Текст книги "Голодомор"

Автор книги: Мирон Долот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 18.

Битва за урожай 1932 года на Украине стартовала за два месяца до жатвы. В конце мая в нашем селе стали появляться какие-то чужие люди. Постепенно мы узнавали, кто они такие были. Партия мобилизовала 112 тысяч наиболее активных и преданных членов для организации ускоренной уборки урожая и обеспечения его быстрой и надёжной доставки в закрома государства. Вскоре этих членов партии стали называть «Стотысячниками» или тоже просто «Тысячниками». В нашем селе их оказалось девять человек, один – на каждую Сотню, и их общий руководитель, ставший нашим новым Тысячником. Бывший Тысячник, товарищ Черепин, вместе со своей свитой был переведён на работу в другое село. Не теряя времени даром, новый Тысячник набросился на село как коршун на добычу, направо и налево раздавая приказы и распоряжения.

Фамилия нового Тысячника была Лившиц. Мы звали его товарищ Лившиц, или просто – товарищ Тысячник. Никто точно не знал, откуда он прибыл, но очевидно – из какого-нибудь большого города. У него были манеры городского жителя, и хотя он разговаривал на плохом украинском языке, но всё же старался говорить вежливо и элегантно.

Он имел волосы черного цвета без следов седины, хотя на вид ему было уже лет пятьдесят. Роста он был среднего. Мы думали, что он женат, потому что он носил золотое кольцо, но мы так никогда ничего не услышали о его жене или семье. Он являлся типичным городским жителем, и в его наружности не было ничего необычного. Однако выражение его глаз и манера разговора с нами выдавали неприязнь и даже ненависть к людям, которыми он должен быть руководить.

Товарищ Лившиц и его "коллеги" без промедления взяли полноту власти на селе в свои руки. Уже на следующий день мы узнали, что они восстановили сельскую административную систему, созданную ещё товарищем Цейтлиным в 1930 году. Нас опять загнали в болото казённых подразделений, состоящих из Сотен, Десяток и Пятёрок. Снова мы оказались невольными участниками бесконечных собраний и пустой пропагандисткой говорильни. Ещё один раз нас заставили участвовать в

"социалистическом соревновании" между разными подразделениями. Нас обязали возобновить хождение по селу от хаты к хате, как раньше

"протаптывать тропинки", потому что новое начальство подозревало, что мы все утаиваем запасы пищевых продуктов.

Новый Тысячник в дополнении к существующей системе информаторов

ГПУ установил новую шпионскую сеть, которая была очень примитивной, но в тоже время и эффективной. Эту сеть составили селькоры, или сельские корреспонденты. Работала она следующим образом: обычные жители села, чаще всего комсомольцы или просто школьники, назначались сельской партийной организацией или лично Тысячником в качестве репортёров. Внешне им вменялось в обязанности освещать текущие дала на селе. На самом же деле, эти селькоры получали указания выискивать предателей и саботажников. В частности, их непременной обязанностью стало доносительство на тех жителей села, кто скрывает от государства продукты, и тех, кто выражает своё недовольство в отношении партии и правительства. Иными словами, они должны были шпионить за своими же односельчанами, а затем давать отчёт о наблюдениях и разоблачениях в местной газете. Чего эти селькоры не знали, так это то, что все их отчёты направлялись на изучение в соответствующие органы: ГПУ и милицию. Если в отчёте имелась какая-то зацепка для органов, то агент ГПУ или милиционер прибывал в село и проводил дополнительное расследование.

Таким образом, была подготовлена сцена, на которой разыгралась новая драма, представленная новоявленными исполнителями по

"сценарию" новоиспечённого Тысячника. Прелюдия этой драмы происходила на нашей улице: Степана Шевченко выселяли из собственного дома.

Степан был бедным крестьянином. У него была хорошая семья, состоящая из жены и двух детей: мальчика девяти лет и семилетней девочки. Они вполне довольствовались тем немногим, что имели. Хотя, как и все мы, Шевченко являлся бедняком, но одно его выделяло: он решительно отказался вступить в колхоз, и самое удивительное, ему вместе с семьёй, несмотря на это, удалось просуществовать до июня

1932 года.

Он выплатил все причитающиеся налоги за 1932 год, и уже надеялся, что государство оставит его в покое, хотя бы ненадолго. Но он оказался чересчур оптимистичен в своих надеждах.

