Текст книги "Голодомор"

Автор книги: Мирон Долот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 10.

После ареста моего брата и моих дядей вместе с их семьями, жизнь повернулась к нам своей суровой и мрачной стороной. Мы почувствовали себя более одинокими и запуганными. Раньше мы всегда могли рассчитывать на поддержку моих дядей, а Серёжа, сильный и умный, фактически был главой нашей семьи. Теперь мы остались одни, совсем без родственников.

Но сельские власти никак не хотели оставить нас в покое. Мы постоянно ощущали их присутствие. Вечером и утром, днём или ночью, они всегда были с нами.

Мы постоянно должны были посещать собрания Сотен, Десяток и

Пятёрок, слушая бесконечные речи о преимуществах колхозного строя.

Нас постоянно досаждали назойливыми вопросами, почему мы не вступили в колхоз, какая у нас имелась собственность.

Визитам властей в наш дом не было конца. Хлебозаготовительная комиссия заявлялась к нам почти каждый день. Агитаторы осаждали нас одними и теми же рассказами о замечательной жизни в колхозах. Они ещё добавляли несколько слов о важности продовольственных поставок государству. Представитель Десятки заходил с уговорами стать членами колхоза, и, в противном случае, угрожал обвинить нас в саботаже. Он поспешно, стараясь остаться незамеченным, покидал наш дом, когда на пороге появлялся представитель Пятёрки с теми же уговорами. Со слезами на глазах этот "гость" жаловался, что если мы не вступим в колхоз, то его могут сослать в ссылку.

Затем наступала очередь пионеров. Власти распределяли между ними крестьянские дворы, и в их обязанности входило посещение этих дворов с целью пропаганды райской колхозной жизни. Следом за пионерами появлялись комсомольцы, а за ними – группа из Комнезама. Иногда заходили учителя или крестьяне соседних деревень. И так продолжалось без конца. Все они имели одну цель – загнать нас в колхоз и отобрать все продовольственные запасы.

Однажды днём в начале марта 1930 года маму вызвали в штаб нашей

Сотни. Товарищ Хижняк сидел за столом и поигрывал со своим наганом.

Он не поздоровался с нами и не предложил сесть.

Пока мы стояли перед ним, он, не торопясь и осторожно, разбирал наган. Затем он начал чистить его, протирая тряпкой. Мы продолжали стоять перед ним, не зная, что делать.

Время шло, и он приступил к сборке нагана. Вставив последний патрон, он, наконец, поднял голову и, улыбаясь, навёл наган на маму.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся он. – Рад тебя видеть!

– Что вы от нас сегодня хотите? – спросила мама, игнорируя его наган и смех.

Странно, но она не испугалась. Не испытывал чувства страха и я.

После этого он стал серьёзным. Его морщинистое лицо исказилось ужасной гримасой. Казалось, этот вопрос его потряс. Он медленно положил наган на стол.

– Моё желание – это желание Коммунистической партии и Советского правительства! Это ясно? – заорал он.

– Да. Я в этом никогда не сомневалась, – ответила мама.

– А теперь, моя самая преданная советская гражданка, – произнёс он с сарказмом. – Я слышал, что вы ещё не вступили в колхоз. Не могу в это поверить.

На мгновение он замолчал, но как только мама захотела что-то сказать, он продолжил серьёзным тоном:

– Ты что, собралась объявить нам войну?

Затем он взял в руки наган и начал им поигрывать. Для начала он заглянул в дуло нагана. Потом он вынул эжектор и стал им ковыряться в ухе. Вскоре он вернул его на место и взглянул на нас.

– У нас есть это, – потряс он своим наганом. – А что есть у тебя?

И он опять засмеялся.

– Вот смеху-то! Ха-ха-ха! Она будет бороться! Ха-ха-ха!

Внезапно он замолчал и неподвижно уставился на наган, затем снова засмеялся. Он смеялся всё громче и громче. Вдруг он вскочил с места и, словно играя в русскую рулетку, вращая барабаном, приставил дуло к виску. Мы смотрели.

