Текст книги "Библейские вольнодумцы"

Автор книги: Моисей Рижский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Знаменитый этнограф XIX в. Э. Тэйлор, собравший огромный фактический материал по истории культуры примитивных племен, писал: "Там в мире душ и духов... душа алгонкингского охотника охотится за душами бобра и лося, скользя по душе снега на душе лыж... Там южноамериканские туземцы ведут совершенно тот же образ жизни, что и на земле, и даже имеют при себе жен..."* Земная обстановка переносится в загробный мир. На поздних ступенях родоплеменного строя, это, в частности, означало, что души умерших представителей выделившейся к этому времени племенной знати могли и в загробном мире оказаться в более благоприятных условиях, чем души рядовых членов племени. Вожди и там оставались вождями, и не случайно их захоронения .отличаются особым богатством. Нередко рядом с останками знатного покойника можно обнаружить женские и мужские скелеты со следами насильственной смерти – останки жен или наложниц и слуг, души которых и за гробом должны были обслуживать душу своего господина. Таким образом, участь человека в загробном мире полностью определялась тем местом – значительным или незначительным,– которое он занимал в племенной структуре.

______________ * Тэйлор Э. Первобытная культура. М., 1939. С. 300.

Меняется положение отдельной человеческой личности в классовом обществе, в котором первобытный коллективизм и равенство между людьми постепенно отступают на задний план, и общество превращается в сожительство отдельных личностей, людей с различными и в массе противоположными интересами, богатых и бедных, знатных и "подлых", эксплуататоров и эксплуатируемых. Чем дальше заходил этот процесс индивидуализации и социальной дифференциации, тем более остро человек, особенно в трудные минуты своего существования, должен был ощущать себя окруженным враждебной средой, в которой зло преобладает над добром, господствует закон силы "человек человеку волк". Не только слабый, бедняк-простолюдин, должен был изо всех сил бороться за то, чтобы выжить, но и знатный, богатый, занимая высокое положение на общественной лестнице, тоже был вынужден вести постоянную борьбу за то, чтобы не упасть со своей высоты и по возможности занять более высокое положение.

В этих условиях в психологии индивида должна была выработаться настоятельная потребность в реальном или идеальном гаранте своего существования, помощнике в неудачах и спасителе от насилия. Мы уже знаем, что в массовом сознании такую роль стал выполнять идеализированный образ земного царя, а на определенном этапе развития религиозных представлений у разных народов и в разных религиях формируется идея о верховном, а еще позже о едином, универсальном и вместе с тем личном боге, творце и промыслителе вселенной и в то же время предопределяющем судьбу каждого отдельного человека, о боге справедливом и правосудном, карающем человека за его личные прегрешения, но и награждающем за добрые дела, о боге, близком не только царю и высокопоставленным вельможам, но и простому бедняку, крестьянину.

Но, как мы уже отмечали в предыдущих главах, в процессе становления и развития этих новых идей, идей универсального и этического монотеизма, религиозное мышление неизбежно должно было столкнуться с проблемой "защиты высшей мудрости создателя от иска, который предъявляет ей разум, исходя из того, что не все в мире целесообразно" (Кант), иначе говоря, с проблемой теодицеи. И уже древние религиозные мыслители должны были, очевидно, подготовить ответы на такие вопросы разума, как, например: почему в мире, который сотворил и которым .управляет бог, так трудно жить людям? Почему в мире людей царит зло, богатый и сильный злодей теснит праведного, но слабого бедняка, и нет на него управы, потому что и власть на его стороне? Почему бог допускает это зло, какая здесь может быть разумная и благая цель? Какой смысл?

