Текст книги "Лишенная детства"

Автор книги: Морган Вале

Соавторы: Софи Анри
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Наши соседи все это слышат.

За несколько месяцев мы становимся жуткой карикатурой на семью. Пьяница-отец, все безропотно сносящая мать, психически нездоровая старшая дочь и заброшенные младшие дети. Вечерние потасовки в доме и красные глаза у всех наутро – день за днем доверие и уважение к нам тает. А скажите-ка, правда ли все это – ну, та история с изнасилованием? Девочка всегда была немного не в себе, и воспитана она плохо, все время носилась по улицам с приятелями… А на отца посмотрите – через день пьяный как сапожник! Жители городка не знают, что и думать, местные кумушки пребывают в растерянности, и появляются слухи. Оказывается, Мария сомневается в том, что ее супруг надо мной надругался. Приятели Мануэля, с которыми он обычно пропускал по стаканчику, сходятся во мнении, что все подстроено. В школе – то же самое: одна из девочек во всеуслышание поливает меня грязью. Ее родители близко дружили с Да Крусами, и она, очевидно, решила проявить инициативу и доступными ей способами очернить меня. С ее слов я – гадкая лгунья, которая не знает, что бы еще придумать, чтобы вызвать к себе интерес. На школьном дворе ее слова приобретают достоверность Евангелий, многие дети ей верят, и мои невинные басни прошлых лет, будучи извлеченными на свет Божий, срабатывают против меня.

– Помнишь, как Морган заявила, что ее удочерили? Только ненормальная могла выдать такое, ты не считаешь?

Для этой девочки, как и для многих других, моя история с изнасилованием – чистейшей воды выдумка. Меня обвиняют в клевете, и вскоре это доходит и до моих ушей. Некоторые считают, что меня изнасиловал не Мануэль, а кто-то другой, отдельные люди – что я сама его соблазнила, а есть и такие, кто уверен, что я выдумала все от первого слова до последнего. Это разнообразие мнений повергают меня в глубочайшую депрессию. Чем меньше мне верят, тем сильнее я замыкаюсь в себе и отключаюсь от реальности. Когда на уроке кто-то просит у меня листок бумаги, я посылаю его к черту и обзываю кретином или начинаю рыдать. В коридорах коллежа я превращаюсь в тень. Я печальная, плаксивая, нервная – то есть такая, с кем никому не захочется водить дружбу. Для моих прежних товарищей я, естественно, становлюсь обузой.

На всех переменах я теперь стою одна, прижавшись спиной к батарее центрального отопления напротив учительской. Теперь они, учителя, стали моими хорошими приятелями – кто бы мог подумать, что так будет? Время от времени кто-нибудь из них подходит и спрашивает, в порядке ли я, но разве я могу быть в порядке, если, где бы я ни спряталась, меня обязательно найдет кто-то из соучеников и начнет дразнить? Сам факт изнасилования не стал предметом для насмешек, в отличие от его последствий – моей новой привычки закрывать волосами лицо, набранными лишними килограммами, постоянными рыданиями по любому поводу, моей крайней робостью, моим нежеланием ни с кем разговаривать… Самые развязные обзывают меня уродкой, пришибленной, страшилкой. Меня все время норовят толкнуть, шутки соучеников кажутся мне оскорбительными. Лицо мое из-за прыщиков похоже на вишневый пирог клафути, а сама я – на половую тряпку, до того страшны мои растянутые спортивные штаны. Меня то и дело поднимают на смех, и бумажные шарики, выпущенные через трубочку, слишком часто приземляются на моей голове. Изнасилование отгородило меня от моих одногодок, вырвало из их беззаботного круга, и теперь я, как все, кого постигла та же участь, от этого страдаю. Особенно на уроках физкультуры.

Перед игрой в баскетбол все одноклассники выстраиваются в шеренгу, и оба капитана набирают себе в команду игроков. И всегда всех лучших и пользующихся популярностью выбирают очень быстро, стоять же остаются худшие: те, кого все терпеть не могут, ябеды, «странные»… То есть рыжий, толстяк и я.

– Нет, только не Морган! Она – полный ноль!

И это говорится вслух, когда я стою в двух метрах, потея от стыда.

В столовой – продолжение ада. Перед обедом мы складываем свои портфели у стены напротив туалета, а потом направляемся в столовую. Несколько месяцев назад я смешила всех своими выходками, а теперь сижу в углу и пытаюсь справиться с тошнотой. Редко кто заговаривает со мной. Едва прикоснувшись к десерту, я иду за портфелем, и почти каждый раз у меня сжимается сердце, когда я вижу, что он лежит не на прежнем месте и на нем отпечатки чьих-то подошв. Моим портфелем снова играли в футбол, и теперь все карандаши сломаны, а линейка разлетелась на тысячу кусочков.

Проходят месяцы, и мне все труднее заставлять себя ходить в школу. Иным утром я говорю себе, что, если бы у меня хватило смелости выпрыгнуть из окна высокого здания или одним глотком выпить сильнодействующее лекарство из аптечки моих родителей, с этой проблемой было бы покончено. К счастью, нам сообщают, что вскоре мы всем классом едем на экскурсию в Бавьер. Эта перспектива так захватывает умы моих товарищей, что они становятся менее жестокими по отношению ко мне. И вот во время этого путешествия в Германию происходит чудо: Дженнифер, одна из самых популярных в коллеже девочек, начинает со мной понемногу разговаривать. Она настолько уверена в своей неотразимости, что не боится ничьего осуждения. Общение «со страшилкой» не наносит вреда ее имиджу – никто не осмеливается ни в чем ее упрекнуть, до того она, что называется, «в струе». По крайней мере, по Дженнифер не скажешь, что ей неприятно общество гадкого утенка, в которого я превратилась. Она общается со мной, чтобы я подсказала ей правильные ответы на контрольных, но не только поэтому. Раз или два в автобусе, увозящем нас в Мюнхен или в замок Людовика II, эта блондинистая «звезда школы» перекидывается со мной несколькими фразами, и мы хохочем как полоумные. Эти моменты взаимопонимания слегка поднимают мне настроение, и все же я с огромным облегчением покидаю школу в конце июня, ведь впереди – летние каникулы.

Я отправляюсь в Авейрон.

Там меня ждут дедушка и бабушка, их красивый домик на вершине холма, коровы, луга и кузина Лоранс. За эти дни, проведенные под палящим солнцем, мои несчастья становятся менее обременительными. Бассейн, походы в гости, прогулки… Бабушка изо всех сил старается, чтобы мы постоянно были при деле и чтобы нам было весело, поэтому я редко вспоминаю о своих печалях. Вернувшись в Эшийёз в конце августа, на площадке для игр я встречаю Джефферсона и Сюзи. Отношения между нами по-прежнему слегка натянутые, но, поскольку другие дети еще не вернулись с каникул, мы вчетвером – они, я и мой брат – начинаем перебрасываться мячом, ведь больше нам делать нечего. Иногда Джефф приглашает меня в гости поиграть на игровой приставке. Это, конечно, не «большая любовь», но я начинаю хоть с кем-то общаться. И уже чувствую себя не такой одинокой.

Когда наступает вечер, я сворачиваюсь калачиком на кровати и начинаю размышлять. Этот школьный год стал для меня длинным путем на Голгофу, который мне пришлось одолеть в одиночку. Если еще один год будет таким, я этого не перенесу. Уже на следующий день после изнасилования я мечтала снова увидеться со своими товарищами, а вместо этого мой мир рухнул, и я оказалась без точки опоры, без друзей. Жертва, и тем не менее отверженная. Преступник признал свою вину, но это в моей правдивости сегодня все сомневаются. Я прекрасно осознаю, что не смогу долго выносить насмешек моих одноклассников. Мне нужна их дружба и поддержка. Нужны друзья, которые смогут отвлечь меня от дурных мыслей, которые выведут меня из убивающего меня леса и из нашего дома, где родители поносят друг друга. У нас дома – все еще настоящий ад. Воспоминания об изнасиловании и пьяные выходки отца превращают мои вечера в пытку. У меня появляется ужасное чувство, что рядом нет никого, кто мог бы мне помочь, и это пугающее одиночество временами заставляет меня желать смерти. Мне нужны друзья и приятели, срочно! В сентябре мне предстоит пойти в третий класс. И вот я решаю окончательно и бесповоротно: все должно перемениться. Я пока не знаю, как именно это будет происходить, но готова сделать все, чтобы снова стать среди сверстников своей.

Я буду вести себя по-другому.

7

ДУРНАЯ РЕПУТАЦИЯ

Я довольно долго думала, что от Да Круса мне передалась какая-то неизлечимая болезнь – СПИД или что-нибудь еще. На самом же деле он заразил меня страхом. С тех пор как мне удалось от него спастись, прошел год, и я боюсь леса и одиночества, боюсь засыпать и боюсь мужчин. Почтальон звонит в дверь, а я начинаю дрожать. Когда кто-нибудь из родственников-мужчин неожиданно заглядывает к нам в гости, я ему не открываю. Папа и мама, как могут, стараются меня успокоить: «Никто не причинит тебе вреда, Морган, Да Крус в тюрьме, не волнуйся!» В повседневной жизни они пытаются делать вид, что ничего не случилось. История с изнасилованием не стала «табу», однако они стараются не напоминать мне об этом без повода. Они стремятся вести нормальную жизнь, как раньше, и думают, что это – наилучший способ помочь мне забыть пережитый ужас. Но я злюсь на них за это притворство, за то, что они делают вид, будто все в порядке. Меня изнасиловали, разве нет? Зачем они вообще в тот день позволили мне уйти из дома? Для меня тихой жизни в семье больше не существует. Я превратилась в зомби. Я не могу, как раньше, вместе с Рашель собирать из «Лего» какой-нибудь домик, болтать о музыке и о Playstation с братом. Мне недостает беззаботности, не хватает слов и жестов. Заблудившись в своем кошмаре, я отстраняюсь от своей семьи. Во время ужина я – тень, в выходные я сижу в своем углу. Изредка маме удается вытащить меня с собой на розыгрыши призов, организуемые где-нибудь поблизости от Эшийёза, где она постоянно получает самые заманчивые подарки. Мы возвращаемся домой с новеньким холодильником или микроволновкой. Эти поездки меня отвлекают, я отдыхаю душой, но это длится недолго. Я не могу по-настоящему наслаждаться общением со своей семьей, равно как и всем остальным. И сам наш дом, и его окрестности напоминают мне о том ужасном воскресенье. По этой дороге мы ехали с Да Крусом в лес… Здесь, в столовой, рядом с игрушками Рашель, мама складывает судебные бумаги… В этой ванне мне запретили помыться, когда я вернулась домой… Из окна видна улица, ведущая к дому Марии и Мануэля. Странно, мама тоже сидит с отсутствующим видом. Может, она думает о том же, что и я?

Часто мне кажется, будто меня подстерегает какая-то опасность. И это отбрасывает на приятные ежедневные радости мрачную тень: с того дня, когда Да Крус меня выкрал, я никогда не чувствую себя в безопасности. Страх становится особенно сильным по вечерам. Я не могу заснуть, если не закрыла дверь на два поворота ключа. Под подушкой у меня нож для разделки мяса. Я баррикадирую дверь, но враг подстерегает меня, притаившись в моей же голове. В полусне я иногда проигрываю события первого октября 2000 года, но в версии «happy end». Сценарий № 1: оказавшись в грузовичке Да Круса, я смогла развязать путы и, вместо того чтобы бежать к воротам, тихонько вернулась в гостиную его дома и спряталась там. Пока он ищет меня на втором этаже, я убегаю. Сценарий № 2: я убегаю, пригибаясь к земле, пока он находится в придорожном киоске. Сценарий № 3: я убиваю его ножом в лесу.

