Текст книги "Лишенная детства"

Автор книги: Морган Вале

Соавторы: Софи Анри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Мои экзамены, как и ожидалось, становятся для меня настоящей катастрофой, но мне удается in extremis^[20] перейти на следующий курс. В начале сентября начинаются занятия, нагрузка растет. Иногда вечером я набрасываю черновик письма прокурору. Длинное послание начинается со слов «Господин прокурор» и заканчивается «с наилучшими пожеланиями». Я засыпаю с ручкой в руке, а на следующее утро снова мчусь в университет. Вечером подружки ждут меня на ужин, мы смеемся и болтаем. Время идет. Вдали от Эшийёза мне почти удается забыть о Да Крусе.

Наступает 28 сентября, а письмо так и лежит у меня на письменном столе. Я до сих пор не купила марку.

И буду жалеть об этом всю жизнь.

10

КОШМАР НАЧИНАЕТСЯ СНОВА

28 сентября 2009 года я, заскочив в свою студенческую квартирку пообедать, спокойно ем тальятелле, когда вдруг раздается телефонный звонок.

– Пропала женщина. Жандармы сейчас у Да Крусов, – говорит мне отец.

В ту же секунду меня охватывает тревога, я не сомневаюсь: зверь нашел новую жертву.

На занятия я возвращаюсь сама не своя от страха и волнения.

Целый день папа, мама и Мари, мой ангел-хранитель, сообщают мне новые подробности «дела бегуньи», как его теперь называют. Симпатичная блондинка, высокая, худенькая и спортивная, пропала сегодня утром в лесу Фонтенбло во время пробежки. И не просто пропала – ее похитили. Между девятью и десятью утра она звонит по номеру 17 в полицейскую службу спасения. Напуганная до смерти, она все же смогла сообщить дежурному жандарму, что ее, угрожая ножом, похитил черноволосый мужчина, который говорит с акцентом. Ей, лежащей в багажнике машины, скрюченной, тем не менее удается передать максимум информации в минимальный отрезок времени: номер автомобиля похитителя, его марку, цвет. Она говорит отчетливо и достаточно громко, чтобы ее хорошо было слышно. Через две минуты и семнадцать секунд, считая с начала разговора, двигатель автомобиля замолкает и звонок обрывается.

«Машина останавливается».

Это ее последние слова, услышанные дежурным жандармом. Больше звонков с этого номера не поступало.

Вероятнее всего, Мари-Кристин говорила слишком громко.

Я представляю, что предполагает это молчание. Оно предполагает звук пощечин, крики, месть хищника, испугавшегося, что на него донесли. Потом – судорожные движения навалившегося сверху тела, крики удовольствия этого мерзавца и стоны боли его жертвы. Боль, невозможность дышать, железная хватка пальцев, сжимающих шею, тошнота – все это я испытала. Я пережила то, что, вне всяких сомнений, довелось испытать Мари-Кристин. Ненависть к насильнику, ненависть к себе, ощущение осквернения, протест, желание вырваться, инстинктивные попытки укусить, надежда на спасение, которая тает с каждой секундой, страх смерти, мольба о том, чтобы потерять сознание, желание жить – все это она пережила после того, как телефонный разговор прервался. Две минуты семнадцать секунд надежды, а потом – долгая пытка.

По номеру автомобиля «пежо» полиция быстро выходит на его владельца. Им оказывается начальник Да Круса. ДНК Мари-Кристин обнаружено под одним из ногтей Да Круса, камера видеонаблюдения супермаркета зафиксировала его за рулем «Пежо 106» серого цвета незадолго до того времени, когда, предположительно, было совершено похищение, однако это не мешает моему насильнику все отрицать. Он утверждает, что не имеет ни малейшего отношения к случившемуся. В это же время Мари-Кристин активно ищут, но безуспешно. Полторы сотни конных жандармов с собаками, вертолеты, добровольцы из гражданского населения – они, как «через мелкую гребенку» прочесывают Мийи-ла-Форе и окрестности. Безрезультатно.