А поскольку универсальный бог стал осознаваться человеком так же, и даже главным образом, как его, этого индивида, личное божество, и отношения между человеком и его богом стали осознаваться как в высшей степени интимно-личностные – бог знает все даже самые потаенные мысли человека, все его планы, намерения и поступки, а вместе с тем тот же бог предопределяет всю жизнь человека,– то и проблема теодицеи для отдельной человеческой личности в этих условиях принимает прежде всего личностный характер: какую разумную цель поставил перед собой бог, предопределив мне так плохо устроенную жизнь, полную бедствий и страданий, такую короткую и притом заканчивающуюся тягостной старостью и неотвратимой мучительной смертью? Это был, можно сказать, "личный иск", который рано или поздно должен был предъявить разум отдельной человеческой личности "высшей мудрости Создателя". Притом перед человеком должен был неизбежно встать следующий роковой вопрос: если в божественном промысле не обнаруживается целесообразности и смысла, что касается устройства человеческой жизни, то есть ли в такой жизни вообще смысл? Не лучше ли было бы совсем не родиться или до времени уйти из жизни? Ответы на эти вопросы человеческого разума должны были, очевидно, вместо "Создателя" дать религиозные идеологи теологи, пророки и т. п. И они пытались это сделать еще в глубокой древности, по-разному у разных народов, в разных религиях, в разные времена." .

Полный анализ развития этих изменений в религиозной психологии и идеологии занял бы слишком много места. Покажем для примера, какие ответы на "вопросы разума" попытались найти мыслители Древнего Египта, народа, который одним из первых перешел к классовым формам общественных отношений и к новым тенденциям в общественном сознании. При этом мы будем ссылаться на некоторые древние тексты из числа дошедших до нас.

Предварительно, однако, следует отметить одну существенную особенность в развитии религиозного сознания в Древнем Египте. Может быть, как ни в какой другой религии древнего мира, в Египте рано получило развитие учение о загробном воздаянии и возмездии, учение, которое древними египетскими теологами разрабатывалось на протяжении тысячелетий и для современного человека далеко не во всем понятно. Важнейшую роль в нем играло представление о загробном суде. После смерти душа покойного попадает в загробный мир, и там она должна предстать перед судом богов, под председательством бога царства мертвых Осириса или бога солнца Ра. Сохранилось много древних описаний и изображений этого судилища, на которых душа умершего представлена человеческим сердцем, помещенным на одну чашу весов, в то время как на другой чаше обычно изображено перо – символ справедливости и правосудия – или фигурка богини справедливости – Маат. На этих "весах правды" взвешиваются добрые и злые, праведные и неправедные дела покойного, и только если добро перевешивало, душа могла обрести вечное блаженство в сообществе богов и на райских полях Налу. В противном случае она обрекалась на множество мучений и даже отдавалась на пожирание страшному чудовищу, представленному в изображениях тут же сбоку от весов. На этом суде душа должна была исповедаться в прижизненном поведении покойного. До нас дошел также текст такой исповеди, в которой покойный заверяет, что он не только исправно приносил жертвы богам, вообще выполнял положенные обязанности и обряды по отношению к царю и к богу, но также не чинил зла ближнему, творил милость бедняку, не убивал, не грабил, не обманывал, не прелюбодействовал и т. п., т. е. наряду с культовыми обязанностями упоминаются нравственные ценности. Отметим это обстоятельство. Индивидуализация сознания закономерно приводила к самооценке личности, самооценке своих не только физических и интеллектуальных возможностей, но также нравственных достоинств и, наконец, к потребности решить для себя два важных и взаимно связанных вопроса: о смысле своей жизни и о роли в ней богов.

В дошедшей до нас древнеегипетской религиозной литературе, главным образом эпохи так называемого Среднего царства (с конца III тыс. до н. э. до середины II тыс. до н. э.), сохранился интереснейший текст, в котором тот человек, который его сочинил, вкладывает ответы на эти вопросы в уста самого бога, творца и управителя мира:

"Сотворил я четыре добрых дела внутри ворот небосклона:

Сотворил я четыре ветра, чтобы мог дышать каждый во время его,– это одно из них (этих дел).

Сотворил я воду половодья великую, чтобы пользовался ею малый и великий,– это (другое) дело из их (числа).

Сотворил я человека всякого подобным другому и приказал, чтобы они не делали зла – это уже их сердца нарушили повеление мое – это (третье) дело из их (числа).

Сотворил я склонность их сердец, чтобы не забывали о Западе (т. е. о неизбежной кончине), чтобы творили они жертвы богам номов – это (четвертое) дело из их

(числа)"*.

______________ * Цит. по: Франкфорт Г., Франкфорт Г. А., Уил-сон Дж., Якобсон Т. В преддверии философии. М., 1984. С. 108.

