Текст книги "20 000 лет подо льдом"
Автор книги: Мор Йокаи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Долго бродил в пещере, но найти не мог ничего и уже даже начал думать, что во время землетрясения, который перестроил весь мир, ни одна испуганная птичка не забежала в пещеру. Но случайная находка убедила меня в обратном.
Подо льдом я заметил яйцо.
Но чье? Похоже оно на большую тыкву. В шесть раз больше страусиного. Удлиненная сторона яйца – бурая, с зеленоватыми пятнами. Оно было больше яйца эпиорниса, которое хранится в парижском музее, а в то яйцо, что хранится в Париже, уместилось бы шестьсот куриных яичек.
Почему же яйцо не разбилось во льду, хотя наводнение принесла его сюда издалека?
На этот вопрос ответило само яйцо, когда я выкопал его из-под льда. Обухом топора я едва смог разбить его скорлупу. Она была четыре миллиметра толщиной, к тому же еще и упругая.
В скорлупе лежала твердая творожистая масса. Я попробовал ее – неплохая. Ведь известно, что у древних китайцев любимым лакомством были яйца, пролежавшие три года в земле и за это время превратившиеся в твердую, как сыр, массу. Такое в Китае могли есть только богачи.
Найденным яйцом мне можно было питаться долгие месяцы.
Если здесь есть яйца, то, может быть, где-то недалеко и птица найдется. Поразмыслив так, я возобновил поиски.
Как-то пришло мне в голову приблизиться к огромным ледовым сосулькам позади пещеры. Когда сияние моей лампы осветило этот уголок, я увидел, что между ледовыми столбами стоит, как величественный призрак, диорнис – с поднятой головой, высокая, на полные три сажени, птица.
Спасаясь от потопа, он выполз на высокую скалу и стоял здесь, короткокрылый, длинноногий, не двинувшись с места, пока ледовые сосульки не окружили его со всех сторон.
Это было странное существо: на ногах – по три пальца, бедра толщиной с человеческие, все тело обросло длинной черной щетиной, жесткой и толстой, как проволока. На шее и голове – кудрявая белая шерстка. Над клювом торчит нарост мяса, тянущийся, как гребень шлема, на череп.
Но меня больше всего заинтересовала его грудь – в пять футов шириной. Какие куски жаркого можно из них выкроить!
Но добраться до этой груди было нелегко.
Ледяное сооружение из сосулек можно нарушить, лишь действуя очень осторожно. Оно похоже на башню готической церкви, построенной шпилями вниз, и здесь необходимо рассчитать так, чтобы не задеть ни одного из столбов, потому что целое здание обрушится на меня и мне придется ждать десять или двадцать тысяч лет, пока кто-нибудь отроет меня.
Здесь не поможет мне даже порох – работать можно только киркой и ломом. Надо пробить такую щель, сквозь которую можно было бы отрубить из груди диорниса небольшой кусочек, чтобы хоть попробовать, годится ли оно для еды. Зачем тратить силы на откапывание целой птицы, когда мне необходимо только убедиться, будет ли из нее польза. Удары кирки об огромные ледовые столбы давали такой звук, словно били в московский Царь-колокол. А когда этот звук отражался эхом от ледовых скал, то казалось, будто кто-то тисками сжимает мой мозг и ускоряет темп биения моего сердца.
Наконец я добрался до груди диорниса. Мясо было не такое жесткое, как у первобытных млекопитающих. И вот с куском мяса и с яйцом я поспешил к своей кухне.
Вымыв котел водой из растопленного льда, я посек в него мясо диорниса и разжег огонь кусками оленины.
Когда котел нагрелся, я снял крышку и начал с тревогой нюхать. Запах был приятный, аппетитный – напоминал запах вкусного гуляша.
Взял ложку и, смакуя заранее, проглотил первый кусок. А проглотив, начал подпрыгивать и плясать, как дикий индеец. Кусок мяса был такой на вкус, как будто его варили в воде с хинином.
