Текст книги "Библейские вольнодумцы"

Автор книги: Моисей Рижский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Выступления друзей – это подлинная апология Яхве. Бог всемогущ, он сотворил мир и мудро управляет им. И он, безусловно, справедлив и всегда прав – это положение выдвигается ими как догма: "Неужели Бог извращает суд? И Шаддай разве искривляет правду?" (8:3). При этом защитники Яхве пускаются в рассуждения. Они утверждают, что Яхве неукоснительно воздает человеку по делам его. Он награждает праведников, "поставляет униженных на высоту, и опечаленные обретают спасение" (5:11). Он не дает погибнуть невинному (4:7), спасает его от меча и от руки сильного (5:15). Но бог видит и беззакония и карает за них, хотя и не сразу. Веселье беззаконных кратковременно (20:5), величие и богатство нечестивого исчезнут (15:29). Злодей рано скончается, а если даже проживет свои дни, то впоследствии пострадают его дети, которые будут "заискивать у нищих" (20:10), и память о нем исчезнет с лица земли (18:17, 8:18).

Защитники Яхве не могут отрицать того, что порой страдают и как будто невинные. Но на это у них тоже есть объяснение: никто не может считать себя совершенно невинным перед богом. "Как может человек быть праведным перед Богом, и как быть чистым рожденному женщиной? Вот, даже луна и та не светла, и звезды не чисты в его глазах", (25: 4-5). Ведь бог и слугам своим не доверяет и в ангелах усматривает недостатки (4:18; ср. 15:15). Тем более нечист и растленен человек, "беззаконие пьющий, как воду" (15:16). Даже тот, который считается всеми и который сам себя считает безупречным, может совершить грех, сам того не подозревая (11:11)*. Поэтому в любом случае человек должен рассматривать свое страдание как заслуженное и справедливое наказание со стороны Яхве и всегда принимать его с благодарностью: "Блажен человек, которого вразумляет Бог, и наказания Шаддая не отвергай" (5:17). И вообще, утверждают они, человек рождается для страданий, как искры – чтобы улететь ввысь (5:7).

______________ * Так называемый "грех по неведению" (см.: Чис. 15:27) или "скрытый грех" (Пг. 18:13) все равно считался "преступлением перед Я ie", требовавшим искупления (Чис. 15-27).

Исходя из этих общих положений официальной доктрины о прижизненном воздаянии человеку за его поведение на земле, защитники ее – друзья Иова пытаются дать оценку конкретному факту, тому, что произошло с Иовом. Как будто не зная его прошлой праведной жизни, они начинают высказывать разные предположения и догадки: "Наверное, зло велико в тебе, и нет конца беззакониям твоим... ты с братьев твоих беспричинно брал залог и одежды с полунагих снимал. Жаждущего не напоил водою и голодному отказывал в хлебе... Вдов ты отсылал ни с чем и руки сирот ослаблял" (22: 5-9). За то, утверждают они, Иову и послано наказание, и, более того, если бы бог заговорил, то выяснилось бы, что наказание еще мягкое: "...знай, что ради тебя: (еще) предал забвению Бог (часть) из твоих грехов" (11: 5-6). Один из друзей, Билдад, высказывает предположение, что и дети Иова наказаны по заслугам: "Если сыновья твои согрешили пред Ним, то Он предал их в руку беззакония их" (8:4).