Этот древнеегипетский текст был, конечно, настоящей теодицеей. Устами бога автор текста настаивает на том, что бог никак не повинен в господстве зла в мире людей. Бог творил людям только добро, он создал ветер, т. е. воздух для их дыхания, и регулярные нильские паводки, без которых Египет, где дожди являются величайшей редкостью, превратился бы в пустыню и жизнь людей была бы невозможна. И бог это сделал в равной мере на пользу "малым и великим". Бог сотворил людей "подобными" и запретил им творить зло, а если люди чинят друг другу злые дела, то это потому, что они нарушили божественную заповедь, и если они страдают, то по своей же вине. Пусть же они не забывают о неотвратимой смерти и пусть приносят жертвы своим богам, чтобы искупить свои провинности и заслужить посмертное воздаяние. Вот явный смысл этой теодицеи. Но, таким образом, автор ее дал также ответ и на вопрос о смысле жизни отдельной личности. Жизнь человека на земле, которую сами же люди превратили в царство зла, тягостна и полна страданий. Но она приобретает смысл, если человек своим поведением, угодным богу, заслужит его милость, и в этом случае человеку после смерти будет обеспечено вечное и блаженное существование на том свете, истинное счастье, которое только и заслуживает, чтобы его добиваться.

А теперь обратимся еще к одному уже упоминавшемуся в предыдущих главах древнеегипетскому тексту, относящемуся примерно к тому же времени, что и предыдущий, т. е. к эпохе Среднего царства, к "Разговору разочарованного со своим духом (душою)".

Произведение это написано в форме диалога между человеком и его духом. Напомним: несчастный, сломленный жизнью человек решил покончить с собой. Но так как у него не осталось никого из близких ему людей, кто мог бы позаботиться о его погребении, совершить погребальный культ, то он просит об этом своего духа (душу), который должен также и последовать за ним в загробный мир: "Будь милостив, дух мой и брат мой, и будь моим погребателем, который будет приносить заупокойные дары и стоять у носилок погребения". Дух сперва отказывается. Он убеждает человека, что и в земной жизни есть свои радости: "Проводи же приятно время, забудь заботы". Нет смысла ускорять свою смерть. У него, духа, самого нет никакого желания торопиться на тот свет. А что касается погребения и заупокойного культа, то об этом вообще не стоит беспокоиться, ведь и у тех, кто строил себе гробницы из гранита, жертвенники так же пусты, как у тех, кто умер на берегу, без родных и зарыт в горячий песок. Ведь даже бедняк, обрабатывающий свой клочок земли, чтобы не умереть с голоду, и потерявший семью, съеденную крокодилами, изо всех сил цепляется за свою жалкую жизнь и не хочет умирать. В ответ несчастный человек объясняет духу, почему жизнь для него стала невыносимой, а смерть желанной:

"Я говорю: "Есть ли кто-нибудь ныне?" Братья дурны, друзья ныне не любят. Я говорю: "Есть ли кто-нибудь ныне добрый?" Сердца злы, каждый грабит ближнего. Человек с ласковым сердцем убог, добряком везде пренебрегают... Нет справедливых. Земля отдана злодеям... Я подавлен несчастием, и нет у меня верного друга. Злодей поражает землю, и нет этому конца. Смерть стоит передо мной, как выздоровление перед больным... Как желание снова увидеть свой дом, после многолетнего пребывания в плену. Кто находится "там" (т. е. на том свете), уподобляется живому богу, карающему за грехи того, кто их делает. Кто находится "там", будет стоять на корабле Солнца и давать отборное на храмы"*.

______________ * Цит. по: Тураев Б, А. История Древнего Востока Т. 1. С. 233.

Мир полон зла, человека окружают злодеи и предают родные и друзья. Сам он добр и праведен, но слаб и бессилен вступать в борьбу за справедливость на земле. Он верит в богов и в лучшую блаженную жизнь на том свете, и вот он решил для себя ускорить переход в этот иной мир. Он не видит смысла длить свою жизнь на земле ради ее временных и ничтожных радостей, к чему призывает его дух. Но что означают возражения духа, этого второго "я" человека? Что могут означать вольнодумные и скептические речи духа о загробном культе, о бессмысленности заупокойных обрядов, занимавших такое важное место в традиционной египетской религии? Что может означать этот спор человека со своим духом, как не раздвоенность и борьбу с сомнениями в душе самого автора? Страдальцу все же удалось убедить своего духа последовать за собой на тот свет. Но удалось ли автору текста преодолеть свои сомнения, сохранить в себе традиционную веру?

