Текст книги "Лики прошлого"

Автор книги: Минас Багдыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

У этого самобытного выдающегося хирурга в пожилые годы сложилась нелегкая судьба. Все началась с задания, которое он получил персонально от секретаря обкома партии – помогать оставшимся в оккупации людям, нуждающимся во врачебной и хирургической помощи.

В дни фашистского разгула в нашем городе он выполнял свой нелегкий труд, был рядом с истерзанными, голодными и холодными ростовчанами.

После освобождения города многие смотрели на него искоса, не зная правды, не ведая о личном горе, думая, что старик служил фашистам, однако заведовать хирургическим отделением он еще продолжал. Его жена, по национальности еврейка, была обязана являться на сборный пункт по распоряжению полиции, она это делала. Пользуясь своими связями в городе, он освободил ее от неминуемой смерти. Спустя некоторое время в их дом постучались и забрали любимого им человека навсегда. Это унесло значительную часть жизни прославленного хирурга.

Обстановка значительно осложнилась тогда, когда хирургическое отделение стало базой кафедры общей хирургии, которой заