Текст книги "Голодомор"

Автор книги: Мирон Долот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 26.

К концу марта голод сдавил нас во всю силу. Жизнь в селе еле теплилась. Человекоподобные существа боролись за выживание, кто как мог.

Село, как единое целое, прекратило своё существование. Жители, которым удалось выстоять и статься в живых, не выходили из своих жилищ. У людей не было сил, чтобы сделать несколько шагов до двери, и оказаться на улице. Все изолировались друг от друга. Люди перестали общаться. Двери закрывались на замки и засовы, чтобы оградиться от непрошенных гостей. Даже между близкими соседями почти прекратились всякие связи, и люди перестали интересоваться жизнью других. Фактически, все стали избегать друг друга. Друзья и даже родственники сделались чужими. Матери бросали своих детей, а брат отворачивался от брата.

Те, кто ещё имел силы, продолжал поиски пропитания, но делали это тихо и незаметно, словно чувствовали себя виноватыми, что они до сих пор остались в живых.

Но что они могли найти под снегом? На улицах, на полях, в садах и огородах, на поверхности льдом скованной реки, везде, лежали замёрзшие тела умерших от голода сельских жителей. Их трупы превратились в застывшие монументы, сохранённые благодаря снегу и морозу. Они словно стали памятниками голодным детям, мужчинам и женщинам, пожилым и молодым: обвинительным актом официальной коммунистической политике и морали.

Снегопад не прекращался, и сугробы продолжали расти в размерах, делаясь всё более непроходимыми. Никто не чистил и не убирал снег.

Детей, которые раньше с радостью играли в снежки, лепили снежных баб, катались на коньках и лыжах, не было видно. Не стало слышно кошачьего мурлыканья и звонкого собачьего лая. К концу февраля на селе не осталось ни одной кошки или собаки: они вымерли от голода, были съедены голодающими людьми или пристрелены Тысячниками. Скотные дворы стояли совершенно пустыми с того времени, когда большую часть скота у крестьян отобрал колхоз. Те несколько коров, которые остались в частном владении, содержались под замком, как самое дорогое сокровище. Даже колхозные постройки, которые раньше служили под ферму или под склады, к этому времени практически исчезли. Их давно разобрали на дрова. Люди сжигали всё, чтобы согреться: даже заборы и мебель. От безвыходного положения люди разбирали заброшенные дома и части своих жилищ.

В нашем селе смерть стала полноправной хозяйкой. Кругом стояла тишина. Жители, запертые в своих домах, были уже мертвы или находились при смерти, парализованные голодом. На улице всё вымерзло, и везде лежал толстый слой снега. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было завывание ветра. Какой контраст с трелями соловьёв, которых перестреляли Тысячники!

Были вещи, о которых никто не решался говорить. Каждый знал об их существовании, но, казалось, на открытое их обсуждении наложили запрет. Одним из таких явлений был каннибализм. Об этом тяжело и больно говорить и думать.

Надо иметь в виду, что под безжалостным давлением голода человек может полностью лишиться разума и упасть до животного состояния. Это произошло со многими нашими односельчанами. Те, кто оказались наиболее выносливыми, и в течение некоторого времени приспособились к выживанию на минимальном количестве пищи или вообще без еды, больше не способны чувствовать голодных болей. Они впадают в кому или существуют в состоянии полусознательного, летаргического ступора. Но некоторые словно теряют рассудок. Такие люди лишаются последних следы сострадания, чести и морали. Они страдают галлюцинациями о еде, о необходимости что-то откусывать и жевать, чтобы заглушить боль в пустом желудке. Их охватывает непреодолимое чувство, и они готовы вонзить свои зубы во что угодно, даже в собственные руки или тела других людей.

Первые слухи о каннибализме были связаны со странными и необъяснимыми исчезновениями людей в селе. Так произошло в случае с

Марией и её одиннадцатилетнем брате, детьми Бориса, сосланного в концентрационный лагерь, как "враг народа". Они бесследно исчезли.