В моей же голове начался обратный отсчет. Женщина, о похищении которой трубят все средства массовой информации, была не просто похищена. Сейчас она уже мертва, я это чувствую. Я только что узнала о похищении, мне ничего не известно о его жертве, но я догадываюсь, чьих рук это дело. Я подозреваю Да Круса. Такие, как он, хищные звери никогда не совершают дважды одну и ту же ошибку. Меня он в свое время отпустил, проявив минутную слабость, потому что я напомнила ему о его детях, и он поверил, что я никому не расскажу об изнасиловании. Я не знаю, что еще могло прийти ему в голову, но факт остается фактом: я оказалась на свободе. А он – в тюрьме. И уж если он решил повторить сценарий, то не для того, чтобы снова туда вернуться.

Я уверена, что через час, через день или через месяц тело этой женщины найдут. Ни моя мать, ни отец не хотят думать о самом страшном. Они убеждают меня и самих себя, что бедняжку обязательно обнаружат, наверняка избитую и замученную, но живую. Мои родители надеются. Жандармы продолжают поиски, следственный судья сомневается, вся Франция – ждет. Это похищение взволновало страну. Я же жду неизбежного. В Туре, когда рядом друзья, я пытаюсь вести себя так, словно ничего не произошло. Жизнерадостность Мари и других девочек отвлекают: я едва вслушиваюсь в их разговоры, но их хорошее настроение помогает мне сохранить способность рассуждать здраво. Кузина Лоранс тоже старается изо всех сил меня поддержать. Ее телефонные звонки для меня – словно спасательный круг для утопающего. Я с нетерпением жду, когда позвонит она и… ЛоИк. Я недавно познакомилась с этим парнем, который нравится мне и которому симпатична я; мы с ним виделись и сегодня, то бишь в понедельник, мы встретимся завтра, и я буду изо всех сил стараться вести себя как обычно. Я не хочу пугать его своим прошлым и этой новой драмой, в которую я успела погрузиться с головой. Улыбка Лоика, его взгляд – вот мои противоядия, которые помогают мне не сойти с ума. Когда он рядом, я перестаю нервничать, я словно бы складываю Да Круса, изнасилования и страх в черную коробку и закрываю ее на ключ. Однако стоит мне остаться в одиночестве, как она открывается сама собой, и жизнь превращается в кошмар, причем не важно, сплю я или бодрствую. Сон не приносит забвения, я не могу думать нормально. Я постоянно возвращаюсь в тот лес, на кусок брезента, и вижу себя словно бы со стороны – тринадцатилетнюю девочку, которую лапают, насилуют, бьют и душат под деревьями. Я вижу свое измученное обнаженное тело, тело девочки, но лицо у нее не мое. У нее лицо Мари-Кристин.

С дня ее похищения я словно распалась надвое. Часть меня хочет жить, а вторая – угасает, осознавая, что смерть неизбежна.

После трех дней лжи и уверток, в среду, находящийся под арестом Мануэль Да Крус признается в преступлении. Он рассказывает полицейским, что привязал Мари-Кристин к дереву электрическим кабелем. Потом съездил домой и вернулся. По его словам, добыча пыталась убежать, но он догнал ее, раздел и убил собственными руками, а одежду потом выбросил в ручей. Изнасилование? А изнасилования не было, Мануэль категорически это отрицает. Руководствуясь его указаниям, жандармы находят обнаженное тело Мари-Кристин в яме, прикрытое ветками, между полем и небольшим лесом.

Эти ужасные детали мне пересказывает по телефону мама. Она только что обо всем узнала из телепрограммы. С этого момента я постоянно срываюсь в истерику. Я задыхаюсь, потому что пережитый мной «день ужаса» повторился в худшем сценарии, и я переживаю его снова всем своим существом. Он убил на том же самом месте, где надругался надо мной. Если быть абсолютно точной, в Бют-о-Кай. В том же месте и практически день в день, только через девять лет. Как и меня, он бил свою жертву по лицу – у нее на виске остался след от удара. Как и в моем случае, он ей угрожал, он ее выкрал, связал, бил, душил. В пятницу 9 октября ДНК убийцы обнаружили в таких местах тела Мари-Кристин, что сомнений больше нет: она тоже была изнасилована в жестокой форме.

