Текст книги "Приключения Арсена Люпена"
Автор книги: Морис Леблан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
– По-моему, произошло следующее. Зная, что мадам де Дрё появится на балу в колье, вор в ваше отсутствие заранее перебросил мостик. Он наблюдал за вами через окно и увидел, как вы прячете ожерелье. Как только вы вышли, он вынул стекло и дернул за кольцо.
– Допустим, но расстояние слишком велико – он не мог через форточку дотянуться до оконной ручки.
– Если он не мог открыть окно, значит он сам влез внутрь через форточку.
– Это невозможно. Ни один мужчина, каким бы он ни был худым, не может через нее пролезть.
– Значит, это был не мужчина.
– Как это понимать?
– Буквально. Если проход слишком узок для взрослого мужчины, выходит, это был ребенок.
– Ребенок!
– Вы же сами говорили, что у Анриетты был сын.
– Действительно, сын по имени Рауль.
– Вполне возможно, что именно Рауль и совершил кражу.
– Какие у вас для этого доказательства?
– Какие доказательства? Да их сколько угодно! Ну скажем…
Он замолчал, несколько секунд размышляя. Потом продолжил:
– Скажем, этот мостик-перекладина. Трудно поверить, что ребенок принес ее снаружи, а потом унес и никто ничего не заметил. Должно быть, он использовал то, что было у него под рукой. В каморке, заменявшей Анриетте кухню, наверняка к стене были прибиты полки, где держали кастрюли, ведь так?
– Да, насколько я помню, две полки.
– Нужно было проверить, действительно ли они крепятся к деревянным консолям, на которые опираются. Если нет, то мы вправе предположить, что мальчик выдернул гвозди, снял полки, а потом соединил их между собой. К тому же, поскольку рядом стояла плита, возможно, там был и ухват, которым мальчик мог воспользоваться, чтобы открыть форточку.
Граф молча вышел, но на сей раз присутствующие даже не ощутили волнения перед неизвестностью. Теперь они знали, были совершенно уверены, что предположения Флориани подтвердятся. От этого человека веяло такой непоколебимой уверенностью, что, слушая его, казалось – он не просто выстраивает логическую последовательность фактов, а излагает по порядку ход событий, которые при желании легко проверить.
И никто не удивился, когда граф вернулся и сообщил:
– Это действительно был ребенок, это он, все подтверждается.
– Вы видели полки, ухват?
– Да, полки были сняты с консолей, ухват до сих пор там.
Мадам де Дрё-Субиз воскликнула:
– Вы говорите – это он… Вы, наверное, хотели сказать – это его мать. Виновата Анриетта, она могла заставить сына…
– Нет, – возразил Флориани, – мать тут ни при чем.
– Перестаньте! Они жили в одной комнате, ребенок не мог действовать без ее ведома.
– Да, они жили в одной комнате, но все произошло в соседней комнате, ночью, когда мать спала.
– А ожерелье? – спросил граф. – Его бы нашли среди вещей мальчика.
– Простите, но ведь он выходил из дома. В то утро, когда вы застали его сидящим за столиком, он уже вернулся из школы, и, возможно, вместо того, чтобы тратить силы и подозревать ни в чем не повинную мать, полицейские должны были обыскать письменный стол мальчика, порыться в его учебниках.
– Допустим, но разве две тысячи франков, которые Анриетта ежегодно получала, не доказывают, что она была сообщницей?
– Будь она сообщницей, то разве стала бы благодарить вас за эти деньги? К тому же ведь за ней следили. А вот мальчик был свободен, он спокойно мог сбегать в соседний городок, найти какого-то перекупщика и задешево отдать ему сперва один бриллиант, потом второй, в зависимости от необходимости… при условии, что деньги будут отправлены из Парижа, и тогда процедура повторится на следующий год.
Необъяснимое ощущение неловкости овладело супругами де Дрё-Субиз и гостями. И в самом деле, в тоне, в манерах Флориани сквозила не только уверенность, которая изначально так раздражала графа. Это напоминало иронию, скорее враждебную, нежели дружескую и сочувственную, как подобало бы в данном случае.
