Текст книги "Голодомор"

Автор книги: Мирон Долот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 20.

Первая половина июня 1932 года принесла нам некоторое облегчение, и случаев голодной смерти стало меньше. Созревали ранние фрукты и ягоды, на грядках всходили первые овощи. Те, у кого не было своего сада и огорода, при любой возможности обрывали всё, что было съестного, в округе. В ночное время они проникали в чужие сады, и словно стаи саранчи, уничтожали всё, что попадалось на глаза: зелёный лук, молодую картошку, ещё недозревшие морковь, свёклу и петрушку, клубнику и фрукты. Вскоре ими были полностью очищены многие сады.

Воровство, грабёж и ограбление с взломом, о которых в наших краях раньше и не слышали, сейчас стали обычным явлением. Убийство или самоубийство перестало быть чрезвычайным событием. Беззаконие явилось результатом полного преображения общественной жизни и потери настоящих человеческих взаимоотношений. Местное управление, которое должно было следить за соблюдением законности и порядка, находилось в руках коммунистов, у которых для нас были другие планы.

Приведу такие примеры. Мы узнали, что два брата, Фёдор и Василий, мои хорошие приятели, были избиты до смерти, а их тела выброшены в заброшенную шахту. Говорили, что они были убиты своими соседями за то, что украли у них прямо из дома какую-то сваренную еду. Ещё один мальчик был забит до смерти только за то, что позарился на чужую клубнику. Молодую женщину ожидала такая же участь за кражу овощей.

Во всех этих и подобным им случаях не проводилось никаких расследований, даже не заводилось дел, и виновных не наказывали.

Колхозный урожай тоже подвергался воровству со стороны изголодавшихся людей. Как только опускалась ночная мгла на овощные поля, их тут же наводняли крестьяне, гонимые голодом. Они хватали всё, что могли нащупать в темноте. Люди выдёргивали картошку, срывали качаны молодой капусты, выкапывали свёклу и морковь. В то время начинали наливаться колосья пшеницы. И истощённые люди срывали эти колосья и ели зёрна прямо здесь, в поле. Колосья уносили домой и сушили. Из этого зерна, хотя ещё и не дозревшего, варили кашу. Те, кто работал на колхозных полях, тайком пытались унести немного овощей и несколько колосков, чтобы покормить своих детей и неработающих членов семьи. Но вскоре оказалось, что такой источник пропитания ненадёжен. Товарищ Тысячник положил конец этой практике: он организовал бригаду "Коммунистической бдительности" и поручил ей охранять колхозные поля. Членами этой бригады стали коммунистические активисты, комсомольцы и школьники. Спустя много лет я наткнулся на статистические данные, предоставленные Павлом Постышевым, который от имени Москвы стоял во главе Украины:

В 25 регионах Украины 540 тысяч детей было вовлечено в охрану колхозных полей, и 10 тысяч детей принимало участие в борьбе против мародеров.

Бдительные стражи несли свою службу на колхозных полях день и ночь. За каждым работником не только тщательно следили во время работы, но и обыскивали в конце каждого рабочего дня. Это делалось в соответствии с чёткими указаниями товарища Тысячника, который опасался, что колхозники, не смотря за установленное над ними наблюдения, всё же будут утаивать зерно под одеждой.

Более того, чтобы уберечь урожай 1932 года от голодающих крестьян, партия и правительство приняли несколько строгих постановлений. В соответствии с этими постановлениями были сооружены наблюдательные вышки вокруг пшеничных, картофельных и прочих колхозных полей. Эти вышки по внешнему виду напоминали те, которые можно видеть вокруг тюрем и лагерей. На них располагалась охрана с ружьями. Многие голодные крестьяне, бродящие в поисках чего-нибудь съестного вдоль полей и на самих полях, становились жертвами метких молодых бдительных охранников. Если голодного человека, ищущего пропитание, настигали живым, то его ожидало суровое наказание. Его обвиняли в расхищении "социалистической собственности", неважно, сколько колосков ему удалось собрать, конфисковали всё имущества и ссылали в концентрационный лагерь куда-нибудь на север.

Один из самых жестоких законов был принят 7 августа 1932 года.

Согласно этому закону, вся колхозная и кооперативная собственность, такая как урожай на полях, хранилища, поголовье скота и птицы, склады и тому подобное, стала считаться принадлежавшими государству.

Охрана этой собственности производилась всеми возможными средствами.