К сожалению, и из этого мяса нельзя готовить консервы гуляша. Из моих находок полезными пока оказались только яйцо диорниса и сало птеродактиля. Попробовал я сварить и мясо птеродактиля, но оно, хотя и не имело приторного запаха, однако было очень невкусно, как мясо кита.
Да, думаю, если в допотопные времена животный мир был этаким, то люди действительно имели основание стать вегетарианцами (если вообще тогда существовали люди).
И наконец, я попытал счастья с первобытным медведем. Огромную медвежью лапу положил в котел – она превратилась в студень. Вкус ее не был ни приторным, ни противным. Этот студень я разложил по принесенным мною жестянкам, которые затем запаял оловом.
Но зачем мне заботиться о будущем? Зачем здесь, в краю вечной зимы, я, окруженный дикими зверями, похороненный в глубинах ледовых трущоб, буду заглядывать на много лет вперед? На что мне надеяться? Какие надежды еще живут во мне?
Те надежды, которые лелеют моряки, потерпевшие кораблекрушение. Вот и я надеялся, что, возможно, моим
товарищам удастся вернуться домой. И возможно, отправится новая экспедиция в северные края и разыщет брошенный «Тегетгоф». Исследователи там найдут бутылку с запиской, в которой написано, что я не погиб, что я здесь. А еще я могу освободиться отсюда и вернуться на корабль. Могу, могу … кто знает, что может еще случиться?
Я хочу жить.
Властелина съесть не разрешено
Только позже я увидел, к какой потасовке наверху привела моя стряпня.
Из всех животных медведь имеет самый острый нюх. За целую милю он слышит, когда китоловы извлекают добычу и оставляют мясо на льду. Поэтому медведи не могли не услышать, что я на дне пещеры готовлю такие лакомые блюда.
Пока на дне пещеры я трудился на благо человечества (я здесь был его единственным представителем), среди белых медведей вспыхнул мятеж. Когда я выбрался из пропасти, то увидел, что все медведи грызутся между собой! Пока приходилось им тяжелой мукой получать каждый кусок мяса, они были добрыми и послушными. Но, попробовав дарового мяса и благодаря обонянию узнав, что продуктов у меня много, они начали бунтовать.
В пещеру ворвались снаружи все дикие, грабительские племена, и моих уже прирученных медведей прогнали от добытого изо льда мастодонта. Не помогло и то, что я начал вызванивать тревогу о ледовые столбы.
Правда, я не очень испугался волнения среди медведей, потому что до меня добраться они не могли. Я был от них на пятидесятиметровой глубине, а стены этой пропасти гладкие, как зеркало, только кое-где покрытые острыми ледяными шипами.
Однако какая-то странная удаль побудила меня рискнуть подняться машиной на мост. Я думал, что смогу снова укротить медвежий род. Средств для этого у меня было достаточно. А именно – хлороформ, лампа с ослепительным сиянием, куски мяса.
Но когда я поднялся на мост, то сразу потерял всякое желание усмирять медвежье племя. На освещенной верхней плите, которая, собственно, была широкой галереей пропасти, по крайней мере, сотня белых медведей грызлась между собой, а между ними копошилась целая стая наглых голубых лисиц. Здесь началась такая буча, что у меня исчезло любое желание вмешиваться в нее. Даже уже прирученные медведи вновь стали дикими. Не подействовал на них и свет лампы, а на разбросанные мной куски мяса ни один зверь не обращал внимания. Это был настоящий бунт в животном мире. Но один из медведей все же узнал меня. Бедная Бэби! Она не могла принять участие в борьбе, потому что ей мешали рукавицы. Она только съежилась за большой ледяной глыбой, на вершине которой гордо стоял отважный Марципан, безумно повергая вниз каждого мятежника, царапавшегося к нему.
Когда Бэби увидела меня на мостике, то покинула свое убежище и по карнизу начала карабкаться ко мне.
Заметив это, Марципан соскочил со своего престола и побежал вслед за своей женой, а за ним бросились преследователи. Все вместе приближались к мостику.
«К добру это не приведет!» Подумал я и быстро пустил подъемник в пропасть.
