Текст книги "Собачья голова"

Автор книги: Мортен Рамсланд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Очевидно, что в конце концов решающую роль сыграли не неловкие попытки Аскиля усвоить хорошие манеры, и не молящий взгляд, который она время от времени ловила на себе, когда обнаруживала Аскиля где-нибудь в углу, и не его неловкость или сбивчивая речь. Нет, дело было скорее в том, что́ он говорил, когда ее поблизости не было, в тех отдельных фразах, которые она выхватывала из разговора, проходя мимо полуоткрытой двери в комнату Эйлифа, и которые она вынуждена была сама как-то истолковывать. Ее окружали женихи, но она чувствовала, что неважно, кто из них станет ее избранником, – решение это навеки привяжет ее к патрицианской вилле на Калфарвейен. Так что, когда она поздним вечером, проходя мимо комнаты Эйлифа, слышала обрывки рассказов, в которых оживали дальние страны, морская пена и табачный дым, она застывала на месте, совершенно околдованная открывавшимся перед ней миром. Бьорк никак не могла понять, как же этот молодой человек, которого они с Лине окрестили Бестолочь или Молчун Чокнутый, может таить в себе такие богатства; неужели он так хорошо знаком с физической стороной любви – при том, что настолько безнадежен в обществе, что даже не может, не заикаясь и не краснея, сказать ей комплимент по поводу нового платья. Вскоре она начала на цыпочках бродить по коридору – после того как мама Эллен ложилась спать, а папа Торстен закрывался у себя в кабинете. Она подкрадывалась поближе к комнате Эйлифа и той тоненькой полоске света, которая выскальзывала в коридор вместе с обрывками повествований о далеких странах.

Однажды, когда он пролил соус на стол, она коснулась его руки и сказала: «Не беспокойся, сейчас я вытру». Аскиль пробормотал: «Спасибо», – это было единственное, что пришло ему в голову, а Бьорк хотелось услышать от него еще что-нибудь. Но Аскиль был нем как рыба, и Бьорк постепенно начала влюбляться в его невидимое «я», а он при этом, наоборот, был влюблен в ее видимое.

Это было в то время, когда он начал проворачивать свои первые контрабандно-спекулятивные аферы. Отправляясь летом в плавание, он, как и остальные члены экипажа, стал привозить с собой в Берген спиртное и сигареты. Вначале – исключительно для собственного потребления, но как-то раз один матрос рассказал ему о подпольном кабаке под названием «Цирковой вагончик» и объяснил, как на дне спасательной шлюпки спрятать десять литров виски, и тут Аскиль начал осознавать, какие перед ним открываются перспективы. Вернувшись из плавания в следующий раз, он выручил за свой тайный груз пятьдесят крон. После разрыва с родителями это была крайне необходимая витаминная инъекция – учитывая его пошатнувшееся финансовое положение. Но если уж браться за контрабанду, то пятьдесят крон в год – совершенно смехотворная сумма. Аскиль бродил по городу, выстраивая в уме грандиозные планы на будущее, и в тот же вечер отправился к рыжему матросу, показавшему ему в свое время, как прятать бутылки в шлюпке. Русский – так все называли матроса, поскольку в России у него жила родня – принял его сердечно. Они просидели несколько часов за бутылкой, прежде чем Аскиль решил открыться ему.

– Ты в своем уме? – воскликнул Русский, выслушав Аскиля. – На кой черт мне рисковать?

Аскиль улыбнулся. Денег хватит всем. «Положись на меня», – ответил он. Это заклинание он будет повторять в ближайшие несколько лет.

– И где ты собираешься все это продавать? – задумался Русский.