С большей уверенностью мы можем, пожалуй, судить о взглядах, автора другого текста того же времени, известного под названием "Песнь арфиста" (эта песнь начертана на папирусе рядом с изображением слепого арфиста, может быть, автора или певца, исполняющего эту песнь). Вот строки из этого текста:

"...Исчезают тела и проходят. Другие идут им на смену со времени предков. Боги (т. е. цари), бывшие до нас, покоятся в своих пирамидах, равно как и мумии и духи погребены в своих гробницах... Что с ними сталось?.. Никто не приходит из них, чтобы рассказать о них, поведать об их пребывании, чтобы укрепить наше сердце, пока вы не приблизитесь к месту, куда они ушли... Пока ты жив, возливай мирру на голову свою, одеяние твое да будет из виссона, умащайся дивными истинными мазями богов. Будь, весел, не дай твоему сердцу поникнуть, следуй его влечению к твоему благу... и не сокрушайся, пока не наступит день причитания. Не слушает тот, чье сердце не бьется, жалоб, а слезы никого не спасают из гроба. Итак, празднуй, не унывай, ибо нельзя брать своего достояния с собою, и никто из ушедших еще не вернулся"*.

______________ * Цит. по: Тураев Б. А. История Древнего Востока. Т. 1. С. 232.

"Песнь арфиста" исполнялась во время заупокойных пиров как своего рода memento mori, и характерно, что в содержании этой песни нет даже намека на утешение. В ней совсем не рисуются утешительные картины райской жизни покойного на священных полях Налу,– это холодная констатация: никому не известно, что там происходит; ведь никто еще не вернулся оттуда, чтобы поведать живым, правда ли то, что так подробно и красочно рассказывают и расписывают жрецы о загробной жизни. "Песнь арфиста", по существу, была вызовом официальной религии, учению о посмертном существовании, и это была откровенная пропаганда гедонизма в жизни.

Перед тем как расстаться с Древним Египтом, мы приведем еще одну надпись, относящуюся к еще более позднему этапу его истории, к началу I тыс. до н. э.: "То, что происходит после конца жизни,– это страдание, оно лишает тебя того, что ты имел до этого; ты пребываешь в могиле без сознания; когда наступает утро, которое (для тебя) не наступает, ты ничего не знаешь и спишь, когда солнце поднимается на востоке; и ты не можешь пить, хотя рядом с тобой (жертвенное) пиво".

Эта надпись из погребения Небнечеру, жреца верховного бога Амона. Как известно, скептики и маловеры среди служителей богов встречались не только в Египте и не только в древности.

Мы привели три разных ответа, которые дали на вопрос о смысле жизни человека и роли в ней бога мыслители Древнего Египта более трех с половиной тысяч лет тому назад. Эти ответы типичны, подобные можно было бы найти в философской и религиозной литературе ряда других древних народов, например шумеров и вавилонян, индийцев, греков. И они непреложно свидетельствуют о том, что всегда и всюду сомнение сопровождало веру, а в религии скептицизм всегда находил уязвимые места. Вечный поиск истины мог привести – и часто приводил – ищущего к горькой правде, и все же человеческая мысль не могла отступиться надолго от своих мучительных поисков истины ради утешительного обмана.

Конечно, и в Древнем Египте вряд ли глубокие размышления о смысле жизни могли надолго занимать ум рядового египтянина-простолюдина. Его голова была слишком забита заботами о завтрашнем дне, о хлебе насущном для себя и своей семьи. И он мог быть даже убежден, что в этом и состоит смысл и цель его жизни. Проникнувшись этой верой, человек мог спокойно и без страха встретить смерть с сознанием выполненного долга, если даже у него не было полной уверенности в продолжении своего существования за гробом,– он не зря прожил свою жизнь! Во все времена мучительная рефлексия была уделом только немногих нерядовых личностей. Но, совсем не случайно, что приведенные выше проникнутые скептицизмом тексты относятся ко временам Среднего и Нового царств, когда Египет значительно продвинулся по пути социального и культурного развития и вместе с тем "упорно двигался по направлению к индивидуализму..."*.

