Текст книги "Из сказок, еще не рассказанных на ночь...(сборник) (СИ)"

Автор книги: Мира Кузнецова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Айса прижала ухо к двери, боясь дышать и выдать своё присутствие. А за дверью было не понятно, что. Какая-то возня, оборвавшаяся удаляющимся криком и глухим ударом о камни. Крик сразу прекратился, а дверь спальни стукнулась о стену.

– Ну, и где ты моя, королевишна? Выходи, теперь я твой будущий муж. – Радостный возглас резанул уши и Айса сделала шаг назад. А хольт, и девушка даже вспомнила какой именно, сказал уже без прежнего задора. Он уже не провозглашал свои права на неё, он уговаривал. – Сейчас слюбимся, потом поженимся. Где ты, девочка?

Айса подобрала подол и тихонько, крадучись, начала спускать вниз к ходу, идущему уже по длинному дому и имеющему несколько выходов. Время от времени она останавливалась у очередной двери и прислушивалась. С каждой остановкой новости были все страшней и страшней. От них холодели пальцы и замирало сердце, но девушка упорно шла вперед. Она спешила к последней двери – в кухню. Именно туда, как говорил отец, стекаются самые правдивые сплетни. Тому что произносится там уже можно верить. Их приносили хускарты и горничные, вышколенные отцом и матерью, проверять и перепроверять услышанное. Айса уже собиралась толкнуть дверь в кладовую, имеющую вход с улицы и с кухни, но в последнюю секунду отдернула руку, услышав рыдание поварихи Эйды.

– Что же мы скажем девочке? Она и так от маминой смерти не отошла. Ходит, словно рыба мороженная. А как ей сказать, что Повелитель сгинул в бездне? Как рассказать, что дядька, который мог бы стать отцом – убит? Ты точно знаешь это, старый?

Айса услышала кряхтение и вдруг явственно увидела старика Верта, ушедшего с отцом. Только он производил такие звуки, одновременно шмыгая носом и двигая его кончик сжатым кулаком. Тяжелый вздох и басовитое «Н-да» поставили точку. И Айса снова взялась за ручку двери.

– Н-да. С тех пор, как наш скальд нашёл замерзшую девку в лесу, всё и началось. Гуннар потерял голову. Ходил за ней, как телок на веревочке. Потом сгинул Повелитель. И никто и ничего не видел. И тело не нашли. А кто рядом был? А кто видел последний? Гуннар и девка рыжая. И скальд… Эх… а мне нравился этот парень…

– С ним-то что?

– Сгинул. Все померли, мать. Все. Одни мы и спаслись от ведьмы.

Айса попятилась назад, поворачивая обратно, когда ей вслед принеслись последние новости.

– А теперь еще этот прыщ себя новым Повелителем объявил и жениться сегодня будет на девочке. Хольтов за ней послал. Приведут и сразу свадьба. Жалко девку. Думаю, как только родит ему и её дни закончатся…

И Айса побежала обратно к башне, ничего не видя перед собой. Слезы давно размыли мир вокруг, превратив его в грязные разводы из любви, боли, обиды, несбывшихся ожиданий, веры. С каждым шагом, с каждым взмахом слипшихся ресниц мир терял краски, становясь ничем, теряя мечты, надежды, радость. Девочка споткнулась, наступив на подол платья и упала. Всхлипнула и лизнула содранную на ладони кожу. Боль на мгновение отвлекла. Отрезвила. Девочка поняла, что уже бежит по лестнице наверх. И Айса отползла от её края к стене. Поднялась и снова сделала шаг, забыв подобрать юбку. И снова упала на ступени, ударившись коленями и снова обжегши ладони. Злость полоснула, заглушая не успевшую вырваться на свободу боль. Девчонка дернула, разрывая по шву ткань, и оторвала подол. Встала и пошла по ступеням вверх, поднимаясь все выше и выше. Скорбь накрыла ее своим пологом, защищая от чувств, от боли, смыкая свои объятия и прижимая к себе. Девочка шла, высоко подняв голову и расправив плечи, как ее учила мама. Её слова все еще звучали в душе: «Держись так словно у тебя за спиной крылья, готовые распахнуться в любой момент. Не бойся упасть. Падать нужно всегда только вверх. Взлетая.» Она шла, приветливо улыбаясь отцу, который манил ее рукой в круг танцующих воинов, уходящих на смерть. В ее сердце снова били барабаны, как в тот день когда она видела его последний раз. И Эйнар снова стоял на пороге и смотрел на неё с нежностью и обещанием любить всегда. Ступени закончились. Не осталось никого. Она сделала шаг и небо распахнулось перед ней в прощальном багрянце заката. Айса встала на парапет и раскинула руки, принимая ласку ветра, а он в ответ рванул высокую прическу королевы и белое облако волос рассыпалось в воздухе, превращаясь в снег.