В полночь, в два ночи и в четыре утра я вдруг просыпаюсь и чувствую, что превратилась в сгусток ненависти. Я ненавижу Да Круса, а еще больше – саму себя. Я могла спастись, эти сценарии тому доказательство! Я ненавижу себя за то, что приняла неверное решение. Ненавижу за то, что не сумела избежать изнасилования. Но самое гадкое – это то, что я на какие-то минуты даже нашла Да Крусу оправдание… После первого изнасилования, когда он извинился, когда сказал, что «на него что-то нашло» из-за спиртного, я ему поверила. Я вижу себя протягивающей ему руку там, в лесу, уверенная, что сожаления его искренни, что ему стыдно за все те ужасы, которые он только что совершил. В тот миг я была уверена, что теперь он отвезет меня домой. Когда я снова и снова вспоминаю об этом, то задыхаюсь от осознания собственной глупости. Я чувствую себя полной идиоткой, оскверненной и изуродованной на всю жизнь. Как все повернуть вспять? Как вычеркнуть из памяти раз и навсегда это воскресенье, отравляющее жизнь мне и моей семье? Отцовские оскорбления снова начинают вертеться в моей голове, они убивают меня. Я злюсь на родителей за то, что они не помогли мне, и на себя – за то, что из-за меня они вынуждены терпеть столько мучений. В такие вечера я не вижу способа стереть мысли о худшем дне в моей жизни, снова стать нормальной девочкой, какой я была раньше, вырвать из памяти мерзкие воспоминания, которые меня преследуют. Единственное, пожалуй, что можно сделать, – это разом со всем покончить. Меня соблазняет лежащий под подушкой нож: я режу себе вены, пока боль не выдергивает меня из этого кошмара наяву.

И все мои ночи похожи одна на другую.

Днем, в коллеже, я пытаюсь вести себя так, словно ничего не случилось. Главная задача, которую я ставлю перед собой в начале нового учебного года, – это снова стать «своей» в группе. Любой ценой. И я цепляюсь за Дженнифер как за спасательный круг. К моему огромному облегчению, она продолжает со мной общаться. Почему? Загадка. Захария, мой одноклассник, – один из немногих, кто до сих пор со мной разговаривает, а у Дженнифер на него виды, поэтому, вполне вероятно, приятельство со мной – это часть ее стратегии. Но быть со мной в хороших отношениях полезно и с другой, более прагматичной точки зрения: даже будучи на самом дне депрессии, «страшилка» Морган по-прежнему в числе лучших учеников класса. Списывая у меня, можно не бояться получить плохую оценку, и это стоит минутного разговора.

То, что Дженнифер ценит мое общество, удивляет всех. Мои бывшие подружки предупреждают меня: у этой девочки репутация нахалки, она курит, кокетничает и обнимается с мальчиками, так что мне лучше держаться от нее подальше. Теперь вы заговорили со мной, предательницы! Но их мнение для меня ничего не значит. Хотя раньше я не водила дружбу с нахалами и лентяями, для Дженнифер я нахожу сотню оправданий. Уже само то, что она разговаривает со мной – экстраординарное событие! Примерно год назад меня, образно выражаясь, приковали к позорному столбу, а многие и теперь хихикают, когда я прохожу мимо. Мои бывшие подружки делятся друг с другом своими тайнами и треволнениями, но никто из них не подходит ко мне, чтобы прошептать что-то на ухо. А Дженнифер рассказывает мне о себе все. Рассказывает, кто из мальчиков ей сейчас строит глазки, а кто нравится ей самой. Она уверена, что, будучи доверенными такой парии, как я, ее маленькие секреты не станут известны никому. Потому что никому не интересно, что я говорю. Я слушаю ее россказни не осуждая, никому не пересказывая, и это наверняка ей нравится. Хотя… Может, эту мятежную с юных лет барышню привлекает моя испорченная репутация жертвы происшествия, о каком не принято говорить вслух? Но мне, честно говоря, плевать на то, что именно заставляет ее искать моего общества. Я наслаждаюсь простым ощущением того, что теперь я не одинока. И потом, miss Janniffer в коллеже не на последних ролях, она весьма популярная особа. Весьма. Особенно у мальчиков. Лето не развеяло эту ее ауру. Она вернулась на занятия еще более красивой, более стройной и с двойной порцией грудей. А у меня по-прежнему на лице прыщи, а на носу – очки. Чтобы такая «бомба», как она, заинтересовалась такой девочкой, как я, – это, по меньшей мере, неожиданно.

В классе я сажусь рядом с ней, разумеется, если Дженнифер не захочет устроиться возле кого-нибудь из мальчишек. Она пишет мне длинные послания, в которых живописует все свои любовные переживания, и я прилежно на них отвечаю до того самого дня, когда писем нам становится мало: мы переходим на тетрадки, столько всего хочется рассказать! Каждое утро я передаю Дженнифер толстый блокнот, в котором она писала накануне, и она потихоньку читает мой ответ на уроке математики. Я – ее советчица, ее наперсница, ее фан номер один. Я во всем ей подражаю. Совершенно неожиданно для себя и к своему огромному удовольствию я вдруг оказываюсь в касте сверстниц, пользующихся успехом и популярностью. Таких на весь коллеж не больше дюжины, и объединяет их то, что остальные девочки им завидуют и к ним прислушиваются. Однако в этом сообществе «звездочек» я на особом положении: если рядом нет Дженнифер, ее подружки меня старательно не замечают. А некоторые из них терпеть меня не могут. Когда у них хорошее настроение, они перебрасываются со мной парой слов. Я, стоя чуть в стороне, наслаждаюсь созерцанием этих «VIP-персон», и этого мне вполне достаточно. Когда они чем-то недовольны, я выслушиваю колкости в свой адрес.

– Зачем ты возишься с этой уродкой? – спрашивают у Дженнифер подружки.

К счастью, ей совершенно нет дела до того, кто и что думает. Уже для того, чтобы у всех на виду общаться со мной, нужна немалая смелость.

Я, которая всегда терпеть не могла жертв, я, которая в первом классе дразнила толстого Твикса, чтобы заставить его взбунтоваться, я, которая презирала свою мать за то, что она позволяет отцу собой помыкать, я пала ниже, чем эти двое вместе взятые. Я не только позволяю издеваться над собой, но и искренне уверена, что это единственный способ заслужить расположение окружающих. Кого люблю, того и бью, верно? И потом, прошлый год стал для меня уроком. Я не пыталась скрывать свои эмоции и заслужила репутацию депрессивной сумасбродки, стала настоящим козлом отпущения. Это будет мне наукой… Этот опыт позволяет мне сделать два вывода: первый – что я ничего не стою, и второй – чтобы нравиться, мне нужно стать кем-то другим. Дженнифер, похоже, знает рецепт успеха, значит, буду подражать ей. Она красится? Я начинаю делать то же самое. Она носит стринги и облегающие джинсы? Я тоже. И не замечаю, что все это мне совсем не вдет. Дженнифер нравится, что я за ней обезьянничаю, она делает мне комплименты, и в этом случае, как и во всех прочих, я ей верю.

А не надо бы.

