Текст книги "Сборщик клубники"

Автор книги: Моника Фет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава 7

Она лежала, как и все они. Ее зарезали. Семь колотых ран на теле. Волосы были коротко острижены, но не после смерти – она, похоже, носила короткую стрижку. Ее широко открытые глаза удивленно смотрели в небо. Как у всех жертв. Поразительно.

Жертвы. Берт часто произносил это слово, но всякий раз внутренне содрогался. Жертвы. Будто кто-то приносил ритуальные жертвы богам.

«Нам нужен новый язык, – думал он, – язык, исключающий многозначность». Он повернулся и пошел обратно к машине. Пока будут готовы результаты вскрытия, нужно много сделать. Машина полицейского расследования снова набирала обороты.

Тяжелее всего было разговаривать с родственниками. Приготовиться к такому нельзя. Такие новости всегда выбивают почву из-под ног. Они швыряют вас в пучину, где не найти опоры.

Жестокость первых слов. Непонимание на их лицах. Мгновенная бледность. Истерики, обмороки. Или оцепенение.

Для такой работы надо иметь кожу потолще, чем у него. Хотя, возможно, это вопрос профессионализма. Как он завидовал своим менее чувствительным коллегам!

На утреннем собрании шеф несколько раз произнес слова «наш убийца». Берт, конечно, знал, что это расхожая фраза среди полицейских, но ему почему-то хотелось вскочить и ударить его.

Наш убийца. Какая жуткая, непростительная фамильярность. Никто ведь не говорит «наши трупы». На чьей же они стороне?

Последнюю девушку пока не опознали. На вид она была еще моложе, чем первые три. Сущий ребенок.

«Все впустую, – думал Берт, – красота, молодость, сила – все напрасно. Сколько любви, надежд, счастья потеряно для мира! – Каждое убийство вызывало в нем подобные чувства. – Кто-нибудь вроде Имке Тальхайм должен об этом написать, рассказать людям. Да так, чтобы они никогда не забыли».

У убитой девушки были очень короткие ногти. Наверное, из-за трогательной детской привычки их грызть. Он и сам в детстве этим страдал. Его отучили. Пальцы мазали горчицей, клеем и заматывали скотчем. Ночью привязывали его руки к кровати. А когда он высвобождался и снова начинал терзать свои ногти, мать с отцом в виде наказания держали его под холодным душем. И частенько били. Отец называл это дисциплиной. Даже сегодня он уверен, что принес этим ребенку много пользы.

Пожалеешь розгу – испортишь ребенка.

Может, у этой девушки тоже было тяжелое детство. Берт был почти уверен в этом. За годы работы в полиции у него развилось шестое чувство в отношении жертв физического насилия – таких, как она. По дороге на работу он думал о связи между четырьмя убийствами. Связь несомненно была, но пока недоказанная.

После долгих переговоров мы с Мерли решили обратиться в полицию. До родителей Каро мы не дозвонились, да вряд ли она была у них. Под конец волнение Мерли передалось и мне. У нас в квартире существовало неписаное правило: если ты собралась зависнуть где-то на ночь – предупреждай заранее. Если забыла предупредить – позвони. Каро не было уже две ночи, но она так и не позвонила. Ее мобильный телефон был выключен, так что связаться мы с ней не могли.

И мы отправились в полицию заявить об исчезновении Каро. И все завертелось. Полицейский, говоривший с нами, позвонил кому-то еще, а потом попросил подождать сотрудника, который хотел с нами поговорить. Он отвел нас в маленький кабинет, где не было ничего, кроме стола и стульев, и предложил нам чай и кофе, а мы отказались, потому что были на взводе.

Мы сидели в этой унылой комнате, созерцая бледно-желтые стены и пустой настенный календарь. Мерли тяжело и быстро дышала, будто с ней приключился приступ астмы. За дверью звонил телефон, раздавались приглушенные голоса.

Не помню, сколько мы так просидели, пока не пришел полицейский в гражданской одежде. Он пожал нам руки и представился. Это был тот самый комиссар полиции, которого мы ждали, – по имени Берт Мельциг. Он стал задавать нам разные вопросы и слушал, прищурившись. Все было как в кино. Я сто раз видела такие сцены, и оттого, наверное, у меня возникло жуткое предчувствие. Начались спазмы в желудке, на миг перехватило дыхание.

Глядя на Мерли, можно было догадаться, что и она чувствует себя не лучшим образом. Глаза на вытянувшемся бледном лице стали огромными и черными.

Комиссар был весьма мил. Он все-таки уговорил нас выпить чаю. Чай был, правда, отвратный – слабый, тепловатый и приторный, но мне лично стало легче, когда я отхлебнула глоток. Было в нем что-то от горячего какао, которое мне давали в детстве, когда я приходила домой зимним вечером после прогулки.

Однако я догадывалась, что это подготовка. Фильм должен был стать реальностью, а мое предчувствие – оправдаться. Комиссар спросил, не могли бы мы помочь им в опознании девушки, которую нашли утром мертвой.

– Мертвой? – тупо переспросила Мерли и проглотила остатки чая. Страх в ее глазах превратился в панику.

Несмотря на прохладу в кабинете, я обливалась потом. На верхней губе у Мерли тоже выступили бусины влаги.

– Да, – подтвердил комиссар, выжидающе глядя на меня.

Я была благодарна ему за то, что он не требовал ответа от нас.

Мерли кивнула, а в огромных глазах стоял немой крик: нет! Я оцепенела, не в силах пошевелиться. Мерли взяла меня за руку и подняла на ноги. Колени дрожали. Желудок урчал. Пол под моими ногами покачивался. Все звуки либо стихли, либо я оглохла.

Нас повезли куда-то на машине. Никто не говорил ни слова. Мы остановились. Пересекли стоянку. Где-то визжала пила. Залаяла собака. Хлопнула дверь. Ладонь Мерли в моей ладони была холодна как лед, холоднее моей.

– О черт, – проговорила она заплетающимся языком.

Я не знала, что ответить, лишь стиснула ей руку. Кроме того, я должна была сжимать челюсти, чтобы зубы не стучали на всю округу.

Мы вошли в какое-то старое кирпичное здание и пошли по длинному коридору с облезлыми стенами в тусклом свете неоновых ламп. Громко скрипели наши туфли, что смущало меня, вопреки горю и отупению.

Тело девушки лежало под зеленой простыней. Странно. Разве она не должна быть белой? В кино всегда показывают белые. Сердце бешено колотилось в горле и ушах, ноги отказывались двигаться, они разъезжались в разные стороны под тяжестью моего тела. Я отчаянно вцепилась в руку Мерли, боясь лишиться единственной опоры. Мне никогда не приходилось иметь дело с подобными вещами. Я растерялась. Впервые в жизни я хотела, чтобы рядом была мать. Говорят, что солдаты, умирающие на поле боя, зовут своих матерей. Я где-то об этом читала. Нет, не надо об этом думать. А о чем? В такой ситуации не знаешь, о чем и думать. Мы ведь не подозревали, что, придя в полицию, очутимся в этом ужасном здании.

Мы не двигались с места. Комиссар задумчиво взглянул на нас, по-видимому озадаченный нашим столбняком.

«Отпустите нас, – молчаливо умоляла я, – мы поторопились. Каро, наверное, уже дома и ждет не дождется, когда мы придем, чтобы рассказать нам о своих приключениях. Не надо нам показывать эту мертвую девушку под простыней. Я никогда не видела мертвецов. И не хочу».

– Вы готовы? – спросил он.

Мерли до боли стиснула мою ладонь и кивнула. Я тоже хотела кивнуть, но не смогла. Слово «нет» крепко застряло у меня где-то внутри. Я внезапно онемела. Интересно, можно ли вот так онеметь на всю жизнь? Пока смерть…

Вдруг какой-то человек в зеленом халате, возникнув ниоткуда, взялся за простыню и откинул ее с одного края. Я услышала шум – это Мерли, отпустив мою руку, бросилась в угол, где ее вырвало.

Каро лежала с закрытыми глазами, белая, как мраморная скульптура. Выражение ее лица ужаснуло меня. Рот казался огромным. Губы высохли и растрескались. Уголки были опущены, будто от боли или непередаваемого презрения.