Она не заметила, как белые крылья скорби подхватили ее, замедляя падение. Но скорбь слепа и Айса парила, ничего не видя и не ощущая вокруг. Она не видела появления в небе черного дракона. Не видела, что тот рванулся к ней, к последней, получившей крылья. К последней, вставшей у него на пути. Его рычание раскатилось по округе, заглушая все разговоры и привлекая внимание к его последней победе. А белые крылья скорби даже не вздрогнули и тогда он, теряя терпение, рванул к ней, а белый дракон пролетел его насквозь, даже не заметив. Черные крылья взмахнули в недоумении, осыпаясь пеплом чувств, сгоревших в огне ненависти, растворяясь в небе и окрашиваясь в огне последнего луча, уходящего светила. А белый дракон вздрогнул словно от холода и сложил крылья, обняв себя и встав на ставшее таки мягким небо…

– Нет!!! – Эйнар выбежал из Длинного дома, где он надеялся найти Айсу, расталкивая попадавшихся на пути людей, застывших в поднятыми головами. Он бежал, не отводя глаз от стремительно падающего тела дракона, вытянув впереди себя руки, словно собираясь поймать дракона в падении и распахивая алые крылья, отрываясь от земли в мгновенной трансформации. Он успел. Долетел и поднырнул под нее, переворачиваясь на спину и принимая ее тело в свои объятья, смягчая удар, принимая его на свои ломающиеся крылья и спину. И земля встретила их…

Эйнар лежал и слушал абсолютную тишину смерти. «Надо же – тишина. Я думал, что там в мире смерти его ждут. Он так надеялся на встречу. Ведь смерть всего лишь шаг к тем, кто ушёл этой дорогой раньше тебя. Шаг к костру, у которого тебя ждут… ну, хоть кто-нибудь ждет, а тут тишина и только чешется нос. Эйнар пошевелил пальцами и не спеша поднял руку, намереваясь почесать нос и его пальцы утонули в облаке, пушистом облаке. Он сжал пальцы, ловя ощущения мягкости и открыл глаза. На его груди лежала Айса. Он обнял ладонями ее лицо и приподнял.

– Айса…

Она нехотя приподняла веки, над совершенно пустыми глазами с превратившимися в точку зрачками, и уставилась на него.

– Айса… – снова позвал её Эйнар.

Её ресницы дрогнули еще раз и вдруг открыли глаза полностью. Зрачок расширялся и расширялся до тех пор, пока не отразил улыбающееся лицо Эйнара. Он приподнял голову и поцеловал кончил носа.

– Смотри! – приказал он, аккуратно поворачивая её и устраивая на своём плече, – смотри!

Эйнар поднял свою руку и указал вверх. Четыре красных дракона спускались на площадь…

–

* Игорь Кочуровский "Беовульф" в переводе Вадима Друзя

Пыль дорог

Она недоумевала, оглядываясь по сторонам и не понимая, где находится. Еще миг назад в её руках была глиняная крынка с молоком, а из сеней выскочил кот, торопясь успеть спрыгнуть в подпол, пока не закрылась ляда. Молоко… Оно кажется разлилось? Ганька вскинулась, вспоминая, как шарахнулась от кота и упала навзничь в открытый зев подполья, путаясь в откинутых половиках. «Ах! Как больно!» – вспыхнуло в памяти и тапка, слетевшая со ступни, упала ей на живот. «Ах! Живот!»– Ганька обхватила его руками, щупая и проверяя. Даже наклонила голову прислушиваясь. Тишина. Не слышно. Не шевелится. «Сынок, – позвала она, оглаживая зрелый плод бремени, – сынок, испугался? Не боись, сыночка, мамка цела-целехонька. Счас огляжусь и домой пойдём.»