Их больная мать бродила от дома к дому, увязая в снегу, чтобы найти своих детей. Дети вышли из дома, чтобы раздобыть немного дров и больше не вернулись. Соседи ничего не видели и ничего не знали.

Никто не мог помочь несчастной матери. Затем пропала одна вдова, жившая подаяниями. Она исчезла вместе со своей дочкой, и их больше никто никогда не видел. Вслед за этими событиями прошёл слух об исчезновении ещё двух женщин и девочки.

В разгар увеличивающегося количества пропавших людей, мы были шокированы арестом женщины, которую обвинили в убийстве собственных детей. Ещё одна женщина была найдена мёртвой, с перекошенной шеей, засунутой в петлю. Соседи, обнаружившие покончившую с жизнью женщину, ещё раскрыли и причину трагедии: в печи стояли сваренные останки трёхлетней дочери этой женщины.

Однажды утром мой друг Иванушка, живший с нами, вышел из дома и не вернулся ни вечером, ни ночью. Проходили дни, а мы ничего о нём не знали и не могли его найти. Я с Иванушкой учился в одном классе, и мы дружили долгое время. Шост, его отец, не вернулся из тюрьмы, где я его видел в последний раз. Его увезли в районный центр, а оттуда сослали в Сибирь. Мама Иванушки была арестована спустя несколько дней. Всё их имущество перешло в собственность колхоза. Дети,

Иванушка, пятнадцати лет, и его девятнадцатилетняя красавица-сестра, лишились дома, и только помощь сердобольных соседей помогла им выжить.

Как часто случается в подобных случаях, сестра вскоре вышла замуж.

Это оказалось единственным путём найти жилье и кукую-то защиту для себя и брата. Соседи одобрили её решение и восхищались тому, как эта молодая женщина любила своего младшего брата и заботилась о нём. Они стали жить в доме, стоявшем на склоне холма у самого леса. Казалось, что они обрели счастье, если вообще можно говорить о счастье в то время.

Но, к сожалению, семейная жизнь быстро оборвалась. Всего несколько месяцев спустя её арестовали как кулацкую дочь и "опасный элемент социалистического общества". Таким большим оказался страх организаторов колхоза перед крестьянами, что они не только уничтожали не желавших подчиниться крестьян, но и их жён и детей.

Они опасались, что даже самая маленькая искорка любви к свободе и независимости может сохраниться и обернуться пламенным мятежом.

Дочь постигла тяжёлая участь родителей, и Иванушка снова оказался без присмотра. Он не захотел жить с мужем своей сестры, поэтому моя мама пригласила его жить с нами. Так он стал членом нашей семьи, и нам его теперь не хватало, а его судьба вызывало чувство сильного беспокойства.

Дни проходили, а от него не было никаких известий. Наше беспокойство росло. Микола и я, наконец, решили начать поиски.

Хотя Иванушка и недолюбливал мужа своей сестры, он по ряду причин мог бы навести его. До начала коллективизации Антин, шурин Иванушки, имел репутацию на селе работящего крестьянина. Он легко ладил с людьми, любил пошутить и поиграть с детворой. Мы знали его с самого детства, а зимой часто катались на лыжах с той горки, где стоял его дом. Он даже расчистил для нашего катания горку. Если кто-то ломал лыжи, то он помогал их чинить, а мы сидели вокруг его печи и грели озябшие руки. Хотя на горке дети часто устраивали шумную возню,

Антин никогда не возмущался. Наоборот, он ему доставляло удовольствие наблюдать наши шалости и игры на снегу.

Но теперь, с усилением голода, о доме Антина поползли странные слухи. Кто-то слышал, как из дома доносился крик женщины. Потом стали рассказывать и совсем страшные вещи. Утверждалось, что дым из печной трубы имел запах палёного человеческого тела. Припоминая теперь эти слухи, мы с тревогой начали осознавать связь между ними и исчезновением Иванушки.