Граф натужно рассмеялся:
– До чего же все ловко придумано, поздравляю! У вас богатейшее воображение!
– Вовсе нет, – воскликнул Флориани совершенно серьезно, – я ничего не выдумываю, а лишь воспроизвожу события, которые должны были происходить именно так, как я их представил.
– Но откуда вам о них известно?
– Только из того, что вы сами мне рассказали. Я могу вообразить, как жили мать и сын в той глухой провинции, как мать заболела, как мальчик с помощью всяческих уловок и хитростей пытался продать камни и спасти мать или, по крайней мере, облегчить ее последние страдания. Но болезнь взяла верх. Она умерла. Проходят годы. Мальчик вырос, стал мужчиной. И вот тогда – на сей раз я охотно признаю, что даю волю своему воображению, – представим себе, что этот мужчина испытывает потребность вернуться туда, где он провел детство, найти и вновь увидеть тех, кто подозревал и обвинил его мать… Подумайте, какой невероятно интересной могла бы оказаться подобная встреча в старинном доме, где развертывалась эта драма!
После этих слов на какое-то время воцарилось тревожное молчание, а на лицах супругов де Дрё можно было прочесть отчаянное стремление понять смысл этих слов, но вместе с тем ужас и боязнь понять их. Граф пробормотал:
– Так кто вы такой, месье?
– Я? Кавалер Флориани, мы с вами встречались в Палермо, и вы уже не раз приглашали меня к себе.
– Так что тогда означает эта история?
– Господи, ровным счетом ничего не означает. Чистая игра с моей стороны. Пытаюсь вообразить, какую радость испытал бы сын Анриетты – надеюсь, он еще жив, – если бы мог сообщить вам, что он один во всем виновен, что он один совершил кражу, потому что мать его была несчастна, она боялась потерять место прислуги, которое давало ей средства к существованию, а ребенок страдал, видя, как она несчастна.
Он говорил, сдерживая волнение, привстав со своего стула и наклонившись к графине. Сомнений больше не оставалось. Кавалер Флориани был не кто иной, как сын Анриетты. Это явствовало и из его поведения, и из его слов. Впрочем, его намерения тоже были очевидны – он явно желал быть узнанным.
Граф колебался. Как вести себя с этим смельчаком? Вызвать слуг? Спровоцировать скандал? Разоблачить давнишнего вора? Но ведь прошло столько лет! И кто поверит в эту абсурдную историю о мальчике-грабителе? Нет, пусть лучше все идет своим чередом, и нужно делать вид, что не догадываешься об истинном смысле сказанного. И, подойдя к Флориани, граф радостно воскликнул:
– Очень забавно, до чего же занятная история, просто настоящий роман! Уверяю вас, мне он кажется на редкость увлекательным! Но что же, по-вашему, стало с этим славным юношей, образцовым сыном? Надеюсь, он не пошел по тому опасному пути?
– Разумеется, нет!
– Неужели? После такого блестящего дебюта! Завладеть в шесть лет ожерельем королевы, знаменитым ожерельем Марии Антуанетты!
– И завладеть им, – заметил Флориани, принимая условия игры графа, – абсолютно безнаказанно: ведь никому даже в голову не пришло проверить оконное стекло или обратить внимание, что карниз слишком чистый, ведь он вытер его, чтобы стереть отпечатки на толстом слое пыли… Признайтесь, шестилетнему мальчишке было от чего возгордиться! Разве это так уж просто? Всего-навсего захотеть, пошевелить пальцем, и готово? Но черт возьми, он захотел!
– И пошевелил…
– Причем всеми десятью, – ответил, смеясь, Флориани.
Граф вздрогнул. Какие тайны окутывают прошлое этого лже-Флориани? И какой невероятной должна быть жизнь этого авантюриста, совершившего в шесть лет столь гениальное ограбление? А сегодня, чтобы испытать утонченное наслаждение и заодно утолить давнюю обиду, он явился бросить вызов пострадавшей в ее же доме – отважно, безрассудно, но в то же время корректно, как и подобает галантному визитеру!