Только спустился я на пять метров, как Бэби стала вверху на мостике и так умоляюще посмотрела на меня печальными
глазами, что я остановился. Бэби не колебалась долго и соскочила с моста.
Увидев, что перчатки мешают ей уцепиться за машину, я помог медведице – схватил за кожу на шее и подтянул к себе.
Надо скорее спускаться вниз, потому что, когда еще хоть один медведь прыгнет к нам, канаты не выдержат. Звери, которые скопились, вероятно, отважатся на губительный прыжок к машине.
От этой опасности спасло нас героическое самопожертвование Марципана. Марципан заслужил звание смельчака, потому что вел себя как настоящий герой.
Когда он увидел, что Бэби удалось спастись, стал на мосту и повернулся против толпы преследователей, словно рыцарь Баярд. Поднявшись на задние лапы, он передними раздавал мощные пинки своим соперникам. Ледовый мост был узеньким, поэтому противники Марципана могли заходить на него только по одному. Когда атакующая стая была на расстоянии трех метров от железного круга, к которому я привязал веревками свою машину, Марципан вдруг бросился на противников, одного из них обнял, второму впился зубами в глотку и вместе с ними рухнул в пропасть. Они пролетели мимо моей машины, в воздухе кусая друг друга.
Бедный отважный Марципан! Благодаря ему я спасся. Только опустилась моя машина на дно пещеры, как сверху упали веревки. Разъяренные звери, неистовствуя, перегрызли канаты. Если бы они сделали это на пять минут раньше, я свернул бы себе шею.
Теперь я действительно «дома». Путь назад, откуда я спустился сюда, отрезан. Моя подъемная машина ни к чему не прицеплена, и я не могу подняться на мост. Возврата нет.
На возмещение, мне остались туши трех медведей. Разумеется, они забились на смерть. Двое из них весят по двести килограммов, король – не менее трехсот.
Это уже свежее мясо! Из него я приготовлю консервов, по крайней мере, на три года.
Я сразу принялся за работу.
Но Бэби вдруг обнаружила сопротивление. Это верное создание узнало в одном из трех трупов своего друга, легло возле него, и начало облизывать его голову, жалобно повизгивая. Когда я приближался к Марципану, Бэби яростно оскаливала зубы.
Сердечная боль Бэби достойна уважения! Она была права: властелина не разрешено есть. Да, милая Бэби, герой, не единожды спасавший мою жизнь, достоин истинного почета. Я оттащил в сторону трупы двух других медведей, ободрал с них шкуры, разобрал туши. (Мой отец недаром был опытным мясником!)
Отныне я зажил здесь прекрасно. Я позаботился о том, чтобы не обидеть вдову умершего властелина, и не угощал ее свежей медвежатиной – ведь это было бы каннибализмом! – а давал ей лакомые кусочки мяса первобытных млекопитающих. А это кроткое создание, как только доставало от меня большой кусок лакомства, всегда несло его умершему другу, клало у головы Марципана, и сидело, ожидая, не встанет ли он. А сама не могла есть.
Я опасался, что медведица погибнет от голода. Да, меня пугало это. В страшном одиночестве это живое существо пришлось мне по душе. Если Бэби и не отвечала мне, то хотя бы слушала, что я говорю. Я так расстроился, что Бэби может погибнуть, как будто она была моим ближайшим родственником.
Наконец я догадался усыпить ее хлороформом. Пока Бэби спала, я затянул труп Марципана между двух ледовых глыб и привалил его третьей. Марципан оказался, как в гробу. Когда Бэби очнулась и не нашла своего друга, то начала очень выть. Тогда я показал ей мавзолей короля марципана. Бэби попыталась поднять лапами ледовую глыбу, и, увидев, что это невозможно, принялась плакать и скулить, а потом легла на ледовое окно и грустно смотрела на погребенного.
Я потушил лампу, оставив только пламя в печке. Бэби теперь не могла видеть Марципана, и я начал ее угощать. С этого времени Бэби не носила больше Марципану продуктов, только иногда посещала его могилу и лизала ледовый гроб. А ко мне она привязалась, как щеночек. Когда я шел спать, Бэби также шла за мной, ложилась рядом и согревала меня теплом своего тела в этом царстве вечного льда.
