Текст книги "Рассказы о Привидениях Антиквария – Собирателя Древних Книг. Бледный Призрак и Прочая Нежить"

Автор книги: Монтегю Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

У Паркинса, действительно, оставалось очень мало времени для того чтобы переодеться к обеду. Когда за обедом они снова встретились с полковником, невозмутимость и спокойствие – или всё то, что можно так назвать, и чем должен владеть настоящий джентльмен, – царили в душе смелого вояки. Они не покидали его и во время игры в бридж, за которой они решили провести послеобеденное время, так как Паркинс действительно был достойным уважения соперником. Когда, к двенадцати часам, он уходил, то чувствовал, что этот вечер прошел относительно мирно, и что последующие две или три недели его жизнь в гостинице «Глоуб Инн» будет такая же спокойная и безмятежная, как и это вечер. – Особенно, – думал он, – если я буду продолжать работать над своей техникой игры в гольф.

Когда он проходил по коридору то наткнулся на слугу, который чистил одежду и обувь в гостинице, тот его остановил и сказал:

– Прошу прощения, сэр, но как раз в тот момент, когда я чистил вашу куртку, что-то выпало из кармана. Я положил это на комод в вашей комнате, сэр, – какая-то дудочка или что-то вроде этого. Ой, спасибо. Она лежит на комоде в вашей комнате, да, да, сэр. Спокойной ночи.

Его слова напомнили Паркинсу о той маленькой вещице, которую он нашел сегодня, гуляя по берегу. Штуковина была весьма любопытная, и поэтому он решил её лучше рассмотреть, при свете свечей. Сделана она была из бронзы, сейчас это он уже видел, и по форме напоминала современный свисток, которым подзывают собак: да, действительно, так и есть, – это действительно был свисток. Он поднес его к губам, но тот был до отказа забит мелким, затвердевшим песком или землей, который невозможно было вытряхнуть, просто постучав обо что-то, а нужно было вычищать ножом. Всегда аккуратный во всем, за что бы он ни брался, Паркинс выбил грязь из свистка на листок бумаги, и поднес его к окну, чтобы очистить. Ночь стояла за окном спокойная, он успел заметить когда открывал оконную створку, что на небе ярко светила луна. Он замер на мгновение, чтобы взглянуть на море и заметил запоздалого гуляку, который стоял вдалеке на берегу, сразу прямо напротив гостиницы. После этого он захлопнул окно, немного удивившись тому, что в Бернстоу люди гуляют по берегу в столь поздний час, и опять принялся рассматривать свой свисток. И тут он заметил, что на этом свистке есть какие-то знаки, не просто знаки, а какие-то буквы! Он немного потер глубоко вырезанную надпись для того, чтобы сделать её разборчивей, но прочитав и немного подумав, профессор понял, что смысл написанного для него настолько же непонятен, сколь и те письмена, которые сохранились со времен Валтасара[132]132
  Валтаса́р (Вальтасар, Бел-шар-уцур); от аккад. Bēl-šarra-uṣur – «Бел, царя храни» – вавилонский царевич (mār šarri) VI в. до н. э., старший сын и соправитель последнего царя Вавилонии Набонида (в Книге Даниила назван последним царём Вавилона). Управлял страной и частью армии во время пребывания своего отца в аравийской Тейме.


[Закрыть] на руинах Вавилона. Там были надписи, – как на передней, так и на задней стороне свистка.

Одна из них была:

А другая:

– Мне обязательно надо понять, что здесь написано, – думал он; – но, увы, я основательно подзабыл латынь. Когда я смотрю на эту надпись, кажется, будто ни единого слова не знаю из тех, что написаны на этом свистке. Длинная надпись, наверно, самая простая. Должно быть это означает: "Кто это, кто придет?» Ну да, лучший способ об этом узнать, – это свистнуть в него.

Он осторожно подул в свисток и неожиданно замер, изумленный и довольный от того, что ему удалось извлечь такой прелестный звук. Казалось, что для звука этого не существует никаких преград, но, хотя был он нежным и едва уловимым, он чувствовал, что слышен этот звук на долгие мили. К тому же он обладал силой (а такой силой обладают многие ароматы) и способностью создавать образы в сознании. На какое-то мгновение, вслед за стремительным порывом свежего ветра, он достаточно четко увидел сквозь ночную тьму широкое черное пространство, а в его центре одинокую фигуру – откуда она появилась, он не мог понять. Может быть, ему удалось увидеть еще что-нибудь, если бы эта фигура не исчезла, уносимая порывом ветра, ударившего в оконную раму. Это произошло так неожиданно, что заставило его встрепенуться и осмотреться вокруг, и как раз в это момент он случайно увидел, как чайка взмахнула крылом, пролетая где-то высоко и отражаясь в оконных стеклах.

Звук свистка настолько заворожил его, что он не мог удержаться от того, чтобы не подуть в него еще раз, но на это раз уже смелей. Тот звук, который ему удалось извлечь, был коротким, причем намного громче, чем предыдущий и такой, что сразу рассеял все миражи – никакого видения не появилось, хотя он и надеялся на то, что увидит еще что-нибудь. – Но что это? О, Боже! Каким сильным стал ветер за каких-то несколько минут! Какой ужасный порыв! Ну вот! Я так и знал, оконные замки не держат! К тому же еще и обе свечи задуло! Такой ветер всю комнату способен перевернуть вверх тормашками.

Первое, что нужно было сделать, – так это закрыть окно. Со стороны могло показаться, будто двадцать Паркинсонов вступили в схватку с небольшой оконной рамой. Он уже почти выдохся от изнеможения, и чувствовал себя так, словно ему пришлось бороться со здоровым и сильным взломщиком, настолько мощным был порыв ветра. В одно мгновение он стих и окно, само по себе, с грохотом захлопнулось. Теперь оставалось лишь только снова зажечь свечи, и посмотреть какой ущерб, если таковой имелся, он причинил. Да нет, ничего плохого, вроде бы, не произошло. Ни одно оконное стекло не разбилось. Что, по крайней мере, сделал этот шум, так это разбудил, одного постояльца: было слышно, как полковник топает, расхаживая по своей комнате в одних чулках, и ворчит.

Ветер унялся не так быстро, как поднялся. Он с ревом проносился за гостиницей, временами его дикие порывы преходили в унылый и безутешный вой, про который Паркинс справедливо сказал, такой способен заставить содрогнуться тех, у кого нервишки пошаливают. А через какую-то четверть часа он уже думал, что даже те, у кого с нервишками всё в порядке, наверняка, чувствовали бы себя гораздо лучше, если бы им не довелось всего этого услышать.

То ли ветер, то ли возбуждение после игры в гольф, то ли его прогулка по руинам Тамплиеров, не давали ему спокойно уснуть, а что именно, он никак не мог понять. В любом случае, уснуть он не мог уже достаточно долго для того, чтобы начать думать (что, к моему сожалению, часто делаю и я, оказавшись в подобной ситуации), что он стал жертвой всех существующих болезней, заканчивающихся фатальным исходом. Он лежал и слушал свое сердце, чувствуя его биение и думая, что оно вот-вот остановится. Он уже не сомневался в том, что у него воспаление легких, мозга, печени – все сразу. Эти подозрения, а это он знал наверняка, мог рассеять только дневной свет, но до наступления дня было еще далеко, а на душе, словно кошки скреблись. Он чувствовал приятное злорадство от того что кто-то, также как и он, не может уснуть. Ближайший сосед (в темноте было не разобрать, где он находится), тоже ворочался и скрипел своей кроватью.

Следующим, что он попытался сделать, так это закрыть глаза и попытаться уснуть, во что бы то ни стало. Но, в этом случае перевозбуждение проявило себя другим образом – у него перед глазами стали возникать различные образы. Experto crede[133]133
  Experto crede (lat.) ~ поверь мне/эксперту, поверь моему опыту.


[Закрыть], иногда у того, кто очень хочет уснуть, лишь только он закроет глаза, перед глазами появляются различные образы и частенько случается так, что образы эти не совсем ему по душе. Так что приходится открывать глаза и разгонять их.

Видение, которое посетило Паркинса, было настоящим кошмаром. Он понял, что не в состоянии избавиться от образа, который сам по себе возникает у него в сознании. После того, как он открывал глаза – образ тут же исчезал, но стоило ему опять их закрыть, он возникал снова, и опять начиналось всё сначала, картинки меняли одна другую, не быстрей и не медленней, чем в прошлый раз. А видел он вот что:

Бесконечная полоса берега, – галька, переходящая в песок, в которую через короткие промежутки были вкопаны черные волнорезы, уходящие в море, – картина, настолько напоминающая ту, которую ему довелось видеть сегодня после обеда, что если бы не полное отсутствие каких-либо знакомых примет, то он бы сказал – это было именно то самое место. Свет тусклый, и от этого возникает впечатление, что надвигается шторм, похоже на поздний зимний вечер, и идет промозглый моросящий дождь. На этой унылой сцене не видно никого. Вдруг, вдалеке, начинает маячить, как бы подпрыгивая, какой-то странный черный объект, через секунду он уже смог в нем различить фигуру человека, бегущего, прыгающего, цепляющегося за волнорезы и карабкающегося через них, и при этом, то и дело, встревоженно оглядывающегося назад. Когда тот приблизился, – стало понятно, что он не только встревожен, а ужасно напуган, но лица его различить не удавалось. Кроме того, человек этот был уже до предела измотан. Как только он приближался к следующему препятствию, стоящему у него на пути, было видно, что оно причиняет ему еще больше хлопот, чем предыдущее, которое он только что преодолел и заставляет собрать все свои последние силы. – Сможет ли он перелезть? – думал Паркинс; – похоже, что это немного выше, чем те другие. Так оно и случилось; не то, взобравшись на него, не то, перевалив через него свое тело, он, все-таки, сумел его преодолеть, и тут же, едва оказавшись по другую сторону, свалился как безжизненная туша, (это была проекция со стороны наблюдающего). Уже было понятно, что он не в состоянии подняться, и поэтому он, обезумев от страха и оглядываясь, заполз под волнорез.

До сих пор не было видно ничего, что могло бы довести до такой паники беглеца. Правда, где-то далеко на берегу, появилось какое-то светлое пятнышко, которое мерцало и двигалось весьма стремительно, рывками, попеременно, вперед и назад. Оно, неожиданно приблизившись, стало похоже на смутный силуэт человеческой фигуры в тусклом свисающем одеянии, трепещущем на ветру. Что-то было в этом существе, из-за чего Паркинсу весьма не хотелось видеть его вблизи. Оно остановилось, подняло вверх свои руки, склонило голову к песчаному пляжу, а затем понеслось через весь пляж по направлению к кромке моря, и обратно. После чего, оно взмыло вверх, а потом опять кинулось вперед с неимоверной скоростью. Через какое-то мгновение оно уже парило всего лишь в нескольких ярдах от того самого волнореза, за которым спрятался несчастный, то беря немного левее, то правее. После двух или трех бесплодных попыток настичь свою жертву, кидаясь то в одну сторону, то в другую, оно остановилось и замерло, вскинув вверх свои руки, после чего, собравши все свои силы, бросилось на тот самый волнорез.

Паркинс, уже не мог держать глаза закрытыми. Опасаясь за то, как бы у него нее начались проблемы со зрением, голова перестала работать как надо, и, упрекая себя за чрезмерное курение, да еще из-за сотни других причин, он, в конце концов, решил зажечь свечу, достать книгу и провести остаток ночи без сна. Посчитав, что так будет гораздо лучше, чем позволить мучать себя одним и тем же повторяющимся видением, которое было вызвано не чем иным, как впечатлениями от сегодняшней прогулки и игрой больного воображения.

Чиркающее движение спички о коробок и яркая вспышка, по всей вероятности, сильно напугали ночных обитателей – крыс и им подобных, которые, с ужасным шуршанием начали суетливо метаться по полу за его кроватью. О, Боже! Спичка прогорела! Ну, не дурак ли я! Вторая спичка вспыхнула еще ярче прежней, он тут же зажег свечу и достал книгу, за сосредоточенным чтением которой он провел ночь до тех пор, пока сон, способный восстановить силы, не одолел его, да и то, ненадолго. Наверное, в первый раз в своей жизни (в которой всё было размерено и рассчитано до мелочей), он забыл погасить свечу. И когда на следующее утро в восемь часов утра его разбудили, на столе еще мерцал, догорая, огрызок фитиля в подсвечнике, а на поверхности маленького столика появилось растекшееся темное пятно запекшегося воска.

После завтрака он был в своей комнате и приводил в порядок свой костюм для гольфа, – судьба опять распорядилась так, что и в этот раз его партнером по игре был полковник, – когда зашла одна из горничных.

– Сэр, извините за беспокойство, – сказала она, – не желаете ли вы еще одно одеяло для вашей кровати?

– Ага! Спасибо, – ответил Паркинс. – Конечно, я думаю, еще одно как раз не помешает. Похоже, становится прохладней.

Через минуту горничная уже вернулась, неся с собой одеяло.

– На какую постель мне его положить, сэр? – спросила она.

– Что? Да вот на эту, на которой я спал прошлую ночь – сказал он, указывая на свою кровать.

– Прошу прощения, сэр, но, похоже, что вы спали на обеих; по крайней мере, я точно помню, что накануне утром мы их все заправляли.

– Неужели? Да это же нелепость какая-то! – ответил Паркинс. – Я абсолютно уверен в том, что не прикасался к другой постели, разве только положил на неё кое-что из своих вещей. Она, по-вашему, действительно выглядит так, как будто на ней кто-то спал?

– О, да, сэр! – ответила девушка. – Она вся измята и, если вы мне позволите, сэр, – она выглядит так, как будто кто-то всю ночь на ней ворочался и провел очень беспокойную ночь.

– Вот тебе, и на, – произнес Паркинс. – Пожалуй, я это мог сделать, когда распаковывал вещи. Прошу меня извинить за то, что причинил вам дополнительные хлопоты. Кстати, я жду своего друга, который должен сюда приехать, – джентльмен из Кембриджа, – он хочет остановиться здесь денька на два. Я надеюсь, ваш хозяин не будет против этого возражать?

– Нет, нет, сэр, – пожалуйста, пусть приезжает. Никто не будет возражать, я в этом просто уверена, – ответила горничная, и, хихикнув тихонько, украдкой, ушла сплетничать о странном инциденте с другими горничными.

Паркинс твердо решил улучшить свою технику игры в гольф.

С гордостью скажу, он настолько преуспел в этом, что полковник, который роптал и ворчал из-за неизбежной перспективы играть с ним второй раз, по мере того, как их утренняя партия набирала обороты, становился гораздо словоохотливее. Причем, его голос громыхал по всей равнине, как сказал один из наших поэтов, – «подобно басам органа в башне монастыря».

– Странный ветер был вчера ночью – сказал полковник, У нас поговаривают по такому случаю, что кто-то его насвистел.

– Вы, серьезно! – ответил Паркинс. – А что, существуют какие-то суеверия и приметы этого, которые до сих пор еще живут в ваших краях?