Флориани встал и подошел к графине, чтобы раскланяться. Она сделала усилие, стараясь не отшатнуться. Он улыбнулся:
– О, мадам, вы так испуганы! Неужели вы всерьез восприняли мою роль светского чародея в этой маленькой комедии?
Она взяла себя в руки и ответила со столь же ироничной непринужденностью:
– Ничуть, месье. Напротив, меня очень заинтересовала эта легенда о любящем сыне, я просто счастлива, что мое ожерелье помогло положить начало столь головокружительной карьере. Но не кажется ли вам, что сын этой… женщины, этой Анриетты, в сущности, следовал своему призванию?
Он вздрогнул, почувствовав скрытый выпад, и ответил:
– Я в этом совершенно уверен, к тому же это, видимо, было его истинным призванием, раз мальчик впоследствии, несмотря ни на что, не потерял к нему интереса.
– Но почему же?
– Разумеется, вы осведомлены, что часть камней были фальшивыми. Подлинными оказались всего несколько, купленных у английских ювелиров, остальные были проданы один за другим, в зависимости от выпадавших жизненных тягот.
– И все-таки все равно это ожерелье королевы, месье, – высокомерно ответила графиня, – и знаете, мне кажется, что сын Анриетты вряд ли мог это понять.
– Он был вынужден понять, мадам, что ожерелье, будь оно подлинным или поддельным, прежде всего – парадное украшение, вещь напоказ.
Граф попытался вмешаться, но жена опередила его.
– Месье, – воскликнула она, – если у человека, о котором вы говорите, есть хоть капля стыда…
Но она замолчала, смущенная спокойным взглядом Флориани.
Он повторил:
– Если у этого человека есть хоть капля стыда…
Она поняла, что ничего не добьется, если продолжит говорить с ним в таком тоне, и, несмотря на гнев и возмущение, на свое оскорбленное достоинство, почти вежливо произнесла, стараясь подавить дрожь в голосе:
– Месье, согласно легенде, Рето де Вийет овладел ожерельем королевы и с помощью Жанны Валуа извлек оттуда все бриллианты, но он все же не осмелился прикоснуться к оправе. Он понял, что бриллианты были всего лишь украшением, неким аксессуаром, главной все-таки была оправа, творение художника, и он сохранил ее. Как вам кажется, тот человек, о котором мы говорим, тоже это понял?
– Я не сомневаюсь, что оправа существует. Мальчик сохранил ее.
– Тогда, если вам, месье, доведется его встретить, передайте ему, что он незаконно владеет реликвией, которая является собственностью и гордостью некоторых семей. Пусть он даже извлек оттуда камни, но ожерелье королевы все равно принадлежит роду де Дрё-Субиз. Оно принадлежит нам, как и наше имя, как и наша фамильная честь.
Флориани ответил только:
– Я ему передам, мадам.
Он поклонился ей, простился с графом и с остальными гостями и вышел.
Через четыре дня мадам де Дрё обнаружила на столе в своей спальне красный кожаный футляр, украшенный гербом кардинала. Она открыла его. Это было ожерелье королевы на золотой цепи.
Но поскольку жизнь человека, заботящегося о единстве и логике, должна стремиться к той же цели и ни одна реклама этому не помеха, на следующий день в газете «Эко де Франс» были опубликованы следующие сенсационные строки:
Ожерелье королевы, знаменитая историческая драгоценность, когда-то похищенная у семьи де Дрё-Субиз, было найдено Арсеном Люпеном. Арсен Люпен поспешил вернуть ее законным владельцам. Нам остается только восхититься этим красивым и благородным жестом.
Семерка червей
Возникает вопрос, и мне его часто задают:
– Как вы познакомились с Арсеном Люпеном?
Сомнений в том, что я его знаю, уже нет ни у кого. Известные мне подробности из жизни этого неуловимого человека, неопровержимые факты, которыми я располагаю, новые доказательства, которые я привожу, моя собственная интерпретация некоторых его поступков, о которых мы узнаем исключительно по внешним признакам, не вдаваясь ни в тайные мотивы, ни в тонкости исполнения, – все это доказывает пусть не близкие отношения, невозможные при образе жизни Арсена Люпена, но дружескую приязнь и неизменную откровенность.