Тюрьма нового образца
Никогда ни один из осужденных на пожизненное заключение не успокаивался. Каждый заключенный днем и ночью обдумывает, как бы вырваться из тюремных стен. Один – куском подковы, второй – рашпилем, третий – осколком стекла начинает, ковыряясь стену тюрьмы. В моем распоряжении имеются различные орудия, но стены моей темницы толще стен всех других тюрем. Что с того, что вырвусь я на волю, а дальше что делать?
Времени для подобных размышлений у меня было предостаточно.
Целый день я то и делал, что топил печку кусками мяса. Бэби уже могла мне даже помогать в чем-то. Она притягивала нагруженные мясом сани, потом брала передними лапами кусочки и бросала в печку. Пока я обследовал местность, она сама поддерживала в печке огонь.
Определенную надежду я возлагал на ледовые сосульки. Для того, чтобы лед начал таять, нужна теплота выше нуля. В этой же пещере теплый воздух почему-то тянет снизу. На глубине пещеры на четыре градуса теплее, чем на высокой галерее, хотя по законам природы должно быть наоборот.
И в Венгрии есть известные ледовые пещеры, но лед в них держится только зимой, а летом – тает. А в этой пещере – вечный лед, хотя он и все время тает.
Ледовые столбы в этой моей тюрьме создают настоящий лабиринт. Местами тысячи острых ледяных струй образуются своды, в глубине пещеры тоже торчат ледовые струйки. С верхних непрестанно капает вода на нижние, которые от этого неустанно растут. Местами я должен был топором прорубать себе путь в этом ледовом дворце. Наконец счастливый случай помог мне найти то, что я искал. Подо мной провалилась ледовая кора, и я упал в яму.
Какое счастье, что там, наверху я привязал себя прочной веревкой к ледовому столбу. Если бы я этого не сделал, то провалился бы, пожалуй, навечно в неизвестность. Стены ямы не были отвесными – я не столько падал, сколько скользил по ровной, как зеркало, плоскости. Хорошо, что я не взял с собой лампы – здесь, наверное, она разбилась бы. Вместо лампы я прицепил к поясу шахтерский фонарь, потому что думал, что могу встретить взрывчатые газы. Кроме этого, при мне был килограмм магниевой проволоки. Если ее зажечь, она светит, как электрическая лампа.
Воздух был хороший. Я догадывался, что спускаюсь в тоннель, ведущий в глубокую пещеру. При свете шахтерской лампы я увидел, что с потолка свисают известняковые сталактиты. Дальше идти не решился и с помощью веревки вскарабкался обратно в ледовую пещеру.
Итак, я узнал, что из этой пещеры можно добраться в другую. Новая пещера очень просторная, подобная той, что в Трансильвании у Гомород-Алмаши. А пещера у Гомород– Алмаши состоит из тридцати крупных пещер и тянется на целых две мили. Мне надо было обеспечить себя пищей и всем необходимым оборудованием, чтобы отправиться в поход по скалам.
Бэби я не говорил ничего, хотя она так разумно посматривала на меня своими зелеными глазами, как спрашивала: «Ты покидаешь меня?" Я думал, что непременно вернусь сюда.
Ведь здесь я оставлял целый склад.
Снаряжаясь в путь, я привязал к сапогам кошки, взял с собой крюк и железный кол, до пояса прицепил кирку и привязал к спине веревочную лестницу. Шубу я сбросил с себя уже при входе в тоннель. Цепляясь за веревку, которую закрепил наверху у ледового столба, я осторожно спустился в глубину. Из туннеля добрался до штольни, проходившую через известняковую скалу. Вдоль штольни журчал белый, как молоко, ручеек, который нес талые воды с верхней пещеры. Шахтеры такую воду называют горным молоком.
Молочно-белый ручеек вскоре исчез в боковой пропасти, а штольня отсюда пошла стремительно вверх. Грунт ее уже не был скользким. В боковых стенах штольни я узнал породу силурийской системы. На этом месте мой термометр показывал восемь градусов тепла.