Неужели эти ужасные слухи имеют хоть долю правды? И даже, если это правда, как Антин мог бы совершить такое чудовищное преступлению по отношению к брату своей сестры? Нам во что бы то ни стало, надо было до конца разобраться в этом деле. Охваченные такими тяжёлыми мыслями, мы медленно направились к дому на холме. Микола, который был намного младше меня, дрожал от страха. Он уговаривал меня вернуться домой, но мои чувства и тревога о друге пересилили мои собственные страхи. Я считал себя обязанным выяснить, был ли

Иванушка ещё жив, и не нужна ли ему помощь.

Я с трудом передвигал ноги, и Микола нехотя следовал за мной. Мы пробирались всё ближе и ближе, постоянно проваливаясь в глубокий снег. Мама предупреждала нас, чтобы мы были осторожными. Она считала, что Миколаше лучше остаться снаружи, а мне, в случае опасности, следует закричать.

Поэтому Миколаша остался стоять на улице у окна, сжимая в руке палку. Я вошёл в сени, оставив за собой дверь слегка приоткрытой.

Здесь меня встретил Антин. Я поздоровался, но он не ответил мне, а лишь махнул рукой, приглашая пройти в комнату. Переступив порог, я был поражён крайней нищетой, царившей кругом. Стены были голыми, мебели не осталось, и было очень холодно. Оглянувшись на Антина, я заметил, что он пристально меня разглядывает, словно оценивая мои силы.

Это был очень неприятный момент. В его налитых кровью глазах стояли слёзы. Его пальцы непроизвольно дёргались. Стало ясно, что он не узнал меня. Я старался помочь ему вспомнить, назвав своё имя, имя моей мамы и брата, но всё было напрасно. Антин продолжал, не отрываясь, смотреть на меня своими налитыми кровью глазами.

Он сошёл с ума, сказал я сам себе. Вдруг я с ужасом осознал, что он был в два раза больше меня! Снова в глазах возникла картина, что со мной могут сделать эти всё ещё сильные и жестокие руки.

Медленно и осторожно я стал продвигаться обратно к выходу. Моё передвижение, видимо, вывело его из ступора и напомнило о чём-то, потому что он внезапно выкрикнул:

– Ты пришёл спросить об Иване?

Хотя его голос был неприятным и хриплый, всё-таки это немного разрядило обстановку.

– Да, Антин! – воскликнул я. – Но…

Он не дал мне договорить.

– Что значит твоё "но"? – перебил он меня сердито.

– Я хотел сказать, откуда вы знаете, что я разыскиваю Ивана? – промямлил я. – Может быть он…

Я не закончил, осознав, что зашёл слишком далеко или сказал это не к месту.

Но с Антиным произошла странная перемена. Он стал спокойнее и, как будто, осознавал, что происходит. Он перестал злиться, хотя по-прежнему нервничал. Его руки продолжали двигаться, как будто, он не знал, что с ними делать. Его взгляд продолжал бегать с окна на окно, а потом опять на меня.

Мной снова овладел страх, когда Антин, не мигая, уставился на меня. Я не знал, что предпринять. Сердце сильно забилось, голова закружилась, и я почувствовал сильную слабость. Мне захотелось закричать, заплакать и убежать. В этот момент Антин повернулся и направился в сторону кухни, бросив через плечо: "Спрошу об этом у матери".

Но мне не хотелось больше ждать. Мой лоб покрылся холодной испариной, и всё тело била мелкая дрожь. Внутренний голос приказал мне быстро бежать, как только я мог, и моё тело автоматически починилось. Антин проворно через кухню проник в сени и перегородил мне дорогу. В одной руке он держал сверкавший огромный нож, а в другой – грязную тряпку.

Увидев это, я закричал и продолжал кричать уже после того, как почувствовал, что грязная тряпка затыкает мне рот. В это момент послышался звук разбитого стекла: это Микола ударил по окну палкой.

При этом Микола изо всех сил звал на помощь. Антин на какой-то момент растерялся и ослабил хватку. Я воспользовался его нерешительностью, вырвался из его рук и выскочил на улицу. Мы с

Миколой изо всех сил, как только могли, бросились бежать по глубокому снегу к нашему дому. Только очутившись за закрытыми на замок дверями, мы перевели дух и осознали, какой большой опасности мы подвергались.