– Не знаю, как там насчет суеверий, – сказал полковник. – Но в это верят и во всей Дании, и в Норвегии, и на Йоркширском побережье[134]134
  Йоркшир (Yorkshire) – историческое графство в Северной Англии, не только самое большое, но и самое английское из всех английских графств: от холмов, лугов и цветущих садов местных жителей до умиротворённых классических английских окрестностей. Многие из тех, кто родились и выросли в Йоркшире, злорадно издеваются над предрассудками южан, занимая позицию, точно такую же, как техасцы и австралийцы, которые считают, что всё, что происходит не у них, вообще не следует принимать во внимание.
  Дело в том, что Йоркшир имеет здесь все преимущества, так как его самые яркие характеристики – от диалекта до ландшафта – уходят корнями в долгую историю поселений, изобретений и независимости, и это всё ещё является источником их гордости. Здесь есть акры округлых долин, национальных парков на холмах и отличного побережья, испещрённые названиями мест, пришедшими от викингов, средневековыми аббатствами, обозначенными местами боёв во время Гражданской войны и сельскими домами аристократов и промышленников.
  Что касается других предметов гордости Йоркшира (пиво лучше, воздух чище, люди доброжелательнее, чем «на юге», и так далее), то вы можете составить об этом своё собственное мнение. Йоркшир раньше был поделён на три графства, или «Райдинга» (Север, Восток и Запад), что по-древнескандинавски означало «три части», которые грубо соответствуют современному делению на Северный (North), Восточный (East) и Западный (West) Йоркшир, плюс Южный (South) Йоркшир, который примыкает к Пик-Дистрикт и Восточному Мидлендсу.


[Закрыть]; и я считаю, что-то в этом есть, знаете ли, поэтому народ в это и верит, и рассказывает об этом своему подрастающему поколению. Теперь ваша очередь (вполне вероятно: читатель, который знаком с правилами игры в гольф, может представить соответствующее развитие игры через соответствующие промежутки).

После того как они снова вернулись к разговору, Паркинс, с некоторой нерешительностью сказал:

– Кстати, о том, что вы сейчас говорили, полковник, я считаю, у меня есть все основания утверждать, что мои собственные взгляды на это явление незыблемы и непоколебимы. Я в действительности абсолютно убежден в том, что ничего такого, что называют «сверхъестественным», не существует и в помине.

– Что! – сказал полковник, – неужели вы собираетесь мне сказать, что не верите ни в ясновидение, ни в привидений, ни во что?

– Ни во что подобное я не верю, – твердо ответил Паркинс.

– Ну, что ж, – ответил полковник, – в таком случае, я могу сказать, сэр, что вы не многим лучше саддукеев.[135]135
  Саддуке́и – название одной из трёх древнееврейских религиозно-философских школ, возникших в эпоху расцвета династии Маккавеев (ок. 150 г. до н. э.) и просуществовавших вплоть до разрушения иудейского государства римлянами (70 г. н. э.).
  Эти три направления – саддукеи, фарисеи и ессеи – в основных чертах своих всецело выросли на почве учения Моисея и представляли лишь продукт различного отношения к способу применения его в жизни; но Иосиф Флавий, с целью сделать понимание еврейских сект доступным для своих нееврейских читателей, сравнивает, на основании некоторого внешнего сходства, саддукеев с эпикурейцами, фарисеев – состоиками, ессеев – с пифагорейцами.
  Так как ессеи, согласно своему учению, устранялись от всякого участия в политической жизни народа, то борьба между остальными двумя школами и резкая противоположность в их взглядах и стремлениях составляет главное содержание исторической жизни еврейского народа за указанный период времени и, в известном отношении, отразилась и на дальнейшей судьбе иудаизма[1].
  В перечне 80-ти христианских ересей «Панарионе» (ок. 378 года) саддукеи на 14-м месте и первые среди семи иудейских еретических, с точки зрения христианства, сект.
  В отличие от фарисеев, религиозные воззрения которых в значительной степени сохранились в талмудической литературе, саддукеи, как школа, никаких письменных памятников после себя не оставили; тем не менее мы обладаем некоторыми сведениями о них, благодаря тем фрагментарным сообщениям, которые имеются о саддукеях у Флавия и в Талмуде. В общем, эти сведения согласны между собой и вполне подтверждаются книгами Нового Завета.
  Согласно одному довольно позднему талмудическому источнику, школа саддукеев названа была так будто бы по имени своего основателя, некоего Садока, ученика известного мудреца Антигона Сохейского (IV–III века до н. э.). Последний, между прочим, учил: не будьте как рабы, служащие своему господину в расчёте получить за то вознаграждение, а будьте как рабы, служащие своему господину (из любви) без всяких расчётов на вознаграждение. Садок будто бы понял слова учителя в том смысле, что никакое вознаграждение не ожидает человека за гробом и что, следовательно, человеку следует заботиться лишь о своём земном благополучии, как это и делали саддукеи, которые все отличались своим богатством и роскошным образом жизни.