Темные волосы сияли в свете ламп. Они были так полны жизни, что белое лицо Каро походило на кукольное. И все-таки оно совершенно изменилось. В нем появилось что-то чужое, будто часть ее со смертью исчезла. Я не сразу уловила эту разницу: она больше не дурачилась, не шутила. Мрачность навеки овладела ее лицом. Окончательно и бесповоротно. Она не задышит, не засмеется, не вскочит и не закричит: «Ага! Испугались?» Угловатые плечи. Очертания хрупкого тела под простыней…

С глазами полными слез я наклонилась и поцеловала ее в лоб. Когда комиссар ласково поднял меня за плечо, я ткнулась головой ему в грудь и разрыдалась. Он терпеливо ждал, пока я выплачусь. А в углу человек в зеленом халате хлопотал возле Мерли. Она была такая же бледная, как и Каро, но с той разницей, что вскоре должна была порозоветь, а Каро нет. Каро умерла.

Умерла.Раньше это слово было для меня не лучше и не хуже остальных слов, а теперь…. Я обернулась – простыня снова закрывала голое беззащитное тело Каро с головой.

– Наденьте что-нибудь на нее, – сказала я человеку в халате. – Она легко простужается.

Он кивнул. Он мог бы возразить на это, что мертвецы не мерзнут и не простужаются, но промолчал. Я сама мысленно себе возразила, что было гораздо хуже.

«Примечательная личность эта Ютта, – думал Берт, – прямая, и честная, и сильная, если на то пошло». Только потом, во время разговора в здании полиции, он осознал, что она дочь Имке Тальхайм. Мать вернула себе девичью фамилию, а дочь носила фамилию отца – Вайнгартнер.

Ютта мало чем напоминала мать – ни красотой, ни уверенностью в себе она не поражала. И все же Берт ощутил обаяние иного рода. Ютта была очень сдержанна, почти застенчива, замкнутое лицо не пропускало наружу эмоций, а взгляд ее проходил сквозь собеседника. Но вы чувствовали, что она вас понимает. Что-то в ней располагало к откровенности. Может быть, зрелые суждения, не свойственные девушкам ее возраста.

Берту предстояло встретиться с родителями Каро. По пути он застрял в дорожной пробке. Машины вокруг истошно гудели, водители потрясали кулаками. В воздухе пахло насилием.

У полицейских с годами развивается особое чутье к таким вещам, и потом Берт от природы тонко чувствовал перемены в атмосфере. Даже в работе он привык полагаться на интуицию, хотя ни за что не признался бы в этом коллегам. Чутье часто выручало его там, где логика была бессильна.

Тело обнаружила собака, сопровождавшая хозяйку на пробежке. Снова в кустарнике у леса. Когда приехали полицейские, хозяйка собаки – студентка, гостившая несколько дней у родителей, – сидела на бревне неподалеку и тряслась от страха. Голое тело девушки она прикрыла своей курткой, сказав, что не могла оставлять его так. На вопросы Берта она отвечала полуобморочным шепотом. Берт пожалел ее и подвез их с собакой до дому.

Вернувшись на работу, Берт доложил обо всем шефу, выслушал в ответ его истерику, глубоко вздохнул, положил трубку и сел за стол. Далее следовала обычная рутина: звонки, переговоры, допросы. Вначале ему пришлось провести опознание при помощи двух потрясенных подруг убитой.

Теперь, по крайней мере, им стало известно ее имя: Карола Штайгер. Друзья ласково звали ее Каро. Берт пробовал звонить ее родителям, но там никто не брал трубку.

– Вы не дозвонитесь, – предупредила Ютта, – это такие люди. Каро иногда неделями им звонила, и все без толку.

Родители Каро жили в той части города, куда коллеги Берта часто выезжали на вызовы. Восемнадцать домов, по шесть семей в каждом. Один двор на три дома. Граффити, сплошь покрывающие грязную штукатурку. Сырость и запах кошек.

Женщина лет шестидесяти на первом этаже развешивала на балконе белье. Крашеные рыжие волосы, жестокий прокуренный кашель. Берт заглянул в блокнот, чтобы убедиться, что пришел по адресу. Да, все правильно. От нестерпимой вони у подъезда приходилось дышать ртом.

Звонок под табличкой с именем Штайгеров, написанным от руки кривыми крупными буквами, был оторван и прилеплен на место скотчем. Берт позвонил. Ни звука, ни шороха. Тогда он решил спросить о соседях у женщины на балконе.

