Текст книги "Охотники за головами"

Автор книги: Мишель Креспи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Я посмотрел на Лоранс. Она выглядела очень взволнованной.

– Не будем же мы весь день говорить о Шарриаке. Расскажите мне о себе.

– Не здесь. Позже. В Париже… Если захотите. А здесь есть что-то… – Не закончив фразы, Лоранс быстро встала. – Идемте? Мне надо присоединиться к своей команде… редко приходилось видеть таких обескураженных людей. – Она стала загибать пальцы: – Леруа… вечно недоволен, все время ворчит. Эль-Фатави… с виду робок, но постоянно противоречит, все ему не так. Сущий пораженец. И упрям как осел. Мне бы вилы, чтобы подгонять их обоих. Шаламон глуп как пробка. У него лишь одно преимущество: он осознает это и помалкивает. Это уже неплохо. Обычно дураки считают себя очень хитрыми. А о двух других я уж и не говорю, они вовсе никудышные. Можно подумать, что они находятся на подготовительных курсах. Думаю, они и рта никогда не раскрывали. По крайней мере они мне не мешают. Если уж это результат отбора «Де Вавр интернэшнл», благодарю покорно… У вас нет другого адреса?

Мы спускались по тропинке, внимательно смотря под ноги: она была скользкой из-за слоя пихтовых иголок. Один раз Лоранс оперлась о мою руку, в другой – о ствол дерева. Все сказанное ею давало мне пищу для размышлений. Действительно, за исключением четырех-пяти участников большинство не соответствовали ожидаемому уровню. Я поделился своим недоумением с Лоранс.

– Возможно, здесь выбор… Я хочу сказать, что в «Де Вавр интернэшнл», вероятно, намереваются отобрать всего одного-двух человек, ну, может быть, трех-четырех. А остальные – только для того, чтобы игра походила на реальность и было побольше проблем, которые возникают на настоящем предприятии: один увлекается серфингом и ни черта не делает, другой – самовлюбленный кретин, допускающий только промахи и гордящийся этим; старый кадр, которому год до пенсии, ему бы только в гольф поиграть, а на все остальное наплевать; есть и родственник патрона – явно не на своем месте. Таких, конечно, у нас нет, но подобрались достаточно характерные образчики…

Лоранс остановилась и засмеялась.

– Может быть… Для нас это было бы лестно. Ну, если я вхожу в число тех немногих…

– Конечно, входите. В противном случае Шарриак оставил бы вас в покое. Ему хочется точно знать, не будете ли вы отстаивать привычные женские права: женщинам чинят препятствия, их мало в управлении, их не слушают и так далее.

Она погрозила мне пальцем.

– А, если и вы туда же…

– Нет, правда, предприниматели – мужчины, они ненавидят эти разговоры. У них появляется комплекс вины. Они не знают…

– И оказываются в собственном дерьме! Ведь это факт, не так ли? Что мало женщин… И разве несправедливо требовать, чтобы их стало больше?

– Нет, разумеется. Но когда ты безработный – это угроза. Уже не хватает места для нас, и нам говорят: «Потеснитесь».

– Что же, нужно потесниться!

Полунасмешливо-полугневно она вздернула подбородок. Я машинально взял ее за плечи.

– Лоранс, боюсь, у нас разные интересы…

Она не отстранилась. Я прочитал вызов в глазах Лоранс и отпустил ее. Должен признаться, она привлекала меня, но я не хотел никаких интрижек. Я люблю свою жену. И других забот у меня сейчас предостаточно.

Остаток пути мы прошли молча, немного смущенные. Между нами образовалась некая настороженная пустота, которая возникает, когда не произошло что-то, что могло произойти.

Хирш нетерпеливо поджидал меня на крыльце. Он бросил любопытный взгляд на Лоранс, схватил меня за локоть и зашептал:

– У меня есть ответ. То, что надо. Пойдем…

Он показал распечатку электронного письма. Хозяин, дель Рьеко, согласился уточнить, что да, существовал диск о рыбной ловле; действительно, американский программист был заинтересован в его экспорте в Европу. Мастрони уже составлял предложения по контракту.

– Что будем делать? – спросил он. – Создавать филиал?

Мы немного пообсуждали это. Были и «за», и «против». Фактор времени играл решающую роль.

