Текст книги "20 000 лет подо льдом"
Автор книги: Мор Йокаи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Забытый матрос
На одном из торжественных банкетов, которые устраивались в обеих столицах Австро-Венгерской монархии в честь выдающихся северных путешественников, один уважаемый мореплаватель, под влиянием вина, искренне признался, что моряки забыли на «Тегетгофе» своего товарища.
А произошло это вот как. Врач Кепеш так натер бальзамом обмороженные ноги и руки одного матроса, что тот крепко уснул.
К несчастью, корабельный знаменосец, составляя списки тех, кто отправлялся в путь, не имел свечи, и ошибочно имя Петра Галибы выпало из списка. Когда через пять дней начало светать, капитан заметил, что одного человека не хватает. А узнали об этом вот как. На корабле были метровые свиные колбасы. Их делили между собой таким образом, что каждый кусал колбасу только один раз. Одну колбасу давали двадцати пяти морякам (ибо человек не откусит колбасы больше четырех сантиметров). Капитан заметил, что с тех пор, как сели в лодку, четыре сантиметра колбасы всегда остаются. Это и свидетельствовало о том, что одного человека не хватает.
Возвращаться к забытому матросу не было смысла – тот уже, наверное, умер от голода и жажды, потому что на корабле не осталось ничего съестного.
С Петром Галибой случилось то, что было уже не с одним человеком, который, путешествуя, не проснулся вовремя.
Документ, который нельзя расшифровать
Мой уважаемый друг, штабной врач Кепеш, в одной интересной лекции доказал, что дикие гуси относятся к тем страстным странствующим птицам, которые рыщут по всем странам мира. Нередко тех самых диких гусей, которых спугнул на окраине Балатона какой-то горе-охотник, можно встретить даже на побережье Ледовитого океана. Наведываются они и в Америку, перелетая с гусиной отвагой через Северный полюс. Где-то недель шесть назад в штате Квебек один охотник застрелил дикую гусыню, и когда начал ее ощипывать, то на удивление, заметил, что на хвосте той гусыни на каждое перо было натянуто отрубленное пустое цевье другого пера. Когда охотник снял цевья, то в каждом нашел сложенную тоненькую пленочку бурой окраски. Охотник принес гусыню в город Квебек и подарил доктору Смоллису – известному естествоиспытателю.
Доктор Смоллис сразу понял, в чем дело. Эта дикая гусыня – почтовая. А те бурые, будто загрязненные, пленочки, вложенные в перьевые цевья, не что иное, как тоненькие листочки коллодия, на которых сфотографирован какой-то документ.
Ученому-естествоиспытателю не стоило большого труда с помощью микроскопа перенести текст на белую бумагу. Но каким было отчаяние Смоллиса, когда он не смог узнать в документе язык ни одного из знакомых ему народов.
«Возможно, это один из языков Индии, – решил доктор Смоллис. – Такие длинные слова составляют только в Восточной Индии».
Доктор Смоллис переписал все записки и переслал их Научному обществу в Калькутте, а кроме того, языковедческим обществам в Мехико и Рио-де-Жанейро. Но они также не смогли расшифровать документы и переслали их другим научным обществам. Так оказались эти таинственные записки в Пекине, Санкт-Петербурге и, наконец, в Гельсингфорсе. А из Гельсингфорса, учитывая родство финского и венгерского языков, их направили в Будапешт. В Будапеште эти документы попали в редакцию газеты «Гон», и здесь их выставили для обозрения.
Редакторов в этой редакции было всегда много, и каждый в чем-то разбирался. Были такие, что знали по-английски, по– французски, по-польски, по-итальянски, по-испански, по– гречески, по-турецки, по-персидски – нельзя сосчитать даже со сколькими языками они были знакомы, однако язык тех записок никто не понимал.
К счастью, здесь работал один человек, которого звали Шандором. Он был самым нужным членом редакции, потому что подавал рукописей больше всех. Без него даже нельзя было начать редактирование номера.