Но в том-то и дело, что читатель Книги Иова уже из пролога должен был узнать, что Иов не только не совершал никаких беззаконий, ни явных, ни тайных, но, наоборот, был самым непорочным и праведным человеком на земле,автор с самого начала позаботился сообщить об этом читателю, причем трижды, один раз от своего лица (1:1) и два раза от лица самого бога, приведя подлинные слова Яхве: "Нет такого, как он, на земле: человек непорочный... и справедливый и далекий от зла" (1:8; 2:3); из пролога же читатель мог заключить, что оппоненты Иова – его старинные друзья. Не может быть, чтобы они не были осведомлены о его исключительной праведности и непорочности, и, следовательно, их намеки на то, что Иов занимался ростовщичеством и чуть ли не грабежом, можно расценить только как гнусную клевету и лицемерие; и, главное, читатель уже с самого начала знал, что единственной причиной безмерных несчастий, обрушившихся на Иова, является не провинность со стороны последнего, а все тот же злосчастный спор между Яхве и сатаной, спор нелепый и бессмысленный хотя бы уже потому, что Яхве при его всеведении должен был знать наперед, каков будет исход спора, а в таком случае зачем было мучить верного ему и ни в чем не повинного человека? Поведение Яхве и его защитников явно рисовалось читателю в самом неблагоприятном свете, что, в свою очередь, естественно, должно было вызвать сомнения в правильности и всей их аргументации. И на это обратили внимание еще в древности. Известный талмудический авторитет Иоханан огорченно заметил по этому поводу: "Если бы такое не стояло в Библии, не следовало бы это говорить, ибо Бог представлен, как человек, который дал себя провести другому" (Баба-Батра, 16а).

Что касается Иова, то сам он, конечно, не догадывается о принесшем ему столько горя споре на небесах, он просто твердо убежден в своей невинности и правоте. Иов гордо бросает в лицо своим друзьям: "Не бывать тому, чтобы я признал вас правыми, доколе не умру, не поступлюсь невинностью моей" (27:5). И он бросает обвинение в несправедливости самому богу. Прежде всего по отношению к нему самому. Я невинен, настаивает он и с негодованием отвергает обвинения, которые ему предъявили его недостойные друзья. Он ни в чем не согрешил ни перед богом, ни перед людьми, никому не причинил зла. Напротив, он сделал много добра людям и никогда не поклонялся никакому богу, помимо Яхве. На протяжении трех глав (29-31) Иов перечисляет свои заслуги: он спасал страдальцев и был отцом для-вдов и сирот, "сокрушал беззаконному челюсти и из зубов его исторгал добычу"; не прельщался чужими женщинами и не обижал раба и рабыню; не радовался своему богатству и не злорадствовал при несчастье и гибели врага. Он не поклонялся ни солнцу, ни луне. Он верил только в бога истинного и соблюдал его заповеди, не уклоняясь (23: 11 -12). За что же бог так преследует его? За что он так покарал его?

Заметим, что автору поэмы о Иове старая идея о коллективной ответственности перед богом была, по-видимому, совсем чужда. Хотя в двух-трех местах друзья высказываются в том смысле, что дети беззаконного также пострадают за злодеяния своего родителя (например, Цофар в 20:10), Иов решительно отвергает целесообразность и справедливость такого решения (20:19). На протяжении всей дискуссии ни герой поэмы, ни его друзья ни разу не ставят вопроса: не пострадал ли сам Иов "за грехи отцов"? Друзья лишь строят различные предположения насчет возможных прегрешений Иова и его сыновей, а он отрицает всякую вину за собой. Иов готов даже допустить, что, может быть, совершил какой-нибудь грех в юности по неведению (13:26), но если даже так, наказание явно несоизмеримо с проступком. Яхве отнесся к нему с необъяснимой жестокостью: "Ты сделался жестоким ко мне" (30:21), "Ты выискиваешь грех во мне... хотя знаешь, что я невиновен, и от руки Твоей спасителя нет" (10:6-7).