Проведя несколько лет в тюрьме, Да Крус воспроизвел и даже довел до логического конца свой прежний бесчеловечный сценарий. Его адвокат, тем не менее, придерживается иной версии: его клиент «поддался необъяснимому импульсу», «случайно» встретив Мари-Кристин, и не может объяснить свои «иррациональные» поступки. Следователи не верят ни единому слову подследственного. По их мнению, убийство вполне подходит под категорию «преднамеренное», а подозреваемый – с большой вероятностью может оказаться serial killer^[21]. Они роются в архивах и извлекают на свет несколько старых досье. Каролин Марсель, жена и мать. Вышла из дома для пробежки в июне 2008 года. Обнаружена задушенной, тело нашли в речке рядом с городком Оливе, в шестидесяти километрах от Эшийёза. В то время Мануэль во второй раз был отпущен на свободу условно.

Сколько их было после меня? Почему сама я до сих пор жива? Я всегда считала и продолжаю считать, что была не первой и не последней добычей этого извращенца. Я уверена, что до случая со мной опыта у него уже было достаточно, и от того, что он делал, он получал огромное удовольствие. Узнав о смерти Мари-Кристин, я испытываю смятение. В глубине души я понимаю, что тоже в ответе за ее гибель. Мне кажется, что мое изнасилование и ее смерть – звенья одной цепи. Зная, на что способен Да Крус, я могла бы сделать так, чтобы этого убийства не было. По вечерам, когда Мари уходит к себе, а я остаюсь одна в своей квартирке в Туре, я ложусь на кровать, и в голове запускается все та же адская машина, генерирующая мучительные мысли, – в тишине ночи перед моим внутренним взором проносится вереница ранящих «если бы». Если бы Да Крус убил меня или если бы я не отправила его в тюрьму, вернулась бы Мари-Кристин домой живой и невредимой? А если бы я написала прокурору, моего насильника снова заперли бы в камере, и Мари-Кристин, вне всяких сомнений, могла бы и до сегодняшнего дня спокойно совершать пробежки недалеко от дома. Раскаяние меня терзает, угрызения совести – убивают.

А что, если бы я убила Да Круса?..

В последние годы я часто мечтала об этом. Когда, выйдя из тюрьмы, он снова поселился в моем городке, я не раз готова была схватиться за нож и всадить его в насильника. После убийства Мари-Кристин во мне проснулись прежние мечты о мести. Я просыпаюсь среди ночи вся в поту: ну почему у меня не хватило смелости пойти и перерезать горло тому, кто надругался надо мной, убить его, искромсать тело на части? Эти кровожадные фантазии исчезают так же быстро, как и появляются. А после убийства – что? Смертная казнь признана противоречащей конституции, значит, это – не решение. Всегда найдется еще один Да Крус, который будет убивать женщин, как домашнюю скотину, красть жизни и разрушать семьи. В Эшийёзе, как и всюду, живут свои волки. Уничтожив одного, стаю не переделаешь. Но зло уже свершилось. Сначала изнасилование, потом убийство. Зачем добавлять к ним еще одно преступление? Нужны средства и методы, которые позволят остановить преступника, пока он не успел совершить самое страшное. Остановить, наказать, лечить, защищать от него общество – в этом, по-моему, и заключается задача органов юстиции.

В моем случае проблема заключается в том, что с этой своей задачей они не справились.

Прокурор Д’Эври со мной не согласен. В одной из телепередач, когда речь заходит о человеке, который меня изнасиловал, он заявляет, и глазом не моргнув:

– У нас не было никаких оснований предполагать, что этот человек снова совершит преступление. Мы действовали в рамках закона.