Но как же все-таки я с ним познакомился? Каким образом мне выпала честь стать его историографом? Почему я, а не кто-то другой?
Ответ прост: в этом выборе совершенно нет моей личной заслуги, все это дело случая. Именно по воле случая я оказался втянут в одну из самых странных и таинственных авантюр; именно случаю было угодно, чтобы я стал действующим лицом в блестяще срежиссированной им драме, мрачной и запутанной, полной стольких перипетий, что, приступая к рассказу, я испытываю известные затруднения.
Первый акт происходит в знаменитую ночь с 22 на 23 июня, о которой так много говорили. Что же касается моего собственного участия – отметим это сразу, – то я приписываю свое несколько странное тогдашнее поведение особому душевному состоянию, в котором я пребывал в тот вечер, возвращаясь домой. Я поужинал в компании друзей в ресторане «Каскад»[30]30
Ресторан «Каскад» (La Grande cascade) в Булонском лесу получил название от расположенного там Большого каскада, известного водопада, построенного в 1856 г., высотой 7,5 м. Первоначально павильон, в котором расположен ресторан, служил охотничьим домиком Наполеону III. Ресторан существует и по сей день и по-прежнему славится романтической обстановкой и высокой кухней.
[Закрыть], и весь вечер, пока мы курили, а цыганский оркестр исполнял грустные вальсы, разговор шел только о преступлениях, ограблениях и об ужасающих и покрытых мраком тайны интригах. Вообще-то, такие беседы не слишком способствуют безмятежному сну.
Супруги Сен-Мартен уехали на автомобиле. А мы с Жаном Даспри, милым и беззаботным Даспри, жизнь которого так трагически оборвется через полгода на марокканской границе, возвращались пешком темной, теплой ночью. Когда мы подошли к небольшому особняку на бульваре Майо, где я жил вот уже год, переехав в Нёйи, он спросил:
– Вам тут никогда не бывает страшно?
– Господи, с чего бы это?
– Черт возьми, ваш дом стоит совсем на отшибе, вдалеке от остальных. Соседей нет. Вокруг пустыри… Я не трус, но все же…
– Вы не трус, вы шутник!
– Да нет, я не шучу. На меня произвели сильное впечатление истории о бандитах, которыми нас развлекала чета Сен-Мартен.
Он пожал мне руку и удалился. Я достал ключ и открыл дверь.
– Надо же, – пробормотал я, – Антуан забыл зажечь свечу.
И тут я вспомнил, что Антуан уехал, ведь я сам отпустил его.
И сразу же темнота и тишина показались мне гнетущими. Я на ощупь, второпях поднялся в спальню на втором этаже и тотчас, вопреки привычке, запер дверь на ключ и задвижку.
Огонек свечи вернул мне хладнокровие. И все же я вынул из кобуры револьвер, большой дальнобойный револьвер, и положил возле кровати. Эта предосторожность окончательно меня успокоила. Я лег и, как каждый вечер, чтобы заснуть, взял с ночного столика книгу.
Каково же было мое удивление, когда внутри вместо ножа для разрезания страниц я обнаружил конверт, запечатанный пятью красными сургучными печатями. Я схватил его. Вместо адреса были написаны мое имя, фамилия и пометка «Срочно».
Письмо! Письмо на мое имя! Кто мог вложить его сюда? Слегка волнуясь, я вскрыл конверт и прочел следующее:
Начиная с того момента, как Вы вскроете это письмо, что бы ни случилось, что бы Вы ни услышали, – не шевелитесь, не делайте ни одного движения и не кричите. Иначе Вам конец.
Я вовсе не из трусливых и так же, как и многие, умею сохранять спокойствие перед лицом реальной опасности или подшучивать над выдуманными угрозами нашего разгулявшегося воображения. Но повторяю, я находился в необычном расположении духа, к тому же оказался довольно впечатлительным, и у меня явно сдали нервы. Впрочем, разве во всем этом не было чего-то тревожного и необъяснимого, что впору потрясти самых больших храбрецов? Мои пальцы нервно сжимали листок бумаги, а глаза без конца перечитывали эти устрашающие строки: «Не делайте ни одного движения и не кричите. Иначе вам конец». «Да нет же, – думал я, – это какой-то розыгрыш, просто дурацкая шутка».