– Ха-ха-ха! – радостно рассмеялся он. – Хотите посмотреть, как я нажму на курок?

Мы молчали, что, вероятно, раздражало его, потому что он внезапно прекратил смеяться.

– Если ты сейчас же не вступишь в колхоз, – заорал он как сумасшедший. – Я застрелю тебя из моего нагана!

– Вместе с кем? – спокойно отозвалась мама.

Это окончательно вывело его из себя. Держа нас на прицеле нагана, он выбежал из-за стола и остановился напротив нас.

– Я убью тебя! – прорычал он.

И, словно в подтверждение своих слов, он начал палить по потолку.

Всё это было показухой. Но почему-то мы не испытывали страха.

Мама, собранная как никогда, оставалась абсолютно спокойной. Товарищ

Хижняк явно был поражён её спокойствием и выдержкой. Постреляв в потолок, он не знал, что делать дальше. Сначала он начал заряжать наган новыми патронами, но потом убрал его в кобуру. Затем вынул его опять и положил на стол. После этого он взял его в руки, прокрутил барабан и посчитал пули. Наконец, спрятав наган в кобуру, выбежал из комнаты.

Какое-то время мы продолжали стоять. Мама, в конце концов, уступила моим уговорам и присела на скамью. Однако, как только она села, незнакомый человек вошёл в дверь, словно выждав момент.

Несомненно, это был городской житель и не украинец, поскольку он не говорил по-украински. Нам не надо было объяснять, что мы увидели перед собой нового агитатора. Он был с чёрными волосами, высокий и обрюзгший, с бледным и носатым лицом.

– Вам там удобно? – почти вежливо спросил он маму.

Я уже начал думать, что наконец-то мы встретили приятного человека, наделённого властью.

– Кажется, вам нравится сидеть здесь… – сказал он, глядя на маму сверху вниз, поскольку она продолжала сидеть.

И затем, не дожидаясь маминого ответа, он внезапно заорал:

– А ну вставай ты, грязная баба! Я научу тебя, как надо встречать представителя Коммунистической партии и правительства!

Мама, видимо, уже была готова к вспышке гнева, потому что я не увидел следов удивления на её лице. Она медленно поднялась. Но в уголках её глаз я заметил слёзы. Он чувствовала себя униженной.

Агитатор сел на место товарища Хижняка и положил ногу на ногу. Он позволили нам продолжать стоять. Не спеша, умышленно затягивая время, он закурил дорогую папиросу, которую достал из портсигара, и холодно уставился на нас. Затем, вынув из кобуры пистолет, положил его перед собой на стол.

– Ну, хорошо, – произнёс он, не отрывая от нас взгляда. – Что вы хотите?

Это прозвучало неожиданно. Мы определённо от него ничего не хотели.

– Это же самое я хотела бы спросить у вас, – сказала мама. – Вы вызвали меня сюда, и я думаю, что вы мне объясните, чего вы хотите от меня.

Он вскочил с места.

– Вы не знаете, зачем вас сюда вызвали? – закричал он.

– Как я могу знать, – был мамин ответ.

Он находился на грани срыва. Со всей силы он ударил кулаком по столу. От сильного толчка пистолет подпрыгнул в воздухе и упал на пол. Он быстро подобрал его, осмотрел и навёл на маму.

– Я убью тебя! – взревел он как ненормальный.

Но почему-то это не испугало и не удивило нас. Вероятно, за последние месяцы нас столько раз пугали, что к очередным угрозам мы уже оставались равнодушными.

Какое-то мгновение агитатор не знал, что делать с пистолетом, наведённым на маму. Затем он опустил его и выстрелил в пол.

Казалось, это успокоило его. Не проронив ни слова, он вернулся к столу и занял своё прежнее место. Какое-то время он молчал, затем, затянувшись новой папиросой, продолжил прежний допрос.