Наказанием за расхищение стали расстрел и конфискация всего имущества или ссылка в лагерь сроком более чем 10 лет с одновременной конфискацией. На этих "уголовников", осуждённых за воровство в колхозе, не распространялась амнистия.

Этот закон, как уже было отмечено, был нацелен против голодающего крестьянства. По иному его назначение оценить нельзя. Ведь только эти обедневшие, постоянно голодные несчастные создания в поисках пропитания были вынуждены красть то, что теперь считалось государственной собственностью. А государство, вместо того, чтобы накормить их, хотя бы совсем немного, само вынуждало их красть этот

"запретный плод" и, таким образом, становиться преступниками. Не только жалкая кража картофелины или двух колосков с колхозного поля считались угрожающим вызовом государственной законности, но даже подбор того, что осталось на полях после снятия урожая, ловля рыбы в реках или сбор сухих сучьев в лесу причислялись к серьёзным преступлениям. После принятия этого постановления всё стало социалистической государственной собственностью и надёжно охранялось законом.

ГЛАВА 21.

Наконец, пришло время сбора долгожданного урожая 1932 года. Его начало ознаменовали бесконечные политические речи.

Где-то в середине июля мы стали свидетелями прибытия комбайна и двух косилок, а на следующий день в село на грузовиках приехали два небольших отряда военных. Грузовики встали в ряд с уборочными машинами, а солдат поселили в здании школы. Вскоре нам стало известно, что военным запретили покидать школьное здание и заговаривать с местным населением. Вокруг школы днём и ночью стояли караулы. В течение тех двух месяцев, что военнослужащие провела в нашем селе, мы ни разу не видели их на улицах или разговаривающими с кем-нибудь из колхозников.

Вслед за военными прибыли группа студентов и группа рабочих.

Студенты были из педагогического института, единственного высшего учебного заведения в районе. Рабочих прислал машиностроительный завод. Этот завод, как мы часто слышали, стал инициатором образования нашего колхоза и с тех пор нёс над нами шефство. Эти две группы новоприбывших разместили в помещении, которое до разрушения церкви служило приходской школой. Все эти новые люди тоже были полностью от нас изолированы.

Объявили, что в следующее воскресенье, поскольку в то время каждое воскресенье было рабочим днём и выходных тогда не было, торжественно откроется компания по уборке хлеба. Ранним воскресным утром все колхозники должны собраться на сельской площади. Поговаривали, что будут раздавать горячую еду. Это сработало! Когда мы подошли, площадь уже до отказа была заполнена людьми, хотя утро только начиналось, и солнце едва показалось над горизонтом. В колхозе люди работали не по часам, а по солнцу: от зари до зари.

Как и во время Первомайской демонстрации, котлы уже шипели в самом центре площади. Вокруг котлов стояло несколько тысячников с ружьями на плечах. Немного дальше в двух грузовиках разместились солдаты.

Комбайн с одной стороны окружила группа студентов, а с другой – группа рабочих. Все эти официальные представители и посланцы выглядели весьма торжественно. Они избегали смотреть на нас, оборванных и изголодавшихся колхозников.

Мы все смиренно стояли поодаль от котлов, не отрывая взглядов от дымящей каши. На этот раз никто не лежал на земле, не имея сил подняться или умирая от полного истощения, как это было на Первое

Мая. Те люди уже умерли. На площади и вокруг неё выстроились самые выносливые, вырвавшиеся из цепких рук голода. Они выжили потому, что не гнушались есть всё, что находили съедобным, как бы неприятно, невкусно и испорчено это было.

Товарищ Тысячник взобрался на комбайн, чтобы начать то, чего избежать в такой ситуации было нельзя: политическую речь. На этот раз, к всеобщему удивлению, его речь оказалась довольно короткой.

Тем не менее, он не забыл напомнить нам, что только колхозы имеют возможность отпраздновать наступление урожайного сезона хорошо организованным и возвышенным образом. Говоря об уборочных машинах и комбайне, на котором он стоял, товарищ Тысячник воспользовался моментом и возвышенно отметил, что только колхозники Советского

Союза могут позволить себе иметь такие сельскохозяйственные машины.

В конце выступления он призвал нас выразить благодарность

Коммунистической партии, за то, что она прислала нам на помощь в уборке нового урожая солдат, студентов и рабочих. Он объявил, что во время уборочной каждому колхознику будут выдавать ежедневно по килограмму хлеба и дважды кормить горячим. Он закончил своё выступлением призывами "Да здравствует Коммунистическая пария!" и

"Да здравствуют колхозы!", после чего пригласил всех нас получить причитающуюся порцию каши.

На этот раз толпа организованно выстроилась в очередь и молча продвигалась к заветной цели. Большинство крестьян тащились с опущенной головой, избегая смотреть на тех, кто накладывал в их миски кашу. Они чувствовали себя униженными, потому что их кормили как нищих на виду у прибывших из города.

Потребовалось достаточно много времени, чтобы накормить большую толпу народа. Товарищ Тысячник стал терять терпение и приказал отправляться на работу в поля, хотя вокруг котлов толпилось ещё много людей. Первым пришёл в движение комбайн. На нём возвышался красный флаг, а по бокам были развешаны красные полотна с лозунгами.

Они гласили, что колхозники с энтузиазмом выполнят план по сдаче зерна государству. Заурчал мотор, и комбайн медленно тронулся с места. Он поражал своими размерами. В другое время и при других обстоятельствах новизна увиденного непременно бы привлекла внимание сельских жителей. Однако сейчас голодные люди сосредоточились на своей каше. Многие, облизав тарелки, надеялись получить добавку.

Тем временем за комбайном потянулись военные грузовики. За ними двинулись косилки, а дальше растянулась колонна колхозных телег, с сидящими в них рабочими и крестьянами. Процессию завершали пешие колхозники, многие из которых на ходу доедали свою порцию каши.

Было ясно, что вся организация компании по уборке урожая, включая церемонию открытия, проследование на поля и даже сама жатва, была чётко спланирована и выполнена с военной точностью. Подъехав к пшеничному полю, комбайн свернул с дороги налево и начал косить и молотить зерно. Военные выпрыгнули из грузовиков и разбежались по предписанным точкам. Грузовики выстроились таким образом, чтобы поток перемолотого зерна из комбайна ссыпался в кузов.

По другую сторону дороги начали работать косилки, в которые были впряжены лошади. Женщины, шедшие следом, проворно и умело вязали снопы из скошенных стеблей пшеницы, в то время как мужчины подбирали и грузили снопы в телеги, а затем увозили их на молотилки, где работали студенты и рабочие из города.

В начале всё шло гладко, как и планировалось, но вскоре начались перебои. В соответствии с руководством по сдаче зерна государству, зерно нового урожая должно было доставляться после перемолота непосредственно в сборные пункты, в нашем случае – на железнодорожную станцию. Не теряя времени, первый военный грузовик, наполненный зерном, ринулся к станции. Быстро заполнили кузов второго грузовика, а первый ещё не успел вернуться. Не оставалось ничего, как ставить под загрузку обычные телеги, хотя они и не были приспособлены для перевозки зерна. Товарищ Лившиц пообещал районной партийной организации обеспечить бесперебойную работу транспортной

"Красной колонны" по вывозу максимально возможного количества зерна с наибольшей скоростью. И он должен сдержать обещание. План по сдаче зерна надо выполнить вовремя. Поэтому он приказал ставить под загрузку телеги, даже не считаясь, что вероятны потери зерна при транспортировке. Вереница телег выстроилась вдоль дороги. На них установили флажки и транспаранты с надписью, что колхозники нашего село добровольно отдают зерно в закрома государства. Это, так называемая, "Красная колонна" сначала сделала крюк к селу, а оттуда направилась на железнодорожную станцию.

"Красная колонна" ещё имела и пропагандистскую задачу: надо было объехать ближайшие деревни и продемонстрировать, что как счастливы наши колхозники доставлять зерно нового урожая государству.

Тем временем, застопорилась работа молотилок, потому что не осталось телег для подвоза снопов. Увидев это, товарищ Лившиц легко и быстро нашёл выход: если нет лошадей, их можно заменить людьми.

Поэтому он погнал студентов, рабочих и всех, кто находился в поле, к молотилками, чтобы подносить снопы. "Чего стоите? – кричал он. – Ты и ты! Двигайтесь! Ну, быстрее!". Надо было взять сноп и волочь его к месту, где стояла молотилка. Люди, обхватив снопы со зрелой и сухой пшеницей, суетились на огромном поле, словно муравьи. Конечно, при этом терялось много зерна.