Но Иов имеет в виду не только себя. Он вообще не видит в мире признаков божественного правосудия. Совершенно непонятно поведение бога. Где прославленная пророками справедливость Яхве и где его милосердие? Иов по пунктам разбивает аргументацию своих противников. Он упрекает их во лжи, и то, что эта ложь ad maioram dei gloriam (во славу божию), никак не оправдывает их: "Разве должны вы для Бога говорить неправду и ради него говорить ложь? (Надлежало ли вам) быть лицеприятными к Нему?" (13: 7-8). Причем характерно, что если оппоненты ссылаются прежде всего на авторитет традиции, на то, что "мудрые возвестили, и не утаили их отцы" (15:18; ср. 8: 8-10), то Иов берет свои доводы из действительности, из жизненной практики своей и других людей: "...разве вы не спрашивали людей проезжих и с их свидетельством не знакомы?" (21:29). Везде одно и то же: бог губит непорочного наряду с виновным (9:22). В городах люди стонут и души убиваемых вопиют. И бог не воспрещает этого (24:12). Хуже того, бог положительно благоволит к злодеям и оказывает им покровительство– "бича божьего нет на них" (21:9). В день бедствия пощажен бывает злодей, в день гнева отводится в сторону (21:30). Дома беззаконных безопасны, у них множество детей и внуков, и все у них благополучно, их бык успешно оплодотворяет, у коров не бывает выкидышей. Они проводят дни свои в счастье и умирают без страданий (21: 7-13). А в то же время люди невинные бедствуют, "униженные земли", сироты и вдовы терпят величайшие лишения и насилия со стороны злодеев и нечестивцев (24: 5– 11) и праведник становится посмешищем (12:4). С объяснением оппонентов, что бог зато позже отомстит детям беззаконника, Иов решительно не согласен: "(Скажете:) "Бог бережет для детей его несчастья его". (Нет!) Пусть воздаст ему (самому), чтобы он знал! Пусть увидят глаза его несчастье его, и от гнева Шаддая пусть (сам) изопьет! Ибо что ему до дома его после него, когда число его месяцев пресечется?" (21: 19-21).

Как уже отмечалось, концепция загробной жизни и загробного воздаяния чужда как Иову, так и его друзьям – Иов убежден, что смерть – это конец всему: и радостям, и горю, конец всякой надежде; когда люди умирают, то они уже "до скончания небес не пробудятся, и не воспрянут от сна своего" (14: 10-12). И всякая надежда сойдет в преисподнюю и будет там покоиться во прахе (17:16). Значит, невинно страдающему нечего рассчитывать на справедливость бога и после смерти.

Вместе с тем Иов готов согласиться с тезисом своих оппонентов о том, что нет вообще человека, чистого перед богом, так как люди несовершенны по самой своей природе: кто может произвести чистого от нечистого? ( 14:4; ср. 15:14). Но тем более по справедливости бог не имеет оснований наказывать людей за их пороки и прегрешения. Ведь он сам сотворил людей, и они таковы, какими он их создал. Если изделие с недостатками, то виновато не оно, а мастер, его сотворивший. "Хорошо ли для Тебя, что Ты притесняешь, что презираешь творение рук Твоих... Твои руки образовали меня и сотворили меня... Ты из глины сотворил меня, и (снова) в прах обратишь меня?" (10: 3-9).

Наконец, Иов приводит еще один аргумент. Допустим даже, рассуждает он. что человек в чем-то провинился перед богом, но достойно ли бога вечного и всемогущего преследовать его за это? (7:20). Ведь человек – такое эфемерное и такое ничтожное создание по сравнению с богом: жизнь его как дуновение, и сам он как соломинка, уносимая ветром. "Почему бы (Тебе) не простить мне моей вины, не пройти мимо моего прегрешения? Ибо вот я лягу в прахе, поищешь меня – и нет меня" (7:21).

Иов прекратил спор непобежденным. Скорее – победителем. Три друга замолчали, потому что им больше нечего было возразить Иову, и это, по существу, означало, как правильно понял позднейший автор речи Элиу, что они "обвинили Бога" (32:3). Затем на сцену выступает Яхве, который произносит речь, полную поэтических красот и самовосхваления. Только после этого Иов произнес свое "отрекаюсь и раскаиваюсь". Но было ли это подлинным раскаянием?

Нет сомнения, что автор закончил свою поэму величественной сценой теофании не только потому, что хотел дать своему произведению достойную концовку. Очень вероятно, что явлением бога заканчивалась и старая сказка, ставшая рамкой поэмы. Но речи Яхве и ответы Иова, так же как выступления в ходе дискуссии Иова и друзей, несомненно, сочинил сам автор поэмы персонажи народных сказаний подобным образом не ораторствуют. А между тем именно в этих речах многое вызывает недоумение и кажется двусмысленным современному читателю и, наверное, такие же чувства возбуждало у древних.

"ТЕМА ИОВА" ВНЕ ПАЛЕСТИНЫ

При чтении Книги Иова становится ясным, что автора волновал широкий круг проблем, связанных с существованием зла и несправедливости в мире, причем в разных аспектах: в индивидуальном – почему страдает единичный невинный человек; в социальном – почему люди стонут в городах, бедняки, вдовы и сироты угнетены богатыми насильниками, которые вопреки всякой справедливости благоденствуют и процветают; наконец, в универсальном аспекте – почему вообще существует зло в мире, управляемом всемогущим, мудрым и справедливым богом? Поскольку все это – проблемы общечеловеческого характера, естественно, что они так или иначе должны были отразиться в литературе не только Иудеи, но и других народов древности. В связи с. этим многими исследователями уже давно делались попытки найти иноземные образцы (или, может быть, даже оригинал) библейского Иова. Вероятнее всего эти образцы могли обнаружиться в Древнем Египте или Вавилоне, культурное влияние которых на Палестину было особенно сильным и продолжительным. Поиски оказались не совсем безрезультатными.

В вавилонской поэме, известной под названием "Владыку мудрости хочу восславить"*, ее герой, как и Иов, в прошлом был вполне счастлив, но затем на него обрушились всякие бедствия и он тоже страдал от какой-то жестокой болезни, может быть, проказы. Он красочно описывает свои мучения и отчаяние t в выражениях, напоминающих поэму о Иове: "День – вздохи, ночь – слезы, месяц – вопли, год – скорбь. Я дошел до конца жизни, куда ни обращусь бедствие..." (ср.: Иов. 7:3 и сл.). Он жалуется на то, что страдает незаслуженно, так как всегда делал только угодное богам и царю: "А ведь я постоянно возносил молитвы, мне молитва – закон, мне жертва – обычай, день почтения бога – мне радость сердца... славить царя – мое блаженство... Я страну призывал соблюдать обряды, чтить богини имя учил я народ мой. Я славил царя, равнял его богу, почтенье к творцу внушал я черни"– это, однако, совсем не похоже на то, что ставил себе в заслугу библейский Иов (гл.29-31). Герой вавилонской поэмы, как и персонажи Книги Иова, высказывают мысль о непостижимости божественного промысла: "Воистину думал, богам это любо! Но что мило тебе, угодно ли богу? Не любезно ли богу, что тебя отвращает? Кто же волю богов в небесах постигнет... бога пути познает ли смертный?" Но нигде нет в этой поэме и намека на неправосудие богов, нет и тени протеста. Страдалец только настойчиво и смиренно умоляет своего бога о милосердии и в конце концов добивается-таки своего: бог избавляет его от страданий и дарует ему изобилие всяких благ.

______________ * См.: Литература Вавилонии и Ассирии//Я открою тебе сокровенное слово. М., 1981. С. 218.

Известны и другие месопотамские произведения подобного рода. В одном из них, в шумерской поэме, переведенной С. Крамером, также говорится о человеке, который был богат и праведен, имел много родных и друзей и был у всех в почете. Но и его постигло несчастье – страшная болезнь. Его одолели страдания, и вдобавок от него отшатнулись друзья. Он горько жалуется: "Мой товарищ не говорит ни слова истины, мой друг называет ложью мои правдивые слова". Страдальца перестали уважать, даже невежественные юнцы пренебрегают им (ср.: Иов. 30:1). Допуская, по-видимому, что он в чем-то провинился, он ссылается на врожденную слабость и испорченность человеческой природы и на высказывания по этому поводу древних мудрецов: "Они изрекают, бесстрашные мудрецы, слово истинное и прямое: "Ни одно дитя не рождается от женщины беспорочным"*. Этот же аргумент мы встретили и в Книге Иова (15:14). Быть может, еще ближе по идеям к Книге Иова вавилонская поэма "Мудрый муж, постой, я хочу сказать тебе..."** В ней поднимаются те же проблемы: превратности человеческой судьбы, ненадежность счастья, необъяснимость страдания невинного и засилья на земле зла, высказывается даже мысль о тщетности благочестия и о несправедливости богов, которые покровительствуют богатому и, точно вора, преследуют бедного и угнетенного. Интересно, что эта поэма написана в форме диалога: мудрец и его друг по очереди произносят по строфе в одиннадцать строк – форма, напоминающая поэму об Иове.