Однажды, когда мы все бились над решением загадки, он только посмотрел на нас и улыбнулся: – Посмотрите, господа! Ведь это написано на птичьем языке! Так юноши шифруют свои записки, вписывая в каждый слог одни и те же буквы. Первую строку надо читать: «Дневник Петра Галибы, написанный под льдом».
Вот и разгадали! Разгадали то, чего не удалось сделать ни одной из научных академий мира! Но теперь, когда мы расшифровали таинственный документ, то с рук его не выпустим. Дневник забытого на «Тегетгофе» матроса напечатаем первые.
Укротитель белых медведей
Проснувшись, я почувствовал, что на корабле никого нет. Кричал я, звал своих товарищей, врача, капитана – никто не отзывался.
Меня, наверное, забыли здесь.
В отчаянии обшарил я весь корабль, но нигде не осталось ни кусочка печенья, ни консервов. Не могли забыть здесь хотя бы бутылку токайского. Жизнь моя под угрозой: если не буду питаться – умру от голода, если не буду пить токайского-умру от цинги.
К тому же мои товарищи еще и винтовки забрали с собой, не оставив ни одной, чтобы я хоть мог защититься от хищных зверей или застрелить какую-нибудь дичь. Ведь с пушки медведя не убьешь.
Мысль о пушке показалась мне спасительной. Да, пушки остались здесь! Пойду и выпалю со всех по очереди! Может, мои товарищи еще не очень удалились! Может, услышат выстрелы и
вернутся за мной. С этой мыслью я зашел в ту часть корабля, где стояли пушки, и тут чуть не обомлел от ужаса!
Только приоткрыл я двери, как к ним бросился огромный медведь. (Вероятно, он добрался сюда через бойницу).
Я узнал зверя.
Это была белая медведица, у которой позавчера я застрелил медвежонка. От выстрела на ее спине истлела шерсть, по этой подпалине я узнал зверя.
Я съел ее ребеночка, теперь она съест меня.
Испуганный, вбежал я в физический кабинет и закрыл за собой дверь на засов. Но это слишком ненадежная защита. Медведица лапой разобьет доску и влезет через дыру.
Я погиб. Спасения нет. Может, найду хоть какое-то облегчение перед неизбежной ужасной гибелью? Но как? Да с помощью того средства, которым врачи усыпляют перед операцией больных! Вдохну хлороформ! Вот он стоит в большой фляге. Губка, полная опасной жидкости, была уже в моей руке, когда медведица проломила верхнюю доску дверей и просунула свою страшную голову, хищно оскалив на меня зубы.
«Да ну! Чего это мне вдыхать яд? Глотай его ты!», – подумал я и бросил губку просто в пасть медведицы.
В тот же миг белая медведица очумела и застыла в щели дверей. Она крепко уснула и, вероятно, видела сладкие сны – об этом красноречиво говорила улыбка на морде и лапы, которой медведица словно собиралась кого-то ласкать.
– Видишь? – Говорю ей. – Теперь ты в моей власти: я могу отрубить тебе голову, могу содрать с тебя шкуру, а твоего мяса хватило бы мне почти на два месяца. Но я не сделаю этого, потому что я венгр: имею привычку жить мирно. Меня забыли здесь. Итак, теперь мы с тобой соотечественники и должны жить на этой Земле Франца-Иосифа. Если бы я съел тебя, против меня поднялась бы вся твоя родня, и из-за того, что я не имел бы никакой поддержки, они съели бы меня. Давай договоримся: не трогай меня, а я не трону тебя. Нам надо найти кого-то третьего, за чей счет мы могли бы поживиться. Понятно?
Знаменитый укротитель зверей Рарей имел тайну, которая теперь уже разгадана. И самый дикий конь в его руках за десять минут становился покорным ягненком. Весь секрет заключался в том, что Рарей давал коню вдохнуть хлороформа. Это одурманивало коня, и когда животное приходило в себя, то полностью менялось: услышав запах хлороформа, конь позволял делать с собой что угодно.
Теперь я испытал действие хлороформа на медведе.