Вот уже несколько месяцев мы дружим с Джонатаном, мальчиком родом из моего городка. Мы знакомы с детства, вместе ходили в дом с привидениями и воровали клубнику в садах Эшийёза. Я выросла. Он – тоже. Белокурый голубоглазый малыш превратился в любимчика всего коллежа, но остался при этом простым в общении и милым. В моем классе не мне одной он кажется очень симпатичным, вокруг Джонатана постоянно вьется стайка девочек, однако именно со мной он предпочитает болтать. Его родители тоже часто ссорятся, как и мои, и это становится постоянной темой наших разговоров. После школы он приглашает меня в гости, и мы болтаем у него в комнате, он – лежа на кровати, а я – примостившись на подоконнике, или устраиваемся рядышком на диванчике и смотрим фильм, а я кладу голову ему на плечо… Это и влюбленность, и дружба, только мы никогда не говорим об этом. И все же однажды все портится. Не случилось ничего плохого, просто, по его просьбе, я решаюсь его немного приласкать. Не могу сказать, что мне это было слишком противно, ведь он, к счастью, ни разу ко мне не прикоснулся. Слишком жива память о Да Крусе, чтобы я решилась на что-либо подобное. Мы с Джонатаном даже ни разу не поцеловались. То, что я с ним делаю, мне лично никакого удовольствия не доставляет. Я просто радуюсь, что он получает удовольствие, а он польщен и счастлив тем, что мы теперь так близки. И еще мне кажется, что я ему по-настоящему нравлюсь. И все же, когда все закончилось, я не могу думать об этих подростковых ласках, не испытывая ужасного стыда. Я уверена: то, что я только что сделала, – ненормально. И грязно, очень грязно. Как я могла это делать после того, что произошло со мной меньше двух лет назад? У меня появляется ощущение, что я совершила нечто ужасное. Я знаю, что у некоторых моих одноклассниц уже есть подобный опыт, но мне кажется, что я не имею на это права, – словно эти ласки a posteriori^[15] оправдывают насилие, жертвой которого я стала. Меня будто замыкает: заливаясь слезами, я умоляю Джонатана никому об этом не рассказывать. Он обещает, но я сама себя выдаю. Я не могу думать ни о чем другом, и мне ужасно хочется поделиться моими переживаниями с лучшей подругой – Дженнифер. И вот однажды вечером я собираюсь с силами и описываю эту сценку в нашем блокноте. На следующий день, взяв с подружки обещание сохранить все в тайне, я с бьющимся сердцем передаю ей нашу «библию» и с нетерпением жду ее совета…

У нас впереди несколько часов занятий. Она сразу же погружается в чтение, но очень скоро оборачивается ко мне с ошарашенным видом. Она не верит своим глазам. Джонатан и я? Симпатичный мальчик, которого даже ей не удается прельстить, водится с гадким утенком? Быть того не может! Я киваю, подтверждая, а она вдруг разражается хохотом, таким визгливым, что все одноклассники поворачиваются к нам. И все хотят знать, что происходит. Через ряд сидит лучший друг Джонатана. Он просит Дженнифер сказать, что с ней такое. И тогда случается самое страшное: я умоляю подружку не говорить, а она просто протягивает ему блокнот и смеется, не обращая на меня внимания.

Через час весь коллеж обсуждает эту новость.

Из ревности или по глупости Дженнифер выдала мой секрет, и результат не заставил себя ждать: моя репутация «меняет окраску». Из «странной» я превращаюсь в «легкодоступную». Эта придурочная Морган делала то самое с мальчиком, с которым даже не встречается! Значит, она – та еще шлюшка. Сколько бы я ни пыталась объяснить, сколько бы ни злилась и ни оправдывалась, никто не верит, что нас с Джонатаном связывает симпатия и что он относится ко мне с уважением. Я превращаюсь в доступную девицу, которой особи противоположного пола могут пользоваться как и когда захотят. На меня моментально навешивают зашифрованные клички, и когда я наконец понимаю их смысл, то заливаюсь краской стыда. Я становлюсь «Spanky», что на жаргоне моих товарищей означает «рабыня секса». Из-за того, что мне пришлось вытерпеть от Да Круса, эти сальные шутки воздействуют на меня разрушительно: я не могу ответить, ужасно смущаюсь, но, чем хуже я себя чувствую, тем больше неистовствуют мои обидчики. Мне делают неприличные предложения, говорят гадости. И все это – из-за того, что я по глупости доверилась Дженнифер.

С того самого дня мне нужно было порвать с этой лжеподругой. Предпочесть унижениям одиночество, никогда больше с ней не разговаривать. Но я этого не делаю. Я попросту сжигаю исписанные нами тетради и блокноты в камине гостиной, а назавтра сажусь с ней рядом на немецком, как будто ничего не случилось. Мне кажется, что выбора у меня нет. Дженнифер – моя единственная подружка, и даже больше: она – мой пропуск в нормальную жизнь. Пока я рядом с ней, сверстники принимают меня в свой круг, каким бы жестоким он ни был. Мне не приходится больше подпирать спиной батарею на переменках. Я хочу разговаривать, общаться. Я иду туда, куда идет Дженнифер, и вдруг даже начинаю получать приглашения на вечеринки. Там надо мной часто потешаются, ну и пусть! Если Дженнифер исчезнет из моей Вселенной, я снова стану невидимкой. Останусь в изоляции, в безвыходном положении, наедине со своими кошмарами. Я этого просто не вынесу…

Рядом с ней я чувствую, что живу.