______________ * Крамер С. История начинается с Шумера. М.,1965. С. 136-140. ** См.: Я открою тебе сокровенное слово. С.235-241.

На диалоге построена и египетская поэма, известная под названием "Разговор разочарованного со своей душою". Несчастный, больной, покинутый родными и друзьями человек хочет уйти из жизни. Он убеждает свою душу совершить над ним погребальный обряд – больше ему не к кому обратиться – и затем последовать за ним в загробный мир. Душа пытается отговорить страдальца от непоправимого поступка: ведь в жизни все же есть и нечто приятное. Но в конце концов душа все-таки уступает. "Разговор" заканчивается следующими словами души: "Ты достигнешь Запада, тело твое предадут земле, и я сойду к тебе..." В этой поэме можно без труда найти места, как будто перекликающиеся с Книгой Иова: "Человек с ласковым взором убог, добряком везде пренебрегают, сердца злы, человек, на которого надеешься, бессердечен. Нет справедливых, Земля – приют злодеев... Злодей поражает землю, и нет этому конца"*.

______________ * Тураев Б. А. История Древнего Востока. Т. 1. С. 232, 233.

Можно априори допустить, что автор поэмы о Иове был знаком с философско-религиозной литературой соседних народов Египта, Вавилонии, еще более близких Финикии и Эдома*. Следы этого знакомства можно, по мнению исследователей, обнаружить не только в идеях и диалогической форме его поэмы, но и в языке, который включает большое количество слов и даже целых выражений иноземного происхождения. Менее вероятно высказанное некоторыми учеными предположение, что автор Книги Иова испытал влияние греческой философии (так, О. Гольцман находил у Иова отражение идей Платона и даже в композиции книги усматривает влияние платоновских диалогов, а Г. Шраде считал, что представление о боге, который не слышит мольбы людей, исходит от учения Эпикура о безразличии богов к творящемуся на земле), хотя в такого рода догадках нет ничего невозможного, если, конечно, принять более позднюю датировку Книги Иова**. Может быть, иноземными влияниями следует в какой-то мере объяснить и то, что в поэме о Иове удивительно мало национального колорита, настолько мало, что некоторые исследователи вообще отказываются признать в авторе иудея; Пфайфер, например, считает, что автор был эдомитом, представителем соседнего с Иудеей расово родственного и близкого по языку Эдома***. Но если аргументация Пфайфера недостаточно убедительна и вызвала ряд возражений, то все же тот факт, что автор Книги Иова сделал героями своей поэмы, включая главного – Иова, неевреев, видимо, нельзя считать случайным: скорее всего, автор хотел этим подчеркнуть общечеловеческий характер трактуемых им проблем. Однако подход его к решению этих проблем оказался специфически иудейским. Вавилонские жалобы страдающих праведников в основном являются религиозными сочинениями типа псалмов. Отношение к богам в них выражается в восхвалениях и просьбах. Египетский автор "Разговора разочарованного со своей душой" находит для своего страдальца выход из беспросветности земной жизни, выход на "тот свет". Мировоззрение автора поэмы о Иове выросло на почве иудаизма, который, в отличие от египетской религии, не признавал ни загробной жизни, ни загробного воздаяния; для него, автора, этот выход был закрыт. И мы увидим, что цель, которую он перед собой поставил, заключалась, в отличие от вавилонских авторов, отнюдь не в восхвалении Яхве.

______________ * Humbert P. Recherches sur les sources egyptiennes de la Htterature sapiential d'lsrael. Neuschatel, 1929. P. 75-106. ** Terrien S. Introduction and exegesis of the Book of Job. N.Y., 1954. Vol. 111. P. 892; Schrade H. Der verborgene Gott. S. 112. *** Pfeiffer R. Introduction .to the Old Testament. P. 684.