Однажды он получил извещение, требующее от него сдать государству

500 килограмм зерна. Он выполнил это требование в полном объёме. Но вскоре он получил ещё одно извещение. На этот раз от него требовалось сдать в два раза больше зерна. Они знали, что это требование Шевченко уже исполнить не мог, потому что у него не осталось больше зерна. Все его объяснения были напрасными.

Начальство настаивало на сдаче и угрожало Сибирью. Он знал, что они шутить не будут, и поэтому был вынужден продать всё ценное, что он имел, включая корову, а на вырученные деньги купил требуемое количество зерна. Теперь он наивно полагал, что его неприятности закончились. На самом деле, его судьба уже была решена в тот момент, когда он отказался вступить в колхоз. Требование сдать такое огромное количество хлеба государству явилось лиши предлогом, чтобы окончательно погубить его. Конечно, вскоре Шевченко получил третье извещение: на этот раз с него немедленно требовали сдать 2 тысячи килограмма зерна! Этого он сделать никак не мог. У семьи Шевченко не осталось ничего, что они могли бы продать. Они уже лишились всего.

Наступил тот роковой день, когда к нему на дом явились члены

Хлебозаготовительной комиссии. Они обшарили всё подворье в поисках утаенного хлеба, но, конечно, ничего не нашли. Тем не менее,

Шевченко объявили кулаком и приказали всей семье немедленно покинуть дом. Хата Шевченко и всё их имущество тут же были у них конфискованы, чтобы пополнить "социалистическую собственность".

Услышав такой приговор, вся семья бросилась отчаянно сопротивляться.

Их плач и крики, а также властные голоса членов комиссии, донеслись до нас. Мы с братом побежали туда, чтобы увидеть, что случилось.

Шевченко схватился в рукопашную с несколькими членами комиссии. Он старался сбросить их с себя, крича при этом, что он не покинет свой дом, который он построил своими руками, затратив свои силы и пролив много пота. Он уговаривал их оставить его в покое, потому что он беден, и ничего у него нет. Его жена уцепилась за дверной порог и решительно отбивалась от попыток сдвинуть её с места. Их испуганные дети стояли рядом и горько плакали. Товарищ Тысячник не принимал участия в потасовке, а только покуривал в стороне, наблюдая, как выполняется его приказание.

Сломив сопротивление Шевченко, они связали ему за спиной руки и вывели, чтобы посадить в поджидавшую ну улице телегу. Его жену, всё ещё оказывающую сопротивление, вынесли из хаты за руки и ноги и бросили в ту же телегу. Детям ничего не оставалось делать, как покорно следовать за своими родителями. Один из членов комиссии направил телегу с её душераздирающим "грузом" к центру села. Вскоре на пороге показались остальные члены комиссии. Товарищ Тысячник запер дверь на замок, и они все ушли, словно ничего и не произошло.

Позже мы узнали, что хата Шевченко стала штабом Первой Сотни.

Прежний штаб сгорел, когда на селе вспыхнуло восстание крестьян.

Шевченко стал невинной жертвой только потому, что его дом, над которым он так усердно трудился, стал нужен местным властям в замену сгоревшего. Много позже мы узнали, что семья Шевченко и другие семьи арестованных из центра села были отправлены на железнодорожную станцию и куда-то увезены дальше.

Какой-то сельский остряк, у которого ещё сохранилось чувство юмора, прозвал нового представителя партии "гробовщиком". Имя прижилось, и вскоре товарищ Тысячник среди нас стал известен как

"товарищ Гробовщик" Лившиц. Конечно, никто не осмеливался так называть его в открытую. Но более подходящее прозвище трудно было придумать: наше село под его начальством сплошь состояло из голодающих людей, кто-то уже умер, другие стояли одной ногой в могиле. Дыхание смерти чувствовал каждый прибывающий в наше село. И, тем не менее, Тысячник и множество других посланцев партии и правительства продолжали неустанно искать утаённое зерно, переходя от хаты к хате, как будто они не видели своими собственными глазами, что люди теряют последние силы от голода. В большинстве случаев, вместо хлеба они обнаруживали тела умерших от истощения крестьян. Но даже после таких ужасных находок они не прекращали своих обысков.

Нам было неясно, чего добивались партийные работники. Ведь коллективизация завершилась, и это уже не являлась повесткой дня.