Вел себя я очень осторожно. Пока медведица была еще одурманена, надел ей на передние лапы огромные матросские зимние рукавицы. Они лишили ее возможности пользоваться когтями.
Мой эксперимент удался.
Когда белая медведица проснулась, в ней трудно было узнать страшного хищника. Она начала тихо скулить, как собачка перед дверью, а когда я подошел к ней, то медведица лизнула мою руку, подала лапу, и начала тереться мордой о колени. Однако я не удивился. Если страшный дикий кабан мог стать мирной домашней свиньей, то почему же не могла освоиться и дикая медведица? Уже наперед знаю, что мое изобретение пойдет по всему миру. Представляю себе, как стада медведей будут пастись в лесах и возвращаться в деревню за медвежьим пастухом, который будет играть на бубне и свирели! Летом хозяин будет стричь медвежью шерсть, зимой кормить медведей кукурузой. А какой спрос будет на медвежье сало и на медвежьи шкуры! Медведей можно будет запрягать в карету. Действительно славным помещиком будет считаться тот, чью карету на карцагскую ярмарку втянут четыре белых медведя.
А хозяйки будут доить медведиц. Доить медведицу? А почему бы и нет! Ведь могли же предки венгров пить кобылье молоко! А разве ослица такое уж хорошее животное? А пьют же от нее молоко! Сына Женевьевы, хоть он и князем был, кормила же серна в лесу, а осужденного на голодную смерть Уголино собственная дочь кормила своим молоком. Это нарисовал сам Рафаэль. Так почему же не могла бы меня, покинутого в ледниках и обреченного на голодную смерть матроса, кормить медведица? Попробовал я – удалось, только жаль, что Рафаэль этого не видел, а то нарисовал бы!
Белая медведица приняла меня за своего сына – ишь, какой доброй стала! Но это только одна медведица. Что будет с остальными? За кораблем уже слышать их ужасный рев. Минута, и они заберутся на корабль. Вот они уже на палубе, стучат в люки. Моя хорошая белая медведица дрожит, боится за мою жизнь! Не бойся, Бэби! (Я ее назвал Бэби). Я поговорю с твоими соотечественниками.
Бэби подняла на меня свои понимающие глаза, словно прониклась жалостью ко мне. Да, и я действительно нашел верное средство! Каждое существо можно подкупить, даже белого медведя!
В кабинете редкостей природы стояли заспиртованные в крупных сосудах всевозможные чудеса, которые наши ученые собрали для европейских музеев. Был здесь даже не раз описанный учеными и исследователями розовый тюлень.
Я положил все эти чудеса в две корзины и закрепил их на спине Бэби. Сам надел белую медвежью шубу, опрыскав ее хлороформом. Нос и рот перевязал смоченным в уксусе платком, чтобы, случайно, от хлороформа и самому не очуметь. Приготовившись так, пропустил Бэби вперед и открыл двери на палубу.
Я рассчитал, что медведи сразу бросятся к корзинам, и тогда я узнаю, кто из них медвежий властелин. Потому что его добычей станет самое ценное из лакомств – заспиртованный розовый тюлень. Мне необходимо получить расположение и дружбу только этого одного медведя, вожака.
Как я думал, так оно и произошло. Корзины опустели через минуту, еще на ступеньках. Огромный – семь с половиной футов медведище захватил большинство гостинцев, другие, вероятно, его министры, тоже захватили себе самое лучшее. Мелкие вещи – какие-то плавающие в спирту мышата – достались уже голубым лисицам, сопровождавшим медведей. Несколько белых медведей вылезли на мачту, страшным ревом протестуя против такого распределения. Это была так называемая оппозиция. Ей полетели пустые сосуды.
Когда медведи съели все лакомство, выпили весь спирт, медвежий великан начал тихо мурлыкать – завел разговор с моей медведицей. Она нежно облизывала морду медвежьего властелина и зубами мягко расчесывала шерсть на его шее. Теперь для меня все стало понятно.