– Предоставь это мне, – продолжал Аскиль, не особенно понимая, кому он будет сбывать контрабандный товар. И вообще, планы его были отнюдь не так уж тщательно продуманы, как он заявлял. Когда необходимый груз месяц спустя оказался в порту, Аскиль стоял на причале, высматривая Русского, который должен был передать ему семнадцать бутылок рома, шестнадцать бутылок виски и двадцать одну бутылку «линье-аквавита» плюс внушительное количество сигарет. Оказалось, что Русский выпил около трети всего алкоголя, а сходя на берег, так громко пел, что все взгляды были прикованы к нему, но хотя это несколько нарушало планы Аскиля, он все-таки кое-что заработал. Когда месяц спустя судно снова вошло в порт, оказалось, что и на этот раз Русский пил без просыпа – недоставало почти половины спиртного, но Аскиль почти не рассердился, поскольку за неделю до этого договорился с Эриком Рыжей Бородой – финским шведом с датскими корнями – который должен был помочь Аскилю наладить более надежные поставки. Когда полтора месяца спустя Эрик вернулся в порт, клиентура Аскиля уже была расширена за счет «Вечерней гостиной», платившей больше, чем «Цирковой вагончик», и «Места встречи».

На вырученные деньги Аскиль первым делом приобрел приличный костюм, который, однако, не произвел никакого впечатления на папашу Торстена, а Бьорк, которой такие костюмы были не в новинку, не замечала его, вглядываясь в скрытое «я» Аскиля.

* * *

Иногда Аскиль видел, как шхуна отца – она называлась уже не «Катарина», а «Аманда» – причаливает к Крепостной пристани. Нильс, седые волосы которого сверкают в лучах утреннего солнца, стоит на мостике – немного сгорбившийся и уже не внушающий такого страха, как тогда, когда Аскиль был ребенком, – а мама Ранди, как обычно, ждет его на берегу вместе с сестрой Ингрид и маленьким племянником Аскиля, названным в честь дедушки и теперь известным под именем Нильс Джуниор, или, по-простому, Круглая Башка.

Аскиль никогда к ним не подходил. Много лет единственной связующей нитью между ними была та небольшая сумма, которую служанка раз в месяц тайно передавала ему в коричневом конверте, на нем матушка Ранди – на всякий случай – надписывала «для Аскиля». Аскиль мог бы относиться к этой экономической помощи как к подтверждению того, что родители окончательно от него не отказались, но он воспринимал ее чуть ли не как ежемесячное унижение, в получении которого ему, черт возьми, еще и приходилось расписываться: «Сумма получена такого-то дня и такого-то месяца, Аскиль» – и служанка относила расписку маме Ранди.

И пусть не думают, что он приползет к ним на коленях просить прощения – за то, что однажды ноябрьской ночью привел в свою каморку на чердаке девушку, а мама Ранди на следующее утро застала ее за тем, как та надевает трусики, и в последний раз дом огласился криками: «Ну, погоди у меня, все расскажу отцу!»

Когда Нильс месяц спустя вернулся домой из плавания – черный список к тому времени был ликвидирован, но в памяти Ранди хранились все мельчайшие детали – Аскиль был поставлен перед выбором: либо просить прощения у своей матушки, либо переезжать, – и поскольку сам Аскиль посчитал, что за свою короткую жизнь уже достаточно просил прощения, то прокричал прямо в лицо Нильсу: «Да ни за что!» После чего папа Нильс достал из шкафа ремень – но это было жалкое зрелище. Аскиль, который был на голову выше его, решил бороться до конца. Лишь вмешательство мамы Ранди предотвратило применение грубой силы по отношению к отцу. Служанка, подслушивающая под дверью гостиной, где громко вопила Ранди, а папа Нильс бегал вокруг стола, спасаясь от взбешенного Аскиля, не знала, что и думать… Через день Аскиль перебрался в комнату вдовы капитана Кнутссона, и началась молчаливая психологическая война, которая будет длиться семь лет, шесть месяцев и одиннадцать дней.

Когда Аскиля совершенно для него неожиданно вызвали на призывную комиссию, он, подарив врачу блок сигарет и две бутылки шнапса, оказался обладателем определения «не годен к военной службе». После чего, насвистывая, побрел по улицам Бергена, послонялся по Рыбному рынку, где на солнце сверкали лосось, сайда и крабы. Он никак не мог избавиться от ощущения, что приближается что-то значительное. Так оно на самом деле и было: не за горами был немецкий блицкриг в Польше и ввод советских войск в Финляндию – а Аскилю все чаще улыбалась удача.