Вдруг дверь широко распахнулась, и вбежал мой младший братишка.

Едва переводя дыхание, он рассказал, что хлебозаготовительная комиссия силой ворвалась в наш дом и забрала все съестные продукты, которые ей удалось найти. Не обращая внимания на агитатора, который, конечно, пытался нас остановить, мы со всех ног побежали домой. Но было поздно. Когда мы подбежали, хлебозаготовительная комиссия уже грузила на сани зерно и другие продукты, которые у нас были в запасе. Запас был небольшим, но его могло бы хватить до нового урожая. Товарищ Хижняк стоял на крыльце, вертя в руках наган и улыбаясь. Своей улыбкой он давал нам понять, что перехитрил нас.

Таким образом, мы остались без еды, за исключением небольшого количества картошки и свёклы, закопанных в земле, а до нового урожая нужно было ждать три месяца. Больше еды нам получить было неоткуда.

Спустя несколько часов после того, как комиссия ушла, увозя наше зерно и другие продукты, пришёл представитель Десятки. Он объяснил, что если бы мы вступили раньше в колхоз, всего этого и не произошло бы. Мы же не кулаки и могли бы иметь хлеб.

– Ой, забыл сказать, – произнёс он как бы невзначай, выходя из дома. – Члены колхоза за свой труд получают продукты.

Говоря это, он смотрел в пол, словно ему самому было стыдно сказанного.

– Следовательно, у вас ещё есть шанс выжить, если вы вступите в колхоз.

Он был прав: у нас не оставалось другого выбора.

В тот вечер мы почти не разговаривали. Словно зная наше решение, посреди ночи нас разбудила комиссия. Возглавлял её тот же агитатор, который допрашивал нас накануне. Без всяких вступлений он спросил маму, согласна ли она вступить в колхоз. Она ответила: "Да". После чего он сел за стол под нашими иконами и написал за неё заявление.

Насколько я помню, в нём говорилось:

"Поскольку коллективное хозяйство имеет преимущество над личным хозяйством, и поскольку – это надежный и единственный путь к богатой и счастливой жизни, я добровольно требую у руководства колхоза принять меня в члены колхоза.

Подпись".

Мама молча расписалась. Агитатор широко улыбался, а в углу, как на похоронах, сбились члены комиссии.

На следующий день на нашем дворе появились какие-то люди. Без всяких объяснений они зашли в конюшню и хлев и вывели наших лошадь и корову, вывезли телегу, вынесли плуг и другой сельскохозяйственный инвентарь. Только после того, как нагруженная телега, запряжённая нашей лошадью, с привязанной сзади нашей коровой, удалилась, к нам в дом зашёл мужчина. Он информировал нас, что мы приняты в колхоз под номером 168 и в будущем должны идентифицировать себя под этим номером.

Так мы стали просто номером – номером 168.

ГЛАВА 11.

Сельский курьер, обходя дом за домом, объявил, что в следующее воскресенье мы должны присутствовать на общем собрании жителей села.

Другой курьер потребовал от нас обязательного посещения собрания нашей Сотни, проводимого вечером того же воскресенья.

Два собрания в один день означало, что готовится что-то чрезвычайное. Мы не имели понятия о цели этих собраний, но при сложившихся обстоятельствах можно было ожидать всего: арестов, ссылок и даже расстрелов. В воскресенье после завершения двух собраний наши самые ужасные предчувствия обернулись реальностью для многих жителей села. Однако на этот раз пострадали не рядовые крестьяне, а представители власти.

Общее собрание села состоялось в клубе, то есть в нашей бывшей церкви. Многих из людей, сидевших в президиуме, мы видели впервые.

Все они выглядели серьёзными, даже мрачными. Товарищ Цейтлин открыл собрание и представил нам присутствующих. Первым оказался представитель областного комитета партии. Остальными были самые ответственные работники партийных и государственных органов района: районный партийный комиссар, комиссар МТС, комиссар ГПУ и председатель районного Чрезвычайного комитета. Мы уже были наслышаны об этой четвёрке, потому что среди жителей села ходили слухи, что эти люди, разъезжая по району, без всяких причин производят аресты.