Я едва было не рассмеялся, причем во весь голос. Кто может мне в этом помешать? Почему неясный страх сжимает мне горло?
Как бы то ни было, я сейчас задую свечку. Нет, нельзя. «Не делайте ни одного движения! Иначе вам конец» – так было написано.
Стоит ли бороться с предчувствиями, которые зачастую имеют над нами бо́льшую власть, чем самые достоверные факты? Оставалось лишь закрыть глаза. Я так и сделал.
В ту же минуту в тишине раздался какой-то легкий шум, потом что-то затрещало. Мне показалось, что звуки доносятся из большой соседней комнаты, отделенной от спальни лишь предбанником.
Близкая опасность привела меня в возбуждение, я чувствовал, что сейчас вскочу, схвачу револьвер и брошусь туда. Но я не вскочил: напротив меня на окне слева зашевелилась занавеска.
Сомнений не оставалось: она действительно зашевелилась. И продолжала шевелиться! И я увидел – причем вполне отчетливо, – что в узком пространстве между занавеской и окном вырисовывается человеческая фигура.
А человек тоже видел меня, было очевидно, что он меня видит сквозь крупное плетение ткани. И тут я все понял. Пока сообщники уносят добычу, этот должен был удерживать меня на почтительном расстоянии. Вскочить? Схватить револьвер? Невозможно… Он стоит совсем близко! При малейшем движении, малейшем восклицании я пропал.
Дом содрогнулся от страшного удара, за которым последовали более слабые, по два-три подряд, словно молоток бил по шляпке гвоздя и отскакивал от нее. Или, по крайней мере, так подсказывало мое воспаленное воображение. Примешивались и другие громкие звуки, создавая настоящий грохот, – грабители орудовали без всякого стеснения, ничего не опасаясь.
Но они добились своего: я не двигался. Из трусости? Нет, скорее мною овладела полная прострация, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Но при этом сработало и благоразумие. Ведь в конце-то концов, к чему сражаться? За этим человеком стоял еще десяток других, которые сразу же поспешат ему на подмогу. Стоит ли рисковать жизнью ради спасения нескольких гобеленов и каких-то безделушек?
Эта пытка продолжалась всю ночь. Невыносимая пытка, безумный страх! Если шум прекращался, я продолжал ждать, когда же он возобновится. А еще этот человек, который стерег меня с оружием в руке! Я не мог оторвать от него испуганных глаз. Сердце колотилось. По лбу и по всему телу струился пот!
И тут неожиданно ощущение необъяснимого блаженства овладело мною: с бульвара донесся хорошо знакомый звук повозки молочника, мне показалось, что через закрытые ставни пробивается лучик зари и ко тьме в комнате примешивается дневной свет.
И в спальню проник свет. Прогрохотали другие повозки. И исчезли все ночные призраки.
Тогда я медленно и осторожно вытянул руку. Напротив меня ничто не шелохнулось. Я впился взглядом в складку занавески, именно туда мне следовало целиться, я точно просчитал свои движения, схватил револьвер и выстрелил.
Я соскочил с кровати, крича от радости, и бросился к окну. В занавеске и в оконном стекле зияли отверстия от пули. Человека же я не задел по той простой причине, что там никого не было.
Никого! Выходит, всю ночь меня вводила в состояние паралича складка на занавеске! А тем временем злоумышленники… В яростном порыве, который никто не смог бы остановить, я повернул ключ в замке, открыл дверь, пересек предбанник, открыл вторую дверь и ринулся туда.
Но тут же застыл на пороге в полном ошеломлении, я задыхался, огорошенный увиденным, оно потрясло меня больше, чем отсутствие человека за занавеской в спальне. Ничего не исчезло. Все предметы, которые, как я предполагал, должны были быть украдены, – мебель, картины, старинные бархат и шелка, – все осталось на своих местах!
