-за тебя попадемся! Чего ты тут торчишь и разглядываешь его, как сокровище какое?.. Подцепят нас с тобой на крючок, и дело с концом… Чего это он барахтается на животе, будто что-то ищет на земле?

Но и тот, кто сейчас говорил, и тот, кто его слушал, стояли как вкопанные и не трогались с места. Пониже ростом стал объяснять:

– Кретин ты абсолютный! Ты что, не понимаешь, что он старается подняться? Вот встал на четвереньки… Теперь видишь?

– Убедил! – только и сказал второй.

– Ну вот он и поднялся! – подтвердил свою проницательность грабитель.

По правде говоря, Уасем хотя и держался на ногах, но пошатывался, и лицо его было залито кровью. Тогда головорез-верзила заявил:

– Ну вот что; ты оставайся здесь, если хочешь, но на этот раз без меня.

– Да он долго не продержится на своих ходулях! – уверил его сообщник.

– Но, как только он нас заметит, он забьет тревогу на всю округу!

– Нечего опасаться, что он обернется в нашу сторону. Его интересуют ворота, он только туда и зырит! – невозмутимо заметил другой.

– Ну что я тебе говорил? – захныкал бас. – Видишь, уже рассвело! Сейчас сюда нагрянет прислуга!

– Да пока эти лакеи встанут с постели, солнце уже будет высоко в небе, – возразил более хладнокровный напарник.

– Посмотри-ка, он идет к порталу. Сейчас будет звать на… Ой! – заорал верзила, отпрянув в сторону. – Кто идет? Кто здесь?

Навстречу им вышла вначале Арфия, а вслед за ней и двое «странников», пробиравшиеся сюда со всяческими предосторожностями. Поначалу, не разглядев друг друга, обе группы разом попятились, но потом, поняв, что все здесь давно знакомы, соединились, хотя еще и переглядывались недоверчиво и тщательно избегали смотреть в сторону Уасема.

Впрочем, тот, кто первый заметил подошедших, все еще не мог прийти в себя от неожиданности.

– Ну и страху же вы нагнали на меня, паршивцы! – не удержался он от нападок. – Это, конечно, ты, старая колдунья, и вы, канальи, очистили карманы этого типа? Попробуйте сказать «нет»!

Два мужичонки под натиском этого громогласного гнева втянули голову в плечи. Заговорив в один голос, оба начали оправдываться:

– Клянемся всеми святыми! Мы ничего не видели! Мы тут ни при чем! Мы безобидные странники!..

– А я возвращаюсь от дочери, которая рожает, – тоже отвела от себя подозрение старуха.

– Скажи лучше, что идешь на свидание с самим дьяволом, старая карга! Тогда как же ты объяснишь, что у него при себе ничего не было? А ведь, наверное, у него и золотишко имелось? А? И вы все заграбастали себе, не так ли?

«Богомольцы» начали было хныкать:

– Мы всего лишь бедные странники.

– Странники! Глаза б мои вас не видали!.. – насмехался над ними обвинитель.

Дряхлая чертовка свирепо защищалась:

– Я не знаю этого человека! Я призываю в свидетели… Ой! Да поддержите же вы его, бессердечные! Ведь он сейчас упадет прямо в грязь! Да что же вы-то с ним сделали, если он готов богу душу отдать?!

Один из воров не участвовал в сваре и неотрывно смотрел на жертву.

– Замолчи ты, старая сова! – сказал он старухе ледяным голосом. Потом кивнул головой своему сообщнику: – Видел, что он делает?

– А что? Прислонился к порталу, – спокойно ответил тот.

– Да нет! Он хочет открыть ворота!

– О-го-го!

От неожиданности все замолчали. Всем, даже Родвану, показалось, что Уасем и в самом деле сейчас откроет засов. Кто-то, переведя дух, шепнул:

– Но ведь он сам уверял нас в том, что портал закрыт.

– Он открывает! – загромыхал в ночи бас. – Сейчас все, кто есть в доме, прискачут сюда! Надо рвать когти!

– Мы здесь ни при чем! – продолжал оправдываться один из «странников».

А бандит с луженой глоткой все орал:

– Ой! Ворота распахнулись! Смотрите! Но… Там пусто за ними! Одна крапива растет! Да железяки какие-то валяются! Лом! Мусор!..

Он был прав. Ничего другого за воротами, отворившимися, едва Уасем слегка толкнул их, не было.

«Божий» человек, ратовавший за невиновность свою и товарища, сразу же обо всем забыл и лишь пробормотал от изумления:

– Ну и ну!

Его дружок, тоже совершенно растерянный, с ужасом сказал:

– Он туда идет.

– Он туда идет… он туда идет… – вслед за ним стал лепетать его сообщник.