Мы еще ни к чему не пришли, когда ворвалась Лоранс. Скулы ее пылали, в глазах блестели слезы. Она нервно улыбнулась Хиршу и испуганно уставилась на меня:

– Жером, могу я поговорить с вами?

Не прошло и получаса, как мы расстались.

– Что случилось, Лоранс?

Она мотнула головой:

– Нет, наедине, если возможно…

Один лишь раз я видел такое лицо: когда моей секретарше сообщили, что ее сына сбил грузовик. Должно быть, произошло что-то серьезное. Похлопав Хирша по руке, я извинился и последовал за Лоранс к выходу.

Не сделав и трех шагов, она резко повернулась ко мне:

– Шарриак нападает на мой капитал!

Я недоуменно посмотрел на нее:

– Как это?

Она ломала руки и в то же время пыталась справиться со своим лицом, но все усилия были тщетны. Лоранс сверлила меня взглядом.

– Вы знаете, из чего состоит ваш капитал?

Мысленно я отвесил себе звонкую пощечину. Думал я обо всем, только не об этом. Я нисколько не сомневался, что являюсь главным акционером, и даже не проверил этот немаловажный факт.

– Э-э-э… нет…

– Так вот, ознакомьтесь! Я это только что сделала!

– Минутку, мы котируемся на бирже? Он выбросил свои акции на рынок?

– Даже не это. Намного проще. У меня – треть акций и у других двоих по столько же. Он только что купил долю одного из моих акционеров и делает предложение второму.

– А откуда у него деньги?

Она мяукнула, словно разъяренная кошка.

– Я ничего не знаю! Может, у него есть накопления, или он сговорился с банком. Скажите мне, Жером, умоляю, вы-то по крайней мере в этом не участвуете?

Я широко улыбнулся:

– Нет, клянусь.

Она кивнула, нахмурилась:

– Жером, мне нужна ваша помощь! Если он отхватит кусок, я останусь в меньшинстве и могу убираться восвояси. Это невозможно, Жером, мне крайне нужна эта работа! Я объясню вам почему.

У всех свои причины, и они трагически схожи.

– А что говорят профсоюзы? – спросил я. – Они не очень-то любят слияния: за ними автоматически следуют увольнения.

– Им плевать на профсоюзы! – выкрикнула она. – На кону большие деньги!

– Сколько?

Лоранс назвала цифру. Примерно столько мы намеревались инвестировать в импорт дисков. Она ухватилась за мою руку.

– Послушайте, Жером, у меня нет другого выхода. Вам надо купить третью долю. Тогда все будет поровну: треть у него, треть у вас и треть у меня. Если мы объединимся, мы вытолкнем его. У него будет только блокирующее меньшинство. По сути, оно уже у него есть.

– А если бы вы увеличили капитал? Он не сможет тягаться…

– Слишком поздно. Мне бы пораньше это сделать. Но я не остерегалась… Моя судьба в ваших руках, Жером. Все зависит от вас.

– Я не один… У меня команда…

Она увидела в моем взгляде нечто большее, нежели колебание. Ее глаза увлажнились. Бросив на меня последний взгляд, Лоранс отвернулась. Обхватив плечи руками, словно ей стало холодно, она сделала три шага по гравию аллеи.

– Если вы меня бросите, я погибла, – проговорила Лоранс.

Я попытался приободрить ее:

– Это игра, Лоранс…

– Нет. Это не игра. На карту поставлена жизнь.

Я подло выкручивался из постыдного положения:

– Послушайте же, я не сказал «нет». Я сказал, что мне надо посоветоваться с командой. О них тоже следует подумать. Я не отказываюсь, но вы должны понять…

Я увидел ее очень усталое лицо.

– О, понятно. Каждый за себя.

– С самого начала, Лоранс, каждый был за себя… Не надо паниковать. Мы сделаем вот что: я объясню им положение дел. Не исключено, что нам самим потребуется защититься. Скорость меняется, и нам надо разобраться в ситуации. А потом, если обнаружится хоть один шанс, вы придете и объясните, почему все это в наших интересах. Передайте мне документацию – балансы, место на рынке и так далее – мы должны все изучить.

Она опять поежилась.

– Короче говоря, я продаюсь Шарриаку, но прежде я отдаюсь вам… Могу я задать один вопрос?

– Задавайте.

– Если бы я переспала с вами, это изменило бы что-нибудь?

– Нет, – тотчас ответил я.