Мы решили никому не рассказывать о посещении Антина. История с исчезновением Иванушки оставалась загадкой, пока она не прояснилась одним апрельским днём.

ГЛАВА 27.

Невозможно подобрать слова, чтобы описать то, что видели мои глаза весной 1933 года. Но поскольку эти ужасные воспоминания по-прежнему преследуют меня, я обязан рассказать о страданиях и смерти, выпавших на долю моих земляков.

Вторая Мировая война стала реальностью до того, как она началась, и я в ней принимал участие. Я видел груды мёртвых и изуродованных тел, я слышал крики отчаяния и стоны умирающих. День за днём я чувствовал неутолимый голод и холод. Меня всё время преследовал страх смерти. Но спустя столько лет, всё происшедшее видится как в тумане. Среди этого тумана я вижу мерцающую вспышку света. Этот лучик света является осознанием того, что все лишения были обусловлены самой настоящей войной, что я сам и мои современники имели шанс бороться за свои жизни, хотя вероятность выжить оставалась очень маленькой. Кроме того, я понял, что, сражаясь на этой войне, мы не были всеми забыты и покинуты. Военные всегда были рядом, хорошо снабжённые продовольствием, не взирая на нехватку продуктов в стране. У нас была ещё одежда и бараки, где можно было спать. Ужасы войны бледнеют на фоне событий в нашем селе, сохранившихся в моей памяти как самый настоящий кошмар.

Те из нас, которым удалось выжить, с надеждой ожидали наступления весны 1933 года. Мы думали, что пробудившаяся растительность позволит нам просуществовать до нового урожая хлеба. Подкрепившись такой надеждой, мы оказались в состоянии дотянуть до появления первой зелёной травки. К сожалению, многие наши односельчане так никогда и не увидели наступления долгожданной весны. И большинство тех, кто пережил зиму, нашли свою смерть среди зеленеющей молодой травы, которую они так ждали.

Весна 1933 года оказалась для Украины необычайно холодной. В наших краях весенняя погода обычно устанавливается с начала апреля. Но в

1933 году снег лежал на полях да середины апреля. Постоянно задувал ледяной ветер. Часто ветер приносил тучи с дождём и снегом, и село утопало в грязи и слякоти. Затем мороз сковывал всё это в куски грязного льда.

Голод на селе дошёл до того предела, когда смерть стала желанной, как единственное избавление от мук.

Многие хаты уже долгое время стояли без признаков жизни. По мере таяния снега кругом проступали человеческие трупы: во дворах, на дорогах и полях. Эти мёртвые тела стали настоящей проблемой для оставшихся в живых. С наступлением тепла трупы начали интенсивно разлагаться. Они издавали такое зловоние, что мы ничего не могли поделать. Выжившие жители не имели сил, чтобы похоронить умерших, а посторонней помощи ждать не приходилось, поэтому тела продолжали лежать там, где их настигла смерть. Те, кому суждено было умереть в поле или лесу, стали добычей набегов диких животных. На умерших в домах набросились полчища крыс.

В третий раз селом овладела паника. Те счастливчики, которым удалось пережить ужасы зимы, впали в глубокое отчаяние. Все запасы давно иссякли. Люди, наконец, осмыслили, что еды никакой не осталось, а помощи ждать неоткуда, и что им не избежать голодной смерти.

Большинство отчаявшихся крестьян смирились с создавшимся положением. Они не выходили их своих домов, и их состояние было неописуемым. Эти люди совсем опустились и одичали, они так ослабели, что не могли сделать и шага. Они просто сидели или лежали, даже для разговора сил не осталось.

Тела многих стали представлять собой скелеты, обтянутые серо-жёлтой кожей. Лица напоминали резиновые маски, с огромными, немигающими глазами. Казалось, что шея у этих людей сморщилась и вросла в плечи. Их остекленевшие глаза предвещали приближение смерти.