– Простите, пожалуйста.

Она обернулась.

– Добрый день. Я ищу Штайгеров.

Она смерила его взглядом:

– Да ну?

Посчитав, очевидно, что дала исчерпывающий ответ на его вопрос, женщина с мрачным видом отвернулась и продолжила свое занятие. На веревке болталось дешевое красное и черное кружевное белье, расползающееся по швам, мешковатые серые застиранные мужские трусы, синтетические цветастые майки и гавайские рубашки с коротким рукавом.

– Вы не знаете, где их можно найти?

Она неохотно опустила толстые руки, державшие бесформенный бюстгальтер, и с подозрением просипела:

– А вам зачем?

Он вынул из бумажника удостоверение, подошел к балкону и показал ей. Она стала читать, шевеля губами.

– А оно настоящее? – спросила она, складывая руки на груди.

Берт вздохнул:

– Я всего лишь хочу знать, где мне найти семью Штайгер.

Женщина повесила бюстгальтер и вынула из бельевой корзины что-то еще.

– Тоже мне семья, – проворчала она. – Сумасшедший дом, а не семья. Разве что Каро у них нормальная. То-то она к ним и носа не кажет. А вам-то что? – вдруг опомнилась она.

– Да так, есть кое-какие вопросы, – уклончиво отвечал Берт.

Почувствовав его скрытность, она решительно закончила разговор:

– Родители без работы, сын оболтус. Больше я ничего не знаю. А если б и знала, то не ваше дело.

Берт ей поверил.

– Что ж, спасибо, – ответил он и снова огляделся.

Из помятых почтовых ящиков торчали рекламные газеты. В траве у крыльца стояла миска с засохшей едой – остатки кошачьей трапезы, валялись банки из-под шнапса. Одно из окон на первом этаже было наполовину забито фанерой, где кто-то написал красным неприличное слово. На балкон справа вышел молодой человек в черной майке и закурил сигарету. Лет ему было около тридцати. Со всех сторон из майки выпирали накачанные мышцы, руки по локоть были покрыты татуировками. Облокотившись о перила, он посмотрел на Берта скучающим взглядом.

– Не могли бы вы мне помочь? – спросил Берт. – Я ищу Штайгеров.

Молодой человек указал на соседний балкон.

– Вот там они живут. Да только дома их никогда не бывает. Опять Калле что-то натворил?

– Калле?

– Ну да, сынок их.

– Понятия не имею.

Берт задумался. Каро и Калле. Он видел худое тело Каро, помнил ее острое личико. Интересно, похожи ли они с братом? Ему почему-то казалось, что нет. Он, должно быть, здоровяк. Любила ли Каро своего брата?

«Ерунда, – мысленно оборвал себя Берт, – все совсем не так». Ему было известно, что брат несколькими годами младше Каро. Наверное, долговязый и тощий веснушчатый жеребенок, бестолковый и обиженный на целый свет и потому все время попадающий в истории.

Берт кивнул на прощание молодому человеку и направился к машине. Что ж, рано или поздно они узнают. Им придется столкнуться с тем, что Каро умерла. Со своей болью, скорбью и чувством вины. Какова бы ни была их жизнь, она развалится на куски, оставляя их беззащитными перед болью, скорбью и чувством вины. Им придется осознать, что она не просто умерла, ее убили. А это совсем не одно и то же.

Имке была погружена в работу, когда зазвонил телефон. С досадой сняв трубку, она взглянула на дисплей – звонила Ютта.

– Детка, мне сейчас некогда. Я как раз дошла до места, где Джастин, вопреки здравому смыслу, решает… А что случилось? Почему ты плачешь?

Она встревожилась. Ютта, умная и сдержанная девушка, почти никогда не плакала. Ни сентиментальностью, ни жалостью к себе она не страдала. Имке даже и припомнить не могла, когда последний раз видела дочь плачущей.

– Детка, не хнычь, а то я ничего не понимаю.

Ютта не слышала. Она была в отчаянии, вне себя от горя. Только однажды с ней случилось подобное – в восемь лет, когда умерла их кошка. Тогда она рыдала несколько дней кряду. У нее поднялась температура, и Имке пришлось вызывать врача. Врач дал ей успокоительное и прописал завести нового котенка, что помогло, но не сразу.