______________ * Франкфорт Г. В преддверии философии. С. 104.

Отмеченный выше процесс индивидуализации в социальных отношениях и в психологии их носителей происходил, конечно, не только в Древнем Египте, но и у других народов древности, происходил в силу неодинаковых исторических условий их существования в разное время и с разной степенью интенсивности. У целого ряда народов Древнего Ближнего Востока он особенно ускорился в I тысячелетии до н. э., притом ближе к его середине.

В Иудее, как мы уже знаем, ряд ветхозаветных пророков стремились придать образу древнего племенного бога Яхве черты универсализма и этического монотеизма. А в VI в. пророк Иеремия решительно, от имени того же Яхве, объявил о личной ответственности каждого человека перед богом за свои собственные беззакония: "...каждый будет умирать за свое собственное беззаконие" (Иер. 31:30). Несколько позже другой пророк VI в. подтвердил это требование Яхве: "Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается" (Иез. 18:20). Причем пророки неизменно связывали понятие праведности с этическими ценностями, а беззакония с нарушением социальной справедливости. Заявления этих пророков, несомненно, означали не что иное, как признание за отдельной личностью ее относительной автономности, относительной свободы выбора между добром и злом, хотя это, конечно, вступало в прямое противоречие с учением о предопределении, которое к тому времени уже было разработано древнееврейскими теологами, теми же пророками, в качестве непререкаемой догмы (Иер. 10:23). Эти сдвиги в общественном сознании особенно усилились, когда Иудея вступила в эпоху эллинизма.

Поход Александра Македонского, начавшийся в 334 г. до н. э., ознаменовал начало новой эпохи в истории народов Древнего Ближнего Востока эпохи эллинизма. После смерти Александра огромная держава его тут же распалась на ряд крупных государств, в которых воцарились его преемники. В этих эллинистических монархиях, которые поглотили множество более или менее самостоятельных городов-государств, как греческих, так и негреческих образований полисного типа, причем политическая власть в них стала принадлежать греко-македонским завоевателям, произошел своеобразный синтез восточных и греческих начал не только в политических структурах, но и в экономических, в сферах культуры и религии, и вместе с тем существенные сдвиги произошли в общественной психологии.

Если гражданин самоуправляющегося полиса, ощущая себя непосредственным участником общественной жизни, принимал вполне реальное участие в управлении своим полисом, причем его интересы были тесно связаны с общественными, то теперь это ощущение сменилось сознанием бессилия перед властью монарха, сознанием невозможности для рядового человека оказать влияние на судьбу своего полиса, своего маленького государства, своего народа. Это приводило к отчуждению индивида от общественной жизни и общественных интересов, к сосредоточению его внимания на своей собственной личности. Круг интересов человека ограничился поисками не общественного, а личного, индивидуального счастья.

Свобода индивида от прежних связей с общественной структурой своего полиса или общины открывала перед ним в эллинистической монархии более широкий простор, возможность по-новому реализовать свои индивидуальные способности и добиться успеха в жизни: разбогатеть или прославиться на военном поприще и т. д. Но в то же время он должен был убедиться, что в новом мире жизнь отдельной личности стала особенно неустойчивой и ненадежной, успехи слишком часто сменялись неудачами, взлеты – падениями. История Восточного Средиземноморья в эпоху эллинизма – это история бесконечных войн, сперва между непосредственными преемниками Александра Македонского, диадохами, позже между их последователями – эпигонами, история бесконечной смены эллинистических царей и правителей. Более мелкие и слабые государства то и дело меняли своих властителей, вчерашний царь мог окончить свою жизнь от руки палача, а богач оказаться в плену и стать рабом.

В этих условиях перед отдельной личностью неизбежно должен был встать вопрос: может ли человек быть счастливым в такой жизни? Если цель и смысл жизни человека – счастье, то есть ли вообще счастье, не зависящее от жизненных превратностей? Религии, признававшие возможность вечного блаженного существования после смерти в загробном мире, могли ответить на эти вопросы утвердительно – это сделали, как мы уже знаем, еще в глубокой древности египетские религиозные мыслители. В эллинистическую эпоху пытались решить эту проблему также философы. Можно сказать, что именно проблема счастья человека стала едва ли не главной проблемой для философов самых различных школ.