– Спасибо. Мне нужно было это знать.

Схватив Лоранс за плечо, я встряхнул ее:

– Лоранс, шевелитесь же! Ничто пока не потеряно! Не уподобляйтесь девочке, сломавшей куклу! Только не вы, только не это! У вас вид побежденной. Примите-ка душ, переоденьтесь, соберитесь с духом и идите в атаку.

Она вяло улыбнулась мне и ушла. Медленным шагом я вернулся в свое логово. Мне необходимо было все обдумать. Со всех сторон. Несомненно, наступление Шарриака имело целью выбить Лоранс; он этого никогда и не скрывал. Но это могло быть и еще одним тестом для меня. Как я поступлю, выбирая между интересами предприятия и симпатией, которую явно испытывал к молодой женщине? Они, очевидно, рассчитывали, что я без зазрения совести буду участвовать в дележе добычи. Или я сам прикончу ее. Может быть, не к трем-четырем приценивались они с самого начала, а к одному – ко мне. Им нужен был убийца? Он у них будет.

Придя к своим коллегам, я коротко рассказал о состоянии дел. Мастрони отреагировал первым:

– Нормально. Тем и должно было кончиться.

– Одно лишнее предприятие отрасли?

– Нет, нет. Финансы. Сегодня деньги зарабатывают не изготовлением чего-то и удовлетворением потребителей. Их делают на бирже. Биржевые сделки. Именно там проливается золотой дождь и зеленеет трава. То, что они называют конкуренцией, заключается в покупке соперника, чтобы прикрыть его лавочку. А как выглядит наш капитал?

Хирш уже терзал свой компьютер.

– Я внимательно просмотрел ставки самофинансирования и не ошибся с собственными фондами. Я знал, что мы не играем на бирже, и полагал, что мы в безопасности. Вот, взгляните-ка: крупного пакета акций нет ни у кого, самое большее – одиннадцать процентов. Есть три банка – вместе у них двадцать семь процентов.

– Маловато.

– Ну да. Так как мы не набираем тридцати трех…

– И конечно же, денег у нас нет, чтобы выкупить третью часть у Лоранс?

– Конечно, нет.

– Считайте, она пропала, – подтвердил Мастрони.

– И поделом, – вынесла приговор Брижит Обер. – Она всегда мне действовала на нервы своим важничаньем…

Я оборвал ее:

– Да, но Шарриак-то жиреет. Так не годится… Если он нас столкнет, то сможет диктовать свои условия на рынке. Банкротство Лоранс может стать началом нашего… Мы ничего от этого не выигрываем, вы об этом не подумали?

– Все равно, – сказал Мастрони, – настоящего равновесия не было. У мадам Карре три акционера, у нас сорок два… А Шарриак? Можно подобраться к его капиталу?

– Сейчас посмотрим, – откликнулся Хирш, начиная заполнять экран.

Мастрони почесал в затылке.

– Финансовая война. До чего я не люблю ее! Нужны профессионалы. Дурачье мы, могли бы и предположить… Какой дурак делает сейчас рыболовные крючки? Деньги нужно делать. Эти крючки у нас сейчас в заднице! Мы играли в белот, а они – в покер.

Я по очереди посмотрел на них:

– Не мы, а я. Ответственность на мне. Мастрони прав, я выбрал не ту игру. Устаревший капитализм. Странно, что мы не купили русские долги. Ты полностью прав: деньги больше не делают на какой-либо продукции, их отнимают у других. Этим мы и займемся.

Сидя к нам спиной, Хирш бросил:

– Капитал Шарриака равен нашему. Самый большой пакет – семнадцать процентов, остальные – меньше восьми. Он тоже в ус не дует.

– Короче, одна только бедняжка Лоранс на качелях, – заключила Мэрилин.

– Ей следовало бы подстраховаться. Троих акционеров легче контролировать, чем полсотни, – заявила Брижит Обер.

– Неверно, – возразил Мастрони. – Это намного труднее.

В этот момент вошел Эль-Фатави и положил на стол кипу документов.

– Меня попросили передать вам это. А что, ребятки, может сольемся?

– Очевидно, это главная ответная мера, – без улыбки сказал Мастрони.

Эль-Фатави непонимающе взглянул на него, робко улыбнулся и вышел. Мастрони поплотнее уселся на своем стуле.