«Не было никаких оснований»… Когда я это слышу, во мне вскипает ярость. Как осмеливается этот чиновник говорить такое? Правда – в обратном: если бы судьи и прочие блюстители закона применили к Да Крусу соответствующие предупредительные меры, он бы не совершил новое преступление. Мари-Кристин не была бы убита. Специалисты, изучающие эту тему, сходятся во мнении, что «изнасилование – это повторяющееся преступление»^[22]. В среднем 13,7 % правонарушителей, совершивших преступление на сексуальной почве, совершают еще одно подобное преступление в течение пяти лет^[23]. Уже в 1995-м были опубликованы выводы^[24] исследователей, расставившие все точки над «i»: «Подавляющее большинство осужденных за преступления сексуального характера признались, что в прошлом уже совершали правонарушения подобного рода». Они совершали сексуальные домогательства, демонстрировали гениталии на публике, да бог знает что еще творили! А потом, позднее, насиловали и убивали. Напрашивается вывод: те, кто решается на рецидив, уже не останавливается на полпути. В случае с Да Крусом «первый тревожный звонок» прозвучал довольно громко – я имею в виду мой случай, долгие часы моих мучений. В свое время, еще в 2000-м, Мануэль обронил, что мог бы и убить меня: «Счастье, что я этого не сделал» – сказал он тогда.

Это могло случиться… Два акта изнасилования, мои тринадцать лет и это странное признание уже могли бы вызвать беспокойство у судей, психологов, полицейских, представителей пенитенциарных служб. Мой случай мог бы послужить им уроком. Исследователи давно говорят, что «чаще всего рецидивы случаются у насильников-педофилов, не состоящих с жертвой в кровном родстве», причем «в течение тридцати месяцев после выхода на свободу»^[25].

Через девятнадцать месяцев после условного выхода на свободу Да Крус признается в убийстве Мари-Кристин. Это убийство было если не на сто процентов ожидаемым, то вполне предсказуемым. А если вы спросите меня, то я скажу: его не могло не быть.

Почему же органы юстиции ничего не сделали, чтобы изменить конец этой истории? Что тому виной – нехватка знаний, неумение слушать и слышать, недостаток времени или денег? Без сомнения, все вместе. Те, кто выпустил Да Круса, возможно, не были знакомы со всеми исследованиями, не знали всех статистических данных по рецидивам. Но даже без всего этого можно было обойтись – они могли бы просто поверить мне! Я чувствовала, что он возьмется за старое. Я открыто говорила, что думаю, но меня никто не слушал, потому что я – подросток и жертва. Мои слова не были услышаны, поступки Да Круса получили неправильную оценку. В 2000 году психиатру, то бишь специалисту по душевным болезням, было поручено его обследовать. А ведь мой насильник – не сумасшедший. Врачом этот факт был установлен, однако он объяснил акт изнасилования опьянением. В случае с Мари-Кристин, когда Да Крус душил ее, в его крови не было ни капли алкоголя. Мой мучитель – прекрасное подтверждение тезиса о том, что человек может иметь здравый рассудок, жить в обществе себе подобных и пользоваться всеобщим уважением, не иметь психических отклонений и при этом являться серийным насильником. Зная это, могут ли психиатры вполне объективно оценить степень опасности, которую представляет отдельно взятый индивидуум для общества? Достаточно ли у них для этого образования и опыта? И кто оценивает их компетентность?

Чуть позже Да Круса обследовали двое психиатров, и вот каким был их вывод: алкоголь в этом деле – не более чем предлог, и социально-судебное наблюдение после освобождения весьма желательно. В то время, в 2000-м, закон уже предусматривал возможность установить наблюдение за правонарушителем на срок до двадцати лет! Да Круса могли постоянно контролировать, могли подвергнуть лечению, могли оказывать ему психиатрическую или медикаментозную поддержку в течение многих месяцев, а то и лет после его выхода из тюрьмы. Но судья решил по-иному. Почему? Загадка. Наверняка он был уверен, что тот, кто меня изнасиловал, нуждался только в прохождении принудительного курса лечения от алкоголизма. Приходится признать и еще один факт: в этом году на всей территории Франции менее чем в трехстах случаях суд счел уместным назначить социально-судебное наблюдение после освобождения правонарушителя, хотя тысячи преступников могли бы стать объектами такого наблюдения. «Причина – недостаток средств», – пишет пресса. Разумеется, для осуществления такого наблюдения нужны люди, в частности, врачи, имеющие опыт работы с сексуальными преступниками. Уже в те годы ощущалась острая нехватка таких специалистов. И Мари-Кристин пришлось за это расплачиваться.