Мною даже начинают интересоваться мальчики. Моя вызывающая одежда вместе с подмоченной репутацией делают свое дело: парни больше не отворачиваются, когда я иду по коридору. Некоторые даже мне подмигивают, а мне, идиотке, это льстит. Дженнифер подталкивает меня к ним. Оказывается, для нее очень выгодно иметь в подружках такую, как я. Она меняет приятелей как перчатки, а я теперь могу всюду ходить с ней. Она встречается с самым симпатичным мальчиком в квартале? Меня пристраивают в пару к его лучшему другу. За несколько месяцев я перецеловалась с двумя десятками мальчиков, хотя ни к одному из них не испытывала симпатии и не получала от этого удовольствия, не считая чувства удовлетворения от реванша. Вчера я для всех была отвратительной, а сегодня я привлекательная, лучше и быть не может, верно? Но лапать себя я никому не позволяю. Поцелуи – терплю, но это – тот минимум, который я допускаю, чтобы Дженнифер не злилась, чтобы быть как все, чтобы гулять по городку в обнимку с темноволосым красавчиком… Остальное вызывает у меня жуткое отвращение. Впрочем, надо признать, что я со своими кавалерами не успеваю зайти дальше поцелуев: Дженнифер меняет привязанности со скоростью света, одного хватает на час, другого – на вечер. Она, словно бабочка, порхает от одного к другому, то ей симпатичен один, то другой, и подразумевается, что я должна поступать так же. Что ж, следующий!

Да Крус играл со мной, словно я – вещь, теперь пришла моя очередь! По крайней мере, так я говорю себе, чтобы обрести уверенность. И все же иногда мне самой от себя тошно. У меня появляется смутное подозрение, что я не хозяйка своих мыслей и поступков, но я продолжаю упрямо копировать Дженнифер. Я делаю это, чтобы нравиться, чтобы быть своей в группе. Но в моменты проблеска сознания я совсем расклеиваюсь. В горле стоит комок, и, чтобы подавить тошноту, я сжимаю себе шею все сильней и сильней, пока перед глазами не начинают кружиться звездочки. Ради чего мне просыпаться завтра утром? Однако мне не хватает храбрости, я разжимаю пальцы и проваливаюсь в сон.

С каждым месяцем вихрь уносит меня все дальше. Теперь я встречаюсь с мальчиком по имени Дэвид, хорошим приятелем Дженнифер. На этот раз все серьезно: я бываю у него в гостях, он – у меня. Мы были настоящей маленькой парой, по крайней мере, я была достаточно наивна, чтобы так думать, пока он не произнес в разговоре с несколькими своими приятелями фразу, которую Дженнифер поторопилась пересказать мне:

– Если Морган не переспит со мной до воскресенья, я ее брошу!

Оказалось, друзья над ним насмехались. Они доставали его вопросами, уложил он уже меня в постель или нет, а он, естественно, стыдился того, что у него никак не получается добиться желаемого. Морган, которую все считают легкодоступной, должна дать ему то, что он хочет! Если нет – все, любви конец!

Выходит, моя судьба должна была решиться в течение недели. Как только я осознаю это, обжигающе горячие слезы льются из моих глаз. Я плачу от разочарования, но еще – потому что я в панике. Я строила из себя женщину-вамп, я делала вид, что отношусь к числу девушек со «свободными взглядами», и теперь стала заложницей собственной игры: Дэвид мне поверил и хочет свою долю. Вот только я ни с кем не собираюсь заниматься сексом. Я слишком молода, мне слишком страшно, и одна мысль о половом акте переносит меня под ели, я чувствую толчки Да Круса в себе, и у меня появляются позывы к рвоте. Утонув в бездонной тоске, я размышляю. Я говорю себе, рыдая, что никогда ни с кем не захочу заниматься любовью, настолько глубока травма, нанесенная мне Да Крусом, что у меня никогда не будет детей, что я никогда не найду парня, который будет относиться ко мне с уважением. Потому что Дэвид, как и остальные, обращается со мной как с половой тряпкой: если он готов порвать со мной из-за такой мелочи, значит, я ему совершенно безразлична.