Свернув в какую-то улочку, он направился в Калфарет рассказать Эйлифу о том, как удачно прошла комиссия, но когда подошел к дому, то увидел на дорожке Бьорк, надевавшую белые шерстяные рукавички. «Эйлифа нет дома, – сообщила она, – а я иду гулять». Она уже было собралась добавить какую-нибудь колкость, но передумала и пошла к выходу, а Аскиль так и остался стоять на месте. Дойдя до калитки, она обернулась и спросила: «Ну что, пойдешь со мной или так и будешь стоять тут весь день?»

Они впервые оказались наедине – если не считать тех редких случаев, когда случайно, на несколько минут, оказывались одни, без посторонних, на Калфарвейен. Она была на пять лет моложе Аскиля, и ее увлечение объяснялось скорее детским любопытством, чем страстным чувством. Они шли рядом, и ей все время казалось, что он поглядывает в ее сторону, но всякий раз, когда она поднимала на него взгляд, он смотрел себе под ноги. Он был похож на человека, который боится споткнуться, и Бьорк не могла избавиться от ощущения растерянности – слишком уж много противоречивых впечатлений было связано с ним.

Пройдя так с полчаса, они добрались до Нового кладбища и остановились перед памятником на могиле дедушки Расмуса, который более семидесяти лет назад покинул Нурланн, – он перебрался в Берген, чтобы основать здесь семейную судоходную компанию. И именно тут Бьорк, прервав рассказ о Расмусе Свенссоне, которого за его деловую хватку прозвали Расмус Клыкастый, встала на цыпочки и поцеловала Аскиля в щеку. И больше ничего. Больше никто не сказал ни слова. Бьорк дважды пыталась выведать у Аскиля хоть что-нибудь о его морских путешествиях, но Аскиль отвечал уклончиво. Пошел снег, и Бьорк, слепив снежок, швырнула его в затылок Аскилю, он рассмеялся и сказал, что его признали негодным к военной службе. Потом он снова погрузился в себя, и назад они шли в молчании. Бьорк – мучимая подозрением, что ему с ней скучно, а Аскиль – в полной уверенности, что сегодня ему крупно повезло. Когда они снова оказались возле виллы на Калфарвейен, он собрался с силами и взял Бьорк за руку. Улыбнувшись, Бьорк побежала по дорожке к дому, а Аскиль побрел в свою комнатку у вдовы Кнутссон.

В следующий четверг Аскиль, облаченный в темный сюртук, купленный на контрабандные деньги, снова оказался перед виллой на Калфарвейен. Через некоторое время на дорожке появилась Бьорк в белых шерстяных рукавичках. Они прошли тем же самым путем, что и неделю назад, остановились перед могилой Расмуса, где ветер раскачивал деревья, и снова поцеловались, – а потом двинулись в обратный путь. Не много было сказано слов, пока, в течение нескольких лет, они раз в неделю ходили одной и той же дорогой, повторяя одни и те же ритуалы, – но постепенно им стало казаться, что у них есть общее прошлое.

Ни одного четверга не проходило, чтобы Аскиль не появлялся в половине четвертого перед патрицианской виллой на Калфарвейен, а Норвегию между тем оккупировали немцы, вся страна тяжело переживала исход битвы за Тронхейм[7]7
  В середине апреля 1940 г. англо-французские войска развернули наступление на Тронхейм, но потерпели неудачу и в начале мая вынуждены были уйти из центральной Норвегии.


[Закрыть], а введение карточек на продукты и отсутствие самых необходимых товаров не могли не отразиться на деловой жизни. Торстен спешно реорганизовал свое судоходство, так что теперь его грузовые суда курсировали между Англией и свободным миром, а «Аманда» папаши Нильса после оккупации была разжалована в пассажирское судно, совершающее рейсы в неспокойных водах северной Норвегии.

Когда началась война, рынок обрушился, но, несмотря на то что судоходство было приостановлено и в гавани швартовались только норвежские пассажирские и рыболовецкие суда, Аскиль быстро нашел новые способы снабжения ненасытных подпольных кабаков. Русский знал одного человека на острове Большая Сотра, который был готов поставлять самогон в неограниченных количествах, а у Эрика Рыжебородого на острове Тюснес жил зять, который снабжал их фальшивыми этикетками и акцизными марками.