МИРОВОЗЗРЕНИЕ АВТОРА И ЦЕЛЬ ЕГО ПОЭМЫ

Мы, к сожалению, не знаем не только имени автора поэмы о Иове, но и ни одной черточки из его биографии. Некоторые исследователи думают, что в самой книге можно обнаружить отражение личных переживаний автора, и даже что поэма в какой-то степени автобиографична – сам автор перенес в своей жизни нечто подобное тому, что пережил его герой: был богат и знатен, затем потерял свое богатство, был оставлен друзьями, может быть, сам страдал от неизлечимой болезни и т.д.* Конечно, все это предположения, но довольно правдоподобные; во всяком случае, в описаниях тягот жизни бедняков (см. особенно гл. 30), которую автор вложил в уста Иова, жалость к ним уж очень характерно перемешивается с высокомерным презрением вчерашнего аристократа и богача к тем, кого он еще недавно не хотел бы "поместить с псами своих стад", а теперь они смеют пренебрегать им, этот сброд, "люди подлые, люди без имени" (30:8).

______________ * Fohrer G. Das Buch Hiob. Gutersloh. 1963. S. 27; Guillaurne A. Studies in the Book of Job. P. 13.

Несомненно, автор поэмы был для своего времени человеком широко образованным. Он уверенно, на уровне научных знаний своего времени рассуждает о различных явлениях природы, называет ряд небесных созвездий – в одном месте высказывает даже смелую мысль, что Земля висит "ни на чем" (26:7), описывает происхождение облаков, повадки разных животных, в том числе иноземных, например бегемота и крокодила (Левиафана) (гл. 40). Некоторые критики видят в этом и в ряде других деталей свидетельства того, что автор побывал в Египте. Автор поэмы о Иове, конечно, был близко знаком с устной и письменной традицией своего народа – в стиле и языке поэмы нередко ощущается влияние пророческой и дидактической литературы Израиля, а возможно, и с произведениями других народов. Наконец, автору была хорошо известна сложная обстановка современного ему общества с его внутренними противоречиями и внутренней борьбой, насилиями богатых и знатных, страданиями бедняков, вдов, сирот и т. п.

Широтою взглядов, гуманизмом и свободомыслием отличаются и религиозно-философские и этические взгляды автора поэмы о Иове. Он, как и главный герой поэмы – выразитель его идей, явно стоял в оппозиции к традиционному, ортодоксальному иудаизму. Известно, какую важную и даже доминирующую роль в послепленном иудаизме стал играть культ. Для автора основной части поэмы культовая сторона религии как будто вообще не имеет никакого значения; во всяком случае, в тех местах, где идет речь о праведности Иова (особенно в гл. 31), имеются в виду только его нравственные достоинства и совсем не упоминается о его рвении в области культа: в молитвах, жертвоприношениях и т. п. Причем моральные понятия автора тоже явно не совпадают с официальной моралью Торы – они выше, можно сказать, духовнее; автор, например, осуждает как низкие и греховные такие чувства и поступки, как радость по поводу своего богатства, ликование по случаю бедствия или гибели врага, жадность, лицемерие (31:33). Не разделял автор поэмы и важнейшей официальной доктрины иудаизма о справедливом воздаянии при жизни человека "по его делам", более того, он, как мы видели, вообще отрицает, что богу свойственна справедливость, и еще решительнее отказывается признать за богом такие качества, как милосердие и благость. Короче говоря, автор поэмы о Иове отказывает богу и в тех атрибутах, на которых особенно настаивали пророки VIII-VII вв., и в культе, который еще более настойчиво насаждало послепленное жречество и поздние пророки.

В изображении Иова Яхве совсем не похож на безличного бога стоиков или на богов Эпикура, не имеющих никакого отношения к природе и, по выражению Плутарха, столь же безразличных к людям, "как рыбы Гирканского моря, от которых мы не ждем ни вреда, ни пользы". В речах Иова бог представлен могучим и премудрым (9:4; 12:13), он – творец мира и создатель людей; не только первых людей – он создает каждого нарождающегося человека (10:10) и определяет его судьбу – счастливую или несчастную. Бог решает участь отдельного человека и целых народов, возвышает их или притесняет (12:23). И он вовсе не стоит "по ту сторону добра и зла", над человеческой моралью, наоборот, в поэме поведению бога дается оценка именно с позиций человеческой морали, и вот эта-то оценка особенно примечательна: по отношению к людям бог ведет себя как самый жестокий тиран, злодей и покровитель злодеев. Рисуя мрачные картины страданий невинных людей, Иов прямо указывает на их виновника – это бог! "Если не Он, то кто же?" (9:24).

Места поэмы, в которых критикуются эти стороны поведения бога, пожалуй, самые сильные в книге, и критика носит столь резкий и ожесточенный характер, что аналогии ей не найти во всей философской литературе Древнего Востока.

Бог не знает жалости, хуже того, страдания людей доставляют ему наслаждение: он "смеется отчаянию невинных" (9:23). Бог покровительствует злодеям и нечестивцам, он способен на жестокость по отношению даже к самым преданным своим слугам, пример – история самого Иова. Инвективы Иова в адрес бога совершенно лишены всякого пиетета и почтительности. Защищая свою правоту, Иов нисколько не стесняется в выражениях: бог у него – точно злодей, напавший на свою жертву, он "скрежещет зубами", "схватил... за шею и избил меня" и т. д. (16: 9-12).

Так какую же цель преследовал автор, задумав написать свою поэму? Традиционно богословская точка зрения на этот счет заключается в том, что поэт-философ хотел дать урок сомневающимся в божественном промысле. Ужасные страдания, выпавшие на долю праведного Иова, довели его до того, что он начал обсуждать дела господние и даже – "суждение и осуждение близки" (36:17) -осмелился бросить богу упрек в неправосудии. Но все же вера Иова устояла, выдержала испытание. В конце концов, его озарила простая, но великая истина: в мире так много тайн и чудес, что человеку невозможно их постигнуть и тем более ему недоступно решение вопроса о путях провидения. И когда Иов из уст самого бога воспринял эту истину, душевный покой и счастье вновь вернулись к нему. Примерно такую оценку Книге Иова дают и современные ортодоксальные теологи. Несмотря на то что слова друзей не убедили Иова, утверждает автор пятитомной "Истории Ветхого завета" Клаус Шедль, он сам в результате откровения пришел к выводу, что "на человеческом уровне нет ответа на вопрос о страдании невинного" и что именно бог – его единственный спаситель и избавитель, который справедливо относится к человеку, хотя планы всевышнего недоступны человеческому познанию*.

______________ * Schedl С. Geschichte des Alten Testaments, Innsbruck; Wienn, 1964. Bd. 5. S. 234-236; ср.: Holsctier G. Das Buch Hiob. Tubingen, 1952. S. 43. ("Мы не поймем поэта, если не признаем, что Иову было дано поистине найти Бога... не как гневного демона и не только могучего и справедливого... но Бога любви и веры").

С этой точки зрения, следовательно, автор поэмы Иова, отвергнув традиционные формы оправдания бога, выдвинутые друзьями Иова, предложил взамен свою теодицею, по-иному, но оправдывающую бога. Однако такова ли в действительности была цель автора поэмы о Иове?