[Закрыть]

Паркинс уже собирался ответить. Насколько он помнил, саддукеи были наиболее разумными из всех, о ком он читал в Ветхом Завете, но тут он почувствовал некоторую неуверенность от того, что в Библии они упоминаются довольно часто и, поэтому предпочел отделаться легким смешком.

– Возможно, вы и правы, – ответил он; но – Дайте мне клюшку! Теперь моя очередь. – Минуточку. Полковник. – После этого последовало недолгое молчание. – Итак, что касается свиста, которым заклинают ветер, разрешите я скажу вам то, что я думаю по этому поводу. Законы, которые лежат в основе образования ветров, на самом деле еще не в достаточной степени изучены. Ну, а что касается рыбаков и прочих простолюдинов, то они их не знают вообще. К примеру, допустим, какая-нибудь чудаковатая женщина или может быть вообще какой-нибудь абсолютно незнакомый и посторонний человек, в недобрый час прогуливались по пляжу и при этом свистели, и их заметили. И вдруг, в этот самый момент, поднимается буря, – человек, который умеет определять погодные явления по небу или тот, у кого есть барометр, может с определенной ясностью сказать, чего им ждать. Но простые люди в рыбацких деревнях не имеют барометров, они знают всего лишь несколько примет, по которым могут предсказывать погоду. Наиболее вероятно то, что этот чудак, будь то мужчина или женщина, о которых я уже упоминал, будет ими воспринят как личность, обладающая способностью вызывать ветер. Почему, он или она не могут заработать такую репутацию? Теперь, давайте поговорим о том ветре, который поднялся прошлой ночью. Итак, как это произошло. Я свистел сам. Да, да, я два раза свистнул в свисток, а вслед за этим поднялся ветер, как бы в ответ на мой призыв. Если бы кто-нибудь видел меня…

Но, его аудитория оказалась, в некоторой степени, нетерпеливой по отношению к таким пространным разглагольствованиям, тем более, я боюсь, что Паркинс сделал ошибку выбрав тон лектора, поэтому не успел он произнести свою последнюю фразу, как полковник заткнул его.

– Вы говорите, что вы свистели? – спросил он. – И что у вас, там, за свисток? Кстати, сейчас ваша очередь. Ударьте по мячу сначала. – после этого на недолгое время воцарилось молчание.

– Насчет того свистка, о котором вы спрашивали, полковник. Весьма любопытная вещица. Он лежит у меня… О, нет, похоже, я забыл его в своем номере. Да, так оно и есть. Я нашел его вчера.

После чего Паркинс рассказал о том, как нашел свисток. Всё это время полковник что-то непонятное бурчал себе под нос и твердил о том, что если бы он оказался на месте Паркинса, то был бы осторожней с вещью, которая принадлежала каким-то папистам[136]136
  Паписты (уст.) – часто встречавшееся в XIX в. среди православных и протестантов именование римо-католиков.


[Закрыть], от которых, а в этом можно не сомневаться, никогда и не знаешь чего можно ожидать. С этой темы он переключился на чудачества викария, который в прошлое воскресенье издал указ о том, что в эту пятницу будет Праздник Святого Апостола Фомы,[137]137
  Фома́, – иначе называемый Близнец, – один из двенадцати апостолов (учеников) Иисуса Христа.
  Известный фразеологизм «Фома неверующий» (или «Фома неверный»), который употребляют для именования человека, которого сложно в чем-либо убедить[1][2], связан с одним из эпизодов Евангелия от Иоанна: апостол Фома не смог поверить в Воскресение Христово до тех пор, пока своими глазами не увидел Христа воскресшим.


[Закрыть] и в одиннадцать часов в церкви состоится служба. Исходя из этих и других соображений, полковник сделал вывод о том, что викарий был натуральным папистом, если только, не дай Бог, не иезуитом, но умело это скрывал, и Паркинс, который не очень был готов дискуссировать на эту тему, вынужден был поддерживать разговор, стараясь не вступать с ним в конфронтацию. Надо сказать, они так хорошо ладили утром после завтрака, что не возникало никаких сомнений в том, что они не расстанутся и после обеда.

Все послеобеденное время они, забыв обо всем, увлеченно играли, до тех пор, пока еще можно было хоть что-то различить на площадке и свет не начал подводить их зрение. И только тут Паркинс вспомнил, что он собирался посетить руины старого храма. – Не беда, – подумал он, – дело это не срочное. А утро вечера мудреней, пусть сегодня он лучше пойдет домой в компании с полковником.

Не успели они завернуть за угол, как какой-то мальчишка, летя как угорелый, чуть не сбил с ног полковника, и вместо того чтобы удрать, вцепился в него и встал как вкопанный, задыхаясь от быстрого бега. Полковник, естественно, начал того упрекать, но очень быстро разобрал, что мальчишка до того перепуган, что дар речи потерял. На все вопросы не последовало ни единого ответа. После того, как тот отдышался, он начал выть как ошалелый, и еще сильнее вцепился в ноги полковника. В конце концов, они его оторвали, но тот так и продолжал выть не замолкая.

– Что, черт побери, случилось? Куда ты там залез? Что ты такое увидел? – спрашивали его оба наперебой.

– Я видел как оно махало мне из окна, – дико выл мальчик, – и очень испугался.

– Из какого еще окна? – раздраженно спросил полковник. – А ну-ка, соберись, парень, ты же мужчина.

– Из окна, которое на улицу выходит, в гостинице, – сказал мальчик.

Паркинс уже собирался отпустить этого мальчишку домой, но тут вмешался полковник; он хотел хорошенько распросить мальчика о том, что произошло на самом деле. Он сказал, это совсем не легко, так сильно напугать ребенка, не каждый на такое способен, и если вдруг удасться выяснить, что какие-то подонки сыграли с ним такую шутку, то пусть они за это поплатятся. Он сумел выудить из мальчишки всё, что с тем приключилось. Дело было так: мальчик играл во дворе, на траве перед гостиницей, вместе с другими ребятишками; потом его друзей позвали домой и они ушли, и он уже, тоже собирался уходить, как вдруг, совсем случайно, посмотрел на одно окно и увидел, как отдуда кто-то ему машет. Там была фигура какого-то человека в белом одеянии, его лица различить было невозможно; она манила его к себе, хотя это был совсем не человек – если можно так выразиться, то есть, совсем не такой как все нормальные люди. – А был свет в комнате? – спросил его полковник. – Нет, он не видел света в комнате. – А какое это было окно? Оно было на втором этаже? – Да, да – оно было на втором этаже, с двумя маленькими голыми тетеньками по обе стороны.

– Ну, ладно, мальчик, – сказал полковник, – после того, как узнал всё, что было нужно. – А теперь, беги домой к маме. Это был очень плохой дядя, который так пошутил. В следующий раз, возьми, да и брось в него камень, ведь ты же настоящий, храбрый англичанин. – Ой, нет, нет, не делай этого. Ты лучше пойди и скажи дежурному или хозяину, господину Симпсону, да, еще скажи, что дядя полковник научил тебя этому.

На лице мальчика было видно сомнение, так как тот прекрасно понимал, что господин Симпсон вряд ли станет его слушать, если тому придет в голову наябедничать, но полковник сделал вид, что он этого не видит, и продолжал:

– Вот тебе шесть пенсов, – о, да тут целый шиллинг, – и давай беги домой, и не думай об этом больше, и не вспоминай.