Товарищ Представитель первым произнёс речь. Основными положениями его выступления были следующие: кого волнует одна отбившаяся овца, которая могла заблудиться или на неё напали волки? Что действительно важно – так это целая отара, дающая защиту каждой овце. Так же и в человеческом обществе: поодиночке каждый человек беспомощен, таких людей легко эксплуатировать, преследовать, забыть и даже убить.

Только в коммунистическом обществе каждая личность найдёт счастье, процветание и свободу. Коллективное хозяйство – это всё, а единоличник – ничто! Коллективное хозяйство является первым шагом на пути к коммунистическому обществу, поэтому мы все должны вступить в колхоз! Так приказывает партия, а партия знает, что для крестьян лучше. Другого пути нет.

Поговорив почти час, под конец он выкрикнул широко используемый призыв коммунистов: "Кто не с нами – тот против нас!". Пока он шёл к своему месту, раздавались громкие аплодисменты.

Затем выступил районный партийный комиссар. Он объявил, что наше село не выполнило плана по вступлению в колхоз и хлебозаготовкам.

Это случилось потому, что враги народа (кого он назвал гиенами) проникли в руководство села. Вся остальная страна с энтузиастом строит социалистическое общество, проводит индустриализацию и коллективизацию, поставляет зерно в народные закрома, подписывается на государственные займы и соревнуется за досрочное выполнение своих планов. А в это время наше село позволяет врагам народа занимать руководящие должности и саботировать политику партии. Но партия раскрыла коварные замыслы этих гиен и намеревается строго наказать этих дегенератов. Мы сидели в полном оцепенении и молчали. У нас перехватило дыхание от мысли, что сейчас провозгласят имена этих врагов народа.

На трибуну поднялся комиссар ГПУ. Он просмотрел какие-то бумаги.

Затем, держа в левой руке эти бумаги, а правую руку положив на кобуру, он начал говорить: "Я пришёл сюда не для того, чтобы произнести речь. Я пришёл сюда по служебному долгу. Вы уже выслушали товарища представителя областного комитета партии. Он рассказал вам, что ваше село находится в руках врагов народа. Я пришёл к вам на помощь, чтобы с корнем вырвать этих врагов и превратить ваше село в социалистическую коммуну"

Он остановился и снова заглянул в свои бумаги. Затем, прокашлявшись, он опять продолжил: "Согласно нашим надёжным источникам, ваше село находится в руках самых отъявленных негодяев…". В этот момент, закинув голову, он прокричал громким голосом: "Председатель Восьмой Сотни, выйти вперёд!".

Бородатый мужчина в овчине домашней выделки поднялся с места и подошёл к трибуне.

– От имени рабочих и крестьян, от имени Советского правосудия я подвергаю вас аресту за срыв плана по коллективизации в вашей Сотне, – торжественно заявил комиссар ГПУ.

Мужчина беспомощно осмотрелся и попытался что-то сказать, но его не стали выслушивать. Товарищ комиссар продолжал дальше, приказывая выйти вперёд председателю Второй Сотни. Им был Степан Кошмак, известный своей грубостью. Мы узнали, что, не смотря на все его старание, Вторая Сотня оказалась на последнем месте по выполнению плана коллективизации и хлебозаготовок.

Товарищ Кошмак тоже что-то произнёс, но ему приказали замолчать.

Затем комиссар вызвал и арестовал ещё две жертвы: председателей

Третьей и Пятой Сотен. К нашему великому изумлению он также подвёрг аресту председателя сельсовета товарища Пашченко. Я уже рассказывал, что он состоял членом партии и на эту должность его назначил районный комитет партии. А теперь этот самый Пашченко арестовывался за провал коллективизации в нашем селе! Комиссар подчеркнул, что

Пашченко (он больше не называл его товарищем) использовал своё положение, чтобы саботировать политику партии и правительства в нашем селе.