Вот так Аскиль стал превращаться в состоятельного человека, в своей комнатке на улице Короля Хокона дважды в месяц он зашивал в матрас кругленькую сумму. Мысль о том, что вся его контрабандная деятельность начинает превращаться в довольно-таки рискованное предприятие, посещала Аскиля лишь по ночам, когда он, проснувшись в холодном поту, в припадке безумия уже готов был уничтожить все следы и ни в коем случае не появляться в порту, когда причалит следующее судно. Размышления эти, однако, длились самое большее до того момента, когда первые солнечные лучи не начинали пробиваться через щелку между занавесками в комнатке на улице Короля Хокона – ведь первые годы войны были для Аскиля хорошим временем: чем смелее он становился во время еженедельных прогулок с Бьорк, тем больше придумывал контрабандных афер и операций на черном рынке – и тем больше он строил планов на будущее. У себя дома он по-прежнему корпел над разложенными под настольной лампой книгами, изучал проектирование и строительство судов. Он находил пустые помещения, фальшивые стены, строительные конструкции, которые можно было разобрать и собрать за несколько часов благодаря опухшему, но уже не горланящему песни Русскому, или Эрику Рыжебородому, который, как и Аскиль, был немногословен. В прежнее время Аскиль частенько сорил деньгами, но теперь, когда его доходы росли пропорционально разрушениям в Европе, он стал более экономным, если не сказать жадным, и почти все деньги зашивал в матрас на улице Короля Хокона, тайно мечтая о том, что когда-нибудь, когда женится на Бьорк, он построит на эти деньги дом на окраине города.

Бьорк не подозревала ни о доме на окраине Бергена, ни о контрабандных делишках Аскиля. К вящей радости сестры Лине и доктора Тура, она по-прежнему отпускала шутки в адрес Аскиля, когда его не было поблизости. Она изображала его молящие глаза, его неуклюжую походку и мастерски передавала особенности его неуклюжего акцента. Но когда Бьорк в четверг после обеда выходила на дорожку и видела облаченного в темный сюртук Аскиля, ей начинало казаться, что она по отношению к нему поступала предательски.

Аскиль выглядел неважно. Он спал лишь по несколько часов в сутки, потому что остальное время уходило на учебу и контрабандную торговлю. В конце концов Бьорк перестала смеяться над Аскилем, и, когда речь заходила о забавном сыне штурмана, она просто сидела, молча глядя перед собой. «Бьорк надулась», – сказала однажды Лине, растерянно посмотрев на Тура. «О чем задумалась милая барышня?» – спросил он. Вскоре они начали играть в рифмы, но при этом надо было отгадать, о чем думает Бьорк, а потом Тур завязал платком глаза и начал искать хорошее настроение Бьорк под подушками и пледами.

– Да прекратите же! – закричала Бьорк, когда он наклонился над ней, чтобы посмотреть, не спряталось ли ее хорошее настроение под лежащей за ее спиной подушкой. – Вы мне надоели!

Лине тем не менее настаивала на продолжении игры. Стремясь заинтересовать Бьорк, они с Туром начали говорить загадками, и когда Тур с элегантностью фокусника вытащил из ее уха сверкающую монетку в пять эре – «Вот и хорошее настроение», – Бьорк не могла не рассмеяться, хотя ее ужасно злила Лине и раздражал Тур. Бьорк сказала, что ему надо работать в цирке, а Тур совершенно серьезно ответил, что, если она этого желает, он без промедления туда отправится.

Однажды вечером вскоре после этого случая Тур увлек ее в сад под березы и рассказал, что вынашивает планы постройки дома. Чувствовалось, что он выпил. Сладковатый аромат коньяка и одеколона окутывал его меланхолическим облаком. Светло-зеленые листочки сверкали в лучах заката, а они шли среди берез рука об руку. Самолюбию Бьорк льстило, что Туру хотелось услышать ее мнение относительно дома, и она для смеха стала перечислять различные комнаты, которые, как ей казалось, могут понадобиться молодому доктору: «кабинет, приемная, лаборатория…»

Тур одобрительно улыбнулся, когда Бьорк назвала гостиную с камином и спальню, и стал настаивать на продолжении. «Операционная! – засмеялась Бьорк. – И много детских комнат!» Только когда она обратила внимание на его взгляд, до нее дошло, что они говорят вовсе не о доме, а о будущем. Бьорк беспокойно взглянула на высокие окна второго этажа, где, наблюдая за ними, стояла Лине. Не поднимая взгляд на Тура, она пробормотала, что ей надо вернуться в дом, но Тур не отпускал ее: «Расскажи-ка еще о доме». Он схватил ее за локоть и притянул к себе. «Эй! – крикнула Бьорк. – Отпусти меня!» Но ее крик привел лишь к тому, что он, еще сильнее сжав ее локоть, наклонился, чтобы поцеловать ее или прошептать что-то на ухо. Она резко вырвалась, раздался треск, и в руках у Тура Гюннарссона оказался кусок платья Бьорк. Минуту он стоял словно загипнотизированный белой тряпочкой, а потом с сожалением воскликнул: «Вот черт!» Бьорк поспешила заверить его, что дом конечно же получится замечательным, но она лично замерзла и хочет в тепло.

Входя в гостиную, Бьорк была решительно настроена никому ничего не рассказывать о поведении Тура, но тут она обратила внимание, что все семейство собралось за кофейным столом, с ожиданием на нее поглядывая. Ей стало ясно, что все они связывали определенные надежды с их разговором, и, не задумавшись над формулировкой, выпалила, что доктор вел себя в саду неприлично.

– Но послушай, Бьорк… – пробормотала матушка Эллен и взглянула на Торстена, который, мысленно проклиная свою дочь, открыл было рот, чтобы произнести несколько примирительных слов, но не успел.

– Он порвал мне платье, он хотел меня поцеловать, – сказала Бьорк, бросив сердитый взгляд на отца. – Если бы я не оказала ему сопротивления, то он бы, наверное, уже достал… ну, сами знаете что.

– Что это такое? – спрашивает мама, когда я возвращаюсь в гостиную и ставлю на стол перед дедушкой большой стакан.

– Э-э, – бормочу я не очень-то уверенно, – это пиво.

Мама, подозрительно взглянув на стакан, кашляет – она ведь не очень часто курит. За дверью хихикают Стинне и Сигне. Обязанности мы распределили следующим образом: Сигне пописала в стакан, Стинне долила пива, чтобы никто ничего не понял, а мне досталась самая грязная работа, ведь я умею врать лучше всех. Мама говорит, что на свете нет ничего хуже вранья. Сигне говорит, что я совру – глазом не моргну. Бабушка считает, что у меня просто буйная фантазия, а Аскиль говорит, что я полон дерьма – как старый сортир. Зато мама всегда мне верит. И тем не менее сейчас она глаз со стакана не сводит: «Все-таки какой-то странный цвет!» – замечает она и протягивает к стакану руку.

– Да это пиво Аскиля, – упорствую я, – он забыл его у нас в комнате.

Аскиль ничего ни про какое пиво в комнате не помнит. Я успеваю схватить стакан раньше мамы и ставлю его с другой стороны от дедушки – туда, куда маме не дотянуться.

– Пожалуйста, дедушка, – говорю я, – извини, что назвал тебя дураком.

Дедушка оживает.

– Вот и хорошо! – говорит он, ласково ущипнув меня за щеку. Довольно неприятно, но я молчу.

– Ну что ж, тогда выпьем, – говорит дедушка и подносит стакан ко рту. Он собирается сделать большой глоток, девочки на кухне начинают громко хихикать, и тут он внезапно останавливается, а я весь холодею от страха – вдруг он почувствовал запах мочи?

На кухне тоже становится тихо.

Дедушка серьезно смотрит на меня.

– Так сколько тебе уже лет? – спрашивает он.

Я сообщаю, сколько мне лет. Он ласково улыбается и говорит:

– Так, значит, ты уже достаточно взрослый, чтобы попробовать дедушкиного пива. – Он подносит стакан с мочой Сигне мне под нос, немного проливая себе на пальцы. – Ну, давай, попробуй, – говорит он, смеясь.