Что же тогда они выискивают у нас на селе? Может быть, государству надо представить убедительные доказательства того, что мы действительно все вымерли? Как это не покажется невероятным, но именно такое утверждение является самым лучшим ответом на поставленный вопрос.

Однажды в июне в воскресный день нас позвали на собрание нашей

Сотни. Собрание проводилось в хате Шевченко. Мы с мамой пришли, когда собрание уже началось. Войдя, я сразу заметил перемены: перегородки, разделявшие комнаты и кухоньку, были снесены. Сейчас это была одна большая комната, в которой возвышались стол для президиума и трибуна. На трибуне товарищ Тысячник уже произносил речь. На стенах висели портреты партийных вождей, а с потолка свешивался огромный плакат с лозунгом "Битва за урожай – битва за

Социализм!". Другой лозунг красовался на стене справа "Смерть кулакам!".

Я осмотрел собравшихся. Их было немного: помещение оказалось заполненным только наполовину. Собралось человек тридцать, все имели жалкий вид: некоторые были настолько истощены, что представляли собой передвигающие скелеты; другие, наоборот, распухли от голода.

Все пребывали в молчании, подавленные и безразличные.

Товарищ Тысячник говорил о совместном постановлении Совета

Народных Комиссаров и Центрального Комитета Коммунистической партии, касающегося хлебозаготовок урожая 1932 года. Главным пунктом его речи являлась превосходство коллективного хозяйства над индивидуальным. Основываясь на эту победу, настаивал он, и, ликвидировав кулацкий элемент на селе, СССР достиг высокого уровня развития зернового хозяйства, значительно увеличил посевную площадь и добился небывалой урожайности зерновых. В 1931 году в закрома государства было засыпано в 2.5 раза больше зерна, чем в 1928 году, когда ещё преобладали единоличные хозяйства. Товарищ Тысячник снова и снова повторял, что Советский Союз преодолел кризис по хлебозаготовкам только благодаря претворению в жизнь мудрой ленинской политики партии. Затем он торжественно провозгласил, что в

1932 году по Украине в целом, в том числе и в нашем селе, будет собрано столько же зерна, как и в прошлом году.

Закончив чтение и пояснения совместного постановления, товарищ

Тысячник перешёл к расхваливанию колхозного строя. Он очень старался доказать, что посредством колхозов, СССР в скором времени догонит и перегонит Америку и Европу по хлебозаготовкам. Хорошим доказательством того, сказал он, является увеличение урожая зерновых в 1930 и 1931 годах. В заключении он выдвинул требование, чтобы план

1932 года по сбору зерновых был выполнен любой ценой. Надо будет отрапортовать сразу же после уборки урожая, не дожидаясь января 1933 года, как записано в постановлении. Сделав это, мы, таким образом, подтвердим свою преданность коммунизму. На этом собрание закончилось. Ни вопросов, ни обсуждения не проводилось. Каждый видел, что товарищ Тысячник и его свита, торопились уйти. Они не хотели слышать о том, что мы голодаем.

Речь товарища Тысячника не произвела на нас впечатления. Для нас ничего не значили его цифры, отражающие план сбора зерна по Украине в целом и по нашему селу в частности. Нам хорошо было известно, что наши амбары совершенно пустые. Мы также знали, что утверждение, будто увеличение урожайности 1931 года по сравнению с 1928 годом, якобы связанное с преимуществами колхозного строя, было чистым обманом. На собственном опыте мы знали, что урожайность обусловили другие факторы. Чтобы повысить доставку зерна государству в 1930 и

1932 годах в ход пошли все имеющиеся запасы зерна, в том числе и предназначенные для посева. Крестьяне были безжалостно ограблены, с их нуждами не считались.

Тяжёлым потрясением для нас стало требование товарища Тысячника собрать в 1932 году такой же урожай, как и в 1931 году. Мы просто были не в состоянии этого сделать. План 1932 года по сбору зерна не учитывал реального количества посеянных зерновых, а был, что называется, "взят с потолка".

Крестьяне не привыкли и не хотели работать в колхозе. Не хватало рук, и был сильный падёж скота. Из-за голода многие жители села ослабли и не могли работать, некоторые вообще покинули родные места в поисках пропитания. В результате колхозные земли стояли нетронутыми. Большая часть урожая, если вообще не половина его, оказалась потерянной во время жатвы. Это случилось в 1931 году, и ещё больше потерь ожидалось при сборе зерна в 1932 года. Кроме того, у крестьян не осталось зерна, чтобы провести посевную 1932 года. Их амбары стояли пустыми или использовались для хранения дров. То, что

Москва требовала доставить такое же количество зерна, как и в предыдущем году, было не выполнимым, и для нас это обещало обернуться катастрофой.