И лишь один из хулиганов – тот, что был похладнокровнее, – спокойно заметил, обратившись к верзиле:

– Гляди-ка, как он гордо туда идет! Можно подумать, что он входит в рай!

Низенький «странник» прошептал:

– Он споткнулся и упал!

– Уже поднялся! Обернулся и смотрит в нашу сторону! Полундра! – объявил верзила. Потом уже не столь решительно, усомнившись в чем-то, спросил: – А что это он делает? Честное слово…

Уасем, войдя в ворота и сделав несколько шагов, тут же упал на свалке, потом поднялся с пустой консервной банкой на голове и невозмутимо стал надевать на шею стертые автомобильные покрышки и обертываться в валявшиеся тут старые газеты. Экипировавшись таким образом, он медленно и величественно повернулся в сторону женщины и стоявших с ней рядом четверых мужчин. Бандюга, что был по безразличнее всех остальных, тоном, не терпящим возражений, приказал:

– А ну потише! Он хочет что-то нам сказать.

– Я вижу, как он шевелит губами, но ничего не слышу, – могильным голосом проговорил его напарник.

Один из «странников» лязгал зубами. Другой подтвердил:

– Я тоже вижу, как он шевелит губами, но… тоже ничего не слышу…

Бандюга, говоривший со всеми начальственным тоном, теперь прошептал как бы себе самому:

– Все это мне не очень нравится.

В этот момент послышался голос Уасема.

– Пейте, я приказываю! – сказал он и протянул руку, как если бы держал в ней бокал с вином. – С сегодняшнего дня вы больше не шуты, забавляющие короля. Входите сюда и приветствуйте…

Но то ли он хотел показать всем консервную банку, которая, как корона, венчала его, то ли хотел удостовериться, не упала ли она с его головы, – в общем, когда он поднял свободную руку, то потерял шаткое равновесие и снова свалился на землю, успев, однако, выкрикнуть конец своей речи:

– …короля!

– Он опять растянулся, – бесстрастно констатировал сообщник верзилы. Бандит пристально смотрел на Уасема, но тот лежал не двигаясь. Нахмурившись, он быстро вбежал в широко раскрытые ворота и направился к Уасему. Подойдя к нему, он наклонился и сообщил: – Умер… Эй, матушка! Пойди-ка закрой ему глаза.

Заковыляв, «старуха» пошла к воротам, а мужчина вернулся на прежнее место. Остановившись перед телом Уасема, Арфия проворчала:

– Прямо на куче отбросов!..

Внезапно, сам не зная почему, Родван представил себе, что это он сам лежит там, а не какой-то тип, называвшийся… Уасемом. Ему показалось, что он пережил какое-то забавное раздвоение и разыграл весь этот фарс сам и что вся эта история с начала и до самого конца была необъяснимым образом похожа на его собственную жизнь, и в этом не было у него никакого сомнения. Он потерял сознание.

Главарь позвал своего пособника:

– Мотаем отсюда, пока не поздно. Все это может плохо кончиться.

– Знаешь, Родван, ведь всего три дня назад он все допытывался у меня: «Арфия, ты с ним сегодня опять встречаешься, ну, с этим, как его зовут-то?»

«Родван».

«Да, да, с Родваном! А что у тебя с ним за делишки? Он ведь совсем не из наших. Лучше с ним не связываться!»

Я смотрю на него:

«Ты отстанешь от меня, Бабанаг?»

Он, как всегда, корчит морду, что вроде бы и «да», и «нет!». Наверное, так оно и есть. Но, задав мне вопрос, он хочет спросить еще о чем-то. Зачем? А кто его знает?!

«Ты когда-нибудь от меня отвяжешься?» – сказала я ему наконец.

А он:

«Но я хочу…»

«Чего ты еще там хочешь?!» – не выдержав, заорала я.

«Да этот человек, Родван… Ну что ты там ему все рассказываешь с тех пор, как встретила его?»

Я не отвечаю. Но он тормошит меня:

«Ну что ты в нем нашла, Арфия? Зачем ты с ним встречаешься?»

«Бабанаг!» – повышаю я голос.

«Он еще нас втянет в какую-нибудь историю… Кто его знает, он, может, замешан был в чем-нибудь во время той военной заварухи…»

«Заткнись», – говорю я ему.

И вдруг он мне кричит:

«Эй! Взгляни-ка туда!»

«Что там еще?»

«Женщина!»

Да, это была всего лишь женщина. Она собиралась выйти из дому, но, увидев нас, остановилась на пороге. Но что в этом было удивительного? Правда, она что-то держала в руках. Хотя не было видно, что именно. Мы спрятались и хотели посмотреть, что она будет делать. Конечно, повода, чтобы прятаться, у нас не было, дурацкая была затея, но мы все-таки спрятались. Женщина подошла к двери, положила на ступеньку то, что держала в руке, и вернулась в дом. Вот и все. Неизвестно, зачем нам все это понадобилось. Я прыснула со смеху. Но Бабанаг сказал:

«Видела?»