– Нет, бр-р-р! Я не люблю пиво, – кричу я, но не успеваю опомниться, как дедушка обхватывает рукой мой затылок и прижимает стакан к моим губам. Когда я делаю вдох, мне в рот попадает приличная порция теплой жидкости, на вкус она соленая и немного горьковатая, и я начинаю кашлять.

– Аскиль! – кричит мама, увидев выражение моего лица. – Хватит.

Аскиль громко смеется.

– Прекрати мучить мальчика, – восклицает Бьорк, чем вызывает лишь возмущенное фырканье Аскиля, который ни в коем случае не собирается жить под диктовку жены. Он откидывается в кресле, снова подносит стакан к губам и залпом выпивает его содержимое. Выражение лица у него меняется, улыбка застывает, на лбу собираются складки – сейчас он похож на павиана. Он как будто собирается что-то сказать, но нет, просто молча ставит пустой стакан на стол.

Через две секунды девочки на кухне разражаются хохотом, они стонут, вопят и корчатся так, что чуть не валятся на пол. Дедушка в растерянности поглядывает на дверь кухни, не понимая, что происходит. Он кричит, что им пора спать, уже поздно, черт побери… Девочки, хихикая, уходят к себе, а я стою посреди комнаты, потеряв дар речи. Я выпил мочу Сигне! Не знаю, что теперь и делать.

Когда я снова появляюсь в комнате, где сидят девочки, Сигне подносит руку ко рту, пытаясь побороть дикий приступ смеха.

– А вот и он! – орет Стинне восторженно. Обе они валятся на пол и, корчась от смеха, выдавливают из себя: «Бр-р-р! Выпил!» Я уже было собираюсь опять уйти, но тут Сигне поднимается и говорит: «Вот здорово, Асгер, он так ничего и не понял, вот смех!»

Конечно, я герой дня, то есть герой, которому на самом деле немного не повезло, но все равно – я похож на героя, пожертвовавшего собой ради великого дела. «Это как во время войны», – говорит Стинне, и остаток вечера девочки смотрят на меня с брезгливостью и благоговением одновременно – до тех пор, пока два часа спустя Аскиль не падает, потеряв сознание, на пол гостиной и мы не забываем о моем геройском поступке.

* * *

В тот день, когда Аскиль получил диплом, он облачился в свой самый приличный костюм, отправился к парикмахеру, который дважды порезал его, потому что Аскиль все время ерзал на стуле, – а потом вышел на набережную и вскоре уже стучался в дверь кабинета судовладельца Свенссона на улице Кристиана Сундта, чтобы попросить у Торстена руки Бьорк. Вслед за словами Аскиля последовала оглушительная тишина. Торстен, который, когда вошел Аскиль, пил кофе, пролил полчашки на стопку бумаг. Он доброжелательно улыбнулся и поинтересовался, означает ли это, что Аскиль собирается поселить Бьорк в той десятиметровой комнате, которую он в настоящий момент снимает у вдовы капитана Кнутссона.

Аскиль, ни минуты не сомневавшийся в том, что наличие диплома означает полное отсутствие препятствий для брака, оцепенел. Но тут вредный судовладелец вскочил со своего места и предложил Аскилю сесть, а потом позвал секретаршу, которая подала им два больших бокала шерри. Затем он открыл ящик стола, вытащил сигарную коробку из оленьей кожи, и, отрезав кончики двух сигар, засунул одну из них в рот изумленному Аскилю. Удобно устроившись в кресле, Торстен поздравил Аскиля с получением диплома и стал расспрашивать о планах на будущее и о том, какие возможности перед ним теперь открываются. Такой, как он, молодой инженер-судостроитель, с сильным характером и добрым сердцем, конечно же без труда найдет работу: «Поезжайте в Осло. В Осло перед вами будут открыты все двери». Потом последовал длинный монолог о цветах: мир, дескать, полон роз, гиацинтов, знаете, даже в Нурланне полно цветов. Бьорк уже почти обещана доктору Гюннарссону, как же мы можем отказать ему? К тому же у Торстена есть знакомые в Осло, и он знает кое-кого, кто с удовольствием принял бы на работу молодого инженера с такими прекрасными оценками, так что какой смысл привязываться к первому попавшемуся цветку?