– Я согласен с Жеромом. Нам невыгодно, чтобы Шарриак проглотил группу «В». Разве что его измотает эта операция.

Чем больше я слушал Мастрони, тем больше я начинал ценить его. Он был спокоен, сообразителен, сведущ… Я вполне мог на него положиться, и его угрюмость не была помехой.

Неожиданно Хирш заерзал на стуле.

– Победа! – торжественно вскричал он. – Решение найдено! Американец, тот с дисками, дает бабки. Он готов участвовать в нашем капитале из пятнадцати процентов. Так что деньги наши свободны, и мы можем переключиться на финансовый рынок.

Я присвистнул.

– И ты сам все это устроил?

– Ну да. Некоторые работают, пока другие шатаются, вот так. А теперь можно посмотреть отчеты группы «В», чтобы убедиться, не покупаем ли мы кота в мешке.

Поглощенный разгадыванием козней дель Рьеко, Шарриака и им подобных, я немного ослабил вожжи. Хирш и Мастрони уже наладили дело и самостоятельно принимали решения. Если и дальше так пойдет, опасность может возникнуть изнутри.

Мы предложили побольше, чем Шарриак, – это было нетрудно: он считал себя единственным и предлагал по минимуму. В четыре часа пополудни мы стали совладельцами команды «В».

Неплохое получилось дельце. Управляли они неважно, но у них были ресурсы. Пожертвовав одним или двумя видами продукции, мы должны уже в этом году обрести равновесие и рассчитывать на большее в три последующих года. Десятка два увольнений, не больше, да и то за счет предпенсионников. Дело было верным.

Через десять минут Шарриак прислал нам по электронной почте письмо. Он приглашал нас на заседание административного совета предприятия «В» в восемнадцать часов. Каждый руководитель мог прийти с помощником.

– По какому праву? – возмутился Мастрони. – Мадам Карре все еще президент, верно? Если совет собирается не в установленном порядке, мы можем потребовать его отмены в арбитражном суде.

– Да. Прибережем это на тот случай, если дела пойдут плохо. Но мне хочется послушать, что он будет петь, и посмотреть, как будет пыжиться.

Я заранее предвкушал его досаду. Но был разочарован. Он торжествовал даже больше, чем всегда. Собрались мы в рабочей комнате, которую до настоящего момента занимала Лоранс. С собой я взял Мастрони, Шарриака сопровождал Пинетти, а Лоранс посадила у стены кого-то из своей команды, в задачу которого входило записывать все, что будет говориться. Шарриак, в своем безупречном темно-синем костюме, открыл заседание:

– Так вот, произошли кое-какие изменения… мадам Карре должна поделиться с нами своими планами. Мне сдается, что у нее только два выхода: завтра сесть на катер или продолжать работу под нашим контролем. Мне это безразлично. Даже в том случае, если она согласится делать то, что мы ей прикажем. Уверен, что, если она выберет второе, мы сможем рассчитывать на ее лояльность.

– Минуточку, но ведь она все еще президент, – вмешался Мастрони, прежде чем я успел его одернуть.

Шарриак ухмыльнулся.

– Нет же! Нам решать, кем она будет. Мы, конечно, можем подискутировать о форме, но это ничего не изменит.

Лоранс смотрела прямо перед собой, внешне нечувствительная к пытке, которую ей устроил Шарриак.

Мастрони занервничал:

– Я не считаю, что соблюдение процедуры не имеет значения. Как и положено, она ведет заседание, предоставляет слово, устанавливает повестку дня. Кстати, а где повестка дня?

Шарриак заговорил терпеливым тоном учителя:

– Господин Мастрони, если бы мы находились в реальной ситуации, мы могли бы позволить себе порассуждать. Для развлечения. Но сейчас не тот случай. Для нас один день – это три месяца. Значит, один час равен примерно четырем дням. Если допустить, что юридические тонкости обычно отнимают три реальных часа, то мы должны им посвятить, э-э-э, около двух минут. Решено…

Лоранс прервала его словоизлияния. Как это часто бывало, она обращалась к нам, стоя боком и пряча глаза:

– Господин Мастрони не ошибается: именно я должна открыть заседание. Я восхищена способностями господина Шарриака в устном счете, но, как и он, считаю, что мы теряем время. Полагаю, что первым пунктом желаемой вами повестки дня будет избрание председателя совета. Предлагаю приступить.