– Каро…

Так, теперь хотя бы понятно, что дело в Каро.

– Что с Каро, детка?

– Она… она…

– Ну? Что она?

Из любой ситуации есть выход, если подумать. Может быть, Каро беременна? Нет, Ютта не стала бы так убиваться.

– Что такое? Что стряслось? – почти закричала она.

Всхлипы. Хриплые, судорожные всхлипы, как будто у Ютты заканчивались слезы. Имке хотелось надавать ей по щекам. Допустим, истерика – это не диво, но истерика у Ютты?

– Каро… она умерла, мама.

Имке ощутила, что на нее накатывают два противоположных чувства разом: шок и огромная любовь к дочери.

– Умерла? Как… под машину попала?

Если молодые люди умирают, то лишь в результате несчастных случаев. Ни о чем другом Имке и подумать не могла. Каро никогда не болела.

Ютта снова зарыдала.

– Она… ее… убили…

Едва не выронив трубку телефона, Имке потрясенно уставилась в окно. Ей на мгновение почудилось, что она оглохла, будто кто-то выключил все звуки, лишь в голове звенело. «Хороша писательница детективов, – думала она про себя. – Случись настоящее убийство, я и растеряюсь».

Затем Ютта сбивчиво рассказала ей, что произошло.

– Сиди дома, – велела ей мать, – никуда не выходи. Я сейчас приеду.

Она выключила компьютер, надела туфли и пять минут спустя была уже в пути.

Он скучал по ней. Без нее в его жизни образовался огромный пробел. Он представлял ее себе. Он слышал ее смех.

Каро…

Она придумывала для него милые имена – Ромео, Львиное Сердце, Джориан. Она дарила их ему как цветы, как собственные стихи.

У нее были руки ребенка.

И вдруг она переменилась. Он не узнал ее. Алые губы, алые ногти, румяна на щеках. Грубый женский макияж. Плохо. Ему это не нравилось. Но ради любви он решил быть великодушным и терпеливым.

А затем…

А затем она поцеловала его. Это было отвратительно. Она бесстыжей кошкой влезла к нему на колени, она со стонами и вздохами шептала ему, что устала ждать. В один миг она стала такой, как все. Одной из тех девушек, что можно подцепить на любом углу в городе. Красная помада, красный лак для ногтей, мини-юбка. Ее похоть передалась и ему. Потом они лежали рядом, тяжело дыша.

– А теперь, – услышал он у себя в ухе ее пьяный от счастья голос, – ты должен открыть мне свое имя.

И он назвал ей свое имя.

Она повторяла его снова и снова, на все лады, и каждый раз это было как удар ножом.

Мерзость. Мерзость. Мерзость.

Она больше не была его девочкой. Она все испортила, смешала с грязью.

Глава 8

Комиссар отвез нас домой. За всю дорогу мы не обмолвились ни словом. Мерли была по-прежнему бледна как смерть. Я хотела, чтобы она легла отдохнуть в своей комнате, но она наотрез отказалась.

– Не оставляй меня, Ютта, – попросила она, – а не то я рехнусь.

Под конец я уломала ее прилечь на диване в кухне. Укрыла ее и заставила выпить травяной настойки, которая обнаружилась в шкафу. Откуда она у нас, я уже не помнила. Наверное, подарил кто-то.

Я и сама отхлебнула, прямо из горла, но мне не стало ни легче, ни теплее.

– Только не уходи, – попросила Мерли с такой безысходностью в голосе, что мне не оставалось ничего другого, как взять стул и сесть рядом.

– Это не Каро, – сказала вдруг Мерли, сжимая мои пальцы. – Это ее тень. Понимаешь, о чем я? Или нет – оболочка. А сама Каро давно уже покинула свое тело.

Мерли увлекалась темой жизни после смерти и перечитала об этом массу книг. Мы с Каро порой не могли уснуть, наслушавшись ее жутких историй.

– Она уже там, наверху, – Мерли сделала многозначительную паузу, как обычно в таких случаях, – а это непросто, когда ты умираешь насильственной смертью. Ее душа сейчас мается, не знает, куда ей приткнуться, потому что она к этому не готовилась.