Невероятно! Я не верил собственным глазам! Чем же тогда объяснить этот шум, грохот передвигаемой мебели?.. Я обошел комнату, осмотрел стены, проверил по памяти знакомые предметы. Ничего не пропало! Но больше всего меня сбивало с толку, что не было никаких следов присутствия злоумышленников – ни отпечатков ног, ни одного сдвинутого с места стула.
– Ну хорошо, хорошо, – внушал я себе, обхватив голову руками, – я же не сошел с ума! Я все это слышал!
Сантиметр за сантиметром самым тщательным образом я обследовал помещение. Все впустую. Или же… Но можно ли считать это находкой? Под лежащим на полу небольшим персидским ковром лежала карта, игральная карта. Это была семерка червей, точно такая же, как все семерки во французских колодах карт[31]31
Французская колода состоит из 54 карт и используется для традиционных карточных игр (например, для бриджа), в отличие от испанского и других вариантов.
[Закрыть], правда, мое внимание привлекла одна маленькая деталь. У каждого из семи красных знаков масти, имеющих форму сердца, в самой верхней точке виднелась аккуратная круглая дырочка, ее могли проделать тонким шилом.
Вот и все. Игральная карта и письмо, найденное в книге. Достаточно ли, чтобы утверждать, что все это мне не приснилось?
Все утро я обыскивал гостиную – это была очень большая комната, отличавшаяся по размерам от других сравнительно небольших помещений особняка, ее убранство выдавало несколько странный вкус ее создателя. Наборный пол выложен из крохотных разноцветных камешков, образующих крупные симметричные узоры. Стены покрыты такими же мозаичными панно с изображением аллегорических сцен в стиле помпейских или византийских или наподобие средневековых фресок: Бахус, оседлавший бочку, император с окладистой бородой, увенчанный золотой короной, с мечом в правой руке.
Под потолком, как в мастерских художников, находилось единственное большое окно. Оно всегда оставалось открытым на ночь, вероятно, через него злоумышленники и проникли в дом по приставной лестнице. Но никаких доказательств опять же я найти не смог. От ножек лестницы должны были остаться отпечатки на утрамбованной земле во дворе, но их не было. Трава на пустыре вокруг дома тоже должна была бы быть примята, но и на ней не осталось никаких следов.
Признаюсь, что мне даже в голову не пришло обратиться в полицию, настолько абсурдными и неубедительными выглядели факты, которые я мог привести. Меня бы просто подняли на смех. Но на следующий день была моя очередь вести колонку в разделе хроники газеты «Жиль Блас»[32]32
«Жиль Блас» – парижская литературная газета (1879–1938), основанная скульптором А. Дюмоном и названная в честь одноименного романа А. Лесажа. Писатели того времени, в том числе Эмиль Золя, Ги де Мопассан и др., печатали в газете свои произведения до того, как они публиковались в виде книг. Газета славилась критическими рецензиями на литературные новинки и спектакли.
[Закрыть], где я тогда сотрудничал. Одержимый впечатлением от происшедшего, я подробно изложил свое приключение.
Статья имела успех, но я понимал, что всерьез ее никто не принял, ее считали скорее выдумкой, нежели реальным происшествием. Супруги Сен-Мартен подняли меня на смех. Однако Даспри, имевший некоторый опыт в подобных делах, пришел навестить меня, попросил ввести в курс дела и внимательно все осмотрел… Впрочем, он не добился никаких результатов.
Тем не менее как-то утром в один из последующих дней раздался звонок на воротах, и Антуан доложил, что меня хочет видеть какой-то господин, но имя свое тот назвать отказался. Я попросил провести его ко мне в гостиную.
Это был мужчина лет сорока, жгучий брюнет с волевым лицом, его чистая, хотя и поношенная одежда свидетельствовала о претензии на элегантность, которая шла вразрез с довольно вульгарными манерами.
Не тратя времени на преамбулу, он сообщил мне хриплым голосом, с произношением, выдававшим его социальное положение:
– Месье, я путешествую, и мне в кафе попалась на глаза газета «Жиль Блас». Я прочел вашу статью. Она меня заинтересовала… даже весьма.
– Благодарю вас.
– И я пришел.
– Правда?
– Да, поговорить с вами. Факты, о которых вы рассказали, приведены точно?
– Абсолютно точно.
– То есть вы ничего не выдумали?
– Ни единого слова.
– В таком случае, возможно, я могу сообщить вам кое-какие сведения.
– Слушаю вас.
– Нет.
– Что значит, «нет»?
– Прежде чем говорить, я должен убедиться, что мои сведения верные.
– Что значит – убедиться?
– Я должен остаться один в этой комнате.
Я с изумлением посмотрел на него:
– Я не совсем понимаю…
– Эта мысль пришла мне в голову, когда я читал вашу статью. Некоторые детали удивительным образом совпадают с другой невероятной историей, о которой я узнал случайно. Но если я ошибаюсь, мне лучше хранить молчание. Единственный способ узнать правду – это остаться одному…
Что таило в себе подобное предложение? Позднее я вспомнил: когда этот человек говорил со мной, вид у него был встревоженный, лицо выдавало волнение. Но в тот момент, хотя и я был удивлен, но не усмотрел ничего особо странного в его просьбе. К тому же меня подстегивало любопытство!
Я ответил:
– Договорились. Сколько вам потребуется времени?
– О, не больше трех минут. Через три минуты я вернусь к вам.
Я вышел из комнаты. Спустившись вниз, я достал часы. Прошла минута. Две… Почему мне было так не по себе? Почему эти мгновенья казались мне столь решающими?
Две с половиной минуты… Две минуты и три четверти… И вдруг раздался выстрел.
Я кинулся вверх по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, вбежал в гостиную и закричал от ужаса.
Он неподвижно лежал на левом боку в центре комнаты. Из головы вытекала кровь вперемешку с мозгом. Рядом валялся еще дымящийся револьвер.
Он дернулся в конвульсии, и все было кончено.
Но еще сильнее, чем это устрашающее зрелище, меня потрясло другое, поэтому я даже не сразу позвал на помощь и не опустился на колени, чтобы проверить дышит ли он. В двух шагах от него лежала карта – семерка червей.
Я поднял ее. В семи верхних точках семи красных сердечек были проделаны крохотные дырочки…
Полчаса спустя прибыл комиссар полиции Нёйи, потом судебный медик, потом начальник сыскной полиции господин Дюдуи. Я, разумеется, постарался не дотрагиваться до трупа. Ничто не должно было помешать выявлению улик.
Расследование продолжалось недолго, прежде всего еще и потому, что сначала не обнаружили вообще ничего или почти ничего. В карманах убитого не было никаких документов, на одежде – никаких бирок с именем, на его белье не оказалось вышитых инициалов. Короче говоря, ничего, что помогло бы установить его личность. А в гостиной все стояло как раньше. Мебель и все предметы были на своих местах. Но все же этот человек явился ко мне не только с намерением покончить с собой, полагая, что мой дом лучше подходит для этой цели. Этому жесту отчаяния предшествовал какой-то мотив, который он обнаружил за те три минуты, пока находился один.
Что именно? Что он увидел? Что потрясло его? В какую страшную тайну он проник? Угадать было нельзя.
Но в последний момент была найдена улика, показавшаяся нам крайне значительной. Когда двое полицейских нагнулись, чтобы поднять тело и положить на носилки, они заметили, что левая рука, до того судорожно сжатая в кулак, вдруг расслабилась и из нее выпала скомканная визитная карточка.
На ней было написано: «Жорж Андерма, улица Берри, 37».
Что это значит? Жорж Андерма – крупный парижский банкир, основатель и президент «Банка металлов», давшего огромный толчок развитию металлургической промышленности Франции. Он вел роскошный образ жизни, имел собственный железнодорожный вагон, автомобили, конюшню скаковых лошадей. Его приемы пользовались огромным успехом, а мадам Андерма славилась своим изяществом и красотой.
– Неужели это имя покойного? – спросил я.
Начальник сыскной полиции наклонился над телом.
– Это не он. У месье Андерма бледное лицо и волосы с проседью.
– Но тогда что значит эта карточка?
– У вас есть телефон, месье?
– Да, в вестибюле. Пройдите, пожалуйста, за мной.
Он поискал имя в телефонной книге и попросил соединить его с номером 415–21.