Счесть Да Круса обычным алкоголиком – о, насколько это удобнее и экономичнее! Наблюдение назначать не нужно, а значит, не нужно платить персоналу, которому пришлось бы его осуществлять. Пусть посещает собрания анонимных алкоголиков, и баста! А когда срок наказания истек, надо забыть о прошлом! И мои родители, и я сама пытались уведомить судебные инстанции о том, что Да Крус нарушает условия своего досрочного освобождения. Разве нормально, что насильник бродит недалеко от дома своей жертвы, что он плюет на запрет селиться в том же самом городе? Нормально, что бывший заключенный раскатывает на БМВ? Мое мнение – всем своим поведением он демонстрировал вызывающее тревогу отсутствие угрызений совести. Он не чувствовал за собой вины. А судья по исполнению судебных постановлений? Он что, оказался глухим или просто был слишком занят? Или решил, что мы, жертвы, клевещем, возводим напраслину на преступника? Да Круса выпустили из тюрьмы досрочно за хорошее поведение. Ему и тут удалось всех одурачить. Почему-то никто не подумал, что за решеткой заключенный может быть паинькой, и сверхопасным – на свободе. Из тюрьмы раньше срока выпустили хищника, что ж, теперь пришла пора пожинать плоды.

Дело Да Крус/Вале, как и многие другие, – свидетельство невероятной халатности. Затратив минимум сил и средств, виновного посадили в тюрьму, потом выпустили. Занавес.

В моем случае эти фатальные просчеты были сделаны десять лет назад. Однако и сегодня подобных ошибок достаточно по всей Франции.

За эти десять лет совершено много убийств, много изнасилований. Другим детям сломали судьбы, и у каждой драмы были свои следствия. Взволнованные горожане, пламенные дискуссии в средствах массовой информации, обещания политиков… Будьте спокойны, уж на этот раз мы положим конец рецидивам! И, в подтверждение этим обещаниям, – закон. Чтобы усмирить эмоции, заткнуть рот оппозиции, заговорить гражданам зубы – алле оп! За закон голосует Национальное собрание^[26], и не важно, что таких законов уже вагон и маленькая тележка! Вместо того чтобы предпринять действенные меры, наши правители предпочитают имитировать деятельность.

В 1998 году дело Ги Жоржа (двадцать изнасилований и семь убийств за период с 1991 по 1997 гг.) послужило толчком к разработке института социально-судебного наблюдения. В 2004 году идут громкие процессы над насильниками и убийцами – Пьером Боденом, Мишелем Фурнье и Эмилем Луи. Как следствие – принят закон, позволяющий ставить на учет тех, кто в прошлом совершил преступления на сексуальной почве. В 2005 году – все то же: Нелли Кремель погибла от руки рецидивиста, которого освободили условно. Министр юстиции представляет законопроект, направленный на борьбу с рецидивами и предусматривающий «судебное наблюдение». Не считая незначительных деталей, это – все то же социально-судебное наблюдение, но кого это волнует? Магистрат, чтобы продемонстрировать гражданам свое рвение, создает электронные браслеты. В 2007-м жительница Бретони, двадцатитрехлетняя Софи Граво найдена убитой. Ее убийца насиловал и раньше. В Нанте четыре тысячи горожан выходят на улицу, сплоченные горем и гневом. Родственников убитой девушки тут же приглашают на аудиенцию к президенту, в Елисейский дворец. И в качестве подарка – закон о «минимальных сроках заключения» для рецидивистов. В 2007 году пятилетнего Эниса насилует педофил Франсис Эврар. Президент Республики выносит на обсуждение новый закон (еще один!), на этот раз об усилении мер пресечения, который предполагает содержание преступников, представляющих опасность для общества, в закрытых медицинских учреждениях после истечения срока их тюремного заключения. Раздел о рецидивах Уголовного Кодекса отныне представляет собой совершенно неудобоваримую смесь. Правительство принимает законы, ведет дискуссии, анонсирует изменения в законодательстве, пытаясь успокоить рядовых граждан. А что потом? Потом – ничего особенного. Во Франции создается Комиссия по оценке степени опасности индивида для общества, вот только существует она лишь на бумаге. Психиатры продолжают осматривать преступников: несколько часов беседы – и все, достаточно! Средств на осуществление правосудия выделяется все так же мало. Результат? Сегодня мы имеем законодательство в сфере сексуальных преступлений самое амбициозное и самое глупое в мире. На бумаге все предусмотрено, все возможно: очень серьезные сроки заключения, психиатрическое наблюдение во время и после отбывания наказания, оценка потенциальной опасности для общества, наблюдение после освобождения, химическая кастрация – словом, все! Кроме, разве что, денег, которые заставили бы все это «заработать». Стоит просто почитать газеты, чтобы узнать: в штате тюрьмы крайне редко имеется психиатр. Во всей Франции их едва ли наберется две сотни – тех, кто работает на условиях полной занятости. В правительственных учреждениях не достает тысячи психиатров. За тридцать лет количество коек в психиатрических больницах со ста сорока тысяч сократилось до девяноста тысяч. Сексуальных же извращенцев меньше не становится: они составляют, ни много ни мало, порядка 21 % заключенных^[27]. Если не хватает специалистов, как, по-вашему, можно их лечить во время отбывания срока? Когда же преступник выходит за стены тюрьмы – все, idem. Два года назад Да Крус избежал социально-судебного наблюдения, а также принудительного лечения; нехватка квалифицированных врачей, так называемых «координаторов», тормозит внедрение этой превентивной меры. Сегодня ситуация не намного лучше: доктора-координаторы – редкость, и работ у них, как говорится, «выше крыши». Судьи по-прежнему неохотно присуждают подсудным принудительное лечение, зная, что средств для этого в системе нет. Согласно исследованию, проведенному министерством юстиции, в 2005 году из общей массы преступников, отбывающих наказание в тюремных заведениях, которым следовало бы назначить социально-судебное наблюдение, только десятой части оно, в итоге, было назначено. Только одной десятой! Всему виной – нехватка «людей в белых халатах». Советников по вопросам социальной реадаптации и пробации тоже постоянно не хватает. В обязанности такого специалиста входит наблюдение за преступником, пока он содержится в тюрьме, а затем – во время его условного освобождения. Он помогает бывшему заключенному найти работу, но также следит за тем, чтобы тот соблюдал условия, которые выдвинул суд, выпуская его на свободу раньше срока. Это все в теории. А на практике на одного такого «советника» приходится сто пятьдесят бывших заключенных. Судьи по применению наказаний тоже «стонут» под тяжестью находящихся в работе дел^[28]. Неудивительно, что формат, в котором производится наблюдение, оставляет желать лучшего. Извращенцы, покинув стены тюрьмы, фактически получают полную свободу действий. За решеткой они часто – настоящие ангелочки, сокращение срока за хорошее поведение суммируется с автоматическим сокращением срока тюремного заключения, поэтому они выходят намного раньше, чем предусмотрено судебным решением. Совсем недавно несколько депутатов внесли предложение: осужденные должны пребывать в пенитенциарных заведениях до истечения установленного судом срока, без возможности досрочного освобождения. Какой поднялся шум! Сокращение срока заключения способствует более быстрой реинтеграции в общество, предотвращает переполнение тюрем, позволяет эффективнее надзирать за освобожденными условно… Конец дебатам положил самый главный довод, так называемый «нерв войны» – деньги. «Отмена сокращения срока пребывания в заключении повлечет за собой необходимость возведения новых тюрем», – выразил свое мнение глава юридического комитета. И проект похоронили.

