Текст книги "Библейские вольнодумцы"

Автор книги: Моисей Рижский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Заметим, что по Книге Даниила воскреснуть в "последнее время" должны не все умершие, а только "многие". Но начало было положено. С течением времени догма о воскресении мертвых и справедливом воздаянии в загробном мире стала одной из основных в иудаизме, а затем и в христианской религии, и в исламе, что действительно во многом способствовало успешному распространению этих религий и их победе. И можно сказать, что эта заявленная в Книге Даниила догма стала не только последним словом ветхозаветной теодицеи, но также первым словом новозаветной: бог доказывает свою правоту, если не при жизни человека, то в загробном "Царстве Божьем": там каждый получит по своим заслугам.

Снова обратимся к истории Книги Иова. После тех изменений в ее первоначальном авторском тексте, которые были внесены в нeгo первыми ортодоксальными редакторами (см. выше), эта книга была, по-видимому, теологами иудаизма признана Священным писанием, что произошло, во всяком случае, не позже II в. до н. э. Но при этом можно не сомневаться, что тем ученым-богословам, которые уже взяли на вооружение новую догму о воскресении мертвых и загробном воздаянии, многое в Книге Иова должно было не нравиться, и прежде всего образ самого Иова и его речи во время дискуссии с друзьями. Сколько в этих речах было горечи и желчи, дерзости и прямого вызова в адрес бога, сколько бунтарства и как мало смирения и покорного терпения! И наверное, еще большее неудовольствие новых ортодоксов должны были вызвать те места в Книге Иова, где ее герой решительно отрицает всякую возможность воскресения мертвых и воздаяния после смерти. Но теперь уже применять тот способ "исправления" оригинального текста, который использовали древние редакторы, т. е. вносить новые изменения в текст книги, было недопустимо. И не только потому, что это сочинение было уже признано Священным писанием и любое вмешательство в его текст считалось греховным, но еще и потому, что этот еврейский текст существовал уже во многих списках и был достаточно известен читавшим его в оригинале. И все же новые теологи нашли способ приблизить Иова к своим взглядам. Это было сделано в том древнем переводе Ветхого завета на греческий язык, который стал позже известен под названием Септуагинты, выше мы о нем уже упоминали.

Напомним читателю, что этот перевод был сделан не в Палестине, а в эллинистическом Египте, в Александрии египетской. Евреи в Александрию были переселены еще Александром Македонским, при основании этого города, а позже еще и его преемниками, и через некоторое время образовали там процветающую общину. Александрийские евреи особенно сильно испытали на себе влияние эллинистической культуры, и многие разговаривали, писали и читали только на греческом языке, совершенно забыв свой родной язык и письменность. Хотя александрийские евреи своей религии и своему богу вовсе не изменили, но, произнося слова молитв или читая Тору на еврейском языке, многие смысла слов совсем не понимали. Для них прежде всего и был создан греческий перевод Септуагинты, и он с течением времени стал столь же авторитетным для верующих, таким же Священным писанием, что и еврейский оригинал.

Перевод Септуагинты, вопреки легенде, появился не сразу, не в один прием, а создавался постепенно в течение по меньшей мере полутора столетий III-II в. до н. э. Критический анализ Септуагинты с несомненностью обнаруживает, что разные ее части были переведены разными людьми, которые не только неодинаково владели языками – еврейским и греческим – и искусством перевода, но и по-разному понимали стоящую перед ними задачу. Естественно, что переводы разных книг Ветхого завета отличаются Между собой по характеру, языку, стилю. Одни очень близко, почти буквально передают подлинник, другие – с большей или меньшей степенью свободы. "В передаче отдельных книг Ветхого завета в Септуагинте,-отмечает Б. А. Тураев,– замечаются все возможные градации: от строгой буквальности (Пятикнижие) до крайней вольности (Иов), от изящества и верности до недомыслия"*. Когда был сделан перевод Книги Иова в своде Септуагинты, в точности неизвестно, но в середине II в. до н. э. он уже существовал – цитаты из него можно встретить у иудейского эллинизированного писателя того времени Аристея (ок. 150 г. до н. э.).