– Перестань, Мерли! – не выдержала я. – Будто не хватило ей земных мучений, она, по-твоему, должна мучиться еще и на том свете. Я не хочу ничего об этом слушать.

Мерли заплакала. Я погладила ее по руке – все, на что была способна. Я обреченно ждала той минуты, когда пройдет шок и сама расклеюсь.

– Может быть, матери позвонить? – спросила я.

Моя мать была для Мерли роднее, чем ее собственная. Невероятно, но факт. Там, где жили ее родители, все было скучно и стерильно. Их дом, деревня, палисадники под окнами – точно кладбище. Они приезжали к нам лишь однажды. Переступив порог, остановились в прихожей и глазели вокруг, как в магазине, подыскивая слова. Слов для нашей квартиры они не нашли. Даже когда мы все уютно сидели на кухне и пили кофе с тортом, нарочно испеченным нами к их приезду. Потом они, конечно, все высказали Мерли. Как оказалось, в квартире у нас было грязно, Каро была неподходящей подругой для Мерли, равно как и я – испорченная богачка. Мерли их больше не приглашала.

– Да, – кивнула она, – позвони.

Свалить весь груз ответственности на мою родительницу – вот что мы хотели сделать. Но для чего еще существуют родители? С этой мыслью я стала набирать номер. Услышав голос матери, почувствовала себя так, будто мне пять лет. Со мной случилось нечто ужасное, и я нуждалась в утешении.

Слова давались с невероятным трудом.

– Каро. Она умерла, – чужим голосом проговорила я и подумала: нет, это не я говорю и не о нас. Это не имеет отношения ни ко мне, ни к Каро и Мерли.

Через полчаса раздался звонок в дверь. Мы обе вскочили и побежали встречать ее. Мать обняла нас обеих и плакала вместе с нами. Тушь растеклась у нее по щекам, оставив черные полосы. Она стала похожа на клоуна. Потом она отпустила нас и отправилась на кухню.

– Первым делом нам нужно выпить кофе, – заявила она, – и что-нибудь съесть. Закажем пиццу?

Мы не могли даже подумать о еде.

– Мерли, дай мне номер пиццерии, где ты работаешь, – велела мать. – Вы увидите, от горячего вам станет легче.

Ее деловой тон не мог скрыть тревоги за нас. Я видела это в ее глазах, метавшихся от Мерли ко мне и обратно.

Вскоре на столе перед нами лежали три пиццы. Мы с Мерли и не догадывались, что умираем с голоду. Мы молча принялись за еду. Моя мать, зная, что, кроме дешевого портвейна, у нас ничего не бывает, привезла две бутылки бордо и заставила нас выпить по бокалу. И хоть вино быстро ударило в голову, легче мне от этого не стало.

Мерли, съев половину пиццы, вдруг уставилась на остатки вина у себя в бокале.

– Кровь, – пролепетала она дрожащими губами.

Отныне мы не сможем спокойно произносить некоторые слова – например, кровь, смерть и бледный как смерть. И красное вино пить не сможем.

– Подозреваемые есть? – спросила мать.

Мы с Мерли прилично опьянели и не сразу поняли вопрос, лишь тупо вытаращили глаза. Спустя некоторое время до нас дошло, что она имеет в виду, но ничего вразумительного ответить мы не могли.

Имке не стала ждать, пока доберется до дому. Она позвонила ему прямо из машины.

– Мельциг слушает, – рявкнул он в телефон. Было за полночь, и все нормальные люди спали, а не сидели за столом на работе, ожидая звонка.

– Это Имке Тальхайм.

Услышав ее имя, он резко вздохнул, будто от удара.

Она не стала тратить время на вежливые хождения вокруг да около, а сразу бросилась в атаку.

– Как вы могли?! – воскликнула она. – Вы подвергли детей этой ужасной процедуре!

Он и не думал оправдываться.

– Мне очень жаль. Как они сейчас?

– А вы как полагаете? – Имке была вне себя от злости. Голос предательски задрожал. – Я только что от них. Они были совершенно разбиты, истерзаны, сломлены.

– Ничего – они молодые, оклемаются.

Она знала, что он прав. Ее бесили его спокойствие и рассудительность в то время, когда она рвет и мечет.

– У вас замечательная дочь. Не беспокойтесь о ней, она сильная и справится.

Почему же его слова вызывали у нее такое возмущение? Потому, наверное, что она злилась на него попусту, без причины.

– Хорошо вам говорить, – воскликнула она, – ваших детей – если они у вас есть – не таскали на опознание их убитой подруги. Вашим детям не будут сниться кошмары по ночам. И ваши дети, – прибавила она, чувствуя холодок леденящего ужаса, – в безопасности.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду то, что убийца Каро мог посещать квартиру девочек. Разве это настолько невероятно?

– Нельзя этого исключить!

– Нельзя исключить? Ах, какая прелесть! И что вы намерены предпринять? Вы собираетесь защищать девочек?

– Я сказал – нельзя этого исключить. Но вероятность весьма мала. Поверьте, фрау Тальхайм, если им будет угрожать опасность, то мы обеспечим им охрану.

Имке дала отбой и убрала телефон в сумку. На глаза наворачивались слезы, которые она больше не могла сдерживать. В темноте своей машины она плакала, пока не почувствовала облегчение. Затем высморкалась и задумалась. Правильно ли она поступила, оставив их одних в квартире? Не стоит ли их забрать с собой на мельницу, пока дело не раскроют? Но Ютта буквально вытолкнула ее за дверь, сказав, что они с Мерли теперь справятся сами, а на мельнице слишком безлюдно и далеко от города, а значит, опасно.

Имке взглянула на темные окна квартиры. Они, конечно, уже спят спокойным, глубоким сном, поскольку вино и усталость взяли свое. Им ничто не угрожает в центре города. В доме еще десять населенных квартир. Что с ними может случиться?

Она снова высморкалась, включила зажигание, фары и тронулась в путь. Улицы были безлюдны, словно страх разогнал всех по домам. С другой стороны, где еще быть в час ночи, как не дома? Бары и рестораны закрылись. Моросил прохладный мелкий дождь, чересчур прохладный для середины июля.

Она выехала за город. Темнота на дороге была черная и густая. Из соображений безопасности Имке заблокировала все двери машины. Кто его знает. Совсем недавно на женщину напали, когда она остановилась перед светофором на перекрестке. Грабитель открыл дверь и сел к ней на пассажирское сиденье, вот как. Она включила радио, надеясь, что музыка поможет ей отвлечься от ужасных мыслей и чувств.

Мельница возникла из темноты так внезапно, что у Имке перехватило дыхание. Нервы были на взводе. Нужно отдохнуть, выспаться.

Поставив машину в гараж, Имке пошла в дом. Каждый ее шаг по гравийной дорожке скрипучим эхом отдавался в ночи. Она усилием воли сдерживала шаг, чтобы не выдать своего страха на тот случай, если кто-то наблюдает за ней из темноты. Ей казалось, что это должно подействовать. Никто еще не видел Имке Тальхайм испуганной.

У двери ей под ноги бросилась какая-то тень. Сердце на мгновение замерло. Она зажала рот рукой, чтобы не закричать.

Тень жалобно замяукала и потерлась о ее ноги.

– Эдгар! – воскликнула с облегчением Имке. Она наклонилась и взяла кота на руки. – Как ты меня испугал!

Войдя, она опустила кота на пол, заперла дверь на засов, опустила все шторы и зажгла повсюду свет. Она дома. И в безопасности.

«НОВАЯ ЖЕРТВА ПОХИТИТЕЛЯ ЦЕПОЧЕК

Убийца восемнадцатилетней Симоны Редлеф снова заявил о себе. Его последней жертвой стала восемнадцатилетняя школьница Карола Штайгер из Брёля. Учителя и одноклассники ошеломлены смертью девушки.

Главный комиссар криминальной полиции Берт Мельциг подтвердил сходство этих двух ужасных преступлений: обе жертвы погибли от ударов ножом, были брошены в лесу и у обеих похищены шейные украшения.

Особое расследование ведется также в отношении двух убийств, имевших место на севере, о чем сообщалось в предыдущих выпусках. Возглавляет расследование Берт Мельциг. Вознаграждение тому, кто сообщит достоверную информацию о преступнике, возросло до 7500 евро. Это, вероятно, послужило причиной увеличения числа звонков в полицию, однако ни один из звонивших не предоставил ценных сведений. Города и деревни охвачены страхом, люди ждут решительных действий полиции».