Так началась уборочная страда в нашем селе. На следующей день с

МТС прибыло ещё два грузовика, и уборка, более или менее, пошла без проблем. В центре внимания оставался план сдачи зерна государству, и никто не осмеливался заикнуться о нуждах колхозников.

С самого начала до полного завершения уборочных работ, жителям села не было выделено ни одного килограмма пшеницы. Им не оставили ничего. Было объявлено, что всё зерно отправили на железнодорожную станцию. Но потом мы узнали, что там его свалили на землю, накрыли брезентом и оставили гнить.

ГЛАВА 22.

К концу августа компания по сбору зерновых приобрела ещё более решительный характер. Днём и ночью нам напоминали, что мы ещё не выполнила плана по сдаче хлеба государству. Каждый день проводились бесконечные собрания. Понять всё это, нам было не дано. Прошло более двух лет, как мы стали членами колхоза. Это означало, что собственной земли мы не имели, а, значит, и не могли обеспечить себя хлебом. С самого начала коллективизации государственная хлебозаготовительная комиссия несколько раз рыскала у нас на селе и изъяла все запасы зерна. В итоге село медленно вымирало от голода.

Любой приезжий мог это видеть собственными глазами. Но тысячники и посланцы партии и правительства предпочитали этого не замечать. Они продолжали обыскивать наши дома и отбирать каждое найденное зёрнышко хлеба.

Примерно в это же время, в конце августа, разнёсся слух, что жителям села вскоре запретят делать покупки в сельском магазине.

Однажды днём нас созвали на собрание Сотни и объявили о новом законе правительства, направленном на борьбу со спекуляцией товарами широкого потребления. Колхозники, не выполнившие своего плана по сдаче зерна и другой сельскохозяйственной продукции, лишаются права покупать что-либо в государственных магазинах. Чтобы что-то купить, колхозник должен предоставить справку сельсовета, подтверждающее, что предъявитель выполнил план. Поскольку в то время все магазины являлись государственными, и никто ещё не завершил выполнение плана, то ни один колхозник, не мог ничего купить. В итоге у нас не было самых простых вещей. Многие из нас, например, не могли позволить себе иметь такую роскошь, как керосиновая лампа, потому что нельзя стало купить керосин. Мы оказались вынуждены есть совсем немного, в основном картошку без соли. Мыться приходилось без мыла, поскольку нас лишили права его покупать. Я уже не говорю о сахаре: его мы не видели в нашем селе два года.

Позже оказалось, что этот закон в действительности оказался ещё страшнее, чем он поначалу нам представился. Сельские жители ездили в соседние посёлки, где на чёрном рынке они могли купить нужные им товары. Закон объявил покупателей чёрных рынков спекулянтами и установил в качестве меры наказания тюремное заключение или отправку в концентрационный лагерь сроком от пяти до десяти лет без права досрочного освобождения и амнистии. В результате колхозник, застигнутый при покупке иглы, катушки ниток, пары носков или полкило соли на чёрном рынке, осуждался по статье за спекуляцию и должен был отбывать срок до десяти лет на тяжёлых работах в одном из трудовых лагерей где-нибудь на севере.

Наконец наступила передышка. В сентябре 1932 года мы получили плату за свой труд: 200 граммов зерна за каждый отработанный день.

Спустя месяц нам выдали немного картофеля, свёклы и репчатого лука.

Это составило все наши запасы, на которые мы должны были рассчитывать прожить до следующего урожая. Ни один житель села не имел больше 200 трудодней. Дневные нормы были такими высокими, что редко кто мог выполнить их полностью, чтобы ему зачли рабочий день в двенадцать и более часов, поэтому, обычно начислялся неполный рабочий день, как три четверти или даже половина рабочего дня. В итоге за 200 трудодней семья из пяти человек заработала только около сорока килограммов зерна, пшеницы или ржи, или в пересчёте на каждого – восемь килограммов.

Важно отметить, что в то время, в сельской местности на Украине, население питалось преимущественно хлебом. У крестьян забирали мясо, сало, куриные яйца и молочные продукты. В сёлах не было ни булочных, ни бакалейных лавок, ни базаров. Чтобы дожить до следующего урожая, каждый должен был съедать хотя бы килограмм хлеба в день. Вместо этого мы получили зерно, из которого могли испечь 600 граммов хлеба на человека в месяц. Нам обещали выдать хлеба ещё в конце года, но это так и осталось пустым обещанием.