______________ * 'Тураев Б. А. История Древнего Востока. Т. 1. С.8

Можно думать, что эта книга должна была привлечь особое внимание богословских кругов иудейской общины в Александрии именно благодаря своей философской окраске. Если в области теологии греческому политеизму противостояла более продвинутая в иудаизме монотеистическая концепция, то в части философской литературы иудеи, несомненно, должны были ощущать определенный недостаток. В какой-то мере этот недостаток могли восполнить такие произведения, как Книга Иова и Книга Экклесиаста. Не случайно некоторые исследователи увидели в идеях или манере изложения Книги Иова сходство, одни – с трагедиями. Еврипида, другие – с диалогами Платона. В общем, Книга Иова была произведением, которое в какой-то степени можно было сопоставить (или противопоставить) шедеврам греческой философской литературы. Книга Иова на греческом языке могла не только стать душеспасительным чтением для эллинизированного иудея или прозелита, но она могла также представлять философские идеи иудаизма перед лицом эллинистической культуры.

Что касается отмеченной Б. А. Тураевым и многими другими исследователями "крайней вольности" перевода Книги Иова в Септуагинте, то она, несомненно, была вызвана разными причинами. Можно считать установленным, что переводчики Книги Иова в Септуагинте пользовались версией оригинала, частично отличавшейся от той, которая легла в основу масоретского текста*. В ряде случаев очевидно, что причиной пропуска или сокращенной, перифрастической передачи отдельных стихов или добавлений к оригинальному тексту было стремление переводчика улучшить литературный стиль переводимого произведения, избежать тех многочисленных повторений и плеоназмов, которые отличают многие места оригинала. Некоторые отклонения, несомненно, имели целью проще, понятнее изложить сложно выраженную мысль автора. Этот автор, одновременно философ и поэт, действительно, в ряде мест выразил свою мысль и сложно, и темно, и вдобавок облекал свои философские идеи в ткань поэтических, подчас совсем неожиданных образов. Проследить за изгибами его своевольной мысли оказывается местами очень и очень непростой задачей. К этим трудностям добавляются еще другие, чисто языковые. Исследователи считают, что словарь Книги Иова богаче, чем любой другой книги Ветхого завета. Но именно по этой причине в тексте Книги Иова обнаруживается немалое число так называемых "хапакс лего-менон" (греч.– "единожды сказанное"), слов, которые встречаются в Библии только по одному разу и, следовательно, значение которых можно определить только приблизительно, исходя из контекста или через другие семитические языки: арабский, арамейский, ассирийский и др. Помимо этого, в самом языке Книги Иова немало иноязычных форм, особенно арамеизмов и арабизмов. Надо думать поэтому, что уже древние читатели, переписчики и переводчики Ветхого завета на другие языки испытывали особенные трудности в понимании и интерпретации его текста.

______________ * Swete Н. В. An introduction to the Old Testament [Greek. Cambrige, 1902. P. 133; Ziegler J. Der textkritche Wert der Septuaginta des Bucnes Job. Misсеanea biblica. Rome, 1934. S. 273-296; Gerleman G. Studies in the Septuagint I. Book of Job. Lund, 1946; Fohrer C. Das Buch Hiob. S. 55– 56.

И все же основную причину ряда существенных отклонений греческого перевода Ветхого завета в Септуагинте от оригинального текста следует видеть не в трудностях последнего для понимания, а в другом – в сознательном стремлении изменить смысл оригинала в интересах новой теологии иудаизма, с одной стороны, и в стремлении сделать содержание и идеи своего Священного писания более доступными пониманию читателей, которым не только по языку, но и по культуре многое в нем было непонятным и чуждым. Представив в Септуагинте эллинистическому миру свое Священное писание, иудеи вместе с тем представили в нем также и своего бога и свою догму единобожия. Этот бог уже не был старый, еврейский национальный бог Яхве. Учение пророков подготовило иудейскую религию к восприятию идеи о единственно истинном, универсальном боге, всемогущем творце и промыслителе. В период эллинизма на оформление этой идеи, несомненно, могла оказать влияние и греческая философия, в которой также вызрела идея монотеизма, в особенности у стоиков. Но в Ветхом завете, который складывался на протяжении целого тысячелетия, как раз далеко не все можно было примирить с идеей монотеизма и универсальности бога, слишком многое выдавало в Яхве черты старого национального бога Израиля. Основательно переделать священные книги было уже невозможно, но кое–что, очевидно, можно было предпринять, чтобы примениться к новым условиям. И в Септуагинте это было сделано.