Компас показывал, что штольня протянулась в северо– западном направлении, то есть в направлении долины, лежащей за горой Цихи.
Чем объяснить такое повышение температуры?
Это явление имеет химическую, или какую-то другую причину? Ведь сюда огонь с середины земного шара не достигает. Так, ломая голову над решением этого сложного вопроса, я добрался до конца штольни.
Передо мной открылось широкое подземелье, с темнотой которого уже не могла бороться моя шахтерская лампочка. Под ногами зияла страшная пропасть, дна которой я не видел.
Шахтерская лампа мигала бодро в знак того, что здесь нет взрывных газов.
Итак, я мог смело пользоваться проволокой из магния. Сложив вместе два провода, чтобы свет был ярким, я зажег их. При ослепительном свете передо мной открылась воронкообразная пропасть. Диоритовая скала составляла одну из ее стен. Кое-где виднелись слои сланца.
Между слоями сланца и диоритовой скалой вдали виднелся вход в штольню, что, видимо, была продолжением той, которой я пришел сюда. Другая стена, по форме – полушарие, открывала сказочную панораму – мозаичное сооружение, будто подземный королевский дворец, который построили подземные гномы. Фундаментом этого сооружения был сланец, покрытый белым гипсом и зеленым малахитом. Кое-где виднелись необычайно зеленые гигантские малахитовые глыбы, среди которых я увидел огромную малахитовую скалу, которая была больше шестисот центнерового малахита с Нижнетагильских рудников. (с нее можно было вытесать целую часовню!) Огромные темно– зеленые камни вокруг были окаймлены синим медным лазуритом, а эта лазуритовая кайма к тому же как бы усеяна медно-красными звездами, яркими висмутовых прожилками, абрикосовыми цветами кобальта. На одном месте обои этого королевского престола серебряной лентой пересекал асбест, вышитый великолепными кристаллами меди формы четырехугольных звезд, целых-деревьев или разветвленных кустов. А на фоне этого роскошного дворца подземного властителя стоит трон – сплошная глыба меди, высотой, наверное, двадцать, шириной десять метров. Эта глыба больше, чем та, что ее нашли в Англии, и роскошнее той. Ступени к этому королевскому трону были образованы из гигантских малахитовых камней.
Передо мной лежали миллионные сокровища.
Если бы гора Цихи была на пятнадцать градусов ближе к экватору, то через двадцать лет в долине, раскинувшейся надо мной, красовался бы сказочный город, похожий на тот, который построил когда-то у Тагила бывший крепостной – кузнец Никита Демидов.
Но меня эти миллионные сокровища не радовали: эта пещера – моя новая тюрьма. В этом сказочном дворце меня заинтересовала лишь темная щель в голой диоритовой скале напротив, через которую я надеялся найти дорогу. Дорога и должна меня куда-то вывести!
Из штольни я легко спустился в пещеру. Вниз до галереи тянулись полупрозрачные массы. В них я узнал глыбы халцедона. Кое-где они имели форму кисти, местами мешались с агатом.
Чтобы обойти вокруг дворец, не надо было прилагать усилия. Я мог вскарабкаться на малахитовые скалы, мог стать на огромном медном престоле. Только к той диоритовой скале напротив не было никакой тропы.
На дне пропасти передо мной лежало озеро, и к диориту я должен добираться только через него. Но это озеро было заполнено раствором медного купороса. Оно отблескивало темно-синим цветом, и в тихом, безветренном пространстве, при свете магния, озерная гладь казалась черным зеркалом. А когда я бросил в него камень, показалось, что брызнула не вода, а талый сапфир поплыл кругами волн, светящихся синим индиго.
Достаточно было только спуститься к этому озеру, и я мог бы легко перейти вброд к самой скале на другой стороне. Не знаю почему, но я не хотел красить свою кожу в синий цвет.
Необходимо было позаботиться о каком-то приспособлении для переправы.
Но из чего же сделать плот? Дерева нет. Имеются только камни. А можно ли на каменном плоту спускаться на воду? Правда, это не вода, а только раствор медного купороса, на поверхности которого и сланцевая плита поплывет, как обычная доска на воде.