Бэби – жена медвежьего владыки! Ох, сто чертей! Я пил молоко самой владычицы белых медведей!
Кладовая Северного полюса
Медвежьему вожаку, вероятно, показались очень подозрительными зимние перчатки на передних лапах Бэби. Он сердито рычал на них. Бэби пустила в ход все женские хитрости для примирения, но, когда ничего не помогло, прибежала ко мне и помотала головой, чтобы я вылезал из своего убежища.
Я вышел на палубу, чувствуя себя защищенным шубой, обработанной хлороформом.
Дикие звери бросились ко мне со всех сторон. Но как только приблизились, стали шататься и падать. Медвежий властелин ужаснулся, увидев, что придворные ведут себя со мной так робко. Он сам бросился, чтобы разорвать меня зубами, и вдруг качнулся и, если бы не объятия его жены, растянулся бы на палубе. А так вожак только упал на корабельные веревки, лежавшие под мачтой. Медведище сидел теперь на канатах, как на королевском троне, положив голову на колени Бэби.
Я быстренько вынул из кармана шубы свирель, зная, что голос этого инструмента нравится медведям, и начал выигрывать печальную песенку. На звук свирели медведи начали просыпаться, а властелин, которого я назвал Марципаном, сначала притопывал лапами, потом начал покачивать ушами в такт песенки, а дальше подпрыгнул и пустился в пляс на двух задних лапах. Следуя его примеру закружилась в танце вся придворная общественность и танцевала без остановки, пока я выигрывал. Затем медведи подошли ко мне с поздравлениями и, если бы имели хвосты, то и ими помахивали бы благодарно. Медвежий властелин так расчувствовался, что обнял меня так, что ребра мои затрещали (к этому времени хлороформ уже выветрился из моей шубы). Медведище посадил меня на веревочный престол, сам сел с одной стороны, а с другой примостилась Бэби.
Но я не обращал внимания на эти признаки доброжелательности – я ломал себе голову над решением практического вопроса. Я рассуждал так: эти тысячи белых медведей не могут здесь, на Северном полюсе, жить одним только воздухом. А животные, мясом которых они могли бы поживиться, редко попадают в эти края. Правда, три месяца в год медведи пируют – китоловы выбрасывают здесь мясо выловленных китов. Но что медведи едят в течение остальных девяти месяцев года?
Вероятно, природа – а она заботится обо всем – наполнила для медведей неисчерпаемые склады, огромные ледяные кладовые, в которых допотопные звери лежат законсервированные во льду. Это утверждается конкретным примером: ведь есть скелет огромного мамонта в петербургском музее! Этот мамонт был найден в одной из сибирских ледовых пещер именно белыми медведями. К тому времени, когда о нем узнали люди, на скелете осталась только половина мяса, и это мясо было свежее.
Поэтому я и подумал: когда освоюсь с белыми медведями настолько, что они поведут меня к той ледовой кладовой, из которой их предки и они сами, тяжелой мукой отгребая лед из погребенных сокровищ мяса, питались до сих пор, тогда я с помощью кирки и пороха устрою им хорошее пиршество – ежедневно в них будет праздник. Да и для меня хватило бы мяса до старости. На этой Земле Франца-Иосифа вовек не было бы угрозы голодной смерти – не то, что между Дунаем и Тисой.
Мои медведи должны отвести меня туда.
И, возможно, не только поведут, но и повезут!
Возможно, удастся их запрячь в сани, как запрягают собак, и мы помчимся тогда со скоростью поезда! Чтобы осуществить этот план, нужно быть неплохим дипломатом. Ибо если человек имеет дело с медведями, то сперва должен позаботиться, чтобы они поверили, что человек заботится о них, об их благосостоянии, а не руководствуется корыстными интересами.