Тому, кто читал параллельно два текста Ветхого завета – еврейский и греческий перевод Септуагинты,– уже с первых страниц должна была броситься в глаза одна особенность перевода: в нем совершенно исчезло имя собственное еврейского бога – Яхве. В тех местах, где оно имеется в еврейском тексте, в греческом стоит имя нарицательное "кюриос", что означает "господин", "господь". У евреев, вообще говоря, не было принято произносить имя бога всуе, а в после-пленную эпоху этот запрет, закрепленный в одной из 10 заповедей (Исх. 20:7), привел к тому, что вместо "Яхве" стали произносить "Адонай" – "господь". Но не только в этом причина исчезновения имени Яхве в Септуагинте и замены его словом "господь", "владыка": необходимо было подчеркнуть, что бог еврейского Священного писания – бог не одного только Израиля, но владыка всего мира, бог для всех народов. Именно в этом смысл того, что и другое встречающееся в еврейском тексте Ветхого завета имя собственное бога – Шаддай – везде в Септуагинте также заменено описательным "пантократор"– "всемогущий". Для эллинизированного иудея эти замены еще более возвышали его бога над богами язычников, для нееврея-прозелита они делали бога более приемлемым и привлекательным.

Переводчиков и редакторов Септуагинты, несомненно, должны были также в немалой степени смущать многочисленные антропоморфизмы в описании Яхве, которые так свойственны предельно образному и предметному языку еврейского Ветхого завета. И выражения вроде "десница Яхве", "перст Яхве", "очи Яхве", "нос Яхве", "лицо Яхве" во многих местах в греческом переводе были устранены или заменены более подходящими для трансцендентности бога.

В Книге Иова Септуагинты имена собственные еврейского бога везде заменены нарицательными, а антропоморфизмы в ряде мест также убраны (например, в 4:9, 6:9, 10:4 и в других местах)*. Еще более выразительны в Книге Иова Септуагинты некоторые другие примеры, по выражению Г. Герлемана, "трансплантации Ветхого завета на эллинистическую почву". Встретив в ряде мест Книги Иова еврейское слово Шеол для названия подземного царства мертвых (14:13; 17:13; 24-19), переводчик без колебаний заменил его на "Тартарос" греческой мифологии. А встретив незнакомое ему слово "тан" в месте, где, судя по контексту: "Братом я стал шакалам и другом – страусам" (30:29), речь идет о каком-то существе, обитающем в пустынных местах, переводчик смело перевел это слово – "сирены" – по греческой мифологии страшные птицы с человеческими головами, встречающиеся в безлюдных местах и заманивающие своим пением людей, чтобы пить их кровь**.

______________ * Thorleif В. Die Hebraische Denken in Vergleichen mil dem griechischen. S. 81, 134-135. ** Так и в церковнославянском переводе: в СП – "шакалам" (ср. Мих. 1:8; Ис. 13:22).

Особенно показательно для стремления переводчика Книги Иова уделить в своем переводе внимание греческой мифологии еще одно место. В 42:14 автор приводит имена трех дочерей Иова, из которых третья носила имя, состоящее из двух слов "Керен-Гаплух"– евр. "рог с притираниями". Переводчик передал это имя: "Амалтеев рог". Как известно, согласно греческому мифу, Амалтея была козой, вскормившей своим молоком младенца Зевса, которого мать его, богиня Рея, скрывала от отца – Кроноса. За это Зевс превратил один рог Амалтеи в "рог изобилия" и наделил его волшебным свойством давать его обладателю все, что тот пожелает. Так греческий языческий миф вошел элементом в еврейское Священное писание! Позже, в V в. н. э., переводчика Септуагинты за это резонно упрекнул один из отцов церкви Феодор Мопсуэстский. "Можно ли было приписать Иову, человеку святому, но варвару, эдомиту родом, знание языческих басен о Юпитере, Юноне и Сатурне?"

Судя по всему, переводчик Книги Иова чувствовал себя значительно менее связанным оригинальным текстом, чем переводчики других книг Ветхого завета, может быть, потому, что Книга Иова единственная из раздела Писаний в Ветхом завете, которая еще официально не была канонизирована. (Канонизация всего Ветхого завета была закончена только в I в. н. э.) Отсюда значительная "вольность" перевода. Но это же обстоятельство открывало для переводчиков Книги Иова большую возможность внести в свой перевод те новые идеи и догмы, которые вызрели в религии Яхве в последние два-три века до н. э. Редакторы нового перевода использовали для этого тот же прием, что и первые редакторы Книги Иова: они внесли в речи самого Иова ряд поправок в духе новой доктрины, а вместе с тем разительно изменился образ древнего вольнодумца. В переводе был существенно смягчен целый ряд наиболее резких выпадов Иова, мест, где он обвиняет бога не только в несправедливости по отношению к нему самому, но также в несправедливом управлении всем человечеством в целом. Вот несколько примеров (приводим рядом оба текста – еврейский и греческий Септуагинты в переводе на русский язык Юнгерова).

Еврейский текст

19:6. Знайте же, что Бог неправосудно поступил со мной.

27:2. (Клянусь, как) жив Бог, отнявший право мое, и Шаддай, огорчающий душу мою.

Септуагинта

19:6 Знайте, что Господь смутил меня.

27:2. Жив Господь, судивший мне так, и Всемогущий, огорчивший душу мою*

*Ср. также церковнославянский перевод, который следует за Септуагинтой.

В тексте Септуагинты в обоих стихах исчезло обвинение бога в неправосудии, несправедливом отношении к Иову, осталось только смиренное признание: бог смутил Иова, привел его в трепет и смятение.

Характерным образом "подправлен" стих 10:16; в оригинале – Иов упрекает бога: "...как лев, охотишься за мной". В переводе: "Я уловляюсь, словно лев", непочтительное сравнение бога с хищником снято.

Главы IX-X могут служить примером особенно вольного и тенденциозного обращения с оригинальным текстом. Они содержат третью речь Иова, речь, в которой бунт Иова против бога выражен в крайне резкой, местами даже богохульной форме. Она последовала после выступления Билдада, второго из друзей. Многословно восхвалив великую мощь и безусловную справедливость бога, который "непорочного не отвергает и не поддерживает руки злодея" (8:20), Билдад утверждал: "...если взыщешь Бога и Шаддаю взмолишься, и если ты чист и праведен, то он ныне же воспрянет над тобою и жилище твоей правды восстановит... наполнит рот твой смехом и уста твои ликованьем... А ненавидящие тебя облекутся в стыд" (8: 5-6; 21-22). В своем ответе Иов гордо и отчаянно отвергает предположение Билдада о его виновности и неправедности:

Еврейский текст

9:21. Невинен я, не дорожу своей жизнью, Опротивела мне жизнь моя.

9:22. (Все) одно, потому (и) говорю я: Губит Он невинного, (как) и злодея.

9:23. Когда (его) бич поражает внезапно, Отчаянию невинных Он смеется.

9:24. Земля отдана в руку злодея,

Лицо ее судей он закрывает, Если не он, то кто же?

# Септуагинта

9:21. Был ли я нечестив, не знаю душою моею, только отнимается у меня жизнь.

9:22. Потому я сказал: великого и сильного губит гнев.

9:23. Ибо лукавые лютой смертью погибнут, Но и над праведными они смеются.*

______________ * Ср. церковнославянский перевод.

9:24. Земля отдана в руки злодея. #

В Септуагинте Иов, оказывается, смиренно допускает возможность, что он проявил в чем-то свое нечестие, хотя и бессознательно, а брошенный в лицо богу гневный упрек в несправедливости совершенно исчез вместе с совсем уже богохульным "отчаянию невинных Он смеется" и концом стиха 24. "Текст Септуагинты,– пишет Герлеман,– настолько характерен для тенденции переводчика смягчить слова Иова, что вряд ли есть резон предполагать расходящийся оригинал. Без всяких колебаний самые богохульные слова были нейтрализованы"*.

______________ * Gerleman G. Studies in the Septuagint I. Book of Job. P. 54.

Это Замечание можно целиком отнести и к сходному месту 12:6. В оригинале в нем еще более богохульные обвинения в адрес бога, причем уже не в этическом индифферентизме, а в прямом покровительстве злодеям: "Спокойны шатры у грабителей и безопасны у раздражающих Бога". В Септуагинте –совершенно противоположный смысл: "Но пусть никто, будучи лукав, не надеется остаться безнаказанным; прогневляющие Господа-,– якобы им и наказания не будет".

Можно было бы привести еще ряд примеров подобных изменений, внесенных в речи Иова в тексте Септуагинты, но и приведенных достаточно, чтобы убедиться в их целенаправленности.

Еще более существенные изменения были сделаны в тех местах текста, в которых вы-.сказываются мысли о посмертной участи человека.

Для Иова оригинальной версии смерть – это конец всему. Иногда из глубины отчаяния он призывает смерть, видя в ней конец своим невыносимым мукам (3:14 и сл.), чаще ужасается, но во всех случаях нет в его речах (так же, как в речах друзей) даже намека на веру в возможность для человека воскреснуть для новой жизни. У дерева есть такая возможность, у человека нет.

14:7. Ибо для дерева есть надежда, что,

и будучи срублено, снова вырастет,

И отрасль от него не прекратится;

8. Хоть и состарится в земле его корень,

И пень его умирает во прахе,

9. Оно, почуяв воду, дает отпрыски

и выпускает ветви, как (ново) посаженное.

10. А муж умирает и теряет всю силу,

Скончается человек – и где он?

11. Утекают из моря воды,

и река иссякает и высыхает.

12. И человек ляжет и не встанет,

до скончания небес не пробудятся,

И не воспрянут от сна своего.

Иов высказывает иллюзорную мечту:

13. О если б Ты в Шеоле спрятал меня, и (там) скрывал меня, пока не пройдет гнев Твой

Назначил бы мне срок, а (потом) меня вспомнил!

14. (Но) когда умирает человек, разве будет жить? (Как) воин на службе, все дни я ждал бы, Пока не придет мне смена.

Вот как переданы в Септуагинте некоторые стихи из этого места:

Еврейский текст

10. А муж умирает и теряет всю силу, Скончается человек – и где он? 12. И человек ляжет и не встанет, До скончания небес не пробудятся, И не воспрянут от сна своего. 14. (Но) когда умирает человек, разве будет жить? (Как) воин на службе, все дни я ждал бы, Пока не придет мне смена

# Септуагинта

10. Но умерший человек– отошел. Павший человек не существует более. 12. Но человек, уснувши, не встанет, До скончания неба. Пока не пробудятся ото сна своего. 14. Ибо если умрет человек, он жить будет, Окончив дни своей жизни, я потерплю, пока не произойдет мое возрождение. #

Нет сомнения, что в приведенных стихах выражены две диаметрально противоположные точки зрения. В. еврейском тексте отрицается всякая возможность и вероятность воскресения после смерти. В греческом – некоторые стихи сохранили старый смысл оригинала, но зато в других Иову приписана глубокая вера в то, что после перенесенных страданий он воскреснет для новой жизни, и это произойдет со всяким человеком.

Наконец, чтобы исключить всякие сомнения, редакторы греческого перевода Книги Иова в Септуагинте пошли даже на то, чтобы добавить в конце ее, уже от себя, целый кусок текста, которому в оригинале мы уже вовсе не найдем соответствия: "Написано, что он (Иов.– М. Р.) снова восстанет с теми, с кем Господь восстановит его. Так изъясняется в сирийской книге". Далее в добавлении сообщается ряд апокрифических подробностей о Иове, о его предках – целое родословие, о его друзьях.

О какой "сирийской книге" идет речь – неясно, и среди ученых по этому вопросу нет единого мнения. Но важен тот факт, что было сочтено необходимым добавить к переводу священной книги новую концовку, самое существенное в которой, конечно, не генеалогия, а именно слова о воскресении Иова. Это, очевидно, и был тот дополнительный штрих к образу праведника, штрих, которого, по мнению новых иудейских теологов, ему не хватало в библейской книге и который был существенно нужен в ней. В этом образе черты бунта против бога были основательно затушеваны, зато подчеркнуты черты смирения и покорности воле Всевышнего. Иов Септуагинты уже не сомневается в справедливости бога, который, пусть после смерти, оправдает его и возродит для новой счастливой жизни. Состоялось настоящее "преображение" Иова. И именно таким "преображенным" увидели Иова раннехристианские авторы, а потому что, как установлено библейской критикой, книгу о нем они читали именно в переводе Септуагинты. Иов стал для них не только примером смирения и великого терпения в страданиях, примером для всякого христианина, но еще и святым праведником самого высокого ранга.

"ОТВЕТ ИОВУ". ОТ ИОВА К ХРИСТУ

Современный христианский богослов, автор предисловия к Книге Иова в опубликованном в 1961 г. новом комментированном переводе Библии на французский язык, пишет: "Урок Книги Иова состоит в том, что человек должен твердо стоять на своей вере, даже когда его разум не получает удовлетворения. На своем этапе откровения автор Иова и не мог пойти дальше, чтобы объяснить тайну страданий невинного. Следовало подождать, когда появится уверенность в загробной жизни, и познать цену страданий человеческих, соединенных со страданиями Христа. На отчаянный вопрос Иова отвечают два текста из Св. Павла". И далее автор предисловия цитирует один из этих текстов, из Послания апостола Павла к римлянам (8:18): "Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас"*.

______________ * La Sainte Bible traduite en francais sou la direction de L'Ecole biblique de Jerusalem. P., 1961. P. 600.

Предисловие к Книге Иова в этом французском переводе написано с позиций современного христианского богословия: древнему автору Книги Иова еще не было дано "во всей полноте" откровение, апостолу Павлу было дано – он сам свидетельствует, что принял новое учение "не от человека, но через откровение Иисуса Христа" (Гал.1:12). Поэтому автор Книги Иова не мог дать ответ на главный, "отчаянный" вопрос, мучивший Иова: почему, если бог благ и правосуден, человек, даже если он невинен и праведен, страдает, и почему все люди должны умирать, ведь смерть тоже – от бога: бог "губит... невинного, (как) и злодея" (Иов. 9:12). Апостол Павел на новом "этапе откровения" ответил на вопрос Иова о страданиях невинного: все дело в том, что эти страдания временные, а смерть вовсе не означает конца существования. Для всего человечества благодаря искупительной и спасительной жертвенной смерти Иисуса Христа открылась возможность посмертного продолжения жизни в Царстве небесном, жизни вечной и настолько блаженной, что в сравнении с ней страдания, перенесенные человеком в земной жизни, покажутся ему совершенно "ничего не стоящими". Это блаженство "уготовано в небесах" всем христианам и всем обделенным в земной жизни (Кол. 1:4-5). В этом аспекте объяснение Павла действительно можно считать ответом новой религии на вопросы древнего вольнодумца, и прежде всего потому, что ее основатели по-новому подошли к решению все той же проблемы теодицеи.

Вспомним, что Иов древней поэмы не видел никакой возможности оправдать бога, потому что на земле, в мире людей царит ;3ло ("земля отдана в руку злодея" (9:24), И если бог действительно управляет миром, с помощью своего "промысла", то его (бога) ;и следует признать виновником этого зла, "если не Он, то кто же" (9:24). А вместе с тем Иов, как мы помним, решительно отрицал возможность загробной жизни и посмертного воздаяния для человека. Позже, когда в религию Яхве проникла идея о воскресении мертвых, усвоившие эту идею иудейские богословы учили, что после смерти будут вознаграждены вечной жизнью и блаженством только праведные, и только они будут сиять в вечной славе "как звезды, вовеки, навсегда" (Дан. 12:3). Но проповедники раннего христианства дополнили теодицею новой и вполне оригинальной идеей, и, может быть, первым это сделал тот, кто, по Евангелию от Луки, однажды рассказал своим слушателям притчу о богаче и бедном Лазаре – Иисус из Назарета. Вот эта притча в изложении автора Евангелия.

"Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аду, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: "Отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем". Но Авраам сказал: "Чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь" (Лк. 16:19-25).

В этой незамысловатой на первый взгляд притче в действительности содержится глубокий смысл. Это была, по существу, попытка дать, можно сказать, наиболее радикальный вариант теодицеи, попытка оправдать бога перед всеми теми, кто был наиболее им обижен и обделен в жизни, кто был беден и голодал, страдал от мук физических и духовных, сознавая всю несправедливость своих бедствий. Теперь они узнали от проповедника новой религии, что нищий Лазарь после смерти оказался в раю, на лоне Авраамовом, не потому, что был при жизни праведником, а потому, что – нищим, а богач попал в ад, в геенну огненную, тоже не за свое нечестие и злодейство – об этом в притче нет речи,– а за то, что он уже получил "доброе свое" при жизни. Христианство не могло отрицать очевидности того, что на земле "доброе" и "злое", жизненные блага и бедствия распределены богом между людьми не только не равномерно, но по большей части и несправедливо, одним не по заслугам достается слишком много "доброго", другим – одно "злое", одни нищенствуют и голодают, другие обжираются. Но Иисус торжественно обещал: "Блаженны нищие, ибо ваше есть Царствие Божие (так в греческом оригинале; в Синодальном переводе этот стих "подправлен": "Блаженны нищие духом".– М. Р.). Блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь... Напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете" (Лк.6:20-21, 24-25). Это место из Нагорной проповеди у Луки имеет, конечно, тот же смысл, что и притча о Лазаре. В посмертном существовании в Царстве божьем бог полностью обнаружит и докажет свое правосудие и справедливость: тот, кто недополучил счастья на земле, при жизни, обретет его даже с избытком в Царстве небесном, "на лоне Авраамовом".

И пусть не тревожит бедняка сознание, что он "не без греха", что он, может быть, по бедности или по другим причинам при жизни нарушал Закон, совершал греховное и преступное и что он из-за той же бедности не имеет возможности принести искупительную жертву в храм. Лазарь тоже не мог, однако же попал в рай, в то время как богач, который, вероятно; и на жертвоприношения не скупился, был низвергнут в адское пламя. И уже нищий Лазарь мог сверху вниз, из своего высокого положения на лоне Авраамовом смотреть на богача и на его мучения (может быть, это тоже в немалой степени было для Лазаря, как и для тех "труждающихся и обремененных", кто слушал или читал эту притчу, утешением. Лазарь "здесь утешается", говорит в притче Авраам богачу в ответ на его мольбу о капле воды). Надо было хорошо знать психологию бедных и несправедливо страдающих, чтобы преподать им подобную притчу.

Христианство, конечно, не стало бы ни государственной, ни мировой религией, если бы оно ограничилось обещанием "утешения", пусть посмертного, только угнетенным и обездоленным. Но христианство обещало спасение не только бедным и угнетенным, но также тому, кто не страдал от бедности, но был несчастен, кто был в почете, но не был уверен в завтрашнем дне, кто был богачом, но, сознавая, что его богатство приобретено путями неправедными, со страхом ожидал смерти и посмертного возмездия, а также тому, кто, не веря в загробную жизнь, тем более испытывал леденящий страх перед смертью, означавшей для него превращение в прах, в пищу червям.

Душевное состояние такого человека за два века до рождения Иисуса с глубоким пессимизмом и горечью описал Екклезиаст: "Кто находится между живыми, тому еще есть надежда, так как и псу живому лучше, чем мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению" (9:4-5). Христианство вернуло надежду всем, всем, кто принял новую веру, и, в сущности, поставило при этом только одно условие – уверовать в божественность Христа и его спасительную миссию: "Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он в Боге" (1 Ин. 4:15). Парадоксальным образом обоснование для этого заключения идеологии новой веры извлекли из Священного писания старой, из Ветхого завета.

Две основополагающие идеи унаследовало раннее христианство от иудаизма – идею о предопределении и связанную с ней идею об избранничестве. Пророк Иеремия уверял: "Знаю, Яхве, что не в воле человека путь, его, что не во власти идущего давать направление стопам своим" (Иер. 10:23). Жизнь человека изначально, еще до его рождения предопределена богом. Апостол Павел в подтверждение этой идеи ссылается еще на ряд мест из ветхозаветных книг: в Послании к римлянам (9:10-18) он пишет: "...так было с Ревеккою, когда она зачала в одно время двух сыновей от Исаака, отца нашего... когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или худого (дабы изволение Божие в избрании происходило не от дел, но от Призывающего), сказано было ей: больший будет в порабощении у меньшего" (см. Быт, 25:23). Как и написано: "Я возлюбил Иакова, а Исава возненавидел" (Мал. 1:2-3). Что же скажем? Неужели неправда у Бога? Никак. Ибо Он говорит Моисею: "...кого помиловать помилую, кого пожалеть – пожалею" (Исх. 33:19). Итак, кого хочет, милует, а кого хочет, ожесточает.