Камни-светлячки
Находка асбестового слоя напомнила мне, что там, где асбест залегает тонким слоем, конечно можно найти и другие породы асбестовых кристаллов. Между ними должна быть и так называемая «горная пробка". А «горная пробка» – это такой легкий минерал, который хорошо плавает на воде.
Я пустился на поиски.
Вскоре заметил тоненький асбестовый слой – как шелковое полотно. (Какие хорошие огнеупорные рубашки получились бы из него! Когда-то, вероятно, к этому придут). Затем нашел покрытый малахитом слой. Когда раскопал его, то под ним оказался известняк, а в известняке – миллиарды остатков мелких слизняковых скорлупок, которые блестели перламутром. Под этим известняком я нашел легкую асбестовую породу «горную пробку».
Взял кирку, чтобы освободить «горную пробку» среди хрупкого известняка. Работа была не легкая, ибо под известняком стелился еще и слой голубовато-серой глины, а в ней тоже полно ракушечника.
Если бы меня не ослепила радость, что я нашел слой «горной пробки», то, вероятно, мне пришло бы в голову, что здесь может крыться опасность, и я, конечно, копал бы осторожнее. Однако, забыв о всякой осторожности, я лихорадочно принялся долбить глиняный слой. Это привело к тому, что во время одного сильного удара кирки моя шахтерская лампа моментально угасла и я потерял сознание.
В глине, с большим количеством слизняковых остатков, образуются углекислые газы. Когда человек неосторожно раскопает такой слой, из нее повалит удушливый газ.
Вероятно, здесь мне был бы конец, если бы не настигла помощь.
Очнувшись, я услышал, что кто-то словно напильником трет мое лицо и чихает мне прямо в глаза. Сначала подумал, что это сон. Потом я открыл глаза и увидел, что это действительность. Это была моя хорошая Бэби. Ее шершавый язык и чихание привели меня к памяти. Тяжелый удушливый воздух расстилался понизу, но медведице он не повредил так, как мне. Она начала только чихать, и это разогнало вокруг меня угольную кислоту, которой, вероятно, я вдохнул слишком много. Верное животное побежало за мной искало, пока не нашло. Если бы не медведица, я был бы погиб. А сейчас я поднялся, закашлялся и начал страшно чихать, затем обнял Бэби и искренне поцеловал. В ответ она лизнула меня в шею так, что даже кровь проступила на моей коже.
Но, поинтересуетесь вы, как я мог все это видеть? Ведь я говорил, что моя лампочка угасла!
Правда, погасла. И все же, к моему удивлению, вокруг было видно – передо мной, в скалистых стенах, холодным сиянием светились камешки.
Так светят трухлявое дерево или светлячки. Но и этого скупого света было вполне достаточно, чтобы разглядеть очертания окружающих предметов.
Такие камни называются «световые магниты». Достаточно им лишь пять минут побыть на солнце, как они начинают светиться в темноте. И не только солнечные лучи, но и свет мощной лампы так же влияет на эти камни – камни-светлячки вбирают в себя свет, а потом в темноте излучают его. На этот раз причиной излучения послужил свет проволоки из магния. В тот момент эти камешки были для меня дороже все бриллиантов мира. Без них я не знал бы, куда идти, и, видимо, не нашел бы своей котомки и своей куртки. Начиная работу, я где-то бросил ее, в ней были мои спички. Поэтому, разыскав котомку и куртку при бледном свете каменьев, я быстро зажег шахтерскую лампу.
Бэби обрадовалась ужасно. Она оскалила в улыбке зубы и мордой тыкалась в мои ребра. У нее хватило ума для того, чтобы отойти подальше от отравленного воздуха, который заставлял ее чихать. Взобравшись на высокую малахитовую скалу, она с интересом следила оттуда за мной.
Далее я работал уже осторожнее. Длинным железным ломом я на расстоянии шевелил глиняные слои, выпуская оттуда ядовитые газы, которые сразу же оседали на землю и расплывались в воздухе. Хорошо поработал часов шесть, пока мне удалось добыть из-под глины и известняка шесть плит «горной пробки» диаметром в полтора метра и толщиной в двадцать пять сантиметров каждая.