Когда товарищ Тысячник со своей когортой приступил к компании по сбору и доставке государству зерна урожая 1932 года, для нас настали ещё более тяжёлые времена. Наиболее сильно страдали те, кто не имел сил посадить свой огород и принимать участие в общественных работах.

Как я уже говорил, неработавшие колхозники были лишены права получать полкило хлеба или килограмм муки ежедневно. В дополнении, выходившие на работу колхозники обеспечивались два раза в день горячим питанием, обычно состоящим из супа, для густоты заправленным мукой. Достаточно тяжело было поддерживать силы работающему человеку, но всё же это позволяло ему существовать. Большой проблемой оставалось накормить и поддержать своих домочадцев, которым ничего не полагалось. Дети, старики и больные довольствовались тем, что работавшие оставляли им от своего скромного пайка.

Борясь с голодом, жители села испробовали все средства, чтобы спасти себя и свои семьи. Кто-то охотился на птиц: ворон, сорок, ласточек, воробьёв и даже соловьёв. Можно было увидеть измождённых людей, ищущих в прибрежных кустах птичьи гнёзда или ловящих в воде мелких рачков. Даже раковые панцири, хотя совсем несъедобные, шли в пищу: из них варили бульон. Доведённые до голода люди собирали коренья, а если повезёт – грибы и ягоды. Некоторые пытались поймать мелких лесных животных.

Голод заставлял людей есть всё, что угодно: даже испорченные и прогнившие продукты – картошку, свёклу и другие корнеплоды, которые в обычных условиях отказываются есть даже свиньи. Они даже питались сорняками, листьями и корой деревьев, насекомыми, лягушками и улитками. Никто не гнушался мясом умерших от болезней лошадей и коров. Часто такое мясо оказывалось уже прогнившим, и люди, наевшись его, умирали от отравления.

ГЛАВА 19.

Нас не покидала уверенность, что мы стали заложниками какой-то убийственной игры. Каждая наша попытка избежать смерти сталкивалась с официальным противодействием, а нашему стремлению увернуться противостояли очередные контрмеры. Отвечая возмездием против нас, власти часто прибегали к неслыханным по своей жестокости и садизму действиям.

Я до сих пор ясно помню компанию по сдаче государству кожи собак и кошек. Весна была в полном разгаре, ночами в садах звучали трели соловьёв. Но в тот злопамятный год это не приносило обычной радости, поскольку люди были доведены до крайней степени истощения. К этому времени всё, что можно было употребить в пищу, оказалось съеденным.

Остались лишь кошки да собаки. Однажды мы услышали недалеко от дома ружейный выстрел. Это звук сопровождался громким собачьим лаем, завыванием и скулением. Какие-то люди стреляли снова и смеялись. На фоне умирающего и притихшего села всё это звучало очень странно.

Вдруг выстрел прогромыхал на нашем дворе, где-то за амбаром, вслед за ним жалобно заскулила собака. Мы сразу же узнали завывание нашей собаки Латки. Я выскочил из дома, и как только забежал за амбар, увидел мёртвую Латку, лежавшую на земле в луже крови. Три вооружённых ружьями человека стояли рядом, смотря на неё вниз, весело смеясь. Я не смог сдержаться и расплакался, кинувшись к своей убитой собаке. Но моё горе нисколько не тронуло убийц. Один из них оттолкнул меня в сторону, схватил нашу Латку за хвост и поволок её к дороге, где в запряжённой телеге уже были свалены тела других подстреленных кошек и собак. Затем втроём они взобрались на телегу и тронулись в путь. Чуть позже мы услышали отдалённые выстрелы и мучительные крики убиваемых животных.

Вскоре мы узнали причины этого неслыханного живодёрства. Наше село получило разнаряд по сдаче собачьей и кошачьей кожи. Выполнение задания поручалось сельским охотникам, хотя на селе после конфискации не осталось ни одного ружья. Встал вопрос, как справиться с заданием. Неожиданно нашлось решение: Тысячники! Они великодушно приступили к охоте на кошек и собак вместо нас, хотя их об этом никто и не просил. Таким образом, наше село стало местом охоты Тысячников. Прибыли все девять человек со своими ружьями, в дополнении к револьверам, которые они всегда носили с собой.