Ещё больше мы удивились, когда комиссар назвал имя товарища

Рябокина, председателя колхоза и члена партии.

– Как комиссар ГПУ, – объявил он. – Я арестовываю вас за неспособность доказать преимущество коллективного хозяйства над единоличным. За то, что при вашем попустительстве от голода передохло много лошадей. За то, что вы испортили колхозный инвентарь, и он весь покрылся ржавчиной. За то, что вы не подготовились к весеннему севу.

После этого товарищ комиссар развернулся и покинул трибуну. Два сотрудника ГПУ, войдя через боковую дверь, взошли на сцену. Они быстро подошли к арестованным и увели их без всякого сопротивления.

На этом месте товарищ Цейтлин объявил собрание закрытым. На улице шёл снег, и было очень холодно.

Спустя несколько часов, около семи часов вечера мы пришли на другое собрание – собрание нашей Сотни. Начальство появилось позднее. Среди них присутствовал представитель областного комитета партии. Такого "почёта" мы удостоились, потому что наша Сотня считалась образцовой, и товарищ Цейтлин любил покрасоваться перед высоким начальством.

Как только они прибыли, собрание началось. Товарищ Хижняк объявил собрание открытым и предоставил слово товарищу Цейтлину. Затем товарищ Цейтлин представил посланца областного комитета партии. При этом он подчеркнул, что присутствие такого высокого гостя послужит нам стимулом. Это поможет нам ещё активнее принять участие в соревновании по вступлении в колхоз и сдаче хлеба государству.

К нашему великому удивлению представитель областного комитета партии почти слово в слово повторил свою речь, которую мы уже слышали несколько часов назад. После этого товарищ Цейтлин поднялся и объявил выступление товарища Хижняка. Инстинктивно мы почувствовали, что для некоторых из нас пробил час. Товарищ Хижняк появился на трибуне, довольный оказанным со стороны вышестоящих товарищей доверием и вниманием.

Обычно всегда пьяный и циничный, на этот раз трезвый и внешне собранный, он старался изо всех сил. По селу ходили слухи, что на одной из попоек он предложил товарищу Иуде пари, что он займёт место комиссара райкома партии раньше, чем товарищ Иуда станет комиссаром

ГПУ. Возможно, по этой причине он сейчас так пытался понравиться вышестоящему руководству и разыгрывал из себя не крестьянского мужика, а городского человека.

Тем не менее, не смотря на все его старания покрасоваться перед представителем области, он не достиг своей цели. Во-первых, он уделил очень много внимания "гостю". С его стороны это было непростительным просчётом. Товарищ Цейтлин расценил такое внимание, как покушение на свои права. В конце концов, как "тысячник", именно он, товарищ Цейтлин, являлся здесь представителем Центрального

Комитета Коммунистической партии Украины. А затем, едва открыв рот, товарищ Хижняк совершил вторую ошибку: он возомнил себя политиком.

Он, прежде всего, обратился к женщинам! Не забыв назвать их

"товарищи женщины", он, тем не менее, поставил их впереди высокого представителя, а товарища Цейтлина вообще назвал третьим по счёту.

Товарищ Цейтлин мгновенно вскочил и прервал Хижняка: "Товарищи! – произнёс он уверенным голосом. – Как представитель Центрального

Комитета, считаю своей обязанностью поправить товарища Хижняка". Он надменно указал, что обращение сначала к женщинам, является пережитком прошлого и признаком упадничества. Революция дала женщинам равные права с мужчинами, и поэтому им не должно даваться преимущество. Товарищ Цейтлин закончил своё краткое вмешательство выражением надежды, что товарищ Хижняк извинится за свою ошибку и сел на место.

Всё это время представитель, равнодушный к происходящему, сидел и спокойно покуривал, выпуская изо рта кольца дыма. Товарищ Хижняк бросил на товарища Цейтлина взгляд, полный мольбы о пощаде.