Философия, считал Эпикур, это и есть учение о том, как направить человека по пути, ведущему к счастью, избавляющему от страданий в его земной жизни*. По учению Эпикура, у человека есть только один способ стать счастливым: для этого он должен стать независимым от людей и богов, от власть имущих и от общественных порядков, от собственных страстей и похотей.

______________ * См.: Диоген Лаэртский. X. 122. 174

В идеале счастье, высшее блаженство, состоит в полном отсутствии всяких телесных и душевных страданий, всяких забот и треволнений – это полный покой и безмятежность. По Эпикуру, именно в таком состоянии вечного блаженства покоятся бессмертные боги, пребывающие в межмировых пространствах. Бог "не печется о землях и морях, о жизни и жизненных благах людей"*. Бог Эпикура "наслаждается своей мудростью и своей добродетелью и знает наверное, что эти величайшие и вечные наслаждения он всегда будет испытывать"**.

______________ * Cicero M. Т. De natura deorum. I, XIX. 51. См.: Цицерон. Философские трактаты. С. 77. ** Там же.

Как известно, Эпикур, признавая наличие в человеке души, не считал ее некой особой духовной нематериальной сущностью, способной к самостоятельному существованию, независимо от тела. "Душа,– учил Эпикур,– есть тело из тонких частиц, рассеянное по всему нашему составу, оно схоже с ветром, к которому примешана теплота, и в чем-то больше сходствует с ветром, а в чем-то с теплотой"*. С разложением всего тела рассеивается и душа**. Эпикур, следовательно, исключал возможность бессмертия души и загробного ее существования. Существование человека кончается вместе со смертью его тела. За гробом нет ни страданий, ни наслаждений, человеку нет смысла ни бояться посмертных кар и страданий на "том свете", ни надеяться на вечное блаженство. Только при жизни он должен стремиться меньше страдать и больше наслаждаться – в этом цель и смысл его жизни. "Мы,– учил Эпикур,– признаем наслаждение началом и целью блаженной жизни"***..Причем, говоря о наслаждениях, Эпикур имел в виду не только и не столько телесные, чувственные наслаждения от вкусных яств, питий и любовных ласк, поскольку эти наслаждения могут принести только сиюминутное, временное блаженство, да к тому же могут сопровождаться страданиями; выше их ценил Эпикур наслаждения духовные, "наслаждения мысли"****. Для мудреца лучше всего устроить свою жизнь вдали от толпы, от мирских треволнений и забот, от общественных обязанностей и в тесном кругу друзей предаваться размышлениям о Вселенной, ибо только таким образом, размышляя о природе Вселенной, можно избавиться от подозрений, будто в небесных явлениях есть нечто, имеющее отношение к нашим судьбам. "Нельзя рассеять страх о самом главном, не постигнув природы Вселенной и подозревая, будто в баснях что-то все-таки есть. Поэтому чистого наслаждения нельзя получить без изучения природы"*****. При этом мудрец, "питаясь хлебом и водою, состязается в блаженстве с самим Зевсом". Одним из самых распространенных и влиятельных направлений в философии эллинистической эпохи был стоицизм. Учение стоиков во многом расходилось с эпикурейским и, в частности, противостояло ему в понятии о боге. По учению стоиков, бог – это мировой разум, однако под этим понимался не надмировой, вполне абстрактный и трансцендентный разум,– по учению стоиков, бог-разум как бы пропитывает всю материальную субстанцию мира, всю природу как ее активное творческое начало, ее творческое тепло, творческий огонь. В совокупности с мировым разумом сама природа – бог. Вместе с тем в сочинениях стоиков бог – мировой разум-природа нередко отождествляется с Зевсом, Афиной и другими олимпийскими богами, а также с необходимостью, с судьбой, роком; тот же разум выступает в роли промысла-провидения (пронойа), в силу которого все в мире должно происходить разумно и целесообразно. Как справедливо заметил А. Ф. Лосев, "пантеизм стоиков вполне несомненен", хотя и с чертами теизма******. В частности, стоики, не отрицая наличия в мире также нецелесообразного, в особенности зла, объясняли это тем, что промысел не всегда совпадает с роком – судьбой, под которой они понимали "слепую необходимость" естественных причинно-следственных связей.

______________ * Диоген Лаэртский. X. 63. ** См. там же. X. 65. *** Там же. X. 129. **** Диоген Лаэртский. X. 132; 144 ***** Там же. X. 143. ****** См.: Лосев А. Ф. Диоген Лаэртский. М., 1979. С. 529.