Тягостно было читать это сообщение в газете, зная, что другим читателям эти новости всего лишь щекочут нервы, как бывает, когда узнаешь о чьей-то пугающей смерти: слава богу, это не со мной. Как будто сидишь в кино. И тебе ничто не угрожает.

Полное имя совершенно не шло Каро. Я и раньше это замечала. Карола – это слишком обычно. Так звали хороших девочек. Однако у меня не было времени подумать об этом, потому что я была очень зла на газету и автора заметки, полной избитых выражений: достоверная информация, решительные действия, жертва…

Я много раз читала подобные материалы, но теперь не могла взять в толк, при чем здесь Каро. Все это было совершенно на нее не похоже. Один заголовок чего стоит: «Новая жертва похитителя цепочек». Страшная пошлость. Можно подумать, весь мир сидит в кинотеатре и следит за похождениями этого маньяка. Автор – некий Хайо Гиртс. Я позвоню ему, чтобы пристыдить. Или напишу. Когда-нибудь. Позже.

Мерли была в школе. Долго оставаться в квартире она теперь не могла. А я, наоборот, точно раненая кошка, пряталась и зализывала раны.

Я страшно скучала по Каро. Мне казалось, я ее вижу. На кухне, в ванной, в прихожей, сидящей на моем стуле. Я слышала ее смех. Чувствовала аромат ее духов.

Мы повсюду натыкались на ее вещи: ее расческа; зубная щетка; купальный халат; туфли, которые она сбрасывала у входа и отшвыривала куда придется; журналы, которые она читала; ее йогурт в холодильнике. Ни мне, ни Мерли не хватало духу зайти в ее комнату. Мы заперли ее, оставив ключ в замке. Все было так, будто кто-то написал на двери невидимыми буквами: «Каро умерла».

Меня преследовали видения ее смерти. Как это случилось?

Одна. В муках ужаса.

Я упрекала себя, лихорадочно вспоминая, чем была занята в тот момент, когда мою подругу убивали. Я тогда поехала на мельницу после съемок программы о моей матери. Я играла роль дочери знаменитости, я послушно улыбалась в камеру, терпеливо отвечала на вопросы. А еще этот оператор. Я не хотела на него смотреть, но мои глаза так и шныряли вслед за ним. Мне льстило, что он тоже смотрит на меня. Может быть, Каро умирала, пока я строила ему глазки? Или это случилось позже, когда я лежала в своей старой кровати на мельнице и сочиняла сценарий фильма, в котором мы с оператором играем главные роли.

Я оставила газету на кухонном столе, пошла к себе в комнату и бросилась на кровать с таким ощущением, что сплю и вижу сон, но не могу проснуться, потому что мозг окутан им, точно ватой. Отупение сковало мои мысли.

Каро умерла. Ее убили. Ничто другое не шло на ум. Наверное, я еще в шоке. Но сколько это может продолжаться?

Берт с недовольной гримасой развернул газету. Зачем он вообще читает эти заметки? Что бы ни случилось, пишут всегда одно: города и деревни всегда охвачены страхом, а полиция, как всегда, бездельничает.

Он сталкивался с этим репортером пару раз, но даже лицо его не запомнил. Этот Хайо Гиртс задавал ему вопросы по протоколу и делал такие же выводы. Ему не важно было, что пишут в газетах, но зато шефу было важно. Берт подозревал, что по газетам шеф и составляет мнение о его работе, тщеславный фанфарон.

Берт допил кофе, поцеловал Марго и пошел в гараж. Дети уже уехали в школу. Берт накануне заработался и потому встал на час позже обычного. Элиас внушал ему, что без режима он заработает себе инфаркт. С тех пор как Берт по настоянию Элиаса бросил курить, он таскал с собой лишних семь кило веса. Неудивительно при его сидячей работе и нерегулярном питании. Обычно он перехватывал какой-нибудь бургер в закусочной или кафе, с майонезом, текущим из-под сыра и ветчины. Пустые калории, много жира, мало клетчатки. Не то чтобы он сам слишком задумывался о своем образе жизни, но Элиас не давал ему забыть об этом, да и Марго тоже. Вот уж кто всю жизнь следил за своей диетой!