– Вот это благоразумные речи, – одобрил Шарриак. – Приступим. Я предлагаю кандидатуру присутствующего здесь господина Пинетти.

Я не удержался от насмешки.

– Это шутка? Нет никаких причин для того, чтобы вы взяли контроль…

– А я и не делаю этого. Подумайте сами: я не могу им быть, вы, Карсевиль, тем более. Им не может быть и мадам Карре, которая довела свое предприятие до ручки. Значит, нужен кто-то четвертый. Наподобие Гульбенкиана. Знаете, кто такой Гульбенкиан?

– Надеюсь, вы соблаговолите рассказать, – смирился Мастрони.

– Разумеется. Президенты двух нефтяных компаний ссорились из-за недр не знаю уж какой страны, Ирана или, может быть, Ирака. Ни один из них не мог иметь преобладающее количество акций, и никто не хотел, чтобы оно было у другого. Тогда они взяли себе по сорок девять с половиной процентов, вышли на улицу и отдали один процент первому встречному бродяге. Причем бесплатно, но с условием, чтобы тот абсолютно ни во что не вмешивался. Этот один процент сделал бродягу сказочно богатым, он стал вести роскошный образ жизни, открыл музеи, знаменитые на весь мир, создал художественный фонд и всегда держал свое обещание не лезть в их дела, только единственно своим существованием мешать образованию контрольного пакета. Моя мечта! Увы, подобное стечение обстоятельств случается лишь раз в столетие…

– Очень мило сравнить Пинетти с бродягой, – иронично заметил Мастрони.

Его высказывание не смутило Шарриака.

– Он на самом деле был не бродяга, а продавец ковров или какой-то коммерсант, не помню… Естественно, если господин Пинетти согласится взять на себя такую ответственность, то немедленно покинет мою команду.

– У меня не один процент, а тридцать три, – холодно уронила Лоранс.

Настала моя очередь взять слово. Пора было остановить полет Шарриака.

– Итак, Шарриак попытался подсунуть нам Пинетти, надеясь, что все мы обалдели еще до появления здесь: на это у него один шанс из тысячи. А теперь серьезно: кого вы имеете в виду?

На его лице появилось огорчение.

– Но я же вам сказал! Просто невероятно! Я толково разъясняю все, что думаю, а никто не хочет понимать, мне задают вопросы! Не вас, не меня и никого из присутствующих. Тогда кого? Никого от вас, никого от меня и никого от мадам Карре. Кто остается? Заместитель директора ее команды, которому даем наблюдательный совет. Или если это вам предпочтительнее, организуем директорию. Как зовут ваших субъектов, мадам Карре? Кого вы нам советуете?

Пинетти сделал вид, будто листает свой блокнот.

– Ну-ка, посмотрим… Шаламон, эль-Фатави, Леруа…

– Вот, пожалуйста, Шаламон, например. Только не Леруа, он целыми днями будет висеть на телефоне и скулить.

– Вы, полагаю, шутите?

Шарриак устало махнул рукой:

– Послушайте, в реальной жизни выбор больше. А здесь остров. Кроме нас, никого нет. Что есть, с тем и работаем. Либо не работаем вообще. Я сделал вам честное предложение: Пинетти, который выходит из моей команды, Шаламон или даже араб, если хотите. Вы отклоняете все. Я уж и не знаю, что делать. Разве что прикрыть лавочку. Послушаю вас…

Вот, значит, куда Шарриак клонил. Он подвел нас к выводу о неизбежном прекращении деятельности. Пристально взглянув на него, я широко улыбнулся.

– Шарриак, вы не очень хорошо изучили доску. У вас есть тридцать три процента, не больше. Я предлагаю кандидатуру мадам Карре и прошу ее приступить к голосованию.

Он в отчаянии воздел руки:

– Это абсурд! Не вижу смысла поддерживать ее на искусственном дыхании. Она уже проиграла, Карсевиль. Будь у нее хоть немного совести, она бы подала в отставку и укладывала сейчас чемоданы. Вы хотите, чтобы она пребывала здесь в коме?

Лоранс залилась краской. Я встал на ее защиту:

– Она имеет право играть до конца…

– Она проигралась в пух и прах, – запротестовал Шарриак. – С нее нечего больше взять. Все, что она выиграет, если она еще в состоянии что-либо выиграть, пойдет на пополнение наших ресурсов. Но вероятнее всего, она продолжит руководить спустя рукава, а мы будем подсчитывать убытки. Как вы поступаете с трупами? Бальзамируете? А я их сжигаю. Меньше места займут.

Было видно, что эта грубая речь специально предназначена Лоранс. Унижая, Шарриак пытался ее сломить, но она держалась. С каменным лицом, Лоранс делала вид, что дискуссия ее не касается.

Шарриак бросил в нее последний булыжник.

– Признаем ее несостоятельной. А там посмотрим.

– Вот как! – взорвался Мастрони. – И вы покупаете ее дело за символический франк! Бессмыслица! Это предприятие не убыточно. У него нет долгов. Просто изменения в акционерном капитале.

Шарриак на лету подхватил мяч.

– Ничего себе пустяк! Да вы решительно ничего не поняли! Перечитайте инструкцию, Мастрони! Цель игры – добыть деньги. Не важно где и как, любыми способами. Мадам Карре – особа милая и симпатичная. В той жизни я был бы счастлив пригласить ее в ресторан, если бы она доставила мне такое удовольствие, и поболтать с ней. Здесь же мне с ней нечего делать!

Возмущенному Мастрони не удавалось сохранять спокойствие.

– Любыми способами? А почему вы не ввозите наркотики?

– Кто вам сказал, что я ими не занимаюсь? Через десять лет это будет легальный бизнес. Наркотики, уважаемый господин Мастрони, – это пять процентов мировой экономики. Нельзя пренебрегать пятью процентами торгового оборота всей планеты только потому, что ФБР решило: алкоголь – это хорошо, а наркотики – нет. Если есть рынок наркотиков, значит, когда-нибудь они займут свое место. А рынок есть. Запрет не продержится и двадцати лет. Ополчись на них все сыщики мира, наркотики не остановить. Это вопрос времени…

– Сменим тему, – прервал я его. – Нам начинают надоедать ваши разглагольствования. Я требую перейти к голосованию.

– Я отвечаю вашему оруженосцу, – возразил Шарриак. – Это он завел разговор. Голосуйте на здоровье, если вы в это верите. У меня минимальная возможность блокировать, но могу вас парализовать, результат будет тот же самый. Послушайте, Карсевиль, не будем же мы сидеть тут всю ночь. Делаю последнее предложение: Шаламона в президенты, а вы и я – вице-президенты, если уж вам так хочется сохранить эту лавочку.

– Будем голосовать, – повторил я упрямо.

Шарриак встал:

– Без меня. Вы думаете о деле или о романе в фотографиях с розовой водичкой? Надеюсь, вы пригласите меня на свадебный пир. Я так вам напакощу, что вы не уснете. – Идя к двери, он остановился перед Лоранс. – Скажите правду, мадам Карре: мой крем после бритья вам никогда не нравился, а? Я так и знал. Хотел поменять его, да забыл.

– Нет, мне не нравится ваша дурацкая морда, – отчеканила Лоранс.

Шарриак не смутился:

– Ах, до чего я люблю сердечную обстановку административных советов! – воскликнул он. – Сплошь друзья, откровенная беседа! Обожаю. Естественно, я вчиню вам десяток исков. Когда сила сломлена, остается право…

Шарриак вышел. Несколько секунд все молчали. Потом собрали свои бумаги, Мастрони – с очень недовольным видом.

Я сидел, пока все выходили. У двери Лоранс повернулась ко мне и спросила:

– Вы не идете? Чего вы ждете?

– Ну, к примеру, благодарностей, – насмешливо ответил я.

Она медленно подошла ко мне.

– Великий Боже! За что?

– Хотя бы за то, что я вас спас…

Она присела на край стола.

– Вы меня не спасли. Он прав. Я сгорела. Остаюсь здесь только из любопытства. Хочется увидеть окончание партии.

– Я сделал все, что мог.

Она протянула руку к моей груди, словно пытаясь удержать меня на расстоянии.

– Да. Для себя. Вы не могли согласиться на Пинетти, Шаламон – это катастрофа, и не хотели, чтобы меня прикрыли. У Шарриака появилось бы огромное преимущество, а вам нужно время, чтобы уладить дело с американцем.

– Надо же, вы и это знаете?

Ее глаза сузились. Пропала мягкость в очертаниях ее губ.

– Мне известно многое, Жером. Я раскусила Шарриака и вас. Шарриак много трубит и сотрясает воздух. Вы бережете силы. Но оба вы одной породы. Оба просчитывали одно и то же. Вы из одного теста и рассуждаете одинаково. Но вы, в частности, соблюдаете приличия. Это – единственное отличие. Попробуйте утверждать, что это неправда…

Я опустил голову.

– Такова игра, Лоранс. Думаю даже, что это жизнь такова…

– Жизнь!

Я поднял голову. Казалось, что Лоранс вот-вот расплачется. Но, взяв себя в руки, она продолжала:

– Жизнь! Что вы знаете о жизни? Бездарная философия, чушь, которую несут на похоронах… такова жизнь, надо ее принимать такой! Мне показалось, что вы другой. В минуту слабости или оптимизма. Но это длилось недолго. Так что разочарование не оказалось жестоким… Даже сейчас я надеялась, что вы дрогнете, будете протестовать, отрицать. Я дала вам последний шанс. Вы им не воспользовались. Если бы вы его заметили… Но вы его не заметили.

Я попытался пошутить:

– Лоранс, горе омрачило ваш рассудок…

Она раскрыла сумочку, вынула пачку сигарет.

– Вы не против, если я закурю?

– Нет.

– А если я сдохну, вам будет неприятно? Хоть чуточку, признайтесь, доставьте мне удовольствие. Шарриаку доставляет удовольствие убивать, он садист. А вас это огорчает. Вам и в самом деле неприятно, что я очутилась на линии огня. Но это не помешало вам открыть огонь.

– Какая несправедливость! Вы меня поражаете! Хотите правду? Я скажу. Да, не в моих интересах прикрыть ваше предприятие. Но положение, во всяком случае, стало менее опасным. Шарриак предлагал Шаламона. Я мог бы предложить эль-Фатави. Он бы согласился ради того, чтобы пойти со мной на мировую, или сделал бы вид. Про эль-Фатави вы сказали, что он ничто, но, в конце концов, он, может быть, не так уж плох. Я же бился за вас. Я мог бы выиграть время, договориться о перемирии. А теперь у нас с Шарриаком война. Начались боевые действия.

– В финале, – с усилием выговорила она.

– Да, в финале. Гораздо раньше, чем я предполагал. Я поступил так ради вас. Жаль, что вы этого не заметили и ваши упреки обрушиваются на меня, но я единственный, кто их не заслуживает. Направьте их на Шарриака, дель Рьеко, Де Вавра – на кого угодно, только не на меня. А впрочем, поступайте как знаете…

Лоранс закрыла лицо руками, опустила плечи. Нервное напряжение последних дней сломило ее. Послышался сдавленный всхлип. Я нерешительно погладил ее волосы.

– Вы не так уж плохо играли, Лоранс. Понимаю, вы сейчас на всех злитесь, но все не так страшно. Жизнь продолжается…

– Хватит о жизни! – взорвалась она. – Надоело! Не мелите чепуху! Жизнь здесь ни при чем! Я хотела победить у Де Вавра, по-настоящему хотела! Я была готова на все! На все, вы слышите?

Несколько раз мне приходилось видеть в своем кабинете женщин с задранной на бедрах юбкой и слышать от них те же слова. Мне стало грустно от того, что Лоранс уподобилась им. Я отнял руку.

– Не от меня зависит дать вам то, на что вы надеетесь, Лоранс. Есть только один человек – дель Рьеко. Он все может. На вашем месте я бы сосредоточился на нем.

Она насторожилась, вытерла глаза.

– А что я могу сделать?

– Вот как мне это представляется. Шарриак находится в выгодном положении. Он одолел вас и, допусти я хоть малейшую оплошность, одолеет и меня. Ключ ко всему – дель Рьеко. Если бы мы могли войти в его программу… Слегка подправить данные… Вы сохранили свой пост, но он уже ничего не значит. Даже если бы вы продавали рыболовные крючки в Сахаре, положение ваше не станет хуже. Так вы уже не сможете подняться. Нужно искать другой путь. Самый подходящий. Дель Рьеко держит все нити в руках. Он – биржа, правосудие, мировая торговля, государство… Он является одновременно всем. Он может помочь выиграть или заставит проиграть. В нем сосредоточена вся мировая экономика. Если бы он хотел вас спасти, то сказал бы: акционеры дорожат фирмой и отказываются продать свои акции. Точка. На этом все и закончилось бы. Но он так не сделал. И тем не менее такие вещи случаются, и это не противоречило бы его логике. Вас утопил дель Рьеко. Не я – это уж точно – и даже не Шарриак. Если хотите отомстить, не ошибитесь адресом.

Она очень внимательно посмотрела на меня:

– А что бы вы от этого выиграли?

– Может быть, и ничего. Разве что осушу ваши слезы. А может быть – много, если вы поделитесь со мной информацией. Если вы перестанете думать, что я желаю вам зла.

Лоранс подошла к окну, положила руку на подоконник и уставилась на пихты. Она не как большинство людей: когда ей нужно сказать что-то важное, она смотрит в сторону. И иногда приходилось напрягать слух, чтобы расслышать ее.

– Я пытаюсь найти ловушку, – тихо проговорила она. – Обычно вы говорите А, думая о В, а имея в виду С.

– Кто, я? – возмутился я.

– Вы, все вы. Не думала, что все будет так тяжело…

– И я не думал. Все перекручено. Все делается для того, чтобы приучить нас. Шарриак считает, что идет прямо. Но он настолько перекручен сам, что кривая для него – это прямая. И все же кривее дель Рьеко не найдешь. Подумайте об этом, Лоранс. Не я везде понатыкал мин.

Лоранс будто не слышала меня, склонив голову на плечо, она произнесла:

– Хочется побыстрее уехать отсюда. Когда он издевался надо мной, смешал с грязью, сорвав одежду, я чуть не сдалась и не убежала, бросив все. Какое счастье вновь увидеть нормальных людей!

– Их нет, Лоранс, – мягко сказал я. – Здесь все обнажены, и время сжато. Потому-то и видны все, как на ладони. Единственное отличие.

Она повернулась. Ее силуэт четко вырисовывался на фоне темного леса.

– Знаете, когда я была юной, то думала, что по-настоящему узнать мужчину можно, только когда спишь с ним. Кожа не может лгать. Но даже это не так…

– Собачий мир, – горько пошутил я.

Не знаю, что она собиралась сделать. Но я-то уж точно знал, что сделаю.

Разговор оставил неприятный осадок. Меня удивило, что агрессивность Лоранс, вполне естественная после произошедшего, оказалась направленной в первую очередь на меня. Может быть, она ожидала от меня большего, чем я мог вообразить. Но ведь Лоранс ничего не знала обо мне, а я о ней; мы едва соприкоснулись, более того, мы старались не соприкасаться. Я прекрасно представлял, как будет раскручиваться игра, и не хотел никаких связей. И все же независимо от меня кое-какие веточки переплелись. Я решил не обращать внимания… Игра с ее двусмысленностью была и так слишком сложна, чтобы еще добавлять в трудно распутываемый клубок личные отношения и переживания. Я должен был сосредоточиться на приоритетах: если выиграть может только один, Лоранс им быть не может. Этим единственным могу быть я. И тогда с высоты подиума я постараюсь вступиться за нее. Она заслужила это своей смелостью и упорством.

* * *

За ужином мы были вынуждены выслушивать Пинетти. Бог знает почему, он обрушился на профсоюзы.

Напомню, шел третий день, и у нас к ним пока претензий не было. Он втолковывал нам, что классовая борьба – понятие отжившее, возмутительный архаизм в эпоху Интернета. Технологические и социальные потрясения разрушили эти пережитки и непонятно, почему неглупые вроде бы люди при каждом удобном случае продолжают вытаскивать их на свет и считать врагом объединение предпринимателей. По мнению Пинетти, сотрудники любого предприятия должны быть заинтересованы в его процветании. В условиях яростной международной конкуренции нельзя позволять себе внутренние конфликты, подозрительность и требования, несовместимые с целями. Брижит Обер возразила, что слова эти стары как мир, богатые и бедные существовали всегда, и Интернет ничего не меняет. Пинетти ответил, что нужно отбросить мечты о равенстве; все системы, провозгласившие его, рухнули, тогда как те, в которых трезво смотрели на вещи, отличались устойчивой жизнеспособностью. Эль-Фатави спросил Пинетти, не рассматривает ли он общество как человеческое тело, члены которого имеют специфические функции, а каждая клеточка организма находится на своем месте.