355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мортимер Уилер » Пламя над Персеполем » Текст книги (страница 2)
Пламя над Персеполем
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 19:24

Текст книги "Пламя над Персеполем"


Автор книги: Мортимер Уилер


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Пожар

Осень увядала, превращаясь в зиму 331 г. до н. э., когда Александр Великий в зрелом возрасте двадцати пяти лет вошел в Персеполь, столицу и резиденцию персидского царя царей. Как нам известно, недоверие и гнев владели Александром. Далеко завел он свою разношерстную армию, которая то терпела голод и жажду, то предавалась излишествам. Главный его враг бежал в труднодоступную горную местность и там готовил для него новые испытания. Одна только служба тыла с ее вечной путаницей поставок, наборов, резервов могла бы смутить менее энергичный ум; по некоторым замечаниям историков, мы знаем, что этой стороной дела Александр был постоянно озабочен. Кроме того, на пути в Персеполь некий эпизод безмерно возмутил его, всегда готового прийти в ярость.

Он переправился через Араке и вступил в Персиду, область, столицей которой был Персеполь. Тут взору его представилось зрелище поразительное и страшное. На дороге стояла толпа, около восьмисот мужчин, большинство в преклонных летах. Они протягивали зеленые ветви в знак приветствия и мольбы о помощи. Как выяснилось, это были греки, искусные мастера и умелые подмастерья. Некогда персидские цари увлекли их коварством или силой на чужбину, что само по себе не было необычным. Еще за полтора века до того греческие художники работали в Персеполе; возможно, кто-то из них между 500 и 490 гг. до н. э. нацарапал в свободную минуту профили неизвестных бородачей на каменном, отполированном до блеска башмаке статуи Дария (рис. 2). И позже, в римские времена, мастера из Греции – яваны или ионийцы – работали всюду на Востоке. Но те, кто приблизился тогда к Александру, выглядели так, что на глаза его навернулись слезы. Все эти люди были искалечены с жестокой расчетливостью. Каждый лишен был той части тела, которая оказывалась ненужной для его ремесла. Одним отрубили кисть руки, другим ступни ног, уши, носы. Побег для них, таким образом, становился невозможным и даже нежеланным.

Несчастные просили Александра помочь им. Он призвал их старейшин, которых принял милостиво и почтительно, что вообще ему было свойственно, и обещал отправить всех на родину. Собравшись вместе и посоветовавшись, они решили, что домой им лучше не возвращаться. «Вернувшись на родину, они рассеются маленькими кучками и, бродя по городам, встретят насмешки над жестокой обидой, которую нанесла им судьба; живя вместе, терпя одинаковое несчастье, они будут утешаться в своей беде такой же бедой соседа. При следующей встрече с Александром они, объяснив свое решение, попросили его помочь им в домашнем устройстве». Александр (несомненно, с большим облегчением) сказал, что решили они разумно, и велел дать им по 3000 драхм, пять одежд мужских и пять женских, по две упряжки волов, пятьдесят овец и пятьдесят мер пшеницы каждому. Он освободил их от всех царских налогов и приказал чиновникам смотреть, чтобы никто их не обижал. Эта трогательная история была рассказана Диодором Сицилийским, Квинтом Курцием Руфом и Юстином.

Инцидент подобного рода не мог способствовать умиротворению Александра, который и без того считал Персеполь «самым ненавистным из городов Азии». Весь город, исключая царский дворец, он отдал своим воинам, и алчные македонцы грабили его в течение целого дня.

«А был этот город самым богатым из всех существующих под солнцем, и в домах частных лиц с давних пор было полным-полно всякого добра. Македонцы, врываясь, убивали всех мужчин и расхищали имущество, которого имелось очень много: битком было набито и всякой утвари, и драгоценностей. Унесено было много серебра, расхищено немало золота; множество роскошных одежд, выкрашенных в пурпурную краску, добытую из моря, или расшитых золотом, стали наградой победителям. Огромные, по всему миру прославленные дворцы были отданы на позор и полное уничтожение».

Но самый великий среди этих дворцов был пока невредим. Еще на марше Александр получил от персепольского градоправителя (до нас дошло его имя – некто Тиридат) письмо, где обещано было сдать город без сопротивления, если Александр опередит царские войска, которые движутся на защиту Персеполя. Теперь здесь бесчинствовали победители. Александр поднялся по широкой лестнице на террасу, где стояли и стоят в виде руин до сих пор внушительные колоннады залов (рис. 3). Гидом его мог быть Тиридат. Вероятно, тогда Александр вручил ему некую награду, о которой упоминает Курций. Это, действительно, был удобный момент. Другой, более ранний историк (Диодор) пишет, что «Александр… завладел находившимися там сокровищами». Приблизительно то же говорит и почтенный Арриан. Сокровища эти накапливались со времен первого персидского царя, Кира. Казна была переполнена золотом и серебром стоимостью в 120 тыс. талантов. Часть Александр взял на текущие расходы и велел пригнать из Вавилона, Суз и Месопотамии мулов, упряжных и вьючных, а также 3 тыс. верблюдов, чтобы переправить остальную часть богатств в Сузы. Он спешил вывезти из Персеполя все ценное, словно подготавливал город к исполнению его судьбы. «Враждебно относясь к местным жителям, – пишет Диодор, – он не доверял им и решил совершенно уничтожить Персеполь».

Здесь застала Александра зима. В том краю с декабря по март то идут ливни, то выпадает густой снег – неудобное время для широкой кампании. Четыре месяца Александр отдыхал, тренировал свое пресыщенное победами войско и растрачивал понемногу свои сокровища. Праздности он не любил. Можно представить, как он охотился в холмах возле Персеполя, как приказами и личным примером старался уберечь своих офицеров от соблазнов восточной роскоши и неотделимой от нее склонности к интригам и распрям, как объезжал всю Персиду, принимая или воздавая почести, торжественно восседал под золотым балдахином царя царей среди ста колонн тронного зала – словом, привыкал быть великим восточным монархом в той мере, какую допускали суровость западного воспитания и живость его деятельного ума.

С приходом весны 330 г. до н. э. возобновились военные действия и, прежде всего, преследование бежавшего царя. Сообщали, что Дарий Третий с тридцатью тысячами персов и греческих наемников направился в Бактрию и был сейчас возле реки Окс, в местности, которую мы называем Афганским Туркестаном [5]5
  Афганский Туркестан– так иногда называют северную часть Афганистана – от Гиндукуша до реки Амударьи. Окс– древнегреческое название Амударьи.


[Закрыть]
. Там он надеялся привести свою распадающуюся армию в боевую готовность, хотя сам давно уже утратил наступательный дух. Приближался конец, грозным предвестником которого было событие, озаряющее как дымный факел мглу веков азиатской истории.

Четыре летописца походов Александра, чьи труды сохранились до нашего времени, неодинаково оценивают значение этого события. Все они писали между I в. до н. э. и II в. н. э. и, в конечном итоге, пользовались информацией, почерпнутой из заметок участников персидского похода. Поэтому основные факты, как бы ни поработала над ними фантазия людей, неоспоримы. Уходя из Персеполя, завоеватели предали огню величественный дворец. Двадцать два столетия спустя археологи, которые вели раскопки среди его руин, обнаружили многие свидетельства пожара. Выяснилось, что «весь пол главного зала покрыт слоем золы и древесного угля (кедра, как показал микроскопический анализ), иначе говоря, обугленными останками потолочных перекрытий. Херцфельд определяет толщину этого слоя в 1–3 фута и отмечает следы огня на колоннах… Тронный зал и его портик, несомненно, обрушились в результате бедствия, что, вероятно, совпало во времени с пожаром в казнохранилище по другую сторону улицы, к югу, и, возможно, с гибелью самой ападаны…», то есть колонного зала для приемов к западу от тройного зала. Эти указания я заимствую из объемистого труда Эриха Шмидта «Персеполь» (изд. Чикагского университета, 1953).

О персепольской катастрофе писал Арриан, азиатский грек, находившийся на службе у императора Адриана и умерший около 180 г. н. э. Его рассказ напоминает свежезамороженный продукт и не подвержен исторической порче. Александр, но словам Арриана, сжег дворец вопреки уговорам верного Пармениона, который «советовал ему сохранить его, между прочим, и потому, что нехорошо губить собственное имущество, а также потому, что население Азии примет его не как властителя Азии, твердо решившего удержать власть над нею, а только как человека, победоносно прошедшего по стране. Александр ответил, что он желает наказать персов за то, что, вторгшись в Элладу, они разрушили Афины и сожгли храмы; за всякое зло, причиненное эллинам, они и несут теперь ответ. По-моему, однако, Александр действовал безрассудно, и не было здесь никакого наказания древним персам».

Следовательно, сожжение Персеполя в 330 г. до н. э. Арриан считает обдуманным актом мести за сожжение афинского Акрополя и городов и храмов Аттики Ксерксом в 480 г. до н. э. По существу так оно и было, это несомненно. Походу Александра в персидскую Азию с самого начала придавали – пусть лишь в целях пропаганды – характер возмездия, уготованного правнукам тех, кто полторы сотни лет назад принес Греции столько страданий [6]6
  Поход Александра Македонского против государства Ахеменидов в плане политико-организационном был оформлен как совместное предприятие царя Македонии и союза эллинских городов (Коринфской лиги), полномочным полководцем которого выступал тот же самый Александр.
  Пропаганда в пользу объединения сил Греции для завоевания Востока (государства Ахеменидов) широко развертывалась в течение всего IV века до н. э. Необходимость подобного похода и те неисчислимые выгоды, которые он принесет, – одна из самых обычных тем греческой общественно-политической литературы этого времени. Особенно подробно разрабатывал эту проблему известный афинский оратор Исократ, призывавший греков объединиться (под водительством отца Александра – Филиппа) в отвоевать у Персии но крайней мере Малую Азию. На завоеванных территориях, по его мысли, должны быть основаны греческие полисы, в которых поселятся тысячи неимущих греков, которым нет места в Элладе и которые угрожают самому существованию Греции. Это была программа выхода из общегреческого кризиса за счет Персии.


[Закрыть]
. В 333 г. до н. э., после победы македонян при Иссе, на границе Киликии и Сирии, Александр четко выразил эту мысль в ответном послании царю Дарию, которое начиналось следующими весьма решительными словами: «Ваши предки вторглись в Македонию и остальную Элладу и наделали там много зла, хотя и не видели от нас никакой обиды. Я, предводитель эллинов, желая наказать персов, вступил в Азию, вызванный на то вами…»

Но бесстрастное упоминание Арриана о том, что разрушение дворца было карательной мерой, возможно, не воссоздает картину во всей полноте. Зато у других писателей историческое это событие выглядит как оперный сюжет. Так повелось со времен Диодора Сицилийского (вторая половина I в. до н. э.) и вплоть до «Пира Александра», сочиненного Драйденом к празднику св. Цецилии в 1697 г. Начнем с Диодора. «Александр, празднуя победу, принес роскошные жертвы богам и устроил для друзей богатое пиршество. Товарищи его походов щедро угощались, и чем дальше шла пирушка, тем больше пьянели, и наконец длительное безумие охватило души упившихся. Одна из присутствовавших женщин, Фаида по имени, уроженка Аттики, сказала, что из всех дел, совершенных Александром в Азии, самым прекрасным будет сожжение царского дворца; пусть он отправится веселой компанией вместе с ними, и женские руки заставят в один миг исчезнуть знаменитое сооружение персов. Слова эти, обращенные к людям молодым, которые, опьянев, преисполнились бессмысленной гордости, возымели, конечно, свое действие: кто-то закричал, что он поведет всех, и стал распоряжаться, чтобы зажгли факелы и шли отомстить за беззакония, совершенные в эллинских святынях. Его одобрили, но сказали, что совершить такое дело подобает только Александру. Царя воодушевили эти слова; все вскочили из-за стола и заявили, что они пройдут победным шествием в честь Диониса. Тут же набрали множество светильников, прихватили женщин, игравших и певших на пиру, и царь выступил в этом шествии под звуки песен, флейт и свирелей. Зачинщицей всего была гетера Фаида. Она после царя первая метнула во дворец зажженный факел; то же самое сделали и другие, и скоро дворец и все вокруг было охвачено огромным пламенем. Самое удивительное, что за кощунство, совершенное Ксерксом, царем персидским, на афинском Акрополе, отплатила той же монетой много лет спустя женщина, согражданка тех, кто был обижен еще в детстве».

Через сто с лишним лет Плутарх использовал те же источники. Однако следует привести и его описание: «Собираясь выступить против Дария, он как-то вместе с друзьями пировал и забавлялся. На пирушку к своим возлюбленным пришли и женщины, пившие вместе с остальными. Одна из них, особенно известная, Фаида, родом из Аттики, любовница Птолемея, в будущем царя Египта, умело хваля Александра в одном и подшучивая над ним в другом, опьянев, дошла до того, что сказала слово, уместное по понятиям ее сограждан, но не соответствующее ее положению. Она сказала, что за все, что она претерпела, скитаясь по Азии, она получит награду в тот день, когда сможет поиздеваться над гордыней персидских царей. И еще сладостнее было бы ей, идя веселой толпой с пирушки, поджечь дом Ксеркса, сжегшего Афины; ей самой бы хотелось на глазах царя подложить огонь: пусть пойдет молва, что женщины сильнее отомстили персам за Элладу, чем знаменитые военачальники Александра, его стратеги и навархи. Поднялись крики и аплодисменты, сотрапезники стали уговаривать и подгонять друг друга. Царь, увлеченный общим порывом, вскочил и с венком на голове и факелом в руках пошел впереди. Спутники его веселой толпой с криками окружили дворец. Остальные македонцы, узнав, в чем дело, радостно сбежались с факелами. Они надеялись, что царский дворец сожгут дотла, так как царь уже помышляет о доме и не собирается жить среди варваров. Одни говорят, что именно так и было; другие, что поступок этот не был обдуманным. Что Александр вскоре пожалел о нем и велел тушить пожар, в этом согласны все». Благодаря археологии мы теперь знаем: если Александр и одумался, то поздно.

Так писали Диодор и Плутарх. В период, который их разделяет, появился, видимо, труд Курция, во многом совпадающий с описанием Диодора и, вероятно, на нем основанный. С литературной точки зрения греческий текст Плутарха выглядит более живым и красноречивым. Плутарх был художником, рядом с ним Диодор – всего лишь компилятор. Если же отвлечься от художественных достоинств, возникает главный вопрос: имеет ли эта живописная традиция историческую ценность? Достоверна ли она?

Наш великолепный сэр Вильям Тарн решительно не верит им. «Нужно ли говорить, что нет ни слова правды в истории Фаиды. Сожжение дворца Ксеркса было деянием преднамеренным, политическим манифестом, обращенным к Азии… Александр имел обыкновение обедать со своими генералами, но предполагать, что он приглашал к трапезе их любовниц, – нелепо [?]… Что касается толпы флейтисток и пр., то у греков действительно был обычай слушать музыку после обеда, но македонцы такого обычая не знали, не говоря уже о том, что все это абсолютно не соответствует характеру Александра [??]. Упомянутые девицы порождены представлениями, согласно которым Александр был пьян постоянно… Аристобул, знавший об Александре несравненно больше, нежели любой популярный писатель, поясняет, что Александр долго не покидал пиршественного стола, однако не ради выпивки, но ради приятной беседы; одно это исключает флейтисток [???]…» Ну, и так далее, все в том же духе. Если мы хотим правды, то вынуждены будем признать, что по крайней мере в конце великого похода Александр, увы, пьянствовал с кем попало. На этот счет солиднейшие источники, которыми пользовался сам Арриан, сомнений не выказывают. Дерзкий Клитом заколот «среди общего опьянения» Александром, у которого «вошло в привычку пировать по-новому, по-варварски». В случае с Клитом он оказался «во власти двух пороков, а именно: гнева и пьянства…» В другом случае он «пьянствовал до утра», благодаря чему разрушил, сам того не ведая, заговор молодых офицеров собственной свиты. Во время суда зачинщик говорил, что «не-возможно терпеть… попойки Александра, сменяющиеся сном». Надо полагать, его обвинения были не вовсе безосновательны.

Позволю себе высказать опасение, что сэр Вильям Тарн, уединившись в Шотландии XX века, не имел случая приобрести достаточный опыт военных экспедиций, совершаемых в возрасте 26 лет вдали от дома на пространствах огромного материка в IV столетии до н. э. При всей его учености и остром уме правильно понять эпоху эллинизма ему помешало одно свойство, которое отметил проницательный Ростовцев: сэр Тарн был прежде всего английским джентльменом.

Итак, не преклоняясь перед героями, какие факты, относящиеся к событиям в Персеполе, можем мы отыскать? Обратимся к труду Клитарха Александрийского, составленному после 282 г. до н. э. и, вероятно, не намного позже, то есть примерно через сорок лет после смерти Александра. Автор этого труда не участвовал в походе, тем не менее он писал во времена, когда еще были живы ветераны персидской кампании, и в стране (Египте), где до 282 г. правил военачальник и один из первых историков Александра – Птолемей I. Труд Клитарха мог быть написан задолго до смерти египетского правителя, но не опубликован по причинам деликатного свойства, поскольку Файла была любовницей Птолемея. Правда, Клитарх не пользовался доверием у позднейших авторов. Страбон, например, в конце I в. до н. э. говорит о его лживости, а спустя век Квинтиллиан характеризует его как автора «даровитого, по не заслуживающего доверия». И все-таки, описывая узловой эпизод – сожжение Персеполя, он вряд ли осмелился бы украшать его вымыслом – ведь очевидцы этих событий еще жили. Что же он говорит? В одном из тридцати шести сохранившихся фрагментов, который цитировал в свое время Афиней, этот неисправимый коллекционер древних рукописей, Клитарх утверждает, что «Фаида была причиной поджога дворца в Персеполе». Разве этого не достаточно, чтобы считать Фаиду исторически достоверной, хотя и не слишком почтенной, личностью? Но, признавая Фаиду виновницей пожара, можно допустить и все прочие обстоятельства. Мне кажется, нет основания отрицать этот эпизод в том, например, виде, в каком его передают Диодор, Курций и Плутарх. Не беда, что Арриан опускает подробности; деловитость, краткость и некоторая сухость – его стиль. Что касается Тарна, я готов здесь подкрепить наблюдение Ростовцева словами сэра Фрэнка Адкока: «Тарн отклоняется от истины в тех случаях, когда прикладывает этические мерки, традиционные для его времени, к эпохе, которую изучает». Нет, патетический стихотворец XV в. не был далек от истины, когда писал:

 
О Александр, ты покорил почти весь мир,
Но женщины и вино победили тебя!
 
(Британский музей, Харлеевская рукопись № 2259, л. 39)

Можно представить прощальный пир во дворце безукоризненно пристойным, вообразить, как в застольной беседе появляется призрак Ксеркса на дымящихся руинах Аттики. Раздражающее это воспоминание само по себе вызвало бы мысль о поджоге, о мести. Оттенок, добавленный Плутархом, – ностальгия ветеранов, их надежда, что гибелью дворца окончится азиатский поход, – не нарушает основного тона всей картины, как, заметим с позволения Тарна, и экспансивность Фаиды.

С этого момента лишь неукротимый дух Александра заставлял его армию продвигаться все глубже на восток. Не станем следить за дальнейшими перипетиями похода, хотя он изобилует замечательными событиями. Скажем только, что Дарий был предан и убит своим же бактрийским наместником. Александр преследовал Дария с такой скоростью, что только 60 всадников конвоя поспевали за ним; когда он догнал царский поезд, Дарий умирал. Македонские кони топтали копытами золотые и серебряные сосуды, разбросанные по земле среди повозок, переполненных женщинами, детьми. Александр увидел персидского царя, лежавшего в колеснице. Тело его пронзали дротики. Умирающий просил воды. Полистрату, который дал ему напиться, он сказал: «Самое большое из моих несчастий в том, что я не могу отплатить добром за добро. Александр отблагодарит тебя, Александру же воздадут боги за его доброту к моей [взятой в плен, – М. У.] матери, жене и детям. Протягивая тебе руку, я протягиваю ее ему. Сказав это и взяв за руку Полистрата, он умер». Это волнующий эпизод независимо от его подлинности. Если его и выдумали, все-таки он прекрасно выражает характер и великодушного Македонца, и злосчастного восточного аристократа, встретившего смерть с благородством, что было естественным следствием его воспитания. Александр, несомненно, был тронут этой сценой и, сняв плащ, прикрыл им тело Дария. Затем он снарядил целую процессию, которая сопровождала умершего царя в Персеполь для торжественных похорон. И может статься, местом его погребения будет признана гробница к югу от дворца, вырубленная в скале, хотя и не вполне завершенная.

Наступил июль 330 г. до н. э. Александр владел всей персидской империей Ахеменидов, исключая дальние ее окраины, простиравшиеся на севере до Яксарта и уходившие на юго-востоке через Гиндукуш в горы и равнины Пенджаба. Этот клин, глубоко вогнанный в территорию Индии, исключительно важен для нашего рассказа, и нам придется впоследствии бегло проследить полный разнообразных приключений путь Александра в этот угол империи. Но прежде следует поговорить подробнее о великом дворце Персеполя, а также о событиях, служивших фоном его гибели, которая стала предметом первой главы и центром всего нашего повествования.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю