Текст книги "Дневники Зевса"

Автор книги: Морис Дрюон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Эвринома повисла у меня на шее, обхватив мокрыми руками; я чувствовал, как ее плавники обвивают мои ноги. У ее губ был странный вкус, свежий и солоноватый. Ах, благоразумие! Ах, обещания! Ах, верность! Я повернул голову, и мне показалось, что я различаю над гребнем гор голубой взор Памяти. И трех часов не прошло, как мы с ней расстались. Что ж, пора ей привыкать, раз предназначение Памяти – все видеть...

Морская стихия – отъявленная сводня. Поддерживая ваше тело, она подпускает ласку к самым чувствительным местам; ее волны навязывают ритм желания. Разгоряченное туловище, холодные плавники – я не слишком сопротивлялся. В конце концов, я ведь шел на войну...

– Что за гигант этот Офион? – спросил я Эвриному через некоторое время.

– Жуткая скотина, – ответила она. – Ненавижу себя за то, что сносила его. Никогда не испытывала с ним того, что испытала в твоих объятиях; никогда, клянусь тебе.

Неужели она воображала меня уже столь пылко влюбленным, что старалась успокоить мою ревность? Мне было вполне безразлично, что она принадлежала другому. Просто я собирал сведения об одном из тех врагов, с кем собирался сражаться.

– У тебя были от него дети? – поинтересовался я.

– Трое. Но чтобы больше походить на Крона, Офион их сожрал.

– Это кстати, – вырвалось у меня.

Неосторожно было высказывать эту мысль вслух, поскольку Эвринома тут же воскликнула:

– Хочу других!

– Что ж, девочка у тебя наверняка уже есть, – отозвался я, чтобы она успокоилась.

– Еще одну, хочу еще одну. Я была бы так счастлива!

Ее мягкие плавники снова обвились вокруг моих бедер. Я посмотрел, как далеко солнце продвинулось по небу.

Уткнувшись головой в мое плечо, Эвринома прошептала:

– Потом мы будем жить на Олимпе. Ты прогонишь оттуда Офиона и заберешь туда меня. Мы будем наслаждаться счастьем. Обещай, что мы будем жить на Олимпе!

– Ну да, ну да, – поддакивал я.

– Будем прогуливаться среди кипарисов.

– На Олимпе есть кипарисы?

– Нет, но внизу есть. Мы будем спускаться туда вечером. Ты будешь носить меня на руках. Кипарисы – это так красиво!

– Очень, очень красиво; это самое красивое дерево.

Бедняжка Эвринома! Несчастья помутили ее рассудок. Что ей делать на горных вершинах? Бить по облакам своим рыбьим хвостом? Но быть может, она вовсе не обманывала себя, а просто отдавалась грустной отраде заведомых иллюзий.

Все же ей удалось достаточно меня тронуть, а морю – достаточно укачать, чтобы я во второй раз откликнулся на ее желание.

Но как только я подумал, что можно уже и улизнуть, она тотчас снова заголосила:

– Зевс, братец Зевс, ненаглядная моя любовь, не покидай меня! Не покидай меня!

На какой-то миг я почувствовал симпатию к ужасному Офиону.

Эвринома извивалась, вздымая водяную пыль и брызжа слезами солонее самого моря. Я по-прежнему опасался, как бы титаны не услышали мое имя. К чему только не вынуждает нас чужой страх!

Пришлось в третий раз успокаивать это буйство. Мой порыв к наслаждению уже изрядно ослаб, и Эвринома могла прочесть в моих глазах разве что мысли об убийстве. Это и положило конец ее пылким домогательствам.

– Ты не понимаешь меня, – вздохнула она плаксиво. – Ведь я Щедрая Доля. Я хочу лишь отдать тебе всю себя и все остальное без остатка.

– Лучшее из того, чем ты могла бы меня одарить, – заметил я, – это твое молчание и моя свобода.

– Ты пожалеешь обо мне. Никогда ты не встретишь другую богиню, способную излить на тебя столько любви.

– Ты меня успокоила, Эвринома. Чуть меньше – в самый раз.

Тут она уткнулась лицом в подушку волн, чтобы заглушить свои рыдания.

Сознаюсь, Эвринома была лишней любовницей. Я бы не много потерял, обойдясь без нее. Даже не могу сказать, что благодаря ей я научился остерегаться других сирен, поскольку осторожность этого рода наименее бдительна и многообразие обличий этих женщин усыпляет. Женщины-рыбы, женщины-птицы, женщины-змеи, женщины-насекомые... Как вы заметили, иную свою природу они всегда проявляют ниже пояса.

Меня тревожили дети, которых Эвринома должна была произвести на свет. К счастью, все три дочери ногами пошли в отца. Когда потребовалось дать им имена, мне немного не хватило воображения. Я назвал их Аглая, Евфросина и Талия – имена, похожие на те, что уже были даны другим дочерям.

Аглая, Евфросина и Талия всегда неразлучны, всегда обнимают друг дружку за плечи, причем одна всегда обращена в противоположную от двух остальных сторону – это вполне доказывает их малую пригодность для какой-либо деятельности. Они три Хариты, иначе Грации; их красота может сравниться только с их ленью.

Я пытался пристроить сестричек к какому-нибудь делу. Порой они помогают Временам Года и Гесперидам в работе по озеленению. Одно время ткали под руководством Муз платье для Гармонии, но со страшной медлительностью. Если сильно рассердиться, можно добиться от них некоторой помощи по дому. Букеты они составляют довольно неплохо.

При столь слабом участии в трудах мира у них тем не менее впечатляющее количество льстецов. Натуры, которые полагают себя великими творцами, но лишь предаются пустым мечтам о том, что могли бы создать; женщины, чье наиглавнейшее занятие – любоваться собственным телом в зеркале; бездельники, почитающие важным делом оценивать и судить чужую работу, – все они питают к Харитам-Грациям особое почтение.

Бедная кузина Эвринома! Хочу покончить с ее историей, рассказав, как гораздо позже она решила добраться до меня. Покинув море, она поднялась по рекам, выбралась на берег и, влача в пыли свои плавники, затеяла невообразимое восхождение на Олимп. При этом несчастная дурочка ошиблась горой и вместо Олимпа стала карабкаться на Ликей. Обдирая локти в кровь, оставляя чешую в колючих кустах, кузина добралась до Фигалии и дальше не полезла. Там в кипарисовой роще ей поставили храм.

Однако ни одна встреча не бывает совершенно никчемной. Именно Эвринома первой надоумила меня обосноваться на Олимпе. Что я и сделал, но только не с ней.

Четвертая эпоха
Испытание и власть

Затворы Тартара. Проход через Преисподнюю.

Освобождение одноглазых и сторуких

Путь, который я избрал, чтобы спуститься в Тартар, описывать не буду; вы, с вашими глазами, не способны его себе представить. Чтобы там ориентироваться, нужен божественный взгляд, и то, что там видишь, невозможно описать словами.

Однако я наблюдал за вами, пока вел свой рассказ, и, по-моему, вы недавно смастерили какое-то устройство, способное компенсировать вам слепоту, а также придумали систему счисления, в цифрах передающую знания о том, что нельзя увидеть. Неужели вы уже добрались до... Неужели это то, о чем я догадываюсь, неужели некоторые из вас так хорошо следовали наставлениям Урании, что подвели человека к тому самому пределу?

Тогда я рад, но встревожен не менее. Только бы вы невзначай не вторглись в вотчину чернокрылого Танатоса! Берега жизни и смерти, мира и антимира прочерчены совсем не так, как русла ваших рек...

Для начала мне предстояло пройти через Преисподнюю.

Именно первая часть путешествия – переход от жизни к смерти – является областью наибольшего ужаса. Хоть я и знал о своем бессмертии, но, не скрою, испытывал жуткий страх. Это долгое, казавшееся бесконечным соскальзывание куда-то вниз; эти руки, которые нельзя ухватить, бесплотные или разлагающиеся, когда их сжимаешь; эти железные скобы, за которые нельзя удержаться, потому что они рассыпаются в пыль; этот меркнущий свет, обжигающий холод, леденящий огонь... Мне жаль, дети мои, что всем вам придется переступить через порог и пройти по этому туннелю. Мысль о нем часто делает меня снисходительным к вашим ошибкам.

Потом все становится спокойнее. Ум обращается в забвение и безмолвие. Сознание стирается, и уже невозможно определить ни длительность, ни протяженность пребывания в этой бездне, где всякая жизнь разрушается, распадается и возвращается в огромную изначальную массу, ожидающую, когда Судьбы замесят и вылепят из нее что-то другое.

Тартар же еще ниже, вовсе не во чреве Земли, но во чреве сути Земли. Там даже понятия верха и низа не имеют своего первоначального смысла.

Я вам не открою, как раздобыл ключ от замков Тартара. Боюсь, как бы вы не отыскали его сами; этот разбудивший меня гул в облаках заставляет опасаться того, какое применение этому ключу вы способны найти. Конечно, ускорение роста знаний отныне неотделимо от вашего существования. Но остерегайтесь самого этого ускорения. Неполная власть – самая опасная. Заклинаю вас, следуйте моему примеру: прежде чем браться за незримое, вспомните наставления Памяти и воспользуйтесь советами Осторожности.

Наконец я оказался у решетчатой двери, закрывающей узилище одноглазых и сторуких. Я с тревогой ожидал увидеть ужасных, ревущих чудовищ, яростно сплетенных в непрерывной и неистовой схватке. Каково же было мое удивление! Они спали, подобно настоящим чурбанам. Лишь тишайшее сопение, различимое только божественным ухом, позволяло угадать некую энергию, дремлющую в этих колодах. Циклоп с закрытым глазом – все равно что бревно или валун. Гекатонхейр со сложенными руками похож на комель старого пня или кусок жильной породы с проросшими минералами. К тому же, находясь в самой глубине Тартара, издалека, из-за решетки, они казались крохотными корешками, мелкими камешками, кучкой песка или опилок, ничем. Если бы я не знал, что ищу, то и внимания бы не обратил на эту ничтожную горстку пыли.

Придав как можно больше звучности своему голосу, я в самых торжественных выражениях обратился к ним:

– Лучезарные потомки прародителя Хаоса, могучие сыны Земли и Неба, вас подло обвинили в проступках, в которых вы неповинны! Вы верно служили своим старшим братьям, но те предали вас, толкнув к оплошности, и заточили в этой темнице. Я пришел освободить вас. Но вы, в обмен на свободу, которую я принес, отныне будете подчиняться только мне. Даже ваша безутешная мать, скорбя о том, что постигло и вас, и ее, велит вам это. Мы вместе нападем на титанов и их главаря, вероломного и жестокого Крона, который изувечил вашего любимого отца, похитил у него власть и уже на протяжении долгих, слишком долгих эр держит мир в рабстве. Но вы должны действовать только по моему приказу, применять свою силу только под моим руководством. Я же буду использовать вас лишь для уничтожения зла и восстановления добра. Нас ждут суровые испытания, но вместе мы победим! Мир и процветание увенчают нашу победу.

Эта речь, которой я весьма горжусь, кому-то может показаться не слишком оригинальной. А все потому, что позже Клио списала с нее множество других речей, и теперь они кажутся отлитыми из одной формы. Соблаговолите признать, мое воззвание было все-таки первым в своем роде, а значит, не лишенным остроумия.

Однако ни циклопы, ни гекатонхейры даже не шелохнулись. Не моргнули, не почесались. Настоящие колоды, тупые колоды. Я решил, что лучше проявить смекалку, чем оскорбиться. И понял: у этих поверженных колоссов отсутствует собственная воля. Привести их в действие может лишь воля того, кто ими управляет.

Называя их по именам, я выкликнул:

– Арг, Бронт, Стероп!

Три светящихся глаза раскрылись в глубине бездны.

Я продолжил:

– Котт, Бриарей, Гиг!

Три сотни рук расправились. Шесть исполинов, которые еще мгновение назад были ничем, восстали во весь свой невероятный рост. Тогда я образовал в голосе модуляцию, которая означала:

– Воля Урана!

Три сотни рук гекатонхейров начали упорядоченно двигаться, будто месили тесто мира или крутили водяное колесо; сто пятьдесят их голов сблизились, готовые выслушать и обдумать мои приказы. Глаза троих циклопов – голубой, желтый и красный – осветили мрак, разливая тепло.

Затем я крикнул:

– Воля Урана!

Руки стали лупить пустоту в ужасающем беспорядке; глаза метали молнии во все стороны; отвратительно запахло серой, жара стала нестерпимой, а грохот – оглушительным даже для бога. Стены антимира затряслись, словно готовясь обрушиться.

Я поспешил приказать:

– Воля Зевса!

И испытал большое облегчение, видя, как гекатонхейры тотчас же скрестили руки, циклопы опустили веки, и все застыли в абсолютной неподвижности.

Итак, я стал их хозяином, они были в моей власти. Теперь я мог повелевать их силами, направлять на созидание, разрушение или просто держать в готовности.

Осторожно просунув руку сквозь прутья решетки, я коснулся колоссов, даже подтолкнул их. Они не шелохнулись, оставаясь безобидными, как дубины. Хочу сказать, что сама по себе дубина никогда не опасна. Положите ее хоть на стол, она не пошевелится. Опасна лишь воля того, кто дубиной орудует, или неловкость, если он уронит сей предмет вам на ногу.

Так что мне следовало быть осмотрительным.

Я стал открывать запоры. Но не все девяносто семь. Действуя с великими предосторожностями, я ограничился шестью первыми, самыми верхними. Этого было достаточно.

Неистовый удар вдребезги разнес часть двери. Одноглазые и сторукие ринулись в пролом. Одной молниеносной вспышкой меня вынесло на поверхность мира. Я снова крикнул: «Воля Зевса!» – чтобы остановить этот разгул, и мои колоссы послушно встали рядком там, где я указал: у входа в одну из пещер на берегу моря.

Я осмотрелся и определил, что мы вынырнули на Сицилии.

Прекрасный треугольный остров еще сотрясался до самых основ. Там, где сторукие взломали его, пробивая выход, образовалась высокая гора. С ее зияющей вершины, окутанной багровыми парами, стекала раскаленная мякоть земли, воспламеняя деревья и поглощая все на своем пути.

Я поздравил себя с тем, что коснулся только шести замков. Если бы я открыл их все, яйцо Земли наверняка лопнуло бы целиком.

Пытаясь лучше узнать возможности моих новых слуг, я отделил кусок скалы и передал его циклопу с голубым глазом – камень расплавился и превратился в свинец. Взяв этот свинец, я положил его перед желтоглазым – тусклый свинец превратился в блестящие серебристые жемчужины, покатившиеся в разные стороны. Я зачерпнул пригоршню этого живого серебра и поднес под луч красного глаза – ртуть изменила цвет, отвердела и стала золотом.

Потом я приказал сторуким взбивать морскую воду вдоль берега, причем каждый должен был действовать только одной рукой. Вскоре на поверхности образовалась зеленая ряска – какая-то мелкая, похожая на водоросли чечевица. Я остановил свои опыты. В конце концов, мир уже создан; незачем терять время на то, чтобы его переделывать, особенно если есть риск его уничтожить.

Приготовления к битве.

Шлем Аида и трезубец Посейдона.

Ирида-посланница

Тогда я начал собирать свои войска и готовить их к битве. Проходя недавно через Преисподнюю, я повидался со своим братом Аидом, который прятался там с тех пор, как был извергнут из утробы Крона. Я призвал его, и мы скрепили наш договор. Темный Аид появился из жерла вулкана Этна, воспользовавшись тем же выходом, что и я.

Я призвал своего второго брата. Вздулись волны, и из обиталища Океана вышел Посейдон.

Я призвал своих сестер Гестию, Деметру и Геру. Все явились на зов, каждая из своего убежища. Деметру я лично попросил, пока будут идти бои, присмотреть за природой, сберечь растительность, позаботиться о плодовитости живых существ. Я пообещал, что на помощь скоро придут Времена Года, Геспериды и даже Грации.

Я заключил договор со своим дядей Океаном, который теперь уже не удовлетворялся благожелательным ко мне нейтралитетом, но открыто объявил себя моим союзником. Он пообещал свою поддержку, если я окажусь в затруднении, и разрешил извлекать из него любые ресурсы, в которых я буду нуждаться.

– Ручаюсь, что смогу удержать Понта и фурий волн, – сказал Океан. – Более того, думаю, что смогу убедить их служить тебе. Я не предоставлю никакого убежища твоим врагам, а если только они прижмут тебя к моим берегам, утоплю их, наслав ужасающие валы. – И добавил, как бы невзначай, но веско: – Я знаю, мои дочери очень благосклонны к тебе...

Затем у меня было много тайных переговоров с кузиной Осторожностью. Я не преминул засвидетельствовать ей свою дружбу и благодарность и дал понять, что по-прежнему храню о ней самые волнующие воспоминания. Она тоже была мила со мной, на свой лад доказав нежность, которую ко мне питала. И так было со всеми. Счастливы те, кто своих первых возлюбленных сумел перевести в ранг неизменных союзниц!

От речных нимф мы знали, что титаны и гиганты засели за высокими горными цепями от Альп до Кавказа и теперь укрепляются там. Из-за вершин доносился шум их суеты, слышно было, как они перекатывают огромные глыбы, наваливают груды метательных снарядов. А когда они упражнялись между собой в борьбе, их ревущее дыхание пригибало к земле целые леса.

Будучи осведомлен о приготовлениях Крона, я велел одному из одноглазых выковать шлем из черных туч, который его носителя делал бы невидимым. Этот шлем я вручил своему брату Аиду, чтобы тот смог незаметно окружить противника и начать внезапную атаку с тыла.

Еще я велел одноглазым, чтобы они втроем изготовили трезубец, достаточно прочный для того, чтобы им можно было раскалывать или поднимать горы. Этим трезубцем я вооружил Посейдона.

Наконец я велел выковать самому себе пучок перунов – молний-дротиков.

Потом определил порядок нашего наступления. Впереди – гекатонхейры, шеренгой, растопырив руки для схватки, держа головы таким образом, чтобы сообщать мне о расположении противника. За ними я сам, вооруженный молниями. Рядом дочь Афина, готовая меня прикрыть, с Эгидой в руках. Чуть сзади Посейдон, что, оказывая нам поддержку, расчистит путь для второстепенных божеств, которые к нам примкнули. И последними – тяжеловесные циклопы, издали направляющие свои губительные лучи в указанную мною цель.

Построив таким образом свое войско и отдав приказы, я велел предупредить Фемиду, чтобы она была готова вынести свои приговоры сразу же после победы – если добьемся победы, и Память, чтобы она хорошенько запомнила это отважное выступление против тирании.

Для передачи своих приказов я выбрал внучку Океана, прекрасную Ириду, стремительную путешественницу, которая оставляет за собой переливчатый след, пути которой – радуги. Радуга – прохождение света сквозь влажные облака – всегда предвестие. Ирида так и осталась вестницей богов.

Я подождал еще одну мировую ночь, чтобы Аид успел обогнуть укрепления титанов и затаиться на туманных северных равнинах.

Когда наконец солнечная колесница достигла предусмотренного Судьбами знака зодиака, я воздел свою пламенеющую десницу и бросил клич: «Вперед!»

Битва с титанами. Атака кентавров.

Предательство Ахерона.

Опустошения, учиненные циклопами.

Побежденный Крон.

Низвержение титанов в Тартар.

Помилование гигантов

Да уж! Это была ужасная битва. Завывала бескрайняя морская пучина, содрогалась земля, воздух полнился криками бойцов, и на долгие (для вас неисчислимые) дни свет померк в дыму, а ночи осветились пламенем пожарищ. Стихии так яростно сталкивались меж собой, что всполохи сражения видны были, наверное, со всех планет.

Гекатонхейры первыми пошли на приступ, явив всю свою силу. Три сотни рук срывали вершины с гор, и три сотни огромных глыб падали дождем на врага. Но гиганты отвечали равной мощью, брошенные в нас глыбы тоже сыпались со всех сторон.

Трезубец Посейдона, вспарывая питательную оболочку земли, пробивал в ней огромные бреши, в которые с грохотом низвергались водопады. Но титан Кой, гиганты Алкионей и Красный Порфирион тотчас же засыпали эти расселины лавинами камней. Доблестный Посейдон! Он не сдавался, и горы продолжали менять свои очертания. В какой-то момент Алкионей, самый могучий, рослый и дерзкий из всех гигантов, попытался вырвать у него трезубец.

Они закрутились в яростной рукопашной схватке, сплетясь в один клубок, давя все вокруг своей тяжестью.

Я тем временем взобрался на громаду Олимпа, куда отступил Крон. Опираясь одной ногой о Скалион, другой о Сераи и чувствуя, как эти шаткие подпорки ходят подо мной ходуном, я потряс молнией и выкрикнул приказ, отправляя сторуких в атаку, сам же, как только замечал в просвете пылевых туч плечо какого-нибудь титана, метал в него свои пламенные дротики. Похоже, я был прекрасен.

Я и не думал прикрываться, но меня защищала моя дорогая Афина. Сколько брошенных в меня скал отбила она, выставив Эгиду! Сколько натисков и приступов опрокинула своим копьем!

Внизу Океан и его дочери дали не менее ужасную битву морским чудовищам и фуриям – порождениям Понта. Пена этой борьбы долетала до нас.

Заметив, что Посейдон отбивается от огромного Алкионея, который пытается его задушить, я поразил гиганта молнией. Его космы вспыхнули, он, ослепленный на какой-миг, ослабил хватку и бежал, зажимая глаза руками. Посейдон вернул себе свой трезубец.

– Отец! – предостерегающе крикнула Афина.

Сзади, перешагнув через Пинд, ко мне подобрались Порфирион и грозный Офион, прежний супруг Эвриномы. Оба чрезмерно широкогрудые и волосатые, с мощными ногами, мышцы которых походили на клубки змей. Я обратил против них свои перуны. Их волосы – от пальцев ног до макушки – затрещали. Порфирион полиловел, а Офион, которому ожогов досталось не меньше, с ужасным ревом катался по земле. Оба навсегда оплешивели, как и вершины Пинда, пылавшие не одну неделю.

Тут землю и воздух сотряс гром, почти столь же оглушительный, сколь и мои грозы. «Неужели у Крона тоже есть молнии?» – подумал я с тревогой, слыша приближение этого циклона.

То была не буря, это первый кентавр и все произошедшее от него племя неслись на нас во весь опор; их копыта вздымали вихри песка, руки с корнем вырывали дубы и бросали в нас. Я остановил атаку кентавров своими пламенными дротиками; одни из нападавших взвились на дыбы, другие рухнули наземь. Каждый, неуклюжий, ошалевший, пытался встать, молотя по воздуху всеми шестью конечностями. Потом весь табун вихрем умчался прочь с тем же громовым топотом, сея хаос и панику в рядах собственных союзников.

Но назавтра, перестроившись, они вернулись, и в этот раз мне бы, конечно, не удалось отбить их натиск без сторуких, построенных в ряд позади огромных рвов, выкопанных ими ночью.

И так продолжалось долгие дни, и черные Эриннии, распустив крылья и омочив волосы в крови, носились над полем битвы. В сумерках порывы ветра доносили до нас терпкий запах пота гигантов.

Тем не менее многие нимфы, сатиры и даже некоторые из сыновей или прямых потомков титанов беспрерывно приходили под покровом темноты в наш лагерь и вливались в наши ряды, не желая терпеть притеснения Крона. Их становилось все больше.

– Но откуда же тогда, – спросил я как-то утром, – вопреки поражениям, которые мы каждый день наносим нашим врагам, они беспрестанно пополняют свои силы и вновь появляются на заре, чтобы атаковать нас с той же яростью?

– Это потому, – сообщили мне новые союзники, – что поток Ахерон, сын Земли, предал вас и каждую ночь поит гигантов и кентавров, позволяя им снять усталость.

Тогда, хоть и испытывая некоторое беспокойство, я решил привлечь циклопов и дать волю их ужасным силам, понимая, что без этого войне не будет конца.

– Сосредоточьте вашу огненную мощь на титанах, – приказал я им. – В первую очередь следует повергнуть их и Крона. Не возитесь с гигантами. Они сдадутся, как только увидят, что их хозяева разбиты. Вам достаточно вскипятить воды Ахерона.

В самом деле, этого оказалось достаточно. Но какой ценой! А ведь Память меня предупреждала. Закипела не только вода, закипело все.

Циклопы встали. Легкое, едва заметное гудение, исходившее от них в бездействии, перешло в чудовищный вой, накрывший все прочие звуки. Они взвились в воздух, оставляя позади себя огненный след. Потом каждый стал открывать и закрывать свое ужасное око; и все, чего касалась сила, бившая из их круглых зрачков, тотчас же исчезало в нестерпимом накале. Казалось, будто Земля порождает новые солнца, которые вспыхивают на миг и превращаются в странные облака, сначала винноцветные, потом розовые, потом мутно-желтоватые, потом голубовато-белесые, которые поднимаются вверх, лопаются, вытягиваются, колышутся в потоках эфира – невесомые трупы всякой жизни.

Вскипали леса; вскипал перегной; песчаник и кремень текли, словно масло; мрамор испарялся.

Хоть и опаленные дыханием этого пекла, хоть и ослепленные вспышками огня, Крон и его союзники продолжали сопротивляться. Титаны Криос и Гиперион в отчаянном усилии пытались опрокинуть на нас целые горные цепи: на какое-то мгновение закачались Балканы и дрогнул Кавказ. Тем временем уже совершенно обессилевшие Иапет и его сын Атлас, ухватившись за небо, пробовали отломать от него куски и обрушить на нас. При этом они запоздало кричали, призывая на помощь Урана:

– Отец, защити нас!

Но изувеченный Уран оставался недвижим, безучастен и нем. Он не мешал Судьбам отомстить за него.

И тогда воззвал сам Крон:

– Танатос! Танатос!

Этот безумец хотел, раз ему суждено быть побежденным, чтобы все погибло вместе с ним. Он призывал бога смерти против самих бессмертных, против стихий, против Вселенной. Должно быть, Крон решил, что его мольбе вняли, ибо сзади вдруг возникла, словно явившись из глубин мира, некая незримая сила, сокрытая неосязаемой пеленой цвета ночи. Сила столь же разрушительная, как и огонь циклопов: все леденело и каменело пред ней. Деревья обращались в камень, металлы сжимались, застывала ртуть, и сам воздух в этой бездне холода приобретал твердость клинка.

То был не бог смерти, но бог, которому смерть подвластна: мой брат Аид, скрываясь под черным шлемом, шел на последний приступ.

Атакованные с тыла, растерянные, силясь вырваться из ледяных объятий безликой, бесформенной, незримой силы, титаны пали наконец и, натыкаясь друг на друга, увлекая Крона в своем падении, подкатились к моим ногам.

По моему приказу сторукие тотчас же бросились на них и опутали цепями.

Тогда я остановил циклопов, испепелявших землю, и крикнул гигантам:

– Ваши хозяева побеждены и взяты в плен! Вам нечего более ждать от них. Прекратите борьбу, если хотите, чтобы вас пощадили.

Гиганты были истерзаны и изнурены; поражение окончательно лишило их сил. Они поколебались немного, потом Алкионей, Красный Порфирион, Офион и все прочие выпустили каменные глыбы из рук и уныло поникли головами. Афина своим копьем вынудила их опуститься на колени.

Великая тишина снизошла на мир, ошеломляющая тишина, где каждый, еще не веря в окончание боев, слышал только звук собственного дыхания. Но вскоре грянули ликующие возгласы. Победившие боги обнимались и целовались. Вокруг них запрыгали, заплясали нимфы и сатиры. Со всех сторон сбегались большие и малые божества, кричавшие от радости. Все мироздание, хоть и изнуренное, хоть и покрытое глубокими ранами, вновь обретало силы, чтобы отпраздновать свое освобождение.

Да, мы победили; да, мы были счастливы! Крон корчился в оковах, которые пришлось удвоить. Стенал и умолял меня, вероломный:

– Не забывай, я твой отец!

– Я не забуду, – ответил я, – как ты поступил со своим собственным отцом. Вспомни-ка серп.

– Неужели ты подвергнешь меня тому же?

– Учитывая, как ты обычно поступал со своим потомством, – продолжал я, – потеря была бы невелика.

– Куда ты собираешься меня упрятать?

– Узнаешь.

Я собрал одноглазых и сторуких.

– Крон и его дурные братья отправятся в ту темницу, куда мудрость Урана уже заключала их и где вы сами так долго томились. Дверь будет закрыта. Вы встанете перед ней и будете там вечными тюремщиками.

И я повторил модуляцию:

– Воля Зевса!

Тогда, со своим великолепным и ужасающим послушанием, сторукие, не прося никакого вознаграждения, подхватили пленников и повлекли их в бездну. Котт тащил на плечах Криоса и Гипериона; Гиг – Коя и Иапета; Бриарей взвалил на свои пятьдесят затылков самого Крона. Циклопы, приглушив яркость лучей, направленных в глубины мира, открывали и замыкали шествие. Я в последний раз взглянул на своего отца и увидел полные ненависти глаза и злобный оскал. Прежде чем скрыться, он попытался укусить своего брата Океана и мать Землю.

Я велел выйти вперед Атласу, сыну Иапета.

– Ты хотел обрушить небо, – сказал я ему. – Отныне будешь держать его на своих плечах.

Потом вызвал Ахерона.

– Сын Земли, ты поил врагов света; отныне будешь нести свои воды под землей и питать ими топи Преисподней.

Гигантов я помиловал, решив, что силы этих наемников еще пригодятся; они могли бы послужить моему царствованию, как служили царствованию моего отца. Что же до кентавров, то они сбежали и исчезли в небе Азии.

Тут моя кузина Осторожность (но где же она была во время битвы? я ее что-то не видел!) приблизилась и сказала мне:

– Ты ошибся, пощадив гигантов.

– Отнюдь, – возразил я. – Взгляни, как они теперь присмирели. Их нельзя винить, они просто подчинялись тому, кто отдавал приказы. Не хочу лишаться их мускулов, нам ведь предстоит исправлять разрушения.

– Они способны доставить тебе еще больше хлопот.

Однако я упрямился. Это была моя единственная ошибка, но она дорого мне обошлась. Из-за нее десять лет спустя мне пришлось выдержать еще одну войну.

– Зато, – продолжала Осторожность, – с Кроном и его братьями ты поступил благоразумно. Силы циклопов и гекатонхейров будут сдерживать силы титанов. Таким образом, и те и другие никуда не денутся из бездны.

– Ради нашей безопасности я бы предпочел не столь хрупкую вещь, как равновесие. Тот, кто говорит «равновесие», уже предполагает, что оно может быть нарушено. Но лучшего я придумать не смог.

– Любая устойчивость – лишь равновесие, – ответила Осторожность. – Тебе поддерживать его. Пока мы ничем не рискуем, поскольку Вселенная устала.

Опустился вечер, спокойный вечер, без ужаса. Сколько лет, сколько эр Земля не знала этой вечерней прохлады, этой кротости мира? Умолкали последние радостные песни освобожденных божеств; вновь блистали звезды. Природа, живые существа вновь могли мечтать и строить планы на будущее.

«Я победитель, я счастлив!» – твердил я себе. Но усталость мешала мне вволю насладиться победой. Я заснул, отложив на завтра, на свежую голову все проблемы, которые уже вставали предо мной.

Мир после войны. Собрание богов.

Принцип власти. Выборы

Какое же уныние охватило меня, когда я проснулся! Хоть ни один континент в этот раз и не погиб, но края, где свирепствовала битва, являли взору удручающее зрелище. Многие реки, перегороженные укреплениями титанов, сменили русло. Их воды скопились в огромных озерах на вершинах новых гор, а прежние пики скатились в море. Горная растительность завяла; внизу все было выжжено, остался только пепел. Обширные равнины, некогда щедро засеянные рукой Урана, обратились в пустыню. Целым не осталось ни одно живое существо. Люди, те, что сумели спастись, боязливо выходили из пещер, но в каком состоянии! Растерянные, нагие, ошеломленные, они с дрожью смотрели, как белесые тучи, набухшие от испарений битвы, медленно растворялись в небе.