Похожая история случилась и с оплатой деньгами. В конце декабря члены колхоза получили 25 копеек за каждый трудодень. Семьи, имевшие

200 трудодней, заработали 50 рублей за весь 1932 год. За эти деньги можно было купить на чёрном рынке три буханки хлеба.

В нормальные времена мы жили с нашего огорода, имея картофель, капусту, свёклу, морковь и другие овощи; делая заготовки и правильно храня урожай этих овощей, крестьяне всегда имели достаточный запас еды, чтобы без трудностей пережить зиму. Кроме того, у всех имелось вдоволь хлеба. Даже зимой 1931-1932 года при большой нехватке муки мы всё-таки смогли выжить, потому что имели небольшие запасы овощей.

Но 1932 год не был "нормальным" годом. Весной начался сильный голод, и люди даже ели семена, предназначенные для посадки, поэтому сажать огород было нечем. Большинство садов и огородов зарастало сорной травой. Мизерная доля продуктов, полученная за работу в колхозе, вскоре оказалась съеденной. Подкрадывался голод.

Голод или не голод, но хлебозаготовительная комиссия продолжала работать. Где-то в ноябре 1932 года нам сказали, что доставка зерна государству начала отставать от графика. Государство распорядилось приостановить все выплаты зарплат и вернуть зерно, выданное колхозникам ранее, а семена и кормы полностью изъять.

Этот приказ дал новый толчок для работы хлебозаготовительным комиссиям. Нормы сдачи зерна были очень высокими, и уже в прошлые годы были исчерпаны все зерновые запасы. Тем не менее, государство продолжало наращивать требования. Местное начальство с готовностью откликнулось на правительственное требование и внедрило новый способ сбора зерна с жителей села. Этот способ назывался и колхозниками, и начальством "выкачивание хлеба". План всего колхоза распределили по

Сотням, которые в сою очередь разделили причитающуюся им долю по

Пятёркам, а те – по числу членов каждой семьи. Таким образом, если доля Пятёрки составляла, например, тысячу килограммов зерна, то каждая составляющая эту Пятёрку семья должна внести двести килограммов.

Правление колхоза работало быстро и эффективно. На следующем собрании нам объявили, что всё село, все подразделения, руководители всех рангов, учителя и школьники и, конечно, колхозники, должны включиться в соревнование по сбору продовольствия. Собрание затягивалось, руководство теряло терпение и переходило на грубость, а крестьяне чувствовали, как у них из-под ног уходит земля.

И всё же сбор продовольствия не продвигался так быстро, как этого требовало руководство. Что-то надо было предпринять, поэтому со временем руководящие органы стали менять тон: теперь крестьян обвиняли в невежестве и неспособности оценит значение высоко патриотичного мероприятия по сбору и доставке продовольствия государству. Партия и правительство заботятся о крестьянстве, и если крестьяне не ценят этой заботы, то это их вина. Крестьяне – словно дети, поэтому партия и правительство должны были проявлять отеческую заботу. Крестьянство обязано следовать указаниям партии и правительства, не задавая вопросов. По-другому быть не должно. А поскольку непослушных детей родители наказывают, то партия и правительство будет наказывать провинившееся крестьянство.

В соответствии с такими рассуждениями, уполномоченные перестали давать разъяснения по вопросам сбора продовольствия. Нашёлся другой выход. Официально он звучал так: "прямой контакт полномочных представителей с массой людей". На простом языке это означало, что хлебозаготовительным комиссиям предписывалось наведываться в каждую крестьянскую семью.

Члены комиссии, заявляясь в каждый дом, будут сообщать, сколько и чего конкретно эта семья обязана сдать государству. Если хлеба нет, то комиссия должна будет произвести обыск "утаенного хлеба".

Конечно, всё найденное при обыске будет конфисковано.

Тысячники и их подручные теперь могли делать всё, что хотят, без соблюдения законных формальностей. Они могли прибегать к хитрости или угрозам, чтобы заманить крестьян в расставленные сети. Ходя по крестьянским хатам, обыскивая и забирая с собой всё, что им приглянётся, они одновременно успешно служили интересам партии и правительства.

Всё время эти уполномоченные изумляли нас своими несерьёзными выходками. Они часто любили развлекаться со своим оружием. Иногда, ради смеха, они даже устраивали дуэли. Таким образом, мы узнали, что каждый из них имел оружие. Время от временя, совершая ежедневные обходы, они развлекались тем, стреляли во всё, что двигалось.