Так оно, конечно, и есть.

Однажды вечером он приходит ко мне и, едва чмокнув меня в щеку, достает из кармана презерватив. Это мой последний шанс сохранить отношения, я это осознаю и все-таки даю ему понять, что меня это не интересует. Он расстроен, даже рассержен. Я пытаюсь взять его за руку, однако он отстраняется, он на меня даже не смотрит. Он все еще рядом со мной, но мыслями – далеко. И тогда я, не понимая, зачем это делаю, немного уступаю ему. Для меня это – слишком, для него – недостаточно. Мы не занимаемся любовью, нет, но в этот раз и еще несколько раз я делаю для него то же самое, что меня заставил делать Да Крус. Мне это настолько отвратительно, что мое тело говорит за меня: меня тошнит и воротит с души, однако я снова и снова иду на этот скабрезный компромисс. Так я пытаюсь получить отсрочку. Только бы Дэвид меня не бросил…

Я всем сердцем надеюсь, что он в конце концов полюбит меня, но этого не происходит.

– Давай, делай!

Когда ему хочется, чтобы я им занялась, он говорит эти два слова, и я соглашаюсь, испытывая отвращение и к нему, и к себе. Мне кажется, что выбора нет, я подчиняюсь, ощущая себя в замкнутом круге, из которого нет ни единой лазейки. И начертал для меня этот отвратительный путь не кто иной, как Да Крус.

Мой насильник победил. Не отдавая себе в том отчета, я продолжаю действовать по его команде – я подчиняюсь чужим желаниям. Не оставляя себе права выбора. Я делаю то, что мне приказывают. Жонглируя мальчиками, я убедила себя, что теперь контролирую ситуацию. Оказалось, это – иллюзия. На самом деле я считаю свое тело инструментом, как и Да Крус. Я была живой куклой, ею и остаюсь. Вчера я была послушной, потому что боялась смерти, а сегодня – потому что боюсь жить. Я страшно боюсь, что меня не будут любить, считать своей в компании, боюсь потерять расположение моих приятелей, боюсь «социальной смерти», которая для такого закомплексованного подростка, как я, почти равноценна настоящей. Мне кажется, что я ничего не стою, и внешность – моя единственная сильная сторона, единственный способ вызвать интерес окружающих. Получается, что я отношусь к себе так же, как ко мне отнесся Да Крус, – как к вещи. Я смотрю на себя его глазами. Я себя не уважаю, издеваюсь над собой, пытаюсь задушить себя, совсем как он в тот день. Став своим палачом, я рою себе могилу.

В коллеже моя репутация ухудшается. Дэвид порвал со мной, потому что так и не получил полноценного секса, а теперь кричит на каждом углу, что все у нас было, и другие мальчики начинают ему вторить. Раздуваясь от гордости, совершенно незнакомые мне парни хвастаются, что тоже со мной спали. Мне – четырнадцать, я никогда не занималась любовью, но выясняется, что тем, кто спал со мной, счету нет!

А я даже не пытаюсь ничего отрицать.

Потому что чем активнее я опровергаю слухи, тем больше надо мной издеваются. Это так патетично – девочка, бьющаяся в сетях людской молвы! И вот я сдаюсь. Думайте что хотите, однако получается, что, согласившись примерить отвратительный образ шлюшки, который я сама и создала, я понимаю, что мне больше верят. Серьезные девочки смотрят на меня с презрением, хорошие мальчики – с жалостью, но, по крайней мере, меня теперь не травят, как раньше. Я теперь – не жертва изнасилования, не «страшилка», не преданная собачка Дженнифер. В коллеже я наконец стала кем-то, пускай даже кем-то плохим, не страшно! Я – потаскушка, иначе меня и не называют. И в коллеже, и вне его.