Тысячники открыли охотничий сезон, не спрашивая нашего разрешения и даже не поставив нас в известность. Начав с восточной окраины села, они продвигались на запад, убивая на своём пути каждого пса и кошку, которые попадались им на глаза.

Тела несчастных животных были свалены на главном дворе колхоза. Но снять с них кожу оказалось делом непростым: мало кто умел это делать. Груду мёртвых животных сторожили два человека, лично назначенных товарищем Тысячником. Говорили, что его беспокоила мысль о возможности кражи тел животных голодными жителями села. Прошла неделя, но к работе по выделке кож так и не приступили. Сваленные в кучу убитые животные начали подвергаться разложению и от этой кучи потянуло тошнотворным запахом. Наконец, стало известно, что товарищ

Тысячник отдал приказание и стал лично наблюдать за распределением тушек животных всем желающим! Всё трупы расхватали всего лишь за несколько часов. Как говориться в пословице: "Голод – не тётка".

Оставался вопрос, с какой целью проводилась эта компания. Неужели государство действительно нуждалось в коже собак и кошек? Может быть. Но в тоже время наше местное начальство не торопилось снять кожу с убитых животных. Могло ли это быть частью главного плана по окончательному подчинению государству голодающих крестьян? То, что

Тысячники явились к нам на село с ружьями, подтверждало заблаговременное планирование компании по уничтожению собак и кошек.

Скорее всего выполняли чей то дьявольский приказ, имевший виду уничтожить кошек и собак, как последнего потенциального источника пропитания умирающих крестьян.

Однажды, в начале 1932 года, разнеслась ошеломляющая новость: "Они убивают соловьёв!". На Украине соловей считается национальным символом. Волшебные трели соловья всегда являлись неотъемлемой частью украинской деревни, с её буйными садами и белоснежными хатами. Каждая украинская семья считает своими соловьёв, живущих у них в саду. Раньше мы слушали соловьиные трели точно так, как городские жители слушали бы настоящий концерт. Никто, даже отчаянные сорванцы, ловящие других птиц, не осмеливался причинить боль соловьям. Народное поверье, живущее из поколения в поколение было то, что смерть соловья приносит несчастье в тот дом, где соловей умер или был убит.

Но голод безжалостен, и он заставляет проявлять безжалостность со стороны людей по отношению к другим божьим творениям, включая соловьёв. Пренебрегая легендой, несчастные голодные начали охотиться за соловьями наряду с другими птицами. Из их гнёзд забирались яйца и птенцы.

Как кошки и собаки, соловьи стали очередной жертвой Тысячников, хотя официально никакой компании по их истреблению не проводилось.

В часы рассвета или заката мы теперь слышали ружейные выстрелы вместо соловьиных трелей. В своей охоте за соловьями, как раньше при истреблении собак и кошек, Тысячники проявили последовательность и систематичность. На этот раз они начали с центра села. Они разбились на две группы: она двигалась на запад, а другая – на восток. Через несколько дней они добрались до нашей хаты, и я имел возможность наблюдать их действия. Они украдкой и бесшумно подбирались к дереву, на котором пел соловей, и поджидали удобного момента. Затем один из них вскидывал ружьё и стрелял. Они редко промахивались, потому что были умелыми стрелками. После каждого удачного выстрела счастливого охотника поздравляли его коллеги.

Мы наблюдали эту не имеющую смысла соловьиную охоту с чувством беспомощного негодования. Мы могли простить голодного, доведённого до умопомрачения жителя села за убийство любимых птиц в последней надежде на выживание. Но не было прощения тому, кто убивал соловьёв таким жестоким, хорошо организованным методом, с таким бессердечием, словно это было спортивное состязание со стрельбой по мишеням. Ища объяснение последним подвигам Тысячников, некоторые жители села думали, что таким образом эти городские жители мстили нам, сельским людям. Но возникал вопрос: за что мстить? Мы не считали себя виноватыми ни перед ними, ни перед правительством, которое они представляли. Как бы мы не старались, мы никогда не могли понять, что происходит.

Одно оставалось ясным: соловьиного пения больше не слышалось.

Требовалось время, чтобы соловьи опять появились у нас на селе к нашей молчаливой радости.