Случалось, что их жертвами становились живые люди.

Я стал свидетелем такой сцены. Наш сосед не смог сдать причитающуюся ему долю зерна. Товарищ Тысячник Лившиц решил

"научить" его, как надо выполнять приказы. Он объявил, что наш сосед будет расстрелян за "неподчинение политике партии". Расстрел должен произвестись прямо сейчас, в саду за хатой. Товарищ Тысячник рассчитывал, что наш сосед упадёт перед ним на колени, будет умолять о пощаде и пообещает собрать требуемое количество зерна.

Хлебозаготовительная комиссия подозревала, что он всего лишь "прячет хлеб". Но нашего соседа так просто нельзя было запугать.

– Как хотите, – произнёс он спокойно, к полному удивлению членов комиссии. – Я готов. Давайте приступайте.

И он направился в сторону сада. Затем ему завязали глаза и в последний раз потребовали сдать хлеб. Он ответил, что ему нечего сдавать. Товарищ Тысячник Лившиц взвёл наган и выстрелил над головой нашего соседа. Потом повязку с глаз сняли и снова спросили о хлебе.

Ответ оказался прежним. Снова завязали глаза, и снова пуля прозвенела над головой, но человек оставался непреклонным. Теперь смех уполномоченных сменился на ярость. Не добившись ничего на этот раз, они ушли, пообещав вернуться и проучить его "по-настоящему".

То, что когда-то считалось "налогом", затем "хлебом, собранным в пользу государства", а позже "изъятием хлеба для построения социалистического общества", теперь стало просто ограблением. Не связанные никакими ограничениями, уполномоченные день и ночь обходили крестьянские хаты в поисках "утаенного хлеба". Каждый член комиссии являлся специалистом своего рода. Например, члены комиссии, ответственные за поиски зерна на земле носили с собой специальные заострённые палки. Этим заострённым концом пронизывались стога или сено, возимое на телегах, а также соломенная крыша крестьянских хат.

Комиссия обыскивала всё: они пробивали дыры в подсобных постройках, копали в садах и на задних дворах, просверливали глиняный пол в хатах. Они искали под кроватями, осматривали погреба и кладовые. Они никогда не забывали заглянуть в печь, проверить все полки, бочки и дымоход. Они замеряли толщину стен и искали полости, в которых могло быть спрятано зерно. Иногда они полностью сносили подозрительную стену или частично разбирали печи. Они переворачивали всё: даже детские колыбели и самих маленьких детей, не говоря о том, что каждый взрослый подвергался обыску с ног до головы. Они искали

"утаенное зерно" под одеждой мужчин и женщин. Конфисковали всё, что они находили, в любом количестве. Даже маленькая баночка с семенами, предназначенными для посадки на следующий год, отбиралась, а хозяев обвиняли в утаивании от государства продуктов питания.

Однажды комиссия пришла к нам и привела с собой лошадь. Мы недоумевали, зачем. "Специалист по поиску" обвёл лошадь вокруг нашего двора. Сначала мы не поняли причины этой церемонии. Позже мы узнали, что лошадь, считалось, не наступит на прикрытую яму, лошадь непременно остановится перед ямой или перепрыгнет через неё. Это станет сигналом для членов комиссии, чтобы схватить лопаты и откапывать спрятанное в яме зерно. К счастью, у нас не оказалось прикрытой ямы.

К концу 1932 года мы часто задумывались, почему нас продолжают по-прежнему обыскивать. Всё оказалось очень просто: поскольку мы ещё оставались живыми, значит, мы чем-то питались. Мы не выполнили план по сдаче зерна государству, мы утверждали, что у нас ничего не осталось. Но ещё жили! Отсюда вывод: крестьяне имеют пищевые продукты, но где? Где-то они их прячут. Уполномоченные считали, что не справились со своей задачей в поисках спрятанного ценного продовольствия. Они недоумевали, злились и становились всё более раздражительными и грубыми по отношению к нам.

За нами, крестьянами, следили день и ночь. Нас предупредили, например, что установлено наблюдение за каждой мельницей. Те, кто намеревался перемолоть в муку немного зерна, могли быть уверены, что комиссия появится у них на дому ещё до того, как они сами вернуться с мельницы. Но такие случаи были редкими, потому что в то время зерна ни у кого не осталось. Сельские мельницы пустовали.