Последний снисходительно кивнул. Хижняк повернулся к народу и промямлили извинения. Он раскаивался, что позволил ослабить коммунистическую бдительность. Он заверил всех нас, что впредь никогда не повторит этот устаревшую капиталистическую традицию обращаться сначала к женщинам. Затем, взяв в руки лист бумаги, он начал зачитывать свою речь.

К нашему полному изумлению, товарищ Хижняк на самом деле целиком повторил речь представителя области, включая теорию об отбившейся овце, и даже призыв "Кто не снами – тот против нас!". Наконец, он подошёл к главному вопросу, которого мы все ожидали: среди нас находятся враги народа. Среди них – руководители Десяток и Пятёрок, которые, пользуясь своим положением, саботируют замечательную политику партии в нашей Сотне и в селе вообще.

Под конец своей речи, Хижняк взял со стола президиума листок бумаги и, взглянув на него, прокричал:

– Глава Первой Десятки, выйти вперёд!

Пока несчастная жертва пробиралась к столу, товарищ Хижняк провозгласил:

– От имени советского народа мне предоставлено право арестовать вас за саботаж коллективизации и срыву плана по хлебозаготовкам в вашей Десятке.

Подобным образом он арестовал ещё шестерых человек, среди которых находились четыре руководителя Десяток и два руководителя Пятёрок. В числе арестованных оказался и руководитель нашей Пятёрки, который в своё время усердно уговаривал нас вступить в колхоз.

Как только было объявлено имя последнего арестованного, двери распахнулись, и на пороге появились работники ГПУ с винтовками на плечах. Едва товарищ Хижняк закончил чтение, они обступили арестованных и указали им на двери. В это время товарищ представитель докурил свою сигарету и поднялся с места. Товарищ

Цейтлин последовал его примеру, предоставив товарищу Хижняку право закрыть собрание, что тот с поспешностью и сделал.

Выйдя на улицу, мы только увидели пару саней, удаляющихся в ночной дали. На одних помещались арестованные, другие были заняты начальством. На следующее утро стало известно, что такие же собрания и аресты накануне прошли по всему селу. В каждой Сотне было арестовано по пять-семь человек. Поскольку у нас насчитывалось восемь Сотен, то за одну только ночь арестованными оказались более пятидесяти человек.

Мы не испытывали сочувствия по отношению к большинству из них, но и чувства злорадства в нас не было. Эти люди стали "козлами отпущения". В этом не было сомнений. Но будет ли конец "чисткам"? И кто стоит следующим в этих списках?

Последующие события оказались совершенно непредвиденными. Почти две недели не созывались собрания. Поскольку один за другим протекли дни без собраний, по селу стали распространяться самые противоречивые слухи. Некоторые высказывали предположение, что партия и правительство отказались от политики коллективизации и решили оставить крестьян в покое. Кто-то утверждал, что товарищ

Цейтлин уехал в столицу за получением новых инструкций. Были и такие, кто верил, что руководящие органы вынуждены временно оставить нас в покое, пока не будут готовы новые тюрьмы и концентрационные лагеря, чтобы принять очередные партии отказавшихся вступать в колхозы.

С сельской сцены исчезли наиболее активные коммунистические и номенклатурные работники. Как мы узнали, товарища Цейтлина на самом деле вызвали в районный центр. Но оставалось неясным, что произошло с товарищем Хижняком, Хоменко и им подобными. Никто не видел их в селе со времени последнего собрания. Становилось всё более очевидным, что должно произойти какое-то важное событие.