– Думаешь?

Молодка оглянулась на голос:

– Кто тут?

– Ты тут.

– А где это – тут? – почему-то испугалась женщина и еще теснее обняла, замерший большим камнем живот.

– В конце пути. Всех путей. И ты, и твой сын.

– Дядечка, вы так не шуткуйте, какой-такой конец путей. Мне сыночку родить еще нужно, научить стоять ножками на земле, ходить по ней, а потом только его путь начнется. Нельзя вот так без начала да в конец. Родить его нужно. Дядечка, ты понял? Родить.

– А если он уже дошёл?

– Вот же! Шутник. Ты послушай. Я душеньку мою, кровиночку позову, и он тебе покажет себя.

– Покажет? – голос потеплел, словно неведомый собеседник растянул губы в невольной улыбке. – Ну, может и покажет, если вместе позовём. Только цена, девка, велика будет. Сдюжишь?

– А чё ж. Ты только пути не обрывай, батюшка-хозяин. Дай сыночке счастья у жизни зачерпнуть, любимку суженную встретить и деток в путь собрать.

– Что ж, голуба, по слову твоему и будет. И сын твой здоров, да счастлив будет весь путь свой. И ты пойдешь по пути своему. Только виру свою за помощь возьму. Путь ты свой отмерянный пройдешь нелюбимой никем. Одна. Никто твоё сердце не согреет. Ни лаской. Ни словом добрым. А ты будешь. Любить. Беречь. Спасать. Ничего не прося взамен. Ничего не беря себе.

– Дядечка, я пока ничего не поняла, но ты уж отпусти нас. Все слова твои беру на себя.

– Берешь? Бери!

Ганька услышала еще, как кто-то хлопнул в ладоши, и тапка снова упала ей на живот. «Ах! Как больно!» – успела она подумать…

Приходила в себя она скачками: вздохом облегчения, когда крик новорожденного разорвал темень беспамятства; рвущей глотку жаждой и каплями воды, медленно текущими по губам; бормотанием людей и словами, которые никак не получалось понять.

И она снова блуждала во тьме, ища выход. Когда очень долго живешь в темноте, то и в ней начинаешь видеть свет. И она увидела. Почувствовала голыми ступнями, что стоит на мягкой пыли большака и где-то истошно кричит ребёнок. «Сынок?» Ганька качнулась, толкая и открывая проход в… Куда? Свет ослепил, но она слышала и понимала слова. Торопясь, она двинулась на голос, постепенно прозревая. «Сынок?»– слово обожгло желанием прикоснуться, взять на руки, приложить к груди, ощутить мягкие губы младенца на своем соске. Она сделала еще один торопливый шаг и визг заглушил все мягкие, обволакивающие слова.

– Уберите! Не хочу её видеть! Унесите её отсюда! Пусть её не будет! Не будет! Никого нет, и её пусть не будет!

– Как же так, девонька? – Кинулась Ганька на голос. Обняла. Прижала к себе, баюкая, качая на руках растрепанную девчонку. – Как же так, милая? Ты же её в этот мир привела. Разве можно отпустить её ладошку? Она же пропадет без тебя. Посмотри. Посмотри, какое небушко яркое в её глазах. Возьми!