Главное, надо было нагрузить сани (на этих санях экспедиция осуществила шестидесятидневное путешествие по направлению к Северному полюсу) всем необходимым для реализации моих планов. А на корабле было что взять. Имел я хлопоты с любопытством моих новых друзей, потому что они бросались на каждый новый предмет. Марципан во чтобы то ни стало хотел раскусить зубами прибор для измерения высоты небесных тел. Вероятно, думал, что это большой орех. Но когда я вынес телескоп, медведи разбежались кто куда. Марципан с перепугу забрался на самую верхушку мачты. Бедная Бэби зря гналась за ним – вскарабкаться на мачту не смогла, потому что ей препятствовали зимние рукавицы.
Когда все было нагружено, пришлось думать, как тронуться с места.
Известно, что корабль «Тегетгоф» застрял в верхушках крупных глыб высотой с гору. Корабль торчал носом вверх, и палуба образовала склон, по которому легко можно спуститься на санках. От корабля к подножию ледовой горы уже были проложены узкие дорожки. По ним не трудно вести санки, только надо, чтобы кто-то сидел впереди и управлял ногами.
Я знал, что медведи, как и обезьяны, всем интересуются, всему подражают, и поэтому был убежден, что когда начну спускаться на санках с корабля, то мои соотечественники сразу тоже сядут в сани. Так и произошло. Только сани тронулись, как на первом же повороте за кораблем в них уже было полно медведей. Властелин сидел позади меня, склонив голову на плечо, а Бэби даже мурлыкала, восхищаясь быстрой ездой.
На равнине сани остановились. Властелин подумал: это потому, что набралось слишком много пассажиров, и несколькими оплеухами согнал с саней своих подданных.
Я наблюдал, который именно медведь получал оплеуху от Марципана. Того и я хватал за ухо, брал нагайку и хорошо ею порол. Когда медведь становился смирным, я надевал ему на шею упряжь, в которую обычно впрягают собак. Так мне удалось впрячь в сани восемь замечательных медведей. Я прыгнул на сани, хлопнул кнутом, и восьмерка вихрем помчала нас ледовым полем. Король от радости даже ревел, а Бэби подпрыгивала в санях и довольно скулила.
Остальные медведи бежали за нами – кто наперегонки, кто сзади за санями – как почетный эскорт.
Мои надежды, что медведи домчат сани к своему дому, оправдались. Со скоростью двадцать английских миль в час мы приближались к мысу Цихи. Это хорошая примета. Получается, что сокровища Земли Франца-Иосифа лежат на венгерской территории.
При великолепном северном сиянии мы прибыли в роскошный ледяной дворец, вход в который был на высоком крутом склоне. И тут с лучшей стороны отличились мои лошадки: только они могли вскарабкаться на эту ледяную гору – другим животным это было бы не под силу.
На склоне горы чернела высокая, в рост человека, пещера. В такую пещеру и сани могут войти. Проторенная тропа, продолжавшаяся далее, подтвердила мои догадки о том, что наш поезд приближается к лагерю всего медвежьего племени. А когда я посмотрел с горы в соседнюю пропасть, то убедился, что нашел место, которое искал. На дне этой пропасти лежали кучи обглоданных костей первобытных животных. Между ними я узнал скелеты первобытного зубра и северного оленя.
Но перед тем, как войти в пещеру, сделаем небольшое отступление и выясним, как возникла эта пещера, как попали в неё первобытные животные. Мамонтов находили во льдах
Ледовитого океана. Но известно, что этот первобытный слон жил в тропическом поясе и питался травой. Здесь же только лед, травы нет. Итак, возникает вопрос: как попал мамонт в лед, или как обрушился лед на мамонта?
На этот нелегкий вопрос я ответил так.
Во времена плиоцена кора Земли еще очень колебалась – то поднималась, то отступала. Да и в более поздние времена замечали колебания земной коры в Пуццуоли. В этом итальянском городке храм Юпитера сначала погрузился в море, а затем поднялся из него. Морские животные, проникшие между стены, были доказательством того, как глубоко опускалась церковь в море. При опускании земной коры напуганные животные искали спасения и бежали на ту часть Земли, которая поднималась выше всего. Инстинктивно прячась от ужасов, творившихся на поверхности Земли, животные забирались в горные дебри. Итак, мы уже выяснили, каким образом звери попали в пещеры.