Кроме пшеницы и ржи на Украине ещё применяли в пищу пшено и гречиху. Каждая семья имела ступку, хитроумное приспособление, выдолбленное из дерева, в которой зёрна отделяли от шелухи. Однажды, где-то в конце ноября 1932 года, объявили, что все ступки по распоряжению товарища Тысячника должны быть уничтожены. Последующие дни стали свидетелями бессмысленного разрушения. Члены комиссии, вооружившись топорами, переходили от одной хаты к другой и разрубали ступки в щепки, даже не объясняя причины. Те, у кого ещё оставались пшено или гречка, должны были найти новый способ, как отделить зерна от шелухи.

Дымок, вившийся из трубы над соломенной крышей, мог стать поводом для больших проблем, потому что это являлось надёжным сигналом, что семья готовится сесть за стол. Начальство приказало своим людям следить за соломенными крышами. В нашей Сотне, например, официально был назначен наблюдатель за дымом. Его обязанность состояла в том, чтобы днём и ночью обозревать крыши ста хат и информировать

Тысячников о каждом случае появления дымка из печной трубы. Особенно тщательно следили за жильём тех крестьян, которых подозревали в

"укрывании хлеба". Как только из трубы начинал виться печной дымок, уполномоченные без промедления объявлялись на пороге. Если в этот момент варилась каша, хозяина дома подвергали длительному допросу и всё жилище обыскивали. Использование зерна до того, как колхоз завершит выполнение плана по сдаче хлеба государству, считалось противозаконным и сурово наказывалось. А поскольку наш колхоз плана ещё не выполнил, то мы, приготовляя и употребляя в пищу любые зерновые, тем самым "злоупотребляли социалистической собственностью в личных целях". Даже мизерные количества зерна должно быть отдано государству.

Хата, над крышей которой курился печной дымок, ещё являлась приманкой для воров. В то время все кражи были нацелены только на еду, сырую или приготовленную. Часто из-за двух картофелин или горшочка каши совершались жестокие преступления.

Существовал ещё один способ выявления утаенного хлеба и других сельскохозяйственных продуктов: крестьянина арестовывали и помещали в тюрьму. Как я уже отмечал, содержавшиеся в тюрьме не снабжались едой, передачи им приносила семья. Одного из Тысячников осенила гениальная идея: а что, если подозреваемого в укрытии зерна посадить в тюрьму и посмотреть, что будет происходить? Эту идею с радостью приняли, и вскоре началась череда арестов без видимых причин. Аресты производились для того, чтобы проследить, какую передачу из дома будет носить семья арестованному. Но хитрая ловушка успехов не принесла. На селе не осталось еды. Сам факт передачи поставил бы всю семью под удар. Поэтому никто не хотел рисковать, даже если дело касалось родного отца.

В ноябре1932 года жители нашего села испытывали такие же лишения, как и в самые голодные дни весны. Тогда люди переносили неслыханные страдания, но всё же оставалась надежда: впереди была весна, и мы все молили бога, чтобы нового урожая нам хватило до следующего лета.

Ситуация осенью стала другой. Урожай 1932 года был хороший, но государство отобрало всё до последнего зёрнышка. Колхозников оставили без хлеба, за исключением того мизерного количества, которое они получили в качестве зарплаты за работу в колхозе. К концу ноября закончились все запасы. У нас не было еды, и мы были лишены денег, чтобы что-либо купить. Сушеные лесные ягоды, съедобные корни, капуста и тыква, свёкла, кое-какие фрукты уже были съедены.

Надежды на получение дополнительного продовольствия не было. Впереди нас ожидала суровая зима со своими морозами и снегопадами, которые, как мы знали, будут длиться до марта или даже дольше. Снова, как прошедшей весной, толпы нищих потянулись по деревням, умоляя спасти их от голодной смерти. Они довольствовались корочкой хлеба, любыми остатками, картофельной шелухой и отбросами. Как и раньше, можно было увидеть одетых в лохмотья, исхудалых людей, копошащихся на колхозном поле с надеждой отрыть в земле оставшуюся картошку. И снова, голодные крестьяне, словно ходячие скелеты, бродили по лесам и вдоль рек в поисках чего-нибудь съедобного. И опять многие колхозники подавались в города и на железнодорожные станции, чтобы выпросить у горожан и проезжающих что-нибудь поесть.