Вы говорите о защите граждан? В деле организации их безопасности последнее слово остается за звонкой монетой.

В 2008-м Николя Саркози попросил первого президента Кассационного суда разработать ряд мер, которые помогут «сократить риск рецидивов в среде преступников, признанных опасными для общества». Спустя три месяца Венсан Ламанда, высокопоставленный чиновник, упомянутый выше, подал президенту толстый доклад, напичканный разумными рекомендациями. Чтобы помешать насильникам и убийцам «вернуться на кривую дорожку» после освобождения, мсье Ламанда предлагает, во-первых, строже оценивать, насколько большую опасность представляют преступники, осужденные за преступления сексуального характера, ведь очень часто они не являются душевнобольными и прекрасно ведут себя в тюрьме. Каким образом? Поддерживая исследования в сфере криминалистики, обучая специалистов по оценке опасности индивидуума и прекратив практику привлечения психиатров к юридическим экспертизам. Автор рекомендаций просил также обеспечить каждому заключенному, кто в этом нуждается, с момента его заключения под стражу лечение, психологическую и образовательную поддержку, чтобы время пребывания в тюрьме не пропало для них даром. Но на все это, разумеется, нужны деньги. Финансы, человеческие ресурсы, оборудование. Больше персонала, который помогал бы сверхзагруженным судьям по исполнению судебных постановлений. Больше денег, чтобы расширить ряды врачей, работающих в пенитенциарной системе, и чтобы набрать новых врачей-координаторов. Больше рабочих мест для советников по социальной реадаптации и пробации. Это не кажется сложным, и если бы соответствующие меры были приняты, когда судили Да Круса, Мари-Кристин, конечно же, осталась бы в живых. Но сегодня, как и вчера, голос здравого смысла слишком слаб, чтобы его услышали.

Из двадцати трех рекомендаций, сформулированных председателем Кассационного суда мсье Ламанда, правительством взято на заметку только три – те, что касаются изменений в законодательной базе. Все остальные, на реализацию которых нужны хоть какие-то средства, преданы забвению.

Своим решением наши избранники продемонстрировали, что по-прежнему не стремятся обеспечить нормальную работу системы правосудия, а тюрьмам – дать возможность нормально выполнять свою основную функцию: наказывать опасных индивидуумов, способствовать их нормальной реинтеграции и защищать от них общество. У серийных убийц в камерах имеются телевизоры, а вот докторов в тюрьме нет. Гаджеты, придуманные, чтобы следить за преступниками после освобождения, не могут изменить реальность: ни ношение электронного браслета, ни факт фигурирования в электронной базе данных преступников никому не могут помешать совершить новое преступление.

В свете убийства Мари-Кристин Одо вся эта «борьба с ветряными мельницами» в пенитенциарной сфере выглядит карикатурой на саму себя.

Как только об убийстве Мари-Кристин заговорили средства массовой информации (это случилось в конце сентября 2009-го), нам – отцу, матери и мне – все вдруг поверили. Оказывается, все началось в Эшийёзе. На нас вдруг перестали смотреть как на кликуш, наводящих на всех уныние, перестали считать лжецами. Некоторые наши соседи даже извинились перед матерью за то, что сомневались в ее правдивости. Весь город пребывает в ужасе. Они словно забыли о том, что я вынесла по вине Да Круса, его прошлые преступления как будто стерлись из их памяти! Однажды ночью горожане начинают швырять яйца и обливать краской дверь его дома. Послание яснее ясного: супруге Да Круса Марии больше не рады в этом городке. Отвергнутая всеми, однажды она исчезает вместе со своими детьми. Она оставляет свою булочную и навсегда уезжает из Эшийёза, обитатели которого не хотят знаться с убийцей и членами его семьи. Благосклонное вчера и жестокое сегодня общество, которое прежде так охотно верило супруге преступника и приняло ее мужа, когда он вышел на свободу, отвернулось от Да Крусов так же единодушно, как и простило их. Мой город – уменьшенная модель общества в целом; его жители предпочитают как можно дольше прятать голову в песок, словно страусы. Люди не могут или не хотят верить, что среди них тоже есть хищники. Но происходит убийство, и общество просыпается, требует возмездия. Политики торопятся вмешаться: они шумно и бестолково суетятся, а потом, словно фокусники, «вынимают из шляпы» новый закон.