Но как навалился на них лед?
Сейчас выясним и это.
От толчков земная кора во многих местах треснула – в ней возникли щели, через которые из недр земли пошел огонь. Морская вода, заполняя эти щели, сразу начала испаряться. А физика нас учит, что когда жидкость очень быстро превращается в пар, то теряет много тепла, охлаждается и замерзает. Кто хочет в этом убедиться, пусть побывает на фабрике искусственного льда. Там лед изготавливают именно с помощью горячих печей.
Итак, в щелях земной коры, вследствие внезапного испарения, вода превратилась в лед.
При колебании поднятые части земной коры вдруг опустились; пещеру залило водой и затопило всех животных, искавших здесь спасения. А что дальше? Как попали эти животные с горячего пояса в край вечных льдов?
Известно, что лед легче воды. Попав в щели земной коры, лед не дал земле, лежавшей на нем, затонуть в море, а поднял ее на себе. Так возник плавучий остров. Мы знаем также, что в океане с юга на север течет сильное течение. (Оно в давние времена было еще сильнее, чем сейчас). Это течение подхватило наш плавучий остров и понесло на север. Здесь, во льдах Северного Ледовитого океана, этот остров застрял. Таким образом и попали сюда мамонты вместе со своими пещерами. Я уже давно был убежден, что этот остров лежит на огромной глыбе льда, под этим льдом кипит бурная глубина моря. Дальнейшие события ярко доказали, что это не догадка, а настоящая действительность.
Но вернемся снова к нашей пещере.
Вход в нее оберегал старый медведь. При нашем приближении он подал знак тревоги. Поднялся бешеный рев не только в пещере, но и снаружи. Из пещеры вырвалась ватага медвежат; Бэби с властелином соскочили с саней, а молодые, вероятно, узнав прибывших, радостно подпрыгивали и плясали вокруг них. Я остался один в санях, и уже начал было беспокоиться, успешно ли закончится мое слишком смелое начинание, – ведь пещера полна еще не укрощенных медведей.
А запряжённые восемь медведей летят прямо в пасть пещеры, и я никак не могу их остановить.
Мелькнула простая, но счастливая мысль – надо немедленно зажечь мою ацетиленовую лампочку. И так, с ослепительным светом, мы влетели в пещеру.
Успех был потрясающим. Увидев сияние, не только моих восемь медведей сели на корточки, но и вся толпа в пещере испуганно замолчала, съежилась, ища защиты, прячась по темным углам. Меня также ошеломило то, что я увидел.
Я оказался как бы в огромном храме выше собора Святого Петра в Риме. Стенами, столбами, потолком и полом этого храма был блестящий лед. При свете моей лампы казалось, что всё это строение – серебряное, а затененные места в нем блестели изумрудом и ультрамарином. С высочайших потолков – как посмотреть, то кружится голова – свисали ледяные причудливые сосульки, ниже можно было разглядеть аркады причудливых сводов, а дальше, словно кружевные карнизы, занимали пещеру необычно высокие галереи. Посреди пещеры была пропасть, от которой голова шла кругом. Ее пересекала хрустальная ледяная дорожка, похожая на Чертов мост. Заднюю стену закрывали ослепительно белые заслоны из ледяных сосулек, каждая из которых величиной с еловый ствол. В глубине пещеры стоял, как на алтаре, огромный идол – обглоданный скелет древнего слона.
Медведи ободрали с него только мясо – с костями справиться не смогли.
Над этим идолищем свисал примерзший к блестящему потолку двадцатисаженный плезиозавр – панцирный крокодил с длинной лебединой шеей, стозубой челюстью и острым хвостом. Лед посеребрил и его. Неудивительно, что это зрелище потрясло и самих медведей. Замечательное, величественное поражает и животное, а медведи до сих пор жили здесь в темноте, только обонянием отыскивая сокровища пещеры.
А какие огромные были те сокровища!
Вокруг с каждой стены сквозь лед вырисовывались контуры удивительных древних животных (которых не отыщешь ни в одной классификации). Тела их спрятаны во льду – наружу торчат только страшные головы.
Мясо этих великанов съедобное. Двадцать тысяч лет хранится оно во льду. А запасы его так велики, что трудно даже заметить, что уже съели медведи из этого неиссякаемого склада. Бедные, они с муками получают каждый кусок, языком слизывая лед, пока доберутся до еды. Каторжная работа! Я принес им облегчение. Медведи мучились, пытаясь вылизать из ледовой скалы тело жирного мастодонта – допотопного слона. К счастью, к мясу они еще не добрались. Это очень важно. Ведь и домашнее животное сердится и даже готово укусить своего хозяина, когда тот мешает ему есть. И наоборот, животное становится ласковым, когда видит, что ее собираются кормить. Я прежде всего защитил свои сани от любого нападения – развел огонь трехногом чугунном котле и поставил котел на груз. Огонь держал медведей на безопасном расстоянии. После этого я взял кирку, железный лом, повесил на плечо лампу и принялся освобождать мастодонта. Своим орудием я легко сделал во льду такую щель, из которой можно было добыть одну ногу великана.
Ветчина, которой две тысячи лет!
Зная, что самым вкусным куском слоновой мяса является нога, я отрубил от нее кусок величиной в двадцать пять фунтов и топором отсек по голени. Мясо было еще свежее.
Медвежье племя все время с благоговейным испугом сидело вокруг и нетерпеливо облизывало морды.
Все вынуждены были ждать спокойно, потому что когда кто-
то шевелился, я поворачивал лампу в его сторону, и от слепящего света становилось смирным и самое дикое животное. Первую, наилучшую часть, я дал королевской паре. Это была лапа слона. Однако, ранее я сам отведал мяса. Оно было хорошо на вкус, но твердое, как подошва. Мне стало ясно, что я не смогу иметь общей кухни с медведями. Потом я отрезал столько кусков, сколько насчитал укрощенных хлороформом медведей. Крупнейшие куски получила восьмерка, что тянула сани. Этих я особенно хотел привлечь к себе. Укрощенных медведей легко можно было узнать по следам от смазанных рыбьим жиром ошейников.
Остатки достались широкой «публике», которая сразу же взялась за дело и хлопотала тех пор, пока не остались только кости.
А я тем временем спокойно закончил работу. План у меня уже созрел.
До сих пор мне удавалось выкручиваться из тяжелейших ситуаций счастливыми и смелыми выдумками. И теперь я не мог примириться с мыслью, что моя судьба зависит от ласки или немилость диких зверей. Ведь какой-то медведь может взбеситься и содрать с меня кожу! Кроме того, и продукты не удовлетворяли меня.
У меня возник план. Среди пещеры есть пропасть, из которой торчат высокие ледовые скалы. Все это напоминает огромную тюрьму. Над пропастью свисает, как своды моста, масса льда. На этот мост я вытащил сани и притащил с корабля подъемную машину – похожую на те, которыми каменщики в городах поднимаются на самые высокие этажи. Посреди моста я вбил железный кол, прикрепил к нему подъемник и вместе с грузом, который могла удержать машина, спустился на дно пропасти.
Там, первым делом, необходимо было найти хорошо защищенное место для постоянного жилья.
Надо отметить, что в пещере, было не так холодно, как в каютах «Тегетгофа». На корабле было 28 ° холода, тогда как на улице – 32 ° ниже нуля. В пещере же термометр показывал только 12 ° мороза, а на дне пропасти – всего 8 °. Это было для меня неожиданностью. Ведь тепло всегда поднимается вверх, а тут, оказалось, наоборот. О причине этого явления я узнал позже.
Разведав все вокруг, я решил разбить лагерь именно на этом месте.
Две ледовые глыбы образовали естественное углубление в стене пропасти. Сюда можно сложить все мои запасы. Я начал стягивать их вместе, и за работой не было, когда даже вверх глянуть.