Другие распухли от голода. Их лица, руки, ноги и живот напоминали поверхность резинового шара. Кожа легко лопалась и быстро развивалась инфекция.

С оттепелью потянулась вереница нищих. Те, кто ещё мог передвигаться, покинули свои жилища в поисках пропитания. Старые и молодые, в основном женщины и дети, медленно переходили от дома к дому, еле волоча свои ноги, обмотанные рваным тряпьём. Они умоляли дать им поесть, что угодно: картофелину, кусочек хлеба или початок кукурузы. Я помню, как с появлением голода, истощённые люди останавливались на пороге, часто при этом плача, и просили поделиться хоть какой-нибудь едой. Если им отказывали, то они извинялись за то, что потревожили, и тихо уходили.

Но этой весной нищие представляли собой совсем иную картину. Эти отчаявшиеся люди, сломленные жестоким временем, бесправием и голодом, уже больше не были теми скромными, уважающими себя и других крестьянами. Их страх перед голодом был таким большим, что они почти потеряли человеческий облик, превратившись в одичавших, голодных животных, занятых только поисками пищи. Они перестали различать друзей и врагов и были способны пойти на убийство из-за куска хлеба.

Их одежда давно превратилась в лохмотья, и сами они находились на грани полного истощения.

С глазами на выкате и протянутой рукой они подходили к кому-нибудь, но теперь ни о чём не молили: у них не было голоса, они только плакали. Часто их слёзы оказывались смешанными со зловонными выделениями из сочившейся кожи на воспалённом лице. Они шёпотом просили дать им крошку хлеба.

Ещё одним признаком надвигающейся смерти от голода были вши, мелкие, плоские, бескрылые насекомые-паразиты, постоянные спутники нищеты и лишений. Обессиленные люди перестали заботиться о себе, они не могли принести воды и развести огонь, чтобы помыться или постирать. Мыла не было. Уже несколько лет на селе не видели куска мыла. Но даже, если бы мыло и продавалось, мы не могли его купить.

Во-первых, у нас не осталось денег. Во-вторых, мы не имели права ничего приобрести в государственных магазинах, потому что наш колхоз не выполнил план по хлебозаготовке. В результате были грязными, немытыми и кишели вшами.

По мере охлаждения рук и ног умирающего от истощения человека, вши перемещались в более тёплые участки на лице: глазные впадины, уши, уголки рта и ноздри. Это безошибочно указывало на то, что жить такому человеку осталось совсем немного.

Участь детей – это самое душераздирающее зрелище того времени. Я никогда не смогу забыть их жалких, исхудавших или опухших от голода лиц, с размазанными по ним слезами.

Они не могли понять, почему нет хлеба, почему нет еды. События в большом, "взрослом", мире не укладывались в их детские головки.

Думая о детях того времени, я не могу не содрогаться от ужаса. Бог мне свидетель, что, когда я пишу эти строки, бумага намокла от моих слёз.

Немногие дети в нашем селе пережили страшную зиму, а те, кто остался в живых, были похожи на скелеты, настолько ослабленные, что не могли даже плакать. Головки на тонких шейках выглядели как надутые шары. Их маленькие костлявые ручки и ножки напоминали палочки. Животы распухли, жидкость бесконтрольно сочилась из половых органов. Эти детские лица преждевременно состарились и исказились.

Они смотрелись как старички: покрытые морщинами, вялые и очень, очень грустные. Страдая от голода, они находились в постоянном оцепенении. Казалось, что сама природа по-особенному реагировала на страдания детей, которые им приходилось терпеть. У некоторых начали расти волосы на лице, в основном, на лбу и висках. Я видел нескольких таких детей, и они выглядели так непривычно, что казались пришельцами с других планет. Такие встречи оставляли во мне чувство безграничной жалости и беспомощности перед ними.