«Да, видела».

«Там наверняка есть что пожрать».

«Чего-чего?»

«Пожрать», – шепнул он.

Я смотрю на миску, которую она оставила на пороге.

«Ну и что?» – спрашиваю.

«Это тебе ни о чем не говорит?»

Я не хочу смотреть на эту миску. Отворачиваюсь.

«Ни о чем».

И тут он вдруг заговорил своим настоящим голосом – тем, которым привык лишь жаловаться и скулить:

«Ни о чем! Ни о чем, говоришь?! Ни о чем, о господи! Ни о чем…»

Он заламывает руки, пытается поднять ко мне свое изможденное, потрепанное лицо, но ему мешают его горбы – один спереди, другой сзади.

«Побереги свою песенку до лучших времен».

А он:

«У меня живот подводит от голода, а ты мне говоришь „песенку“! Там есть что пожрать, в этой миске! Почему бы не…»

«Это собакам».

«Кому?»

«Собакам!»

«Ну и что такого? Лишь бы было чем набить брюхо нам, и тем хуже для собак… Почему бы вначале не пожрать нам?»

Он смотрит по сторонам и говорит:

«Никого нет».

Потом бросает взгляд на меня:

«Никого, кроме тебя и меня».

«Это собакам», – повторяю я.

«Арфия… но ведь никто не узнает!»

«Что, хочешь отнять пищу у собак? Я не сделаю этого».

«Давай унесем миску, если хочешь, чтобы люди не видели. Пусти-ка меня, я сейчас принесу…»

Я хватаю его за руку. Предупреждаю:

«Если только пойдешь…»

Его глаза сужаются, лицо вытягивается. Вытягивается так, что, глядя на него, можно подумать, что это тесто потекло, перекиснув, не дождавшись, когда его поставят выпекаться в печь.

«Ты ведь не можешь, Арфия, запретить мне хотеть есть».

«Если ты не прекратишь озираться по сторонам…»

«Ты хочешь лишить меня еды!»

«Ной, сколько тебе влезет, и распускай свои нюни!»

«Я не выношу голода, Арфия».

«А надо бы научиться!»

«Ой-ой-ой! Ты даже не представляешь себе, как больно мне делаешь! Забываешь о том, что я урод!»

Я смотрю на него. Он тянет нос кверху, пытаясь поднять лицо.

«Чувство голода пройдет», – успокаиваю его.

«Вот это-то меня больше всего и мучит! Пройдет!.. – Нос его снова опускается к подбородку. – Ведь потом-то снова есть захочется… А когда голод возвращается, то это мне тяжелее всего».

Я похлопываю его по спине, подталкиваю вперед:

«Давай, давай, иди! Болтай, но двигайся!»

Он делает только один шаг. Потом останавливается:

«Мне невыносимо оставлять здесь эту пищу. – Снова оглядывается. – Ты оскорбляешь мое уродство».

Ну вот, снова он о своем.

«Опять начал? – спрашиваю. – И долго еще это будет продолжаться?»

Он кричит:

«Это мое право – быть отбросом! Или не так? Это моя гордость! И так из-за тебя я многого не делаю! Но на этот раз это уж слишком!»

И начинает царапать свое лицо ногтями. Но не очень усердствует, а так – для виду. Однако вопит, как будто ему и в самом деле больно. И возмущается:

«Вечно ты твердишь об одном и том же! Вечно стыдишь меня! Больше не могу!»

И съеживается весь, как мокрица, сгибается еще больше и продолжает делать вид, что расцарапывает себе лицо.

Я кричу ему:

«Обезьяна несчастная! Да не горбись ты больше, чем есть на самом деле! Ведь не разогнешься потом! И прекрати паясничать!»

Он шмыгает носом:

«А если я хочу быть горбатым? А если я хочу быть отбросом? Разве это не мое право?»

«Ломаться вот так – это тоже твое право?»

«Да, мое право!»

«Ладно, я знаю, где можно поесть», – говорю ему.

Это сразу его отрезвляет.

«Где? Где, душа моя? Скажи мне, далеко ли это отсюда?»

«Идем, сам увидишь».

«Я просто не знаю уже, на что буду способен, если кишки мои будет сводить от голода!»

Но, пройдя немного вперед, опять начал ныть:

«Арфия, не дай умереть с голоду!»

«Скоро уже придем», – говорю ему.

«Пощади меня, не ругай», – просит.

Потом добавляет опять:

«Поесть бы – вот что главное, Арфия».

