Текст книги "Охотники за головами"

Автор книги: Мишель Креспи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– Нет. Не думаю. Да я этого и не боюсь. Я видел, как в фирмах учат оказывать сопротивление разным инспекторам, налоговой полиции, а то и следователю. Высший класс – сбить с панталыку комиссара так, чтобы он забыл напомнить вам о ваших правах. А без этого вся процедура проваливается.

– Ладно. Подложим мину замедленного действия, чтобы она взорвалась только завтра?

– С вирусом, пожалуй. Для форматирования надо писать специальную программу.

– Тем хуже. Идем.

Мы на цыпочках вышли из здания. В ночной темноте порывы ветра чередовались с каплями дождя. Во дворе горел фонарь под крышей. Во время первой вылазки я его не заметил. Но в этот раз мне казалось, что я совершаю побег из лагеря и должен пересечь желтый круг под огнем со сторожевых вышек. Любопытно, некоторые детали сначала не видны, а потом вдруг бросаются в глаза. От фонаря пользы было мало: ни одно окно не выходило на плац. Его, наверное, повесили, чтобы отпугивать диких животных, водившихся, без сомнения, в лесу.

Хирш крался по пятам; я прошел под деревьями, прыгнул на ступеньки шале, толкнул дверь и… зажегся свет.

* * *

В кресле дель Рьеко сидел Шарриак. На его коленях лежало охотничье ружье. Позади нас Пинетти закрыл дверь и прислонился к ней спиной. У нас, должно быть, был вид школьников, застигнутых во время грабежа кладовки. Шарриак засмеялся.

– «Вечерние посетители», – проскрипел он. – Очень неплохой фильм, правда, немного устарел. Вы можете предъявить мажордому пригласительный билет? Не уверен, что вас приглашали.

Мы застыли от изумления. Я первый пришел в себя.

– А ты что тут делаешь, Шарриак?

Он лениво покачался, будто под ним было не кресло, а качалка.

– Скорее уж тебя надо бы спросить… Мы подумали, что вчетвером удобнее играть в бридж. Ведь ты для этого пришел, не так ли? Кстати, дай-ка мне папочку, которая у тебя под мышкой.

Небрежным движением он наставил на меня дуло ружья.

– Ты с ума сошел? Где ты откопал этот самострел?

Шарриак рассеянно взглянул на свое оружие:

– Этот? О, в сарае – целый арсенал. Нет, будь любезен, не подходи!

Собравшись шагнуть вперед, я остановился.

– Смеешься? Да оно даже не заряжено?..

Он медленно произнес:

– Я бы не поклялся… Это называется русская рулетка. Заряжено или не заряжено? Я склонен думать, что оно заряжено. Хочешь проверить?

– Послушай, ты же не будешь в меня стрелять… Ты чокнулся! Зачем тебе это нужно?

Он скорчил гримасу:

– Ради удовольствия. А что, мне было приятно. Из-за карточек. Я напрасно послал тебе поддельные карточки, а ты вообще поступил мерзко, переправив их дель Рьеко. Он пришел ко мне и вел себя довольно противно. Можно делать что угодно, но только не трогая его карточки. Даже шутки ради. Все это его по-настоящему разозлило. Он заявил, что я не лучше тебя. Похоже, правила неприкасаемы. Как видишь, ты попытался утопить меня вместе с собой, это не очень-то любезно. Я напрасно старался убедить его, что я тут ни при чем и все это твои выдумки, он мне не поверил. Он хочет устроить нам очную ставку. Как в полицейском фильме. А если он это сделает, ты скажешь ему правду. Он был уверен, что у тебя ничего не выйдет, а теперь уже не уверен, что и у меня получится. Словом, если ты в состоянии говорить… Ты находишь это нормальным? Вот как я все представляю… – Он упер приклад в свой живот. – Мы мирно прогуливались, – весело продолжил он, – и вдруг услышали шум в этом домике. Я сразу подумал о грабителе и побежал в сарай за ружьем, чтобы защищаться. Когда я приблизился к домику, показалась чья-то фигура с оружием, направленным на меня… – Он подбородком указал на топор для разделки мяса, лежащий на столе.

– Грабитель на необитаемом острове? – съязвил Хирш, начавший приходить в себя. – С топором мясника? Он уж точно белены объелся…

Шарриак проигнорировал его замечание.

– И знаете, кто это был? Бедняга Карсевиль, который свихнулся от своего поражения. Все произошло так быстро! Он напал на меня, я выстрелил в темноте наугад. Далее – экспертиза, отсутствие состава преступления. Меня это здорово подкосило. Никто не мог такого ожидать. Мне понадобится несколько месяцев, чтобы прийти в себя. Нет, не месяцы, а все то время, которое пройдет до вступления в мою новую должность. Жером, дай мне эту папку!

Я неторопливо положил ее на угол стола.

– Тебе она ничего не даст. Она к нам не относится.

– Я знаю. Это еще один признак умственного расстройства. Этот безумный Карсевиль схватил первую попавшуюся папку и топор, украденный на кухне. Затем стал набрасываться на всех, подобно душевнобольным в Америке, которые расстреливают целую школу. Сильный стресс… Неустойчивый характер, чрезмерная возбудимость, но главное – сильный стресс. Какая жалость!

– А Хирш? Как ты объяснишь?

– О Хирше не беспокойся. Ты его уже зарубил. Топором. Когда я думаю о нем… Я еще дешево отделался!

Впервые за все время я забеспокоился. Шарриак говорил совершенно серьезно. Чем больше он говорил, тем сильнее вживался в свой полицейский фильм. Этот тип был совершенно сумасшедшим. Я попытался обратиться к тому, что могло в нем остаться разумным.

– Это не пройдет, Эммануэль. Когда есть убитый, мало одних свидетельских показаний. Будет произведена баллистическая экспертиза, исследованы отпечатки пальцев. А ты их всюду оставил. Даже на топоре.

– Э, нет. Это Пинетти, а не я. Он прикоснулся к нему машинально, когда хотел оказать помощь Хиршу.

Я почувствовал, как от плеч по рукам побежали мурашки. Но я не отставал от него:

– А если я напишу тебе заявление, в котором признаюсь во всем?

– О, признания! Они ломаного гроша не стоят. Все от них потом отказываются.

Я очень медленно поднял руки, внимательно следя за тем, чтобы не вызвать раздражения у этого психа.

– А стоит ли, Эммануэль? Из-за какой-то работы… За это не убивают.

Он поправил очки.

– Конечно же, за это убивают. Есть места, где тебя прирежут за пятьдесят франков. За часы, за пиджак, башмаки. И даже просто так, потому что ты посмотрел кому-то в глаза. Мы так мало значим…

Как вести себя, стоя перед вооруженным психопатом? Перед таким, кто всю неделю говорил об убийстве и теперь от слов переходит к делу? Поистине все мы оказались по ту сторону стены. И тем не менее я пытался его убедить:

– Существуют и другие решения, Эммануэль. Более простые.

– Для тебя, может быть.

– Нет. Для тебя тоже. Два трупа – это уже кое-что. Начнется серьезное расследование. Подозрения. Статьи в прессе. Для твоей анкеты не очень-то… Не вижу, что ты выгадаешь, если убьешь меня.

На его лице появилось мечтательное выражение.

– По правде говоря, я тоже не вижу. Вся эта кровь… Это будет так вульгарно! Есть решение получше. Мы вместе идем к дель Рьеко, будим его, и ты ему объясняешь, что замышлял в его главном штабе. А знаешь, еще не все потеряно. Разумеется, тебе уже не достанется такая же интересная должность, как мне, но семью-то ты прокормишь, если дети твои не слишком требовательны…

– А сам ты расскажешь ему, что делал в его кресле с этим ружьишком?

– Естественно. Я защищал его имущество и общественный порядок. Я услышал шум и прибежал. – Шарриак опустил глаза, выпятил губы. – Если подумать, я много не выиграю, – продолжил он. – Он поверит мне, но сомнение останется. Уж лучше вернуться к первому варианту.

Я сделал шаг назад, уперся спиной в шкаф и сказал:

– Эммануэль, ты по уши в дерьме. Ты не убьешь двух человек, даже если физически на это способен. Давай-ка все это прекратим, разойдемся и забудем. Все другие сценарии не годятся.

Он вздохнул:

– Да, но я же не знаю, что вы там нахимичили с компьютерами. Дельваля со мной нет, а наш друг Хирш запросто повесит мне лапшу на уши, и проверить я не смогу. Сделать вид, будто ничего не было, согласен. Да только это невозможно. Вы что-то сделали, а я в точности не знаю что; очень досадно…

– Мы ничего не сделали, нам не удалось войти в программу, – сказал Хирш. – Они защищены.

– Расскажи кому-нибудь другому! Не пришли же вы только затем, чтобы стащить старое досье.

– Даю слово, – сказал Хирш.

Шарриак вспылил:

– Твоим словом только подтираться! Здесь война, гражданская. Ты даешь слово, а как только бедняга поворачивается, стреляешь ему в спину.

– В таком случае не вижу выхода, – заметил я.

Шарриак переложил ружье.

– Когда говорят, что нет решения, это значит, что решение не нравится. А оно всегда есть. А то и несколько. Более или менее неприятных. А, кажется, одно я уже нашел… Пинетти, возьми это досье, отнеси в номер Карсевиля и спрячь, но не очень старайся. Потом возвращайся.

Мне полегчало оттого, что он, похоже, отказался от своих убийственных проектов.

– Это еще один план?

– Ничуть. Ты слишком много смотришь телевизор. В конце фильма плохой герой рассказывает о своих замыслах, а хороший ускользает, и все замыслы рушатся. Если не считать, что хороший – это я. И конечно, я не буду ничего объяснять. Остановим маятник и возвратимся к тому, что происходило полчаса назад: ты – в своей комнате с украденным досье, и ничего не случилось.

Он, естественно, тотчас предупредит дель Рьеко, и мне придется объяснять, как документы очутились в моей комнате. Никто не поверит в невероятную историю с ружьем. Шарриак был прав: ничего бы не случилось. Разве что открылись мои достойные сожаления действия, меня бы сразу прогнали под свист и улюлюканье и навеки внесли в черный список.

Это было совершенно недопустимо. Надо заставить Шарриака болтать до изнеможения. Этот тип обожал слушать себя, распускать хвост, любуясь своим отражением в зеркале. А если он уверился в том, что контролирует ситуацию, ему захочется ее посмаковать. В этом – мое спасение.

– Ну и что же дальше? – спросил я.

Шарриак принял озабоченный вид. Но желание покрасоваться было сильнее, и он поддался ему, начав противоречить сказанному им же несколько секунд назад, намного более разумному, между прочим.

– Жером… Ты представляешь, как я разочарован. Пинетти отнесет досье, мы трое остаемся здесь. Затем я зову дель Рьеко и выкладываю ему все как есть: что ты вернулся за документами, украв до этого некоторые из них. А я обнаружил список завтрашних тестов. Или, скорее, ты его нашел, а я тебя с ним поймал. Он там, на столе. – Он указал концом ствола на оранжевую папку. – Очень забавно. Среди всего прочего, они хотят заставить нас играть в мажонг. Одному Богу известно зачем. По-моему, шахматы более уместны. Тот, кто играет в шахматы, не может быть совсем дураком: по крайней мере он знает, что нужно предвосхищать ходы противника и, главное, нельзя никогда его недооценивать. Тебе известно, что чемпионы прекращают игру, когда видят у противника выигрышный ход, даже если тот сам не подозревает о нем и собирается играть по-другому? Это – великое дело. Приписывать противнику свой собственный интеллект. Меня это восхищает.

Шарриак снова увлекся, и возобновился словесный поток. Я выжидал момент, когда мышцы его руки неуловимо расслабятся, и постарался еще больше рассеять его внимание.

– Мы не в шахматы играем, Эммануэль. У тебя ружье. Ты уже переступил порог, это другая игра.

– Да что ты! Это одно и то же. Прикончишь ты кого-нибудь пачкой судебных повесток, газетных статей или калибром 7.65 – это все одно и то же. Разница лишь в том, что если он покончит с собой, то сэкономит тебе на стоимости пули. Вон Береговуа[3]3
  Пьер Береговуа (фр. Pierre Bérégovoy, 23 декабря 1925 – 1 мая 1993) – французский политик-социалист, премьер-министр Франции в 1992–1993, при президенте республики Франсуа Миттеране. Покончил жизнь самоубийством, застрелившись в парке на берегу канала (было отмечено сходство этого обстоятельства со славянским значением его фамилии) из пистолета, отобранного у собственного охранника. Существует также точка зрения, согласно которой Береговуа был убит по распоряжению людей, близких к администрации Миттерана, но эта теория не завоевала доверия. (прим. ред. FB2)


[Закрыть], они его пристрелили как кролика, Никсона – тоже. Им даже не пришлось платить кому-то за его убийство, как в случае с Кеннеди. Так что прогресс тут налицо.

Я все еще следил за выражением его глаз, как вдруг события понеслись с бешеной скоростью. Как только Пинетти, уставший, наверное, от разглагольствований своего патрона, решился выйти, Хирш прыгнул на него.

Возникло короткое замешательство. Хирш и Пинетти толкали друг друга, и казалось, что они целиком заполнили собой тесное помещение, затем внезапно вывалились через открытую дверь наружу. Шарриак вскочил, я сильно ударил его ногой прямо под коленную чашечку, и он скорчился от боли, позабыв о своем ружье. Я схватил ружье за ствол. Шарриак резко вывернулся, одним движением перевернул ружье и нанес мне сильнейший удар прикладом в грудь. От толчка я сел на пол. Второй удар пришелся мне в правую скулу, красной волной мне застлало глаза. Я поднялся с разбитой щекой, поморщился, чувствуя острую боль в грудной клетке. У меня, наверное, было сломано ребро или несколько.

Шарриак, сильно хромая, уже спускался по ступенькам. Я дотащился до двери. Спустившись с крыльца, он приложил ружье к плечу. Чуть дальше, у самых пихт, катались по земле Хирш и Пинетти, пытаясь задушить друг друга.

– Прекратите! – крикнул Шарриак. – Прекратите, или я буду стрелять!

Они не останавливались, и он выстрелил. Значит, ружье оказалось заряженным. Выстрел гулко прозвучал в тесном дворике.

Я на миг оцепенел. Он сделал это. Безумец перешел от слов к делу. Хирш и Пинетти своей дракой высвободили его ярость, которую он с трудом сдерживал с самого начала.

Шарриак продвинулся на шаг, пытаясь разглядеть, что творилось под деревьями. Не дожидаясь результата, я, ковыляя, проскользнул за его спиной, прижав локоть к разбитой груди, и бросился в спасительную тьму ангара, находившегося слева от домика.

Очутившись там, я со стоном присел на корточки. Скула кровоточила, при каждом движении из глаз катились слезы.

Ничто больше не шевелилось снаружи. Шарриак исчез. В глубине двора лежало тело, полускрытое деревьями. Конечно, это Хирш. Меня мучили боль в груди и ноющая скула. Но сильнее боли было потрясение. Только что взлетели на воздух все барьеры, терпеливо возводимые в течение всей жизни, но постепенно разъедаемые оказываемым на нас давлением: эти сдержанные и разумные люди вдруг превратились в сорванцов, выбежавших на большой перемене во двор, чтобы подраться в грязи. Словно петухи, с ружьями вместо шпор. Да и сам я находился во власти примитивных чувств, которых избегал всю жизнь, – страха, ненависти, жажды мести, желания убить. Когда они внезапно овладевают тобой, становишься беспомощным, как перед могучей волной, сметающей дамбы и насыпи. Как и волна, эти чувства вырываются из самой глубины, и ничто не может их остановить.

Отодвинувшись, я пытался рассмотреть что-либо в темном ангаре. Я оказался сидящим в узком проходе между какой-то сельскохозяйственной машиной и стеллажом, уставленным бидонами с маслом. Дальше стена была завалена сеном. Почти ползком я придвинулся к ней. Мне хотелось спрятаться, но не было сил встать.

Приложившись пылающей щекой к прохладному сену, я услышал шепот:

– Жером?

Я вздрогнул. Это был голос Хирша. Через мгновение Хирш уже сидел на корточках рядом со мной.

– Как дела?

– Немножко побит, но ничего. Ты не ранен?

– Нет. Этот дурак выстрелил наугад и попал в Пинетти. Он готов. А где стеллаж с ружьями?

– Что?

Он встряхнул меня, я сдавленно мяукнул.

– Стеллаж! Он сказал, что взял ствол из пирамиды в сарае. Значит, есть и другие.

– Погоди, не надо! У него ружье, и он стреляет! Ему теперь нечего терять! Нужно спасать свои шкуры, Жером! Наши шкуры!

Покинув меня, Хирш принялся шарить в ангаре. Двигаясь осторожно, как больной, я встал, начиная привыкать к боли. Судя по всему, привыкать мне придется еще и не к такому. Я сделал два шага, выглянул во двор. Там было пусто. Зато в гостинице, кажется, поднималась суматоха. Видимо, звук выстрела разбудил кого-то из наших коллег.

Позади, в отдалении раздался торжествующий крик Хирша:

– Нашел! Здесь еще два! Держи!

Он сунул мне в руки карабин с оптическим прицелом.

– А вот и патроны. Черт! Да здесь полное самообслуживание!

Странно, но ему было очень весело. С нижней губы, там, где ее задел Пинетти, сочилась кровь. Я постарался успокоить его:

– Что ты затеял, это же безумие! Мы сейчас выйдем и все объясним!

Опустившись на колено возле меня, с ружьем наперевес, Хирш осматривал опушку леса.

– Нет. Он все еще там. Ждет нас. Ему надо нас убить, другого выхода у него нет.

– Можно было бы…

– Мы ничего не могли бы, – отрезал он. – Пинетти получил пулю в грудь. Он, наверное, умер. Кровь на моей рубашке не моя!

Происходящее совершенно не укладывалось у меня в голове. У Шарриака поехала крыша, да и Хирш был хорош. Казалось, ему доставляет удовольствие играть в войну.

– Сейчас увидишь, – шепнул он.

Схватив бидон из-под масла, он бросил его во двор. Прозвучал второй выстрел, и пыль взвилась довольно далеко от бидона.

– Он негодный стрелок, но рисковать не стоит.

Через несколько минут я увидел, как две тени проскользнули в небольшом пространстве между гостиницей и лесом. Странно, но ветер и дождь стихли одновременно, как бы изумившись увиденному.

Вдруг раздался мощный и властный голос:

– Жером! Сдавайтесь! Все бесполезно!

Дель Рьеко. Хирш и я обменялись недоуменными взглядами. У нас не было времени на комментарии, потому что дель Рьеко продолжал:

– Выходите из сарая с поднятыми руками! Вы ничего не выиграете, если останетесь там!

Хирш сложил ладони рупором, его огромный кадык выдавался, как никогда.

– Где Шарриак?

– Здесь. С нами. Все в порядке. Выходите.

Хирш швырнул второй бидон. Выстрела не последовало. Тыльной стороной ладони Хирш вытер кровь, сочившуюся из губы.

– Что будем делать?

Я еще пребывал в нерешительности, когда дель Рьеко, находившийся под прикрытием деревьев, выкрикнул последний аргумент:

– Пинетти жив, вы его только ранили.

Хирш отшатнулся и, помотав головой, словно усталая лошадь, прошептал мне в ухо:

– Как это – вы его ранили? Это Шарриак его ранил, а не мы!

Поморщившись, я пояснил:

– Ну да. Но ведь это Шарриак им объясняет, что произошло. Не повезло. Ему бы сидеть в сарае, а нам быть в лесу вместе с ними…

– Погоди, есть же свидетели – ты, Пинетти, раз он жив…

– Вот именно. Не хотел бы я быть на месте моего страхового агента. Надежда на жизнь у нас довольно шаткая.

Шутка вызвала у него улыбку. Я же улыбаться не мог: пульсирующая боль распространялась от скулы до подбородка, похожая на острую зубную. Давненько – со времен моей спортивной молодости – я не получал ударов и уже позабыл, как это больно. Может, сломана какая-нибудь кость.

Двор был довольно узким, так что можно переговариваться на расстоянии. Достаточно крикнуть в стену, и слова отскакивали от нее прямо в уши собеседника. И тем не менее за десять минут ситуация не изменилась. По-прежнему звучало: выходите – нет – вы, идите – нет – вы… Судя по тону, дель Рьеко начинал терять терпение. Сейчас вокруг него собралось, наверное, человек двадцать – из леса доносился возбужденный шепот. Музыкальный финал всем составом.

– Хватит, надоело, – прошептал Хирш. – Не сидеть же нам здесь всю ночь… Я пойду объяснюсь…

– Не дури!

Не послушавшись, он снова сложил ладони рупором и крикнул:

– Я выхожу! Без оружия!

– Шлите посылку! – ответил дель Рьеко уже спокойнее.

Мне это казалось крайне неосторожным. Безусловно, дель Рьеко был уравновешенным и неглупым, поверившим подонку, и с ним наверняка можно поговорить. Но рядом находился психопат, одержимый манией убийства, а это всегда опасно.

Я попытался удержать Хирша, но тотчас согнулся от пронизывающей боли в груди. Надо будет научиться рассчитывать свои движения. Хирш положил ружье на землю и выпрямился. Я осторожно перевалился на живот и залег в позе стрелка, готовясь прикрыть огнем товарища.

Хирш, подобно Гарри Куперу в последней сцене известного вестерна, уверенным шагом дошел до середины двора. Оказавшись на полпути, он обернулся ко мне, как бы говоря: «Видишь? Никакого риска».

И в это мгновение его сразила пуля. Я с ужасом увидел кровь, брызнувшую из его живота, и Хирш рухнул. Звук выстрела достиг моих ушей на секунду позже. Они подстрелили его, как зайца.

Я вытаращил глаза, услышал, как закричала женщина, потом раздался громовой голос дель Рьеко:

– Мы так не договаривались, Шарриак!

Раздался второй выстрел, вместе с ним топот убегающего в кусты оленя, кавалькады всадников под высоким деревом и после секундной тишины – всхлипывание, одно-единственное. Хирш, уткнувшись лицом в землю, шевельнул рукой и затих.

Кровь стучала в висках, я пытался думать. Шарриак убил Хирша или в лучшем случае тяжело ранил его. Затем они должны были препираться. Может быть, он выстрелил и в дель Рьеко, или выстрел произошел, когда у него вырывали ружье. Во всяком случае, теперь дель Рьеко и все остальные знали, что виноваты не только мы. Если кто-нибудь был еще жив. Все обернулось бойней. Теперь я представлял, что можно чувствовать при виде уничтожаемого бурей векового леса – ужас, смешанный с недоумением.

Конечно, Шарриак мог придумать еще одно хитрое объяснение из области полицейского детектива: он якобы подумал, что Хирш обернулся, чтобы выхватить оружие… Но его положение стало намного сложнее.

Впрочем, и мое было не лучше. Так или иначе, он подстерегал меня. А я затаился, как крыса в норе. Если бы я попытался пересечь освещенный двор, шансов у меня не было бы никаких.

Освещенный… Вот это мысль… Я не спеша приложился к прицелу и выстрелил в фонарь. Я поразил мишень с первого раза. В лесу кто-то – без сомнения, это был Шарриак – испустил крик ярости, и еще одна пуля попала в стену слева от моей головы. Двор погрузился в непроницаемую тьму.

Я подобрал ружье бедняги Хирша, сел на корточки, медленно сосчитал до десяти и прыгнул.

Шарриак выстрелил в сторону шума, но меня там уже не было. Непонятным образом мои напряженные нервы на несколько секунд заглушили боль, дав мне возможность добежать до домика, а оттуда броситься в кусты. Я сел на землю, сжимая в руках ружье. Сломанные ребра предъявили запоздалый счет, согнув меня пополам. Тяжело дыша, я изо всех сил старался не шевелиться. Шарриак все еще был где-то там, а значит, и смерть.

Через некоторое время я услышал возню далеко справа. Минутой позже слабый лучик карманного фонарика прорезал ночь. Вновь пошел дождь, крупные тяжелые капли освежили меня. Луч пропал, снова появился, словно кто-то передавал послание азбукой Морзе. Может, так оно и было; я никогда не был бойскаутом. Но вероятнее всего, они ждали моего выстрела, чтобы засечь меня. Я не шелохнулся. Я уже начал вести себя профессионально, как боец морской пехоты во время операции, хотя это и не соответствовало моей специальности.

По моему молчанию они, должно быть, заключили, что я убежал в лес, и осмелели. Они не могли знать, что я здорово помят, я ведь не участвовал ни в стычке, ни в перестрелке.

Это Дельваль шел с электрическим фонариком. Шарриак держался в нескольких шагах от него. Из своего укрытия я прекрасно видел и слышал их. Дельваль обшарил лучом ангар.

– Его уже здесь нет…

– Я и не сомневался, – проскрипел Шарриак. – Посмотри пирамиду, там ружья…

– Пусто!

Шарриак грубо выругался. Когда Дельваль повернулся и осветил его, я увидел, что Шарриак волочит ногу. Никто из нас не был подготовлен к физическому насилию, и ни один удар не проходил бесследно. Это один из пробелов в их вопросниках.

Я не очень хорошо понимал, почему там оказался Дельваль. Он не был, как Пинетти, участником цепи событий, приведших к сложившейся ситуации, и его не напугало психическое состояние Шарриака. Конечно же, последний наплел ему сказок, в которых представил меня Синей Бородой. Должно быть, Дельваль полагал, что сумасшедшим был я. Это не обнадеживало: искренний человек действует очень решительно.

Пока Дельваль и Шарриак обследовали сарай, я предпринял попытку ползком обогнуть сарай. Грудная клетка болела меньше, щека сильнее, но она не мешала мне двигаться.

Я с горькой иронией убедился, что мы поменялись местами: теперь Шарриак с Дельвалем были в ангаре, а я – на лесной опушке. Когда Дельваль включил фонарик, я не смог удержаться от безобидной шутки: послал пулю выше его головы – я совершенно не собирался задеть этого славного парня. Он уронил фонарик и нырнул в сарай. До меня донесся крик: Дельваль наверняка налетел на трактор и набил себе здоровенную шишку. Глупо, конечно: этим я уж точно не привлеку его на свою сторону. Но в моем состоянии трудно отдавать отчет в своих действиях. Шарриак выругался.

У меня было десять спокойных минут, пока они будут гадать, подстерегаю я их или нет. Включенный фонарик, валявшийся на земле, освещал безжизненное тело Хирша. У меня сжалось сердце.

Быстро, насколько это было возможно, я проковылял к аллее, ведущей в гостиницу. Одного взгляда на пристань хватило, чтобы убедиться в отсутствии лодки. Либо ее прятали на ночь, либо кто-то пересек озеро, чтобы предупредить полицию, перевезти раненого, в страхе бежать… да какая разница. Если кто-то уже бежал, то, вероятнее всего, дель Рьеко. Уж он-то нашел предлог, чтобы укрыться от перестрелки.

Отрезав себе путь к отступлению, я крадучись продвигался к гостинице. Усилившийся дождь хлестал по лицу. За холмами грянул гром, и небо осветилось мертвенным светом.

Подъезд гостиницы выглядел таким же мирным, как и в первый день. Я осторожно заглянул внутрь: там было пусто и спокойно – и проскользнул в холл. Бар был погружен во тьму. Маленькая лампочка освещала нижние ступени лестницы. Я тихо пересек холл и вошел в зал ресторана.

Лоранс сидела на корточках подле тела Пинетти. Она подняла голову, вытаращила глаза и испуганно подняла руку. Я приподнял ствол карабина.

– Тихо, Лоранс…

Лоранс отшатнулась, едва не потеряв равновесие, но сразу выпрямилась. Она смотрела на меня с недоверием, страхом и любопытством.

– Вам ничто не грозит, – прошептал я. – Вы мне не враг.

В зале горели только два бра, в разных концах. В этом приглушенном свете я еле различал ее лицо, но не спускал с него глаз. Я еще не знал, исходила ли от нее угроза.

Я указал на лежащее тело, покрытое шотландским пледом:

– Пинетти, он…

– Нет. Пуля попала в плечо. Но его следует побыстрее отправить в больницу, он теряет много крови.

– Они убили Хирша.

– Знаю, я видела. Я там была. Шарриак сказал, что он доставал оружие. Зачем вы это сделали?

И вдруг страшная усталость надавила на затылок. Положив оба ружья на стол, я тяжело опустился на стул.

– Я ничего не сделал, Лоранс… долго рассказывать… Я совсем этого не хотел…

– Но теперь это случилось, – отрезала она. – Вы ранены?

Я очень осторожно пощупал щеку:

– Думаю, да. Скула. Наверное, перелом. Да еще и ребра…

– Где Шарриак?

– Не знаю. Может, все еще в сарае.

Мне было трудно говорить, каждое движение челюсти болью отзывалось в правой стороне лица.

– Какое-то безумие, – недоумевала Лоранс. – Сумасшествие. Почему вам вздумалось убивать друг друга?

– Запрограммировано с самого начала, – с трудом выговорил я. – Если кто-то отказывается проигрывать, другого выхода нет. Мы оба не могли позволить себе проиграть.

– Но существуют же границы, – возразила она. – Я ведь не дошла до такого…

– Нет больше границ. Сами увидите: их нет уже лет десять. Прошу вас, не заставляйте меня говорить…

– Дайте-ка я взгляну…

Лоранс ощупала мою грудь, вызвав жалобные стоны, и поставила диагноз:

– Сломаны три ребра. И возможно, трещины на одном или двух. Поврежден межреберный хрящ.

– Вы врач?

– Когда-то я была медсестрой, – ответила она, приступая к моему лицу.

В этот раз я почти взвыл от боли.

– Ну, ну… Не уверена, что есть перелом… Но имеется гематома, как бы сказать… Когда они будут вас фотографировать для судебного опознания, подставляйте левый профиль. Правый уже ни на что не похож…

Судебное опознание… Мне это и в голову не приходило. Здесь, на этом острове, исхлестанном ветрами, различные учреждения представлялись абстракцией. Я встряхнулся.

– Где дель Рьеко?

Она неопределенно махнула рукой:

– Понятия не имею. Он хотел пойти в свой домик но не решился к нему приблизиться. Похоже, началась гражданская война…

– Ну уж… Пригород в субботу вечером не хуже…

Я старался говорить одними губами, не двигая подбородком. Если не спешить, то это хорошо получается. Не подумать ли мне о карьере чревовещателя?

Мне показалось, что послышался шум снаружи. Шарриак все еще был там, рыскал. А я на время о нем позабыл.

Я встал, взял свои ружья. Я страшно устал. Но подобное я уже пережил – когда дело закрутилось и нужно отладить детали, а сил уже нет, но знаешь, что нужно все довести до конца, чего бы это ни стоило.

Испуг вновь появился в глазах Лоранс.

– Что вы собираетесь делать?

– Рассчитаться с Шарриаком. А вы хотели, чтобы я уснул на вашей груди?

Легкая улыбка скользнула по ее губам. Лоранс прочитала в моих глазах сильное желание бросить все, поменять грозу и кровь на капельку нежности.

– Так было бы лучше… Если бы вы прекратили этот абсурд.

У меня не было на это права. Я просто не мог снова стать проигравшим и признать себя побежденным. Теперь уж нет. Я застенчиво протянул руку и погладил ее шею.

– Не могу, Лоранс. Сейчас – либо он, либо я. Дель Рьеко забился в нору, нет больше арбитра.

– Вся его команда с ним, вы знаете? Они считают вас чудовищем из фильмов ужасов. Они объединились.

– Их уже не так много.

Лоранс положила свою руку на мою, почти нежно.

– Жером, прошу вас, остановитесь. Бежим в лес и дождемся полицию. Я пойду с вами, если хотите. Все равно я ничего не могу сделать для Пинетти.

Я чуть не затряс головой, но в последний момент сдержался.

– Лоранс, двадцать лет я соглашался со всеми. Меня лишили воли, и я только что вновь обрел ее. Позвольте мне побыть мужчиной еще час или два.

– Это не лучший способ показать себя мужчиной, – запротестовала она. – Для этого не обязательно убивать людей. Ведь мы живем в цивилизованном мире, Жером, в цивилизованном! Есть законы, суды, полиция! А не только ковбои и индейцы.

Она никогда не сможет понять, чем стал наш мир. Вернее, снова стал. А еще вернее, оставался тем же, но покрытым лаком условностей, показухи, судебных процедур и заверенных контрактов. И под наслоениями лака шла постоянная борьба между человекообразными за право главенства. Я устал. У меня не было ни времени, ни сил, чтобы объяснять ей все это.

– Где Мастрони? – спросил я.

Она беспомощно развела руками. Две слезинки блеснули на кончиках ее ресниц. За дверью послышалось покашливание. Кто-то приближался. Я сделал знак Лоранс спрятаться под стол, а сам прижался к стене, направив карабин на дверь.

Шаги замерли у двери. Затем стали отдаляться. Это мог быть кто угодно, но не Шарриак: он бы вошел.

Я расслабился, оторвался от стены. В этот момент дверь с треском распахнулась, ударившись о стену возле меня. Вслед влетела чья-то согнувшаяся фигура. Должно быть, он тихонечко вернулся и подготовил удар. Я собрался выстрелить, но запутался в ружьях, перекрестившихся на моем животе. У меня решительно не хватало способностей для партизанской войны.

Не успел я поднять ружье, как необычный гость проскользил по полу, ударился головой о ножку стола и выпрямился, потирая шевелюру с брезгливым выражением на лице. Это был Мастрони.