После убийства Мари-Кристин в высших правительственных кругах – паника. Жители всей страны, а не только Эшийёза, взволнованы. Изнасилование, заключение под стражу, освобождение, убийство… На форумах в Интернете, в бистро, за семейным столом – словом, всюду только и разговоров, что об этом деле. Правительство не хочет огорчать своих избирателей, поэтому торопится как можно скорее принять меры. Министерство внутренних дел «нажимает» на судей, освободивших Да Круса; Елисейский дворец объявляет о «намерении активизировать ранее принятые меры по предотвращению рецидивов»; премьер-министр «разделяет горе сограждан в связи с этим ужасным преступлением»; официальный представитель UMP^[29] требует введения в действие постановления о кастрации химическим способом, которое, кстати, уже принято. Каждый торопится дать свой комментарий. Судебные чиновники, которых обвиняют в том, что они выпустили чудовище, возмущаются. Оппозиция во весь голос кричит, что на судебную систему выделяется слишком мало средств. В общем, царит ужасная какофония.

Я тоже вношу свой вклад в полемику.

Как только стало известно о похищении Мари-Кристин, возле моего дома постоянно вертятся журналисты, умоляя каждого встречного дать им номер моего мобильного. Они хотят услышать рассказ первой жертвы, то есть меня. На первых порах я категорически против. Выступить в телепередаче? Об этом не может быть и речи! Никто из моих соучеников и преподавателей, ну, или почти никто, не знают о моем прошлом, а я, памятуя, сколько мучений мне пришлось пережить когда-то из-за клейма «изнасилованная», дорожу анонимностью. Все это так, но… Если я соглашусь дать интервью, то смогу во всеуслышание обличить систему, дефекты которой привели к столь предвидимой драме. Один-единственный раз меня захотели выслушать, так имею ли я право отказаться? Если не я расскажу, что сделал со мной Мануэль, кто расскажет? Идея публичного выступления некоторое время зрела во мне. И вот, чтобы доказать всем болванам, считавшим меня обманщицей, что я говорила правду, я решаюсь сделать это.

Я рассказываю об изнасиловании, о том, что меня преследовало ощущение, что я – не первая жертва Да Круса, и, без сомнения, не последняя. Рассказываю, что этот монстр бывал в Эшийёзе, несмотря на запрет суда, однако суд позволил ему выйти на свободу, причем дважды, в итоге на пять лет раньше назначенного ему срока. И без всякого наблюдения. Я говорю о странностях судебной системы, которая позволила преступнику вернуться в родной город и поселиться чуть ли не напротив моего дома. Меня даже не предупредили об этом, заявив, что «меня это не касается». Я утверждаю, что эксперты оказались некомпетентными, что правосудие не выполнило свою миссию, что понадобилось убийство, чтобы этого человека наконец признали опасным для общества. Я слово в слово повторяю то, что говорила раньше, разве что на этот раз передо мной микрофоны и камеры. Интервью со мной звучит на всех радиостанциях, его показывают на телевидении, выкладывают в Интернете, печатают в газетах. Благодаря участию массмедиа совершается чудо: в ту же секунду, как мое фото появляется на страницах газет, звонит мой мобильный: мадам министр юстиции желает со мной встретиться. Сегодня же, разумеется! Много лет наши с родителями голоса были голосами вопиющих в пустыне, но теперь, когда у нас на лбу написано: «Их показывали по телевизору», нас желают выслушать.