Текст книги "Пламя над Персеполем"

Автор книги: Мортимер Уилер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

После пожара
1. Новые открытия в Бактрии и окрестных землях

Итак, вот что предшествовало пожару в Персеполе. Событие это означало конец исторического эпизода, который следовало бы именовать греко-персидским. Он симметричен, этот эпизод, чем отнюдь не часто дарит нас Клио. Он начался разрушительным вторжением в Европу первого Дария, первого строителя Персепольского дворца. И окончился походом европейцев на Персию в последние месяцы правления последнего Дария, а затем и грандиозным пожаром. В целом эпизод этот представляется на редкость полным и завершенным.

В известной мере так оно и было. Персеполь увидел в 330 г. до н. э, конец целой эпохи. По тогда же он стал свидетелем рождения новой эпохи. В том году Александр остановился как раз на середине своего великого пути в пространстве и времени. Геллеспонт он пересек в 334 г. до н. э. Обратно из Пенджаба повернул в 326 г. Когда он достиг Персеполя, за спиной у него осталось две тысячи миль густонаселенных ближневосточных земель, а впереди лежали дне тысячи миль степей, гор, кочевий, затерянных в летучих песках, и за ними область новых, неведомых городов. Новые проблемы обступили его там, в глубине Азии; решать их должен был не столько полководец, сколько государственный деятель.

Там-то и проявился во всем блеске гений Александра, над которым не властно само время. И поворотным пунктом был Персеполь. В данном случае словесное клише оправдано, ибо Персеполь – одна из важнейших вех истории. Следить за событиями после Персеполя – значит понять, в чем состояли два главных подвига Александра. Первым было включение самых далеких окраин древней персидской монархии в границы тогдашнего цивилизованного мира. Результатом первого явился второй подвиг – создание континуума цивилизаций – множественность наций и культур от Средиземноморья до Ганга. Континуум этот с тех пор никогда не распадался полностью. Мировая история не знает другого творческого акта (вплоть до открытия Америки), который был совершен так успешно за столь короткое время.

Вначале мы без особых усилий обнаружим след Александра, проложенный отнюдь не по прямой, от величественных руин дворца и от места печальной кончины последнего персидского царя до пределов империи у Яксарта. Часть этого маршрута идет по неведомым землям, населенным парфянами, скифами, саками и прочими народами, другая же часть – по царским дорогам, которые провел еще Кир. На пути Александр круто поворачивает к югу, на Герат и Сеистан. Оттуда в северо-восточном направлении через Кандахар (о чем будет сказано подробнее), Кабул и Гиндукуш в Бактрию, ныне Северный Афганистан [12]12
  Бактрия занимала не только северные территории современного Афганистана, но и правобережье реки Амударьи.


[Закрыть], где бывший сатрап Бесс, причастный к убийству Дария и похитивший царские регалии, собирал войска сопротивления. Но когда Александр приблизился, Бесс бежал на другой берег Окса. Впрочем, вскоре его схватили и доставили к Александру; он был подвергнут восточным пыткам и казнен в Экбатанах. Вина его заключалась в попытке захватить персидскую корону, которая принадлежала теперь более сильному захватчику. Александр же поспешил на Яксарт, к северной границе империи. По дороге туда он взял укрепленный высокими стенами пограничный городок Кирополь и между этим городом и рекой еще семь крепостей, основанных Киром. На берегу реки для защиты от кочующих скифов он построил двойник Кирополя – свою Александрию Дальнюю, Александрию Эсхату, нынешний Ходжент, город, который, по словам Арриана, «будет превосходно защищен от возможного нападения скифов и станет для страны оплотом против набегов живущих за рекой варваров». Александр «за 20 дней… обвел его стеной и поселил там эллинских наемников, тех из соседей-варваров, которые пожелали там поселиться, и тех македонских солдат, которые уже не годились для военной службы. Принеся, как было у него в обычае, жертву богам, он устроил празднество с гимнастическими и конными состязаниями». Так, несомненно, закладывались и все прочие Александрии.

Здесь уместно вспомнить, что основой колониальной политики Александра, как впоследствии и римлян, строительство новых городов или перестройка старых по греческому образцу [13]13
  М. Уилер в данном случае весьма упрощает историческую картину. Сравнение Александра Македонского с римлянами (в плане их градостроительной деятельности) – очень большая натяжка. При внешнем сходстве оба явления имели глубокие внутренние отличия. Утверждение, что районы, в которых Александр основывал города, были пустынны – дань застарелым предрассудкам. Достаточно прочитать описания военных действий Александра в Средней Азии у древних авторов, чтобы понять, что это были богатые области, с большим числом населенных пунктов. Работами советских археологов и историков выяснено, в частности, что по крайней мере со второй четверти I тысячелетия до н. э. южная часть Средней Азии вступила в период классообразования, возникновения первых государственных образований и соответственно создания городской цивилизации (см. «Предисловие»). Строительство Александром новых городов имело своей целью не привнесение городской цивилизации в варварский мир, не знающий городов, а создание на обширных завоеванных территориях опорных пунктов новой власти.


[Закрыть]. Он завоевывал, созидая. Он разбрасывал города, словно сеятель, предпочитая пустынные, малообжитые области Азии. Было сказано об Александрии Дальней на Яксарте, но «Дальней» или «Последней» называлась она только потому, что Александр признал персидскую границу вдоль Сырдарьи границей своих завоеваний на северо-востоке. Географически же самая дальняя Александрия заложена в 426 г. до н. э., когда Александр на последней стадии своего похода перевалил Гиндукуш и проник в глубину Пенджаба. Там, на левом берегу реки Джелам, была основана Александрия Букефалия в память знаменитого боевого коня Букефала. Точная дата основания города не установлена.

Плутарх сообщает, что Македонец построил более 70 городов. Верна ли эта цифра, трудно сказать, однако можно не сомневаться, что число их было велико. То были города греческого типа, как Египетская Александрия и Александрия Эсхата, и перестроенные туземные или поставленные рядом со старым городом, как, вероятно, Новые Бактры. Были также пришедшие вскоре в запустение гарнизонные городки, небольшие крепости, находившиеся (впрочем, не всегда) поблизости от местных селений. Достопочтенный Вильям Тарн с помощью сложной и совершенно ненужной аргументации доказывал, что такой крепостцою был Кандахар, и, хотя общеизвестно, что в имени этом зашифровано древнее подлинное название – Александрия, понизил его до Александрополя, неосновательно утверждая, что упомянутый город «не мог быть основан Александром», а был «в лучшем случае простым военным поселением». Не тратя лишних слов, я ставлю здесь точку и обращаюсь к новым научным данным, которыми, к сожалению, не располагал Тарн, когда писал цитированные выше строки.

Эта Александрия была построена если не на месте Кандахара, то невдалеке от него, в Арахозии, теперешнем Белуджистане, обширном районе, ограниченном с юга гористыми увалами Кветты. На основании догадок, которые не стоит приводить здесь, Тарн уверяет, что город, «без всякого сомнения», заложен был в Газни, милях в двухстах северо-восточнее Кандахара. Никаких археологических находок, подтверждающих существование Александрии-Газни, не обнаружено, что естественно, поскольку систематических поисков там никто не вел. Между тем в отвергнутом сэром Тарном Кандахаре были обнаружены в 1958 и в 1963 гг. две очень интересные надписи, и это заставляет взглянуть на дело с новой стороны. Обе надписи содержат титул великого буддийского монарха Ашоки из династии Маурьев, который правил большей частью Индии примерно с 268 по 233 гг. до н. э. На северо-западе владения его включали Арахозию, пограничную область, отданную преемником Александра Селевком первому царю из династии Маурьев – Чандрагупте, внуком которого был Ашока.

Чтобы определить место этих надписей в череде исторических событий, нужно вспомнить, что Ашока, царь с душою святого фанатика, начал свое правление тем, что уничтожил в Ориссе сотни тысяч ни в чем не повинных людей, а потом, приняв буддизм, с таким же рвением бросился в филантропические предприятия, беспощадно осыпая благодеяниями своих подданных и соседей. Первая из надписей – билингва, выбитая на камне по-гречески и по-арамейски. Арамейский был государственным языком ахеменидской Персии и в надписи, оставленной в этих краях, вполне уместен. Греческий, однако, занял две трети надписи; это законченный текст из 14 строк. Арамейский текст начертан менее крупными буквами, также закончен и составляет восемь строк.

Этот двуязычный памятник не датирован, но его содержание прямо связано с отдельными статьями четырнадцати больших наскальных эдиктов, которые император-буддист позаботился распространить по всей своей огромной империи, и особенно в ее северных и северо-западных областях, около 255 г. до н. э. Анализ великолепных строгих литер греческого текста, сделанный Луи Робером, дает основание говорить о той же дате – III в. до н. э. с некоторым смещением к середине столетия. Язык и стиль бесспорно и последовательно эллинистичны, а манера соединять фразы словечком kai«и» ость обычная условность языка эллинского жречества. Перед нами подлинная Эллада in partibus.

Наш вывод, однако, не распространяется на смысл воззвания – а это именно воззвание. В нем выражены понятия Востока, а не Запада, индийские понятия. Тексты гласят: «Миновало десятилетие, и царь Пиядаси (т. е. «Благодатный», один из титулов Ашоки) явил народам благочестие. И тем подвигнул народы к добродетели, и все процвело окрест. И царь не посягал более на жизнь существ, и все иные, даже царские охотники и рыбаки, не смели убивать. И те, кто от рождения не умел владеть собой, ныне одолевают слабость свою по мере сил своих. И послушны отцу и матери и старшим своим против прежнего обычая. И впредь, поступая так, будут жить во благе и удостоятся похвалы во всем».

Дух умиротворенного всеобъемлющего бескорыстия, по существу негативного, царил на родине Будды. Переводчик-экспатриант не сумел высказать его во всей полноте на своем сжатом и энергичном греческом языке. С помощью типично западной фразеологии он дал скорее толкование, нежели зеркальное отражение санскритского или пракритского оригинала, несомненно лежавшего перед ним. Но пусть содержание насквозь восточное – форма текста истинно греческая. Заключительные его слова, как отмечал Луи Робер, воспроизводят традиционное благословение, которым приветствовали свою клиентуру эллинские прорицатели, что известно по эпическим и литературным примерам.

То же и в соседней, более многословной, арамейской версии. Здесь на языке ахеменидской бюрократии с небольшими, но существенными вариациями вновь сказано о сострадании, милосердии, на сей раз применительно к персидскому мышлению. Дюпон-Соммер указывает, что этот текст несколько ближе, чем греческий, к индийскому оригиналу (и не удивительно!), но составлен так, чтобы его могли понять на местах. Таковы все эдикты Ашоки. С греками или ионами он говорил на прекрасном греческом языке, с персами – как персидский чиновник на старорежимном lingua franca, который все еще существовал в этой стране многих наречий.

Так или иначе, билингва на скале близ Кандахара демонстрирует убедительно и не без пафоса сложный состав культуры этой области три четверти века спустя после Александра. Тут греки с их наиболее совершенным общественным строем, который оставался неизменно греческим даже вдали от родины [14]14
  Утверждение М. Уилера о том, что в государстве Ашоки греки сохранили свой общественный строй, ничем в настоящее время не подтверждается. Обнаружение греческих надписей (к тому же являющихся эдиктами индийского царя) может свидетельствовать только о наличии греческого населения, но не о том, что греческое население этого района было организовано в полисы. Точно так же очень смелым является его утверждение о том, что греческий общественный строй был самым совершенным. Полис как форма социальной организации античного общества – явление историческое, порожденное конкретными социальными, историческими, природными условиями. Считать его некоей абстрактной идеальной формой организации людей неисторично (подробнее о полисе как типе общественной организации см.: Р. Л. Утченко, Кризис и падение римской республики, М., 1965).


[Закрыть], даже под воздействием чуждой и могучей философии. Тут персы, которые не менее решительно, чем греки, утверждали свое понимание традиции и стиля. И за всем этим Индия со своей догматичной, но благотворной этикой, выработанной на основе того учения, что первым в истории приобрело вселенский характер. Привычное противопоставление греческого «иноземному», или «варварскому», готово было исчезнуть. Мы видим, как возникает на его месте (в этом районе мира, несомненно, благодаря политическому давлению режима Маурьев) новый сплав национальных культур. В целом это один из счастливых и разумных моментов истории человечества и человечности.

Сеть и еще документ. В 1963 г. в Старом Кандахаре был найден в развалинах строительный камень с надписью (рис. 10). Надпись представляет собою двадцать две длинные строки греческого письма, срезанные со всех четырех сторон, что, однако, не помешало узнать и в этом тексте парафраз двух статей больших наскальных эдиктов царя Ашоки, а именно XII и XIII. Надпись, несомненно, украшала стену какого-то общественного здания. Но сопутствовала ли ей, как в надписи 1958 г., арамейская версия, неизвестно. Перевод ее выглядит так: «…благочестие и умение владеть всеми школами мысли; кто овладеет своим языком, тот овладеет собою. И пусть не восхваляют себя и не позорят ближних своих, ибо это суета. Пусть поступают по правилу и возвысят себя и узнают любовь ближних своих. И если не будут поступать так, унизят себя и восстанут на них ближние. Те, кто восхваляют себя и хулят других, те своекорыстны и хотят стать отдельно от всех и не знают, что причинили вред себе. Подобает воздать друг другу должное и научиться друг у друга. Подобает высказывать понимание во всех поступках и делить с другими то, что узнали сами. И тем, кто поступает так, следует сказать все это, дабы и впредь хранили благочестие во всех делах.

На восьмом году царствования Пиядаси он завоевал Калингу. Сто пятьдесят тысяч было захвачено и уведено и плен, сто тысяч было убито и почти столько же умерло. И вот жалость и сострадание овладели им, и он испытал жестокую муку. Повсюду он велел воздерживаться от живых существ, он явил рвение, и благочестие распространилось. И тогда с досадой увидел царь: среди брахманов, и шраманов, и других, взыскующих благочестия, которые живут там (в Калинге, – М. У.), а им подобает радеть о нуждах царя, почитать и уважать наставника своего, отца и матерь своих подобает любить и хранить верность друзьям своим и сотоварищам, и быть кроткими с низшими людьми и рабами своими, – если среди таких людей кто умер или был уведен в плен, и оставшиеся не были этим огорчены, царь подумал, что это очень нехорошо. И среди других людей…»

Как мы видели, фрагмент начинается оборванной фразой, в которой упомянуты школы мысли, что выражено словом diatribe; для грека это значило «философская школа». О точном смысле этого слова в буддизме Ашоки можно лишь догадываться, но, как и многое в этих двух надписях, оно, должно быть, звучало привычно для греческого слуха. Далее текст осуждает бахвальство и умаление достоинств ближнего и рекомендует уважать друг друга. Все это прекрасно передано по-гречески, хотя настойчивое морализирование имеет своим источником индийское миропонимание.

Затем Ашока (Пиядаси) предается безудержной скорби несколько мазохистского оттенка по поводу ужасов и убийств во время его кампании против Калинги в Восточной Индии. Жалость и сострадание овладели им, он обратился в буддизм и стал вегетарианцем, что вполне подходило к индийскому образу жизни. Тема скорби сопровождается каталогом добродетелей, который включает уважение к властям и родителям и предписывает быть «кроткими с низшим и людьми и рабами своими» – примечательный факт, поскольку гуманность такого рода едва ли была известна Европе вплоть до падения Римской империи. Словом, содержание и этой надписи отсылает нас прямо на Восток III в. до н. э., но переводчик сделал все, чтобы приспособить индийские понятия к традиционной греческой фразеологии.

Именно «греческое» в текстах поражает читателя. Луи Робер, давая оценку обеим надписям, отметил, что стойкое культурное единство обширного эллинистического мира в III в. до н. э. было явлением поразительным. Эти две надписи, обнаруженные в глубине Азии, хотя и знаменуют появление новых и сугубо восточных идей, однако не содержат и намека на упадок или провинциальность греческой формы выражения. Стиль их свободен, по-эллински лаконичен и четок, несмотря на известную склонность к повторам, уместным в настенной надписи, где нужно подчеркнуть главную мысль, сделать ее доступной для читателя массового и более или менее случайного. Словарь полностью основан на греческой литературной и философской традиции и без всякого напряжения передает понятия индийского прототипа.

Таким образом, можно смело допустить, что на месте Старого Кандахара существовала полноценная Александрия. Не временный пост – полустертый след ушедшей армии, но развитый греческий город, где были свои литераторы и мыслители, и, разумеется, чиновники, окруженные растущим эллинизированным туземным населением, возможно теми самыми камбоджами, упомянутыми в XIII эдикте Ашоки. Вероятно, название «Александрия» не пережило Селевкидов, преемников великого полководца. Тщеславие нередко заставляло позднейших властителей переименовывать города, заложенные Александром, и арахозийская Александрия, возможно, превратилась в Деметрию Арахозийскую, локализованную здесь в I в. до н. э. географом Исидором из Харакса, который пользовался еще более ранними источниками. К I в. до н. э. город, видимо, был вполне удовлетворен усеченным именем, повторяющим название провинции Арахозия (Плиний, VI, 92). Но ведь и сами Бактры, столица Бактрии, и Термез, лежащий по ту сторону Окса, столь же мало помнили свое царственное происхождение. Все это возможно и любопытно в связи с историей нравов или моды, но, к сожалению, слабо увязано с фактами Истории.

Мы обратимся к подтверждениям иного рода. Кроме искусно отчеканенных монет индийских и бактрийских греков, надписи Кандахара вплоть до 1965 г. были единственным материальным свидетельством, указывающим на продвижение Александра восточнее Персеполя. Весьма важным историческим пунктом его пути (и первостепенным для всего восточного эллинизма) стали именно Бактры, расположенные у высохшего ныне притока Окса в северной части Гиндукуша, на степных, некогда плодородных равнинах теперешнего Афганского Туркестана. В этом центре сатрапии ахеменидских времен или неподалеку Александр построил одну из своих знаменитых столиц, которая около 208 г. до н. э. была в состоянии целых два года сопротивляться натиску Антиоха III, а в наши дни представлена городком Балх и семью милями пыльных оплывших бугров, среди которых возвышается древняя цитадель. Здесь никогда не вели достаточно основательных раскопок; предполагаемый греческий слой не был вскрыт, хотя некоторые случайные находки определены как эллинистические. Керамика того же, вероятно, времени попадалась в Шахри-Бану, в долине Окса севернее Ташкургана. Гораздо более важно, что в каких-нибудь сорока милях к северу от Балха, на другом берегу Окса круто поднимаются высокие холмы – еще одной возможной Александрии, основанной на месте доалександровской Тарматы, или Тармиты (это имя возродилось по прошествии веков в названии современного Термеза). В течение ряда лег здесь ведут раскопки русские археологи, но результаты их работ пока что малоизвестны [15]15
  Относительно раскопок в Термезе см. «Предисловие».


[Закрыть]. Таким образом, можно сказать, что никто еще не бросил решительный вызов пустоте и безмолвию, которые царят здесь в наши дни.

И вот появились признаки долгожданных перемен. В 1961 г., как рассказывает профессор Даниэль Шлюмберже, король Афганистана охотился у северных границ своего государства. Там ему показали два обработанных камня, которые он счел необычными. Одни из них представлял собою капитель большой коринфской колонны, другой – небольшую базу или, может быть, алтарь. Оба найдены были в пустынной местности вблизи селения Ай-Ханум (по-узбекски «Госпожа Луна»), у реки Окс, там, где в нее впадает приток Кокча, милях в сорока к северо-востоку от Кундуза. Позднее, в Кабуле, король сообщил об этом профессору Шлюмберже, и в 1962 г. во Французской археологической миссии были сделаны обмеры и описание камней.

Все шло прекрасно. Коринфская капитель была первым бесспорным фрагментом каменной колонны классического типа, найденной в древней Бактрин. Кроме того, величина капители указывала на значительные размеры здания, в котором она находилась. Важность этого поистине королевского открытия была очевидна; следовало сделать дальнейшие шаги, но тут возникли затруднения. Окс является границей между Афганистаном и Советским Союзом, который в этом районе занимает выгодную позицию на береговых откосах. Вполне понятно, что афганский пониженный берег – это военная зона, где археологические раскопки не поощряются.

Все же на исходе 1963 г. переговоры в самых высоких сферах оказали свое влияние, и Шлюмберже и его архитектор Марк Ле Берр получили разрешение провести на месте находок два часа. Там они мгновенно оценили значение этого открытия. В сгустившихся сумерках их взорам явился призрак эллинистического города, погребенного под слоями лёсса. После года колебаний исследователям была предоставлена возможность вернуться на городище, теперь уже небольшой группой, и пробыть там десять дней. Эта короткая разведка «вглубь» подтвердила первое впечатление. Археологи увидели отлично сохранившийся укрепленный город, форпост греческого мира. Наконец-то воочию открылось дело рук самого Александра или по крайней мере одного из непосредственных его преемников – обширный город, занимающий великолепную стратегическую позицию у Северо-восточных ворот в Бактрию. И раскопки 1965–1966 гг. под руководством Поля Бернара, который стал директором Французской археологической миссии после ухода в отставку профессора Шлюмберже, полностью подтвердили предположения первооткрывателей.

Город, планировка которого определена выбором места, расположен в углу между рекой Окс и ее притоком и делится на две основные части – верхний город, или акрополь, на скалистом, покрытом слоем грунта треугольном плато в милю длиной, и нижний город, построенный на рыхлых почвах, перемешанных с гравием (рис. 11). Эта часть города достигала речных берегов на западе и юге и простиралась к северу почти на тысячу ярдов дальше плато. Этот северный конец – единственная часть города, не имеющая естественного прикрытия, – был укреплен стеной с прямоугольными, часто поставленными башнями, каждая около 65 футов в ширину. Перед стеной вырыт был ров с перемычкой перед центральными воротами. Верхний город, поднимавшийся над нижним футов на 130, также имел некоторое количество укреплений вдобавок к своим обрывистым склонам; южный его угол отрезан был широким рвом, и здесь располагалась цитадель. К северу от рва плато делили две поперечные стены, их оборонительное значение, по-видимому, невелико. По краям верхнего города сохранились следы подземного водопровода, который снабжался водами реки Кокча там, где она выходит на равнину, примерно в девяти милях к юго-востоку.

Внутри нижнего города главная улица проложена от ворот северной стены к берегу реки Кокча на юге. Южные ворота смыты, видимо, речным разливом. Восточнее главной улицы у подножия акрополя открыта полукруглая пониженная площадка, которая отмечает, как можно думать, место театра. Возможно, продолговатая впадина к западу от главной улицы представляет собою стадион, хотя обычно стадионы устраивали вне городских укреплений. А крупные возвышения неподалеку – это, вероятно, руины общественных зданий. Далее на юг располагались, по-видимому, жилые кварталы; отсутствие их следов в северной части может означать, что здесь, под защитой стен, укрывались во время осад беженцы из пригородных селений со своим скотом.

Раскопки общественных сооружений нижнего города уже открыли большой прямоугольный двор, 450 на 360 футов, окаймленный портиками и коринфской колоннадой, за которыми идет кирпичная стена с пилястрами того же ордера, что и колонны перед ними. На северной стороне двора были монументальные ворота, также с коринфскими колоннами, но базы у этих колонн персидского типа, с одним толстым тором («поперечиной») на квадратном плоском основании, вроде тех, что находили в Персеполе (рис. 12). С южной стороны из-за преобладающих здесь ветров портик был выше и глубже (как во дворах, которые Витрувий называет «родосскими») и открывался на юг в большой гипостильный зал [16]16
  Гипостиль, гипостильный зал– многоколонный зал. Встречается как в архитектуре древнего Ирана, так и в древнеегипетских храмах.


[Закрыть](тоже, видимо, персидская особенность) с восемнадцатью коринфскими колоннами, поставленными в три ряда по шесть колонн в каждом. У этих колонн типичные аттическо-азиатские базы с двумя валиками, верхним и нижним, и круговым желобом между ними, тогда как их капители в некоторых чертах родственны селевкидским II в. до н. э. (рис. 13). Стены двора были окрашены и декорированы медальонами из необожженной глины с рельефными львиными головами. Кровли выстланы оранжевой черепицей высокого качества и того особого типа, который, как заметил Поль Бернар, напоминает эллинистическую черепицу Приены, Ольвии, Олинфа. Вообще все архитектурные детали расписаны ярко в зеленый, желтый, красный, черный и белый цвета; найдены и фрагменты глиняных статуй, окрашенные в телесные тона. Сооружение это, возможно, было агорой [17]17
  Агорав архаическое и классическое время обычно бывала не только торговой площадью, но и главным общественным центром города. Там проводились народные собрания, располагались важнейшие городские храмы, здания совета города, архива и т. п. В эллинистическое время в связи с ростом городов число таких площадей часто увеличивалось и они функционально обособлялись.


[Закрыть], или рыночной площадью.

Исследованы, полностью или частично, еще две постройки; в обеих обнаружены греческие надписи. Первая из этих построек находилась в северной части города недалеко от берега Окса и тоже представляла собой обширный двор – палеструили, может быть, гимнасий, типично греческие учебные заведения, где молодежь эллинистического мира тренировала свой разум и одновременно свои мышцы, то есть получала образование в самом широком смысле слова, смысле, который содержится в почти непереводимом понятии paideia. Такого рода учреждения находились под высоким покровительством Гермеса и Геракла, бога интеллекта и бога физической мощи, и вполне естественно, что надписи, обнаруженные там, были посвящены им.

Не менее примечательной оказалась и другая постройка. Приблизительно в 40 ярдах от первого, описанного нами, двора было открыто небольшое храмоподобное здание, которое, несомненно, правильно определили как геройон– место торжественного погребения некоего весьма значительного лица, вероятно действительного или легендарного основателя города. Такой же, например, символический характер имела знаменитая могила царя Батта, который якобы основал по совету Дельфийского оракула город Кирену в Северной Африке; на агоре, то есть на базарной площади этого великого города, сохранялось его надгробие. Именно так и, видимо, только так можно объяснить присутствие столь пышной гробницы внутри эллинистического города. Героем или гением Ай-Ханум был ничем более не известный Киней; имя его упомянуто в надписи, речь о которой пойдет далее.

Геройон, судя по описанию, трижды перестраивался, сохраняя, хотя и с некоторыми отклонениями, первоначальную планировку. Это целла, или святилище, и пронаос, вестибюль, открытый на восток, с двумя деревянными на каменных базах колоннами. Вся постройка помещалась на ступенчатом основании, как гробница Кира в Пасаргадах (рис. 5). Под полами целлы, расположенными один над другим, были обнаружены четыре захоронения, два в простых саркофагах и два в склепах, выложенных обожженным кирпичом. Все они опустошены грабителями, только в одном из последних сохранились скелет и останки деревянного гроба, но погребальная утварь отсутствует. Первым, очевидно, был захоронен нижний саркофаг, принадлежавший тому герою, в честь которого была воздвигнута гробница.

В пронаосетретьего, последнего, строительного периода был каменный постамент с глубокой выемкой на верхней стороне. Спереди, на стороне, обращенной к входу, вырезаны две надписи. Они помещены рядом и, вероятно, выбиты в одно время. По характеру письма их можно датировать III в. до н. э. Поль Бернар определяет левую надпись как «короткую эпиграмму из двух элегических двустиший, составленных на архаичном литературном языке. Она сообщает, что некий Клеарх начертал в теменосе [18]18
  Теменос– священная земля, посвященная богу, храмовый участок (прим. верстальщика).


[Закрыть]Кинея прорицания священной пифии [19]19
  Пифия– жрица в храме Аполлона в Дельфах, через посредство которой божество давало свои прорицания. Оракул Аполлона в Дельфах – одно из наиболее популярных прорицалищ в древней Грецин.


[Закрыть]в Дельфах, где он (Клеарх) скопировал их». В геройонеизречения Дельфийского оракула были выбиты на стеле, которая не сохранилась, но строки последнего из них, не уместившись на стеле, перешли на постамент. Начертанное монументальными литерами, изречение оказалось рядом с эпиграммой Клеарха, справа от нее. Эта правая надпись восхваляет человека, обретающего важнейшие свои качества на различных ступенях жизни [20]20
  Уже после выхода в свет книги М. Уилера виднейший из современных эпиграфистов Л. Робер опубликовал эти надписи (см.: L. Robert, De Delpes ȧ l’Oxus. Inscriptions grecques nouvells de la Bactriane, – «Academie des Inscriptions et Belles-Lettres», Comptesrendus, 1968) с подробным комментарием.


[Закрыть]. Дельфийские изречения подобного рода известны по литературным источникам, а также по эпиграфическим копиям из Милета в Анатолии. П. Бернар говорит, что «открытие их на берегу Окса, за пять тысяч километров (по прямой) от Дельф, есть поразительное свидетельство верности греческих поселенцев в далекой Бактрии самым подлинным и самым древним традициям Эллады». Добавим, что характерные интонации оракула, отмеченные в греческой надписи из Кандахара, здесь выражены еще ярче и определеннее.

В том же пронаосеобнаружена первая среди известных нам греко-бактрийская скульптура. Это герма, изображающая бородатого старца, увенчанного диадемой священнослужителя или важного должностного лица (рис. 14, 15). Правая его рука скрыта в складках свободной одежды, левая прежде держала какой-то бронзовый предмет. Весьма возможно, что герма– скульптурный портрет. Исполненный на достаточно высоком эллинистическом уровне, он может считаться вехой в бактрийском искусстве, и мы еще вспомним его, когда позднее перейдем к проблемам искусства Гандхары (см. ниже).

Итак, уже на первом этапе раскопок Ай-Ханум представляется историческим и художественным памятником исключительной важности. Он создан отважными, восприимчивыми и, кроме того, цивилизованными пионерами на далекой окраине Евразийского мира. В его сердце, в гробнице возможного основателя города, провозглашены дельфийские этические принципы. Его постройки, обильно украшенные скульптурой, ярко расцвеченные, возводились по западным канонам, хотя восточное окружение внесло свою долю – это и упомянутые уже неклассические торовидные базы колонн, и крылатые псевдопальметты в орнаменте кровель, намекающие на азиатское, точнее, ахеменидское влияние. Дальнейшие работы, несомненно, покажут место и значение подобных гибридных элементов, но в любом случае они останутся второстепенными по сравнению со всеобъемлющим эллинизмом этого выдающегося памятника [21]21
  Дальнейшие раскопки на городище Ай-Ханум в целом подтвердили выводы М. Уилера о явном преобладании греческих черт в характере культуры города. Но вместе с тем некоторые открытия были очень неожиданными, ломающими все привычные схемы. Такой характер, в частности, носило открытие храма, построенного в соответствии не с греческими и не с местными, бактринскими, принципами, а согласно вавилонским обыкновениям. Все это заставляет думать, что процесс синкретизации культур на эллинистическом Востоке имел более сложный характер, чем это можно было предполагать раньше.


[Закрыть]. Уже теперь можно говорить о существовании там греческих философов, жрецов, ремесленников. Кувшины для вина и масла, явно местного производства, помечены печатью агоранома, т. е. управляющего рынком. Так было и в греческих городах Причерноморья и Ближнего Востока. Мы не впадем в преувеличение, если выскажем уверенность, что со временем здесь будет обнаружено почти все, имеющее касательство к жизни эллинистического города.

К сожалению, пока невозможно ответить на два основных и, вероятно, связанных друг с другом вопроса: когда был основан город и как он назывался? Был ли Ай-Ханум одной из Александровых Александрий? Если так, то первоначально город должен был носить его имя, каковы бы ни были дальнейшие перемены. Поль Бернар склонен считать Ай-Ханум птолемеевской Александрией-на-Оксе, отнимая это имя у Термеза, которому подарил его Тарн. Может быть, Бернар прав, но пока нет, кажется, подтверждении, что город в Ай-Хануме существовал уже в IV в. до н. э. Если дельфийская надпись правильно датирована первой половиной III в. до н. э., можно допустить, что предполагаемый основатель города, Киней, действовал от имени Селевка I (312–281 гг. до н. э.) или его преемника Антиоха I (281–261 гг. до н. э.), которым достались азиатские земли, покоренные Александром. При этих властителях Бактрия была сатрапией или провинцией Селевкидского царства и управлялась, по крайней мере номинально, сначала из Селевкии на Тигре, а потом из новой столицы, Антиохии Сирийской. Но провинция на Оксе находилась слишком далеко от обоих центров, и сомнительно, чтобы три четверти века спустя после смерти Александра в Бактрии стали закладывать города такого размаха, как Ай-Ханум, сколь бы выгодным ни казалось стратегическое положение. Для этого, надо полагать, нужны были новые стимулы, которые не так уж трудно найти в этом изобилующем приливами и отливами периоде истории.