Рассказывали, что Сталин выступил в поддержку крестьянства. В недавней статье "Головокружение от успехов", он обрушился с критикой на местные органы власти за чрезмерное усердие по внедрению коллективизации на местах. Появились слухи, что Сталин распорядился замедлить процесс коллективизации и скоро разрешит крестьянам выходить из колхозов, если они этого желают. Эти слухи не заслуживали доверия, поскольку ещё совсем недавно на собраниях нам объявили, что Сталин решил завершить полную коллективизацию к

Первому мая, каких бы человеческих и материальных жертв это не стоило. Мы так же знали о твёрдом намерении Сталина истребить кулаков как социальный класс. В соответствии с этим, правительство издало закон, согласно которому кулаки изгонялись из родных мест и направлялись в ссылку. Возможно ли, что за такой небольшой промежуток времени Сталин изменил своё мнение?

Многие жители села не верили подобным слухам и готовились к худшему. Однако всеобщая ненависть к коллективизации и партийным приспешникам была так велика, что большинство крестьян пребывало в приятных размышлениях и поверило слухам. Вся эта противоречивая информация насаждала среди жителей села страх и озлобленность.

Часто можно было услышать: "Куда подевались эти кровопийцы?" или

"Давайте покончим с этими кровососами!", "Заберём обратно наших коров из проклятого колхоза!".

Раньше никто не осмеливался произносить такие слова. Теперь же они раздавались везде. Жители сели стали готовы драться и даже убить, если нужно. И действительно, спустя несколько дней, мы увидели клубы дыма и языки пламени на другом конце села. Как выяснилось позже, штаб Седьмой Сотни сгорел дотла. Очередной новостью стало известие, что селяне нападали на дома активистов и сельского начальства.

Кто-то пытался поджечь здание сельсовета. В сельском клубе

(пропагандистском центре) выбили окна и перерезали телефонные провода, соединявшие село с районным центром. Исчезло более километра телефонного провода.

А однажды ночью совершилось первое убийство. Неизвестные напали на товарища Иуду и забили его до смерти. Заинтригованный этой новостью, я как всякий подросток, бросился к месту, где обнаружили его труп.

Тело убитого лежало в сточной канаве главной дороги села. Его поповская борода была опалена, а лицо обезображено ожогами. Риза, которую он всегда носил, пропала. На клочке газеты, прикреплённой к его груди, большими печатными буквами было написано: "Собаке – собачья смерть!". Наконец, в конце марта 1930 года нас созвали на митинг Сотни. Помещение собрания, как всегда, украшалось большим красным флагом на стене. С потолка свешивался плакат, выполненный красной краской, с призывом: "Смерть врагам народа!". Под ним стоял стол президиума, покрытый красной скатертью.

В назначенное время в дверях появился незнакомец в сопровождении членов сельского совета. Разговоры и прочий шум в зале стихли. Один из членов сельсовета занял место на трибуне и, вынув из нагрудного кармана лист бумаги, призвал собравшихся к тишине.

– Перед тем, как мы приступим к повестке дня, – медленно зачитал он по бумажке. – Я хочу представить вам посланника нашей партии товарища Римаренко.

В зале зашевелились. Многие мужчины засмеялись, а некоторые женщины начали хихикать. Но всё это продолжалось недолго, и вскоре наступила тишина.

Посланник партии был ошарашен таким приёмом и явно раздражён.

Словно ища поддержки, он осмотрелся вокруг. Затем, подняв руку, он спросил низким голосом: "Значит, вот как вы встречаете представителя партии?". Он замолчал ненадолго, уставившись на свои сапоги, словно соображая, что делать дальше. И, подавшись вперёд, он предупредил нас бесстрастным голосом:

– В качестве представителя партии я не позволю издеваться над коммунистической партией.

Он остановился, вглядываясь в лица собравшихся.

– Смех и хихиканье, – продолжил он. – Являются одним из методов врагов народа для подрыва созидательных митингов советских патриотов…

Это были знакомые нам слова, но в тот вечер мы ожидали другого. Мы собрались с твёрдым намерением отстаивать свои права, созерцать поражение партийцев и услышать провозглашение новой политики – всё, что угодно, но не возвращения к теме коллективизации! Вместо этого, совершенно незнакомая личность стала запугивать нас с первых минут своего появления. Этого было более чем достаточно для нас!