Часто голод косил целые семьи. Взрослые члены семей обычно умирали быстро, оставляя детей одних в холодном доме, полураздетыми и голодными, предоставленных собственной судьбе. Можно только предположить, что стало с такими беспомощными детьми: эти сироты, обмотанные в лохмотья, вынуждены были нищенствовать. Проваливаясь в снег, они сначала шли к ближайшим соседям, чтобы увидеть, что там уже все перемёрли. Затем они направлялись к другому дому, а потом – к следующему… Из сострадания крестьяне разрешали одному или двум ребятишкам остаться с ним, но помочь они уже ничем не могли, и дети медленно умирали у них на глазах.

Но иногда совершалось чудо, и дети выживали! Это были, в основном, мальчики и девочки от десяти до пятнадцати лет. С наступлением весны они видели единственный путь к спасению в уходе в город. Но немногим, очень немногим, ребятам повезло найти помощь и понимание со стороны городских жителей. Других, менее везучих, отлавливала милиция и отправляла в детские распределители. Такие дети имели больше шансов выжить, хотя до нас доходили слухи, что многие всё равно умирали. Были и такие, которым ничего не оставалось, как присоединиться к подростковым городским бандам. Только Богу известно, что с ним стало. Наконец, были ещё и такие, кто не дошёл до города и не был пойман милицией. Они замертво падали на дороге и так лежали днями или даже неделями, пока кто-нибудь, чтобы больше их не видеть, не сталкивал их тела в канаву, словно мёртвых животных.

Мне пришлось стать свидетелем многих событий, в которых дети непроизвольно становились невинными жертвами. Но один случай особенно врезался мне в память, как символ того, что человечество сошло с ума. Это произошло в начале апреля. Однажды утром, когда мы ещё не встали с кроватей, послышался детский плач и слабый стук в дверь. Я быстро встал и направился к двери. Открыв дверь, я увидел маленькую девочку лет четырёх. Она стояла, дрожа от холода и голода, и слёзы струились по её впалым щёчкам. Мы знали её! Это была Мария, дочка нашей односельчанки Ханы, у которой ещё был семилетний сын, и они жили примерно в километре от нас. Мужа Ханы, молодого работящего крестьянина, как и многих других, арестовали без видимых причин и сослали в концлагерь около двух лет назад. Хана осталась одна с двумя детьми на руках. Но с наступлением зимы и усилением голода, мы потеряли всякий контакт с ней.

Я провёл девочку в хату.

– Мама никак не просыпается! – пожаловалась девочка, вытирая слёзы рукавом грязного пальто.

Мы с мамой переглянулись. Вскоре мы с братом Миколой направились в сторону дома Ханы. Переступив порог, мы увидели, что наши страхи подтвердились. Мёртвая Хана лежала на кровати. Её глаза навыкате словно смотрели на нас. Её широко открытый рот, словно всё ещё хватал последние глотки воздуха. Было очевидно, что она умерла недавно, незадолго до того, как Мария постучала в нашу дверь. На щеках Ханы можно было видеть следы слёз, а вши, словно муравьи, ещё продолжали бегать туда и сюда в поисках тёплого местечка. Рядом с ней, завёрнутый во что-то лежал её мёртвый сын. Хата была пустой и грязной. Кроме двух скамеек здесь ничего больше не было. Глиняный пол оказался перекопанным, а стены зияли свежими дырами. Труба над печкой оказалась порушенной. Мы сразу узнали руку хлебозаготовительной комиссии. Не было сомнений, что они наведывались сюда совсем недавно в поисках "спрятанного" хлеба.

Мы с Миколой стояли поражёнными. Мне хотелось или с криком убежать отсюда, или присесть рядом с умершими, и с чувством горечи и сожаления подержать их застывшие руки. Но, словно окаменев, я продолжал стоять. Глядя на умерших мать и сыны, я спросил:

– За что? Почему они должны были умереть?!

Мы вышли из хаты, надеясь, что в скором времени колхозная похоронная бригада, в ежедневных поисках умерших, подберёт их. Эта бригада была создана около двух месяцев назад, чтобы собирать и хоронить умерших от голода жителей села.

Маленькая Мария пережила голод. Она жила с нами, пока её родственники, жившие в городе, не забрали её к себе.