Идейные противники Иова, его бывшие друзья, упрекали Иова в том, что он спорит с богом, обвиняет бога, "рушит страх перед Богом" (15:4). Заметим, что они ни единым словом не намекнули на то, что Иов, может быть, изменил Яхве ради какого-нибудь другого бога, и Иов также со своей стороны заверял, что ничего подобного он не совершил (31: 26-28). Не было и того, чтобы он вместо традиционных догм своей религии внес какую-то новую религиозную идею. Критика Иова носит вполне негативный характер. Английский библеист М. Ястров бросил за это ряд упреков в адрес авторов поэмы о Иове (по мнению Ястрова, поэма о Иове была творением не одного человека, а целого кружка поэтов). Они, эти авторы, считает Ястров, допустили ошибку или тенденциозность, не позволив друзьям Иова усилить аргументацию в пользу веры, например, выдвинув теорию о том, что кара Яхве – это испытание и т. д.* "Слабое (!) место скептицизма авторов первоначальной поэмы об Иове в том, что они не нашли решения, которое позже привело к победе иудаизм, христианство и магометанство,– не открыли учения о будущем загробном воздаянии"**. "Протестуя и отрицая традиционную веру, Иов не предлагает ничего взамен"***. Сам Ястров считает, что поэма об Иове была "протестом глубоко религиозных душ, которые стремились разгадать тайны жизни"****. Следует признать, что М. Ястров, очевидно, невольно, но совершенно точно указал на важнейшую особенность первоначальной поэмы об Иове – в ней отчетливо прозвучали ( мотивы скептицизма, но такого скептицизма, который в глазах ортодоксов-современников автора должен был показаться настоящим безбожием".

______________ * Jastrow M. The Book of Job. Philadelfia; L., 1920. P. 161, 162. ** Ibid. P. 174. *** Ibid. P. 160. **** Ibid. P. 153.

Слово "атеос" (греч. "безбожный"), как известно, придумали древние греки. Древний атеизм имел свои особенности. Как известно, Эпикур признавал существование богов, но при этом утверждал, что боги, обретаясь в блаженном покое где-то в пространствах между мирами – в интермундиях, совершенно не вмешиваются в то, что происходит в мире и в человеческом обществе.

Древний атеизм вообще сводился чаще всего или к критике традиционной религии, ее догматов, мифологии, культа, или к критике идеи о божественном промысле, определяющем судьбы людей, или же проявлялся в скептическом отношении к самой возможности для человека рационально решить вопрос о существовании или несуществовании бога. Греческий философ Протагор, живший в V в. до н. э. и, следовательно, может быть, бывший современником автора поэмы о Иове, уклончиво заявил: "О богах я и не могу знать ни того, что они существуют, ни того, что их нет, ни того, каковы они с виду. Ведь многое препятствует знать (это): и неясность вопроса, и краткость человеческой жизни"*. Но в такой уклончивости могло скрываться и нечто большее, чем скептицизм.

______________ * Софисты. Баку, 1940. С. 16.

Критика религии была в то же время подрывом основ государственности, а обвинение в безбожии являлось также политическим обвинением, и очень серьезным; пример – судьба того же Протагора, который за религиозный скептицизм был предан в Афинах суду и как "атеос"– безбожник приговорен к изгнанию, а книги его были сожжены в Народном собрании. Протагор был не единственный, кого постигла такая кара.

Кроме того, атеистом древности, как и многими вольнодумцами Нового времени, несомненно, могло руководить чувство классового самосохранения религию важно было сохранить "для народа", для устойчивости государственного порядка и т. п. В связи с этим стоит сослаться на известный трактат Цицерона "О природе богов". Трактат написан в форме собеседования между сторонниками различных философских школ о религии, причем в качестве участников беседы автор вывел реальных исторических лиц – нескольких образованных и знатных римлян. Один из них, Котта, член высшей в Риме жреческой коллегии понтификов, обязанностью которой было осуществлять верховный надзор за культом, ставит перед участниками диалога вопрос в общей форме: допустимо ли вообще обсуждать проблему "есть боги или их нет?". И сам же отвечает: смотря в какой обстановке. Перед широким кругом слушателей, например в Народном собрании, конечно, неудобно отрицать существование богов. Но "в такой беседе и в таком собрании, как наше, весьма легко", т. е. вполне допустимо и удобно рассмотреть все доводы и "за" и "против", так как "много ведь встречается такого, что смущает нас так, что порой начинает казаться, будто вовсе нет никаких богов". Тот же Котта, рассказав о приговоре над Протагором, замечает: "Я так думаю, что это заставило многих более осторожно высказывать такие мнения, поскольку даже сомнение не могло избежать кары"*.