Непроизвольно всех словно прорвало: каждый что-то говорил или кричал во весь голос, позади себя я слышал топанье ног.

Но представитель растерялся только на какой-то момент. Он стоял за столом и нервно вертел карандашом. Затем его командный голос прогремел в общем потоке шума.

– Хватит! – проревел он.

Его нервозность исчезла, и уверенным голосом он продолжил:

– Я действую здесь по прямому указанию районной партийной организации. Всякий, кто оскорбляет меня, оскорбляет партию, поскольку я являюсь её представителем! Н нравится вам это или нет!

Мы поняли значение этих слов. Гнетущая тишина повисла над собравшимися. Для нас это был устрашающий момент. Все надежды на перемены рухнули.

Чтобы покончить со щекотливой ситуацией, член сельсовета поспешил приступить к повестке собрания. Как обычно, он призвал избрать председателя и секретаря для ведения собрания. Однако никто не стремился взять на себя эту честь. Все хранили молчание, словно сговорившись. Складывалась непредвиденная и наряжённая ситуация.

Представитель встал напротив собравшихся, продолжая поигрывать карандашом. Время от времени он бросал сердитые взгляды на члена сельсовета, будто упрекая его в неспособности контролировать людей.

Подняв руки кверху и уставившись на нас пронзительным взглядом, он произнёс низким голосом: "Люди, выступавшие против меня, рано или поздно жалеют об этом". Помолчав, оценивая, какое впечатление на аудиторию произвели его слова, он затем продолжил: "Это относится и к вам, на случай, если вы пожелаете игнорировать факт, что я являюсь представителем Коммунистической партии". После этого низким голосом он добавил, делая ударение на каждое слово: "Любой, я повторяю, любой, несогласный с партией, заслуживает расстрела!".

Его слова моментально достигли желаемого эффекта. Тишина повисла необыкновенная. Никто не смеялся и не говорил. Каждый сохранял безмолвие, не осмеливаясь протестовать.

– Эти ваши люди, – обратился он к своим соратникам громко, чтобы и мы могли слышать. – Эти ваши люди не способны или просто не хотят использовать преимущества демократии, которую предоставила им Коммунистическая партия.

Он остановился, ожидая высказываний на его замечание, но их не последовало. Все смиренно сидели, как дети перед властным отцом, сосредоточив на нём всё своё внимание. Товарищ представитель откашлялся. "Товарищ, переходите к повестке дня", – приказал он своему компаньону, которому теперь вменялось в обязанность вести собрание без выборов председателя и секретаря. После некоторого замешательства он объявил, что слово предоставляется товарищу представителю. Последний уже направлялся к трибуне.

Как я уже отметил, товарищ представитель был новым лицом в нашем селе. Мы не знали, что он за человек и чем раньше занимался. Но с уверенностью мы могли сказать, что он не принадлежал к нашей среде и не являлся тружеником: это был городской человек, как и все предшествовавшие ему пришельцы. По-моему мнению, он выглядел аккуратным, хорошо упитанным и со вкусом одетым человеком.

Создавалось такое впечатление, что он сердился на нас, словно именно мы виноваты в том, что он вынужден находиться в нашем селе. Когда он взошёл на трибуну и поднял голову, чтобы обратиться к нам, у меня появилась хорошая возможность рассмотреть его. Этот брюнет имел мясистый, крючкообразный нос и рот с тонкими губами, которые находились в постоянном движении, как будто он дожёвывал что-то вкусное.

Судя по его предыдущему грубому вмешательству, мы не ожидали услышать ничего хорошего из речи товарища представителя. Но как только он начал говорить, мы не могли поверить своим ушам! Был ли это тот же самый человек, который угрожал нам всего несколько минут назад? Невероятно! Подобно хамелеону, он изменился полностью. Тон его голоса сделался мягким и тёплым, а манеры – приятными, он даже улыбался время от времени.