Когда Аскиль полчаса спустя вышел на улицу Кристиана Сундта, он почувствовал себя маленьким и жалким. Ему было двадцать восемь лет, он только что с блеском сдал последний экзамен, в матрасе на улице Короля Хокона хранилось довольно приличное состояние, согревая его по ночам, а его выставили за дверь, как какого-нибудь нищего. Ему вдруг захотелось достать из внутреннего кармана свой диплом и разорвать его в клочья. Но нет, он должен показать этим нурланнским крестьянам, что с Аскилем Эрикссоном так обращаться нельзя. С такими мыслями он и направился прямо в Калфарет к вилле. Едва он вошел в дом, как стало известно, что одно из судов Торстена потоплено немцами.

– Сообщение для супруги судовладельца Свенссона! – прокричал шестнадцатилетний мальчик, пробежавший без остановки от самого порта до дома Свенссонов. – «Ингрид Мария» затонула у Плимута! – Потом он поклонился, запыхавшись. – Помощник капитана спасся, капитан утонул, семеро членов экипажа пропали без вести, восемь спасены англичанами, извините, фру Свенссон, не найдется ли у вас стакана воды?

Вскоре появился Торстен, он метался из угла в угол, пот выступил у него на лбу, а изо рта вылетали самые страшные ругательства и проклятия. Матушка Эллен отнеслась к случившемуся более спокойно: «Да не переживай ты так, Торстен, у нас осталось еще шесть судов».

– Все катится к чертям! – орал Торстен. – Все катится к чертям, разве можно нынче вести дела!

– А капитан, – стонал он, – команда… несчастные родственники!

– Позволь мне заняться этим, – ответила Эллен, выхватив из рук стонущего Торстена список членов команды, и исчезла в дверях. Когда она вернулась, уже начало темнеть; Торстен забился в свой кабинет, где сидел, молча глядя прямо перед собой. Остальные члены семьи, вместе с Туром, сидели в гостиной и слушали радио. Аскиль провел вместе с ними весь день, но о своем утреннем разговоре с Торстеном ничего не сказал ни Эйлифу, ни Бьорк. За ужином все молчали. Тур и Аскиль тоже ужинали со всеми, но все равно никто не промолвил ни слова, пока в какой-то момент Торстен не произнес: «Мне надо поговорить с Аскилем». Бьорк с удивлением посмотрела вслед скрывшимся в кабинете мужчинам и насмешливо улыбнулась Туру. В кабинете, где по стенам были развешаны чертежи судов и фотографии всех судов компании, Аскилю предложили сесть. Шерри ему не подавали, и ни одно любезное слово не слетело с уст Торстена. Он внимательно смотрел на Аскиля, у которого во внутреннем кармане по-прежнему лежал его новенький диплом.

– Думаю, Аскиль, тебе понятно, о чем пойдет речь, – сказал Торстен. – Мы больше не хотим тебя видеть.

И больше ничего. Аскиль был потрясен, он сидел в кожаном кресле напротив Торстена, не веря собственным ушам.

– Это почему же? – спросил он.

Торстен ответил, что тот и сам должен все прекрасно понимать. К тому же у него и без Аскиля сейчас хлопот хватает и ему бы не хотелось, чтобы Аскиль создавал ему лишние сложности. Когда Торстен дал понять, что разговор окончен, Аскиль пробормотал, что никто никогда не сможет ему помешать встречаться с Бьорк. Торстен ответил, что говорить больше не о чем, и попросил его уйти, желательно не привлекая внимания остальных. Открыв дверь, он выпроводил Аскиля из кабинета.

– Аскиль уходит, – сообщил он, когда они проходили мимо кофейной гостиной.

В прихожей дело едва не дошло до рукоприкладства. «Нурланнский сброд! – кричал Аскиль. – Деревенщина!»