Пятнадцать раз пришлось подниматься и спускаться, пока весь груз попал в мой склад.
Когда работа была завершена, я мог сказать, что все мое «предприятие» построено на льду. Теперь оставалось только наладить производство консервов гуляша.
С «Тегетгофа» я принес с собой такой котел, в котором под давлением пара даже кости могли разомлеть на студень. Котел стоял на треножнике, и поэтому его можно было поставить в любом месте и варить в нем без малейшей опасности.
Но как же с топливом? Тем углем и дровами, что я принес с собой, буду только разжигать, а топить буду добытым изо льда мясом. То, что мясо хорошее топливо, знали еще англичане. Они когда-то в Египте топили мумиями паровые машины. А здесь у меня мяса сколько угодно. Вкусное сварю для еды, а худшим буду топить.
Так поразмыслив, я прицепил фонарь на грудь и пошел разведывать шахту с мясом. Здесь была все-таки настоящая шахта! На дне пещеры лежала ледовая поляна, похожая на огромный танцевальный зал с блестящей зеркальной плитой вместо обычного пола.
При свете фонаря сквозь прозрачный пол я увидел большой, почти необозримый музей. Первобытные животные, которых вода унесла в глубину пещеры, лежали огромной кучей.
Лабиринт чудовищ! Бесформенные неуклюжие массы, выродки природы: полуптицы, полукрокодилы, толстокожие, кольчатопанцирные чудища с двухсаженными клыками и страшными рогами, великаны имеющие, вероятно, по двести центнеров веса. Здесь и загадочные твари, которые и летают, и ползают, и четвероногие птицы, тело которых обросло шерстью. Здесь и чудовища, похожие на гадов, но с рогами на лбу и с подковообразными ногами на передней части тела, здесь и черепахи с длинными хвостами, и жабы с зубастыми челюстями.
Но меня заинтересовало не это собрание редкостей, а огромное количество дичи. Крупных животных я оставил без внимания, зная, что мясо динотерия или амплототерия пригодно только для острых зубов медведя. Отыскав самое стройное из зверюшек – первобытного оленя – я при помощи пороха разбил ледовую кору, добрался до его груди и топором вырубил из нее хороший кусок. Я очень спешил, потому что голод подгонял меня.
И все же я не мог не остановиться, когда подо льдом заметил хорошо развитого птеродактиля. Правда, его вид вызывал отвращение. Голова у него, как у птицы, в клюве – зубы, как у крокодила, шея, как у аиста, тело голое, как в английской свиньи, на четырех ногах – когти, соединенные перепонкой, как крылья летучей мыши. Летающий ужас, да и только! Из первобытных животных это единственный экземпляр, действительно жирный. А без жира жаркое не вкусное. Выкопал я это животное изо льда. Кожа на нем тонкая, как пергамент, – ее легко можно пороть ножом. На спине птеродактиля толстый слой сала. Я попробовал. По вкусу напоминает нечто среднее между рыбьим жиром и испорченным маслом. Я надеялся, что при варке эти привкусы исчезнут.
Несколько кусков из груди первобытного оленя посек на топливо, один кусок и кусочки сала бросил в котел.
Мясо оказалось прекрасным топливом, но гуляш из него не удался.
Когда я снял крышку с котла, то чуть не упал от страшной вони. Я прикрыл нос и попытался проглотить хоть маленький кусок мяса. Но этот кусок еще и в желудке протестовал против моего поступка. Проглотить еще хоть кусочек я не решался. Я попал в положение тех, что потерпели кораблекрушение, и готовы скорее умереть от жажды, чем пить воду из моря.
Надо поискать в этом большом музее птичьего мяса. Хотя птиц в допотопные времена жило очень мало, но те, что были, действительно стоят того, чтобы их звали птицами.
Если бы я мог найти одного только диорниса, то его мяса хватило бы мне на целый год. В Лондонском хирургическом музее есть скелет этой птицы в восемнадцать футов высотой. Вот если бы найти такого!