Ганька не успела понять, когда плачущая малышка оказалась на её руках. Она только скользнула своим пальцем, стирая слезинку и положила ребенка в руки матери, ощутив их своими. Как, когда она стала этой девочкой? И как только эти руки коснулись волос малышки, как увидела: комья земли, падающие на крышки гробов, сложенных в длинной канаве; льющуюся с неба воду, наполовину заполнившую яму и сползающую пластами землю; людей, торопящихся быстрей засыпать, спрятать под землей её любимых: муж, отец, мать, дядя, дед... все, кто был в доме. Крик рвался наружу и застревал в горле, мешая дышать, сводя судорогой заледеневшие пальцы. Ребенок пискнул, приводя в себя, и Ганька потянула к себе паутину тоски и боли, разжимая пальцы, становясь снова собой, гладя и приговаривая, успокаивая обоих девочек, оставшихся без опоры. Наедине друг с другом.

– Дурочка, маленькая, глупенькая дурочка. Да разве ж ты одна? Разве без любви осталась? Ты поглянь, поглянь милая, какая она маленькая, а уже тебя любит. Она и плакала потому, что любит тебя и не хочет жить без тебя. Да и не сможет без тебя. И ты без нее. Видишь? Видишь? Она уже молчит и смотрит на тебя. Улыбнись ей. Дай надежду. Вот. Вот так, милая, вот так.

Не прекращая говорить, она уже распахивала ворот рубашки и доставала материнскую грудь. Гладила, разминала сосок и подталкивала к ротику малышки. Сжала у самого личика, выдавливая каплю молока и провела по губёшкам, давая попробовать вкус. Обе: и мать, и дочь вздрогнули, когда губы сомкнулись и ребенок, прижимая его языком втянул сосок.

– Маленькая моя, – прошептала мать и уже сама погладила девочку по голове.

– Вот так. Вот так, милые.

Ганька выпрямилась, разгибая уставшую поясницу и сжала руками свои груди. «Сынок». Груди были пусты. А вокруг снова клубилась тьма, ставшая гуще от принесенной с собой боли двух девочек. «Устала», – подумала женщина и села на землю, обняла себя за плечи и завыла, раскачиваясь и отдавая крику понимание, что она никогда не увидит дитя, которому даровала жизнь. Не увидит мужчину, которого полюбила однажды. Мамка. Папка. Сестрёнка. Все остались там, неведомо где, куда не найти пути-дороги, а путь её долог. Сама таков выторговала. Но разве ж стоит её крохотная душонка жизни сыночкиной? А мужниной? А родительской? Пусть меня с ними нет и не будет, но они же смогут жить в счастии и довольстве. Им же было обещано. Мной уплочено.

Постепенно она затихла, смирившись с долей, встала, отряхнула с юбки пыль дорог и пошла, слушая зов. Так и шла, открывая проходы и залечивая своей любовью чужую боль. Забирая себе. Уча видеть любовь и беречь её.

Долгие ночи ожидания перестали слышать её плач. Теперь она закрывала глаза и думала о всех, кого полюбила: о маменьке и её пахнущих пирогами руках; о папиной ладони, хлопающей её по плечу, ободряя; о шепоте мужа и о словах, заставляющих пылать когда-то уши и таять сердце; о сыне, теперь, наверное, уже большом и встретившим свою любовь. Она вздыхала, радуясь, что он не зовет – значит тот, кому она задолжала, не солгал, и её сын счастлив и любим. И его не нужно учить любить. Другие справились. О девочках, её первенцах на этом пути. О … она улыбалась и говорила с ними вслух, и тьма стала редеть, и однажды взошло солнце, освещая её путь. Она шла, не жалея себя, становясь на время встречи той, от которой можно учиться любви, и старела, устав от груза взятой на себя чужой боли. И тогда она снова садилась в пыль дорог, опускала распахнутые небу ладони на распухшие колени и закрывала глаза. Время качало её на ветру. Дни сменяли ночи, рассветы – закаты, а она продолжала слушать, ловя ту ноту отчаянья, которую должна впитать и растворить в себе, научив любить, ничего не взяв себе кроме боли.

Она больше не плакала. Она больше не молила о любви для себя. Она слушала тишину и улыбалась ей, как самому дорогу другу, потому что пока она здесь – с её, Ганькиными, любимыми всё хорошо…и мир сжалился, растворив её в себе.