Появившийся в дверях Тур попросил Аскиля выбирать выражения. Но Аскиль посоветовал ему заткнуться, а то он сейчас получит, получит, черт возьми, – и вот светлым майским вечером по ступенькам лестницы патрицианской виллы на Калфарвейен застучали быстрые шаги – под аккомпанемент птиц. Аскиль был вне себя и, убегая, забыл пиджак. Добравшись до улицы Короля Хокона, он в отчаянии бросился на кровать. Как же получилось, что этот день, так радостно начинавшийся, закончился так печально? Все же он решил отправиться в «Цирковой вагончик», чтобы отпраздновать получение диплома, но тут в дверь постучала вдова Кнутссон.

– Я всегда говорила: приводить девушек нельзя. Однако дочь судовладельца Свенссона – это другое дело, но только на пять минут, Аскиль, потом пусть уходит. – Вдова Кнутссон уже было собиралась закрыть дверь, но потом остановилась на минуту, с любопытством поглядела на Аскиля и добавила: – Она говорит, ты забыл у нее свой пиджак.

Когда Торстен после кофе удалился в кабинет, чтобы метаться там как лев в клетке, Бьорк, выскользнув из дома через кухонную дверь и зажав пиджак Аскиля под мышкой, добежала до улицы Короля Хокона и впервые оказалась в комнате Аскиля, которую до этого неоднократно пыталась себе представить. Надо признать, она ее несколько разочаровала. Все выглядело таким потертым: кровать, письменный стол, несколько полок и парочка каких-то непонятных мешков в углу, которые сразу же пробудили ее любопытство. «А это что такое?» – спросила она.

– Ничего особенного, – ответил Аскиль, заслоняя мешки, – так, всякое барахло и старье.

Бьорк хотелось повнимательнее рассмотреть эти мешки, но тут она вспомнила, зачем пришла. Она бросилась к Аскилю и торжественно протянула ему пиджак.

– Бог знает, что случилось с папой Торстеном, это на него совсем не похоже, – сказала она, добавив, что все как-нибудь образуется. – Вот увидишь, он передумает.

– Не уверен, – сказал Аскиль и намекнул, что собирается уехать из Бергена. – Ты могла бы поехать со мной, – заявил он. – Давай сбежим вместе.

На какое-то мгновение ей показалось, что все это проще простого, но если задуматься: что из всего этого получится? Молодой инженер без работы и без средств к существованию, да и вообще, времена сейчас нелегкие. «Ингрид Мария» потоплена немцами, и что ожидает их в будущем?

– Не беспокойся, – с улыбкой сказал Аскиль. Ведь через несколько месяцев он будет богатым человеком, но такие неопределенные заявления казались Бьорк не чем иным, как детскими фантазиями.

Аскиль решил открыть ей всю правду. Он сделал глубокий вдох, и на его лице появилось выражение блаженства, которое Бьорк приняла за вожделение.

– Вот этот матрас, – прошептал он таинственно, кивнув в сторону кровати, где уже скопилось приличное состояние, – может заставить нас забыть все наши неприятности.

Когда он к тому же предложил ей подойти и пощупать матрас, Бьорк решила, что это уже слишком.

– Аскиль! – воскликнула она, нервно поглядывая на часы. Приятно было побывать у него в гостях, но ей уже пора домой. – Мы увидимся в четверг? – прошептала она. – В конце улицы Короля Оскара? На всякий случай, не подходи к самому дому.

Аскиль настоял на том, что проводит ее домой. Она неохотно согласилась, и большую часть пути они прошли в молчании. Аскиль решил сегодня больше ничего не говорить; придет время – и он расскажет ей все.

Когда он в тот вечер вернулся на улицу короля Хокона, вдова Кнутссон по-прежнему была недовольна.

– Это уж слишком, Аскиль, – заявила она, – два посетителя за вечер, и к тому же этот господин пьян, от него несет, как от целой пивной, вот что, пять минут – и чтобы я его здесь не видела.

– Кого? – спросил Аскиль с удивлением.

– Он говорит, что его зовут Карл.

В комнате сидел Русский, горя желанием рассказать, как можно украсть целую баржу леса у немцев, а затем им же ее и продать – за какую-то фантастическую сумму.