Слим хотел узнать, изменится ли жизнь, и я ему отвечала: «Все меняется, Слим, все, что хочет жить!» А теперь вот я сама спрашиваю себя: «А такие, как Бабанаг, когда-нибудь изменятся?» Он мне частенько говорил, этот ублюдок: «Что я такое? Ничто! И в этом – мое превосходство!» А однажды знаешь что он мне сказал: «Я ведь могу тебя заложить, Арфия. Шпионить за тобой. Остерегайся! Расскажу вот о тебе всем. Властям могу рассказать, кто ты такая. Как ты оставила подыхать там этого типа!» Мы тогда заболтались с ним до поздней ночи, устроившись на ночлег на одной из улиц, где жили французы.

«Ты же не знаешь, откуда он вернулся, бедняга, а плетешь неведомо что, головастик несчастный».

Он приподнялся с земли. Оперся на локоть.

«Ошибаешься, я еще не сумасшедший! – отвечает мне. – И не дурак! Вряд ли ты встречала когда-нибудь такого страшного человека, как я! Лучше знай, каков я! У тебя будут на этот счет доказательства в ближайшее время!»

«Я и не говорила, что ты сумасшедший. Я сказала, что ты плетешь бог весть что. Откуда ты такой взялся?!»

«А ниоткуда!»

Он оглядывает себя и повторяет:

«Ниоткуда! Меня родила вот такая же ночь, как сегодня! И в этом мое превосходство! Наш отец – это кто-то, от кого случайно забеременела моя мать».

Он снова улегся, поплотнее укутавшись в свои лохмотья. И снова заговорил:

«Я никогда не видел своего отца. Того, кого зовут отцом. Мы были просто детьми своей матери, и все».

Он схватил меня за руку. Я хотела стряхнуть его, как клопа какого-нибудь, чтобы он отвязался от меня, но поняла, что он хочет мне сказать что-то на ухо. Сдержалась тогда, захотела узнать, что он еще придумал. Он вытянул шею и шепчет мне:

«И у тебя ведь тоже нет отца, разве не так? В тот день, когда француз пришел в эту страну, больше ни у кого из нас не было настоящего отца. Его место было занято французом, он стал нашим настоящим хозяином. А отцы наши сделались лишь производителями. Насильниками наших матерей, простыми их оплодотворителями. И с тех пор наша страна превратилась в страну безродных детей».

«Сам ты бродяга безродный!»

Я отталкиваю его с отвращением. Но он цепляется за меня, говорит, задыхаясь:

«Разве я неправду говорю? Мы такие и есть! И даже те, другие, – французы, родившиеся здесь, – и они тоже, Арфия, все безродные! Отцы их спутались с нашей страной, но для Алжира они все равно безродные и останутся такими навеки! И война эта, слышишь, вся эта война, которую прошла и ты, была именно войной этих незаконнорожденных детей нашей разнесчастной матери!»

Он умолк на минуту. Снова улегся. А потом опять начал:

«Надо бы мне тебя выдать…»

«Если тебе это пригодится!»

«Если мне это пригодится! Да, может быть, это необходимо сделать! Может быть, я таким образом свершу доброе дело?»

«Ты просто не можешь не показать, на что способен».

«И я сделаю это! Выдам тебя! Видишь теперь, каков я?»

«Вижу. Спи давай. Сейчас уже поздно идти доносить на меня. Они там, в полиции, все давно спят».

«Ты еще пожалеешь об этом. Ты должна бы была меня сразу прогнать, как паршивую собаку!»

«Но мне стало жаль тебя! Да еще ты мне зубы заговорил этим твоим балаганом! Вплоть до того, что и меня заставил паясничать и я, как идиотка, развлекала публику вместе с теми, кого тебе тоже удалось обработать!»

«Помилуйте! Да как же ты говоришь такое? Чтоб тебе кровавыми слезами умыться! Я ведь хотел только посмотреть, поймешь ли ты нашу затею!»

«Уснешь ты наконец или нет?»

«Мне не дает уснуть этот ветер».

«Этот ветер хоть воздух нам немного прочистит… А, кстати, почему это мы больше по вечерам не играем? Давненько уже что-то…»

«Да этот тип, Уасем, король свалки, удрал он… Арфия, ну почему ты меня не прогонишь? Не понимаю…»

«Ты что, опять за свое? Когда тебе захотелось, чтоб я пошла с тобой, ты был доволен. А теперь чего ворчишь? Что это ему взбрело в голову, этому Уасему?»

«Не надо никогда никого пытаться удержать», – ответил Бабанаг.

«Ты прав».

«Вот и все, что ты можешь мне сказать!»

«Знаешь, я немало повидала всего на свете, и таких, как ты, тоже довелось повстречать! Бог знает сколько! И почему только твоя мать родила тебя, а не удержала в себе, чтоб ты никогда не оторвался от нее? Было бы одним безродным бродягой меньше!»