Ау, принц, ау… ​

– П-шёл вон! Вон, я сказала! – проорала Люська, и удар дверью об стену потряс предпраздничную благость многоэтажки. Следом она вытолкала на лестничную площадку и незадачливого гостя:

– В семью, в семью, убогий!

– Но как же новый год вдвоем? Я же готов, завтра, пополудни… и весь к ногам твоим, любимая… – растерянно лепетал всё ещё не теряющий надежды ухажёр.

– К ногам супруги дражайшей припади… и там же возлежи! Или не так…

И гаркнула в спину:

– Возляг!

Люська, удостоверившись, что постороннее тело покинуло парадную, уже возвращаясь в квартиру, чуть слышно бормотала:

– Настрогают убогих, а я мучайся!

…Ёлка мигала огнями, стол искрился хрусталём и даже мамин фарфор и бабушкины серебряные вилочки замерли в ожидании…

– А собственно, чего вы ждали? – яростно спросила Люська у скатерти с товарками, решительно собирая ее за четыре угла. – ПрЫнца, что ль, на белом коне и в лаковых штиблетах? Так нынче прЫнцы-то не в тренде. Нынче в тренде одни только депутатские сынки, ведь даже олигарховских всех давно уже к рукам прибрали…

Хрусталь и фарфор от неминуемой гибели спас дверной звонок. Девушка отпустила углы скатерти и даже машинально их расправила. Неужто вернулся, окаянный?..

Тем не менее, поправляя на ходу прическу, вернулась в прихожую, вздохнула и рывком открыла дверь.

– Вот, – облепленный снежным крошевом малец протянул ей маленькую, завернутую в подарочную бумагу, коробочку, – вам дядечка чудной просил отдать … и, что он – прощеньица просит…

– Ага, спасибо, мелкий! – Люська приняла передачу, и пацаненок тут же вихрем рванул вниз по ступеням. Она же закрыла дверь и, разглядывая на ходу нежданный подарок, вернулась в комнату.

– Любить-ворошить… Какие нежности при нашей бедности, – девушка нерешительно покрутила в пальцах коробочку и даже подергала за бантик, но потом вздохнула, и всё же положила её под ёлку. – Нет, подарки мы вскрывать будем после. Только после тщательной и интенсивной встречи нового года! А потому, подруга, не погреметь ли нам хрусталем, если уж у нас даже подарки вдруг нарисовались? Проводим его, чтоб ему… скатертью дорожка?

И она прошла в кухню, откуда вернулась с холодцом и нарезкой. Затем покрутила в руках шампанское и водку, и решительно поставила на стол водку.

– Шипучка лучше поутру… Кто пьет шипучку по утрам, тарам-парам, тарам-парам… Ну, что ж, помянем безвременно почивший… – и уже усаживаясь за стол, она мельком глянула на часы. Те в ответ лишь укоризненно покачали маятником и громогласно пробили полдень. Люська качнула им головой, соглашаясь, но продолжила, – я и говорю – безвременно почивший год. Устал он, болезный, вот и ушёл от нас пораньше!

Девушка наплескала сразу в две рюмки и положила в две тарелки разнообразной снеди.

– Вот, всегда хотела новый год встретить с умным человеком! А умный у нас кто? Умная у нас я. А, потому – будем!

Люська по-гусарски опрокинула одну за другой обе рюмки в рот, проглотила, вздрогнула и затрясла головой.

– Любить-ворошить… – сипло выдавила она, одновременно тыкая вилкой в нарезку и смахивая выступившую слезу. – Прав же был папенька – крепка советская власть!

– …Да папенька бы тебе ручонки отбил, если б узрел такое непотребство!

Люська, багровея лицом, подняла глаза от тарелки с закуской и уставилась на… сидящую напротив барышню, чем-то неуловимо знакомую, но с невиданной в здешних краях высокой прической и одетую при том в вычурное бальное платье.

– Ты кто такая?.. Ты кто такая, чтоб… чтоб рассуждать об моём папеньке? Может ты ещё и о маменьке моей мнение имеешь?