– Месье Андерма у себя? Будьте любезны, передайте ему, что месье Дюдуи просит его срочно приехать в дом сто два по бульвару Майо. Дело неотложной важности.
Двадцать минут спустя месье Андерма уже выходил из своего автомобиля. Ему разъяснили причины, потребовавшие его присутствия, потом отвели в гостиную, где лежал труп.
Секунду его лицо выражало волнение, потом он тихо произнес, словно говорил сам с собой:
– Этьен Варен.
– Вы его знали?
– Нет, вернее, да… Но только с виду. Его брат…
– У него есть брат?
– Да, Альфред Варен… Его брат приходил когда-то ко мне о чем-то просить, уже не помню точно о чем.
– А где он живет?
– Они живут вместе… Кажется, на улице де Прованс.
– И вы не можете предположить, почему он решил застрелиться?
– Нет, никак не могу.
– Но почему тогда у него была зажата в руке эта карточка? Ваша визитная карточка с вашим адресом!
– Этого я вообще не понимаю. Очевидно, какая-то случайность, надеюсь, следствие объяснит нам причину.
Если и случайность, то весьма любопытная, подумал я и почувствовал, что все мы мыслим примерно одинаково.
На следующий день в газетах прозвучала та же мысль, подобным же образом рассуждали мои друзья, с которыми я поделился этой историей. Среди тайн, делавших ее еще более запутанной, после дважды найденной и сбивающей с толку проколотой семерки червей, после двух одинаково загадочных событий, происшедших в моем доме, казалось, что эта визитная карточка прольет наконец свет на случившееся. Приведет нас к истине.
Но, вопреки ожиданиям, месье Андерма не дал нам ни единой зацепки.
– Я рассказал все, что знаю, – повторял он. – Мне добавить нечего. Я больше всех удивлен, что здесь нашли мою карточку, и, как все остальные, жду, что что-то прояснится.
Но ничего не прояснилось. Следствие установило, что братья Варен, родом из Швейцарии, прикрываясь различными именами, вели весьма бурную жизнь, посещали игорные дома, тесно общались с шайкой иностранцев, состоявших на учете в полиции, но исчезли после целой серии краж, в которых принимали участие, что, правда, было установлено гораздо позже. В доме номер шесть по улице де Прованс, где братья действительно проживали шесть лет назад, никто не знал, что с ними стало.
Признаюсь, мне лично это дело казалось настолько запутанным, что я не верил, что его можно решить, и просто старался о нем не думать. Но Жан Даспри, с которым я тесно общался в то время, напротив, с каждым днем увлекался расследованием все больше и больше.
Именно он обратил мое внимание на отклик в иностранной газете, который перепечатала и комментировала вся пресса:
В ближайшее время в присутствии императора будут проведены первые испытания подводной лодки, которой предстоит кардинально изменить тактику грядущих морских сражений. Благодаря утечке информации мы узнали ее название: «Семерка червей». О месте проведения испытаний будет объявлено своевременно.
Семерка червей! Было ли это случайным совпадением или же нам оставалось установить связь между названием субмарины и происшествиями, о которых шла речь? Но какого рода связь? То, что происходило здесь, никоим образом не могло быть связано с тем, что происходило там.
– Что вы об этом знаете? – вопрошал меня Даспри. – Самые разрозненные факты иногда относятся к одному и тому же делу.
На следующий день до нас донесся еще один отголосок этой истории:
Утверждают, что проект подводной лодки «Семерка червей» был разработан французскими инженерами, которые, не найдя поддержки у своих соотечественников, обратились столь же безрезультатно к английскому Адмиралтейству. За достоверность информации мы не ручаемся.
Я не смею дольше оперировать этими сведениями весьма деликатного свойства, повлекшими, как мы помним, значительное волнение в обществе. Однако, поскольку теперь мы больше не опасаемся, что ситуация еще больше осложнится, я должен упомянуть о статье в газете «Эко де Франс», наделавшей тогда много шума и внесшей в дело семерки червей (как его называли) ясность, оказавшуюся, впрочем, весьма сомнительной.
Вот эта статья, появившаяся за подписью некоего Сальватора.