Поскольку мир-космос содержит в себе божественный разум – бога и тем самым сам является богом, то миру-природе присуща общая внутренняя закономерность, которая распространяется также на человека, части природы. И в человеке также две сущности. В его теле содержится душа, которая тоже имеет двойственную сущность. "Душа – это дыхание, врожденное в нас, поэтому она телесна. Душа остается жить после смерти тела; однако же она с течением времени подвержена разрушению. Неразрушима только душа целого, частицами которой являются души живых существ"*. Что происходит с душой между смертью тела и ее (души) разрушением, неясно; во всяком случае, стоикам были чужды идеи загробного воздаяния, загробного блаженства для одних, достойных того душ и загробных кар для других, недостойных.

______________ * Диоген Лаэртский. VII. 156-157.

Только при жизни человек должен стремиться приблизиться к счастью, для этого, по учению Стои, он должен "жить согласно природе", "в соответствии как с нашей природой, так и с природой целого"*. В такой жизни и заключается счастье, цель и смысл жизни. Но на пути к этому счастью "многие сбиваются, увлеченные внешними заботами или попав под влияние близких, хотя сама природа никогда не дает человеку поводов сбиться с пути"**. Только мудрец способен избрать верный путь и удержаться на нем, благодаря своей высокой "разумности", избрать подлинное благо***, потому что от них может быть не только польза, но и вред человеку, который может стать рабом своих страстей. Только мудрец по-настоящему свободен, остальные люди -: рабы. Только мудрецу доступно подлинное блаженство, потому что, не только подавив, но совершенно искоренив свои страсти, мудрец может быть счастливым даже в самых тяжелых обстоятельствах. Цицерон сохранил одно такое высказывание основателя стоической школы Зенона: на вопрос: "Пусть кто-нибудь будет слепцом, калекой, тяжело больным, изгнанником, бездетным, бедняком, пусть его пытают на дыбе, как ты назовешь его, Зенон?"– "Счастливым",– ответил Зенон. "Даже счастливейшим?" – "Конечно, ведь я учил, что здесь нет никаких ступеней, как и в добродетели, а в ней заключено само блаженство"****. Мудрец не боится даже смерти: "Уйти из жизни для мудреца вполне разумно и за отечество, и за друга, и от слишком тяжкой боли или увечья или неизлечимой болезни"*****. Как известно, некоторые стоики так и кончали свою жизнь – самоубийством.

______________ * Там же. VII. 87. ** Там же. VII. 89. *** См. там же. VII. 103. **** Cicero. De finibus... V. 28 ***** Диоген. Лаэртский. VII. 130.

Итак, две самые влиятельные философские школы эллинистической эпохи сочли необходимым уделить главное внимание проблеме счастья отдельной человеческой личности и сделали попытку объяснить причины наличия нецелесообразности в мире и зла в мире людей. Ни Эпикур, ни стоики не решились отрицать существование бога или богов и открыто выступить против религии и уже поэтому неизбежно должны были столкнуться с проблемой теодицеи. Как понять явное безразличие богов к участи человека на земле? Эпикур, объяснив это тем, что блаженство богов несовместимо ни с какими заботами и хлопотами,– "Существо блаженное и бессмертное ни само забот не имеет, ни другим не доставляет и поэтому не подвержено ни гневу, ни благоволению: все подобное свойственно слабым"*,– поселил своих беззаботных, безмятежных, бездеятельных и блаженных богов в далеких межмировых пространствах, куда к ним, понятно, не могут долететь ни мольбы людей о помощи и спасении, ни благодарности, ни обеты. Стоики, в отличие от Эпикура, вселили бога-разум в самою материю – природу, объявив, таким образом, саму природу или мир (космос) богом и подчинив ее общему закону, который "есть верный разум, всепроникающий и тождественный с Зевсом". Они учили, что природа никогда не дает человеку повода сбиться с верного пути. Таким образом, стоики отвели от бога-природы вину за бедствия в мире людей. Люди сами виноваты в своих несчастьях, если человек терпит бедствия и страдания, то по своей вине, а если эти страдания непереносимы, то волен расстаться с жизнью, приняв добровольную смерть.