– Имею, имею… и о тебе, подруга, тоже имею.

– Ты… кто? – невольно скосив глаза на бутылку, спросила Люська.

– Люсиль я. Папенька именно так нас назвать желал, да только бабушка побоялась, что папеньку нашего «на карандаш» возьмут за такое дочкино имечко, вот в Людмилы и записала. Ну а ты-то и вовсе как-то очень уж стремительно нас в Люськи определила…

– Так, горячка моя белая, постой, не спеши! Голову мне не морочь, я же у тебя ясно спросила: «Ты кто?», а не «Как тебя звать-величать?»

– О-оо! – Люсиль закатила глаза к люстре. – Ты же хотела новый год встретить с собой любимой? Ну так я она и есть – та самая любимая! И вот что, ты мне шампанского плесни – всё ж не прачка я, какая, чтобы водку хлестать!

«А и плесну! – решила тогда Люська. – Горячка – не горячка, но ведь права же!»,

…И – понеслось: девочки пили, девочки пели… Люсиль водила Люську по кругу, заставляя ту держать спину и поводить плечиком, учила смеяться, прикрывая губы ладошкой… Они синхронно стреляли глазками в экран телевизора и томно выгибали спинку… а потом валялись на диване и блажили на два голоса «Ты помнишь, как все начиналось?..»

Часы очередной раз укоризненно качнув маятником, пробили полночь и тогда Люсиль сказала:

– Всё, сказка кончилась. Пора мне. – Она залихватски подмигнула, встала и, пытаясь поправить ладонями порядком растрепавшуюся прическу, спросила, – Да, а ты чего хочешь-то больше всего?

– Я? Ну… принца, наверное, – раскрасневшаяся Люська сдула упавший на глаза локон.

– Принца, значит… – невнятно, из-за зажатой в зубах шпильки, пробормотала Люсиль, потом, вынув и определив её на нужное место в волосах, уже нормальным голосом продолжила, – И какого же тебе надобно принца?

– Да любого, я не привередливая, лишь бы – принц!

Люсиль внимательно не неё посмотрела, пожала плечами, и предложила:

– Может, тогда стоит посмотреть подарки?

Люська скептически оглянулась на ёлку, но всё же подошла к ней и подняла одинокую коробочку.

Сорвала упаковку, на миг замерев, разглядывая футляр, в какие обычно помещали кольца.

Хмыкнула и открыла.

Но внутри лежала лишь маленькая, сложенная пополам подарочная открытка: «С новым годом! Исполнения всех желаний!»

– Увы и ах, вы не герой моего романа. Я принца хочу, но где ж его взять… – грустно прошептала Люська, роняя подарок на пол, и медленно оборачиваясь к Люсиль. Но той с ней уже не было.

И тогда девушка пошла спать.

Всю ночь ей снились балы, кавалеры и … даже один расчудесный принц.

Он склонял голову, приглашая ее на вальс, улыбался, кружил с ней по залу и загадочно молчал. И Люська тоже молчала, потому что боялась, по привычке брякнуть что-нибудь непотребное.

…Разбудил ее звонок в дверь. Люська машинально накинула халат и шаркая шлёпанцами пошла открывать.

А на пороге стоял… коленопреклонённый красавец-мужчина и сжимал над головой букет роз.

– Дорогая Людмила, прости меня. Я тебя не достоин, – бархатным баритоном пророкотал пришелец, после чего встал, отряхнул с колен подъездную пыль и протянул Люське бумажный листочек, – распишитесь, пожалуйста.

– Это что? – щурясь со сна, махнула та на букет.

– Цветы, с извинениями. Вчера заказали для Вас.

– Ага… Вчера, значит… – она поставила закорючку на бланке и приняла букет. – А от кого?

– Простите, но заказчик пожелал остаться анонимным. – Парень элегантно кивнул, развернулся и не спеша пошел на выход.

На тёмной куртке во всю спину красовалась надпись: «ООО «Принц на час – сервис».