С сияющими от благодарности глазами мальчишка убежал, а полковник с Паркинсом обошли гостиницу, чтобы её лучше осмотреть спереди и всё выяснить. Там было только одно окно, которое соответствовало описанию.

– Интересная вещь, – сказал Паркинс, – выходит, что то окно, о котором он говорил, – это мое окно. – Полковник, не возражаете зайти в мой номер на минуту? Мы должны поймать того, у кого хватило наглости залезть в мою комнату.

Вскоре они уже были в гостиничном коридоре, и Паркинс уже собирался открывать дверь. Но тут он замер и начал рыться в карманах.

– Дело гораздо серьезней, чем я предполагал, – были его следующие слова. – Я хорошо помню, что перед тем как уходить закрывал дверь на ключ. Сейчас она закрыта, и самое главное, ключ у меня. Он вынул его из кармана для того, чтобы показать. – Вы меня поймите правильно, – продолжал он, – если слуги в этой гостинице имеют привычку заходить в комнаты, когда жильцы отсутствуют, я могу сказать только одно, – я, категорически, этого не одобряю. Он чувствовал некоторую неловкость, пытаясь открыть дверь (которая, действительно, была закрыта), а потом, когда он зашел в комнату, зажег свечи. – Нет, – сказал он, – Удивительно, но, похоже, никто ни к чему не прикасался.

– За исключением вашей постели, – произнес полковник.

– Нет, полковник. Вы ошиблись, это не моя постель, – ответил Паркинс. – Я не сплю на этой кровати. Но она выглядит так, как будто на ней кто-то кувыркался.

И это действительно было так: одеяло и простыни были измяты наиболее диким образом, который только можно себе представить. Паркинс стоял, и ничего не мог понять.

– Скорей всего, знаете что, – после долгого молчания произнес он. – Я разворошил постель прошлой ночью, когда распаковывал свои вещи, и она так и стоит с того времени. А горничная или кто-нибудь из гостиничного персонала заходили, чтобы привести её в порядок, вот тут мальчишка и увидел их в окне; и как раз в этот момент их кто-нибудь позвал и они ушли, закрыв за собой дверь. Ну да, всё так и было.

– Позвоните и пригласите горничную, – сказал полковник, – и этот дружеский совет показался Паркинсу весьма толковым и своевременным.

Горничная пришла, и рассеяла туман неведения, рассказав, что она привела в порядок постель утром, когда господин был еще в комнате, а потом она сюда больше не заходила. Нет, ключа у неё нет. Все ключи у господина Симпосона; он может сказать господину Паркинсу заходил ли сюда кто-нибудь или нет.

Это была загадка, так загадка. Как показал тщательный осмотр, ничего из ценных вещей не пропало, к тому же, Паркинс хорошо помнил расположение всех предметов на столах в комнате, так что он был в полной уверенности в том, что никто его не разыгрывает. Господин и госпожа Симпсон утверждали, что никто из них в этот день не давал дубликата ключа ни единому человеку. К тому же, Паркинс, во всех отношениях здравомыслящий человек, не заметил в поведении хозяина гостиницы, его жены или горничной ничего, что могло бы выдать их причастность к этому делу. Всё сильней он начинал склоняться к мысли о том, что мальчишка просто напросто обманул полковника.

Весь вечер, полковник был необычайно молчалив и задумчив за столом. Когда уже поздней ночью они расходились по своим номерам, он на прощание сказал Паркинсону приглушенным хриплым голосом:

– Вы знаете, где я остановился, это на тот случай если ночью вдруг что-нибудь произойдет.

– О, да, конечно, спасибо, господин Вильсон. Если мне будет надо, то я так и сделаю; но я думаю, мне вряд ли придется беспокоить вас, скажем так, я сильно на это надеюсь. Кстати, я ведь так и не показал вам тот свисток, про который говорил, по-моему, нет. Вот он, смотрите.