Для верности я провел опыт: бросил кусок величиной с ладонь в озеро, и он сразу же всплыл на поверхность, как кусок дерева. После этого мне осталось только составить и связать вместе добытые мною плиты.
Найдя на каменном берегу пригодное для спуска место, я пустил оттуда плот на воду. Плот спокойно заколыхался на поверхности синего озера. Я не так беспокоился о себе, как о том, смогу на плоту перевезти все необходимое для дальнейшей работы.
Свою котомку я положил на середину плота – весила она где-то около двадцати пяти килограммов. Под этой тяжестью плот лишь на семь сантиметров погрузился в воду. Итак, когда я стану сам и еще возьму железный лом и кирку, то вместе это составит где-то около семидесяти пяти килограммов, и плот будет подниматься над поверхностью воды на шесть сантиметров. Хоть и немного, но достаточно!
Но Бэби я никак не мог взять с собой. Пришлось объяснить ей, чтобы спокойно ждала меня – я скоро вернусь. Она успокоилась и легла, склонив голову на передние лапы.
Я двинулся через озеро. Надо было проплыть метров триста. Легкое это дело, если иметь в руках весла. Тогда повел бы я плот через озеро прямо к диоритовым скалам и пристал бы именно у входа ко второй пещере. Но весел у меня не было – у меня был только железный крюк. И вот с его помощью я должен был вести плот у берега, цепляясь за прибрежные скалы. Двигаться надо было очень осторожно, чтобы не потерять котомку и снаряжение.
Труднее всего мне приходилось около берега – плот часто цеплялся за кристаллы руды, образовавшиеся из раствора медного купороса. Лампочка освещала небольшое пространство вокруг меня, а зажечь магниевую проволоку я не решался.
Промучился так более часа, пока приплыл к месту, где сланцевый слой прилегал к диоритовой стене. Тут я увидел, что на крутом склоне имеется карниз с полметра шириной, по которому можно выбраться к входу в пещеру. Плот я решил оставить. Здесь нет ни ветра, ни течения, которые сдвинули бы его с места. Когда вернусь, то наверняка все найду на месте.
Поднявшись к входу в штольню, я еще раз рассмотрел местность. Королевские богатства были увиты траурной завесой тьмы. Но и сквозь эту тьму мелькали световые камни – звезды подземелья, свет которых отражался на гладкой поверхности большого темно-голубого озера.
Тихо вздохнув: «Боже помогай!», я взял узел на спину и подошел к штольне.
Но не сделал я и десяти шагов, как остолбенел от страха. Я услышал бормотание дикого зверя и увидел его силуэт.
Зверь шел из глубины штольни прямо на меня.
Ни одному человеку не приходилось видеть такое необычное создание. Его не описал ни один ученый-естествоиспытатель. Это была чудовище в шесть с половиной футов высотой, шкура которого сверкала волшебными красками васильков. Только у птицы может быть такой окрас. Диво дивное! Может, это повелитель подземного царства, который сидит на медном троне? Одной стороной прижимаясь к скале, зверь идет прямо ко мне.
От испуга и удивления я почувствовал, что теряю сознание. Выпучив глаза, я поднял на защиту шахтерскую лампочку. Оружия у меня не было. Но разве эта зверюга испугается лампы? Вот чудовище уже рядом. Меня обливает пот от смертельного испуга, а зверь оскаливает зубы, будто улыбается мне, и нежно тычет мордой под ребра. Ох, мать моя! Это же Бэби!
Добрая моя подруга, увидев, что я пошел в штольню, опередила меня. Переплыла озеро быстрее меня, и сейчас стоит передо мной в цвете васильков.
Эх, бедная! Можешь теперь сколько угодно тереться шубой о скалистую стену!
Как мне взять на себя ответственность за то, что в животном мире появилась новая порода? Медведь васильковой расцветки! Бедная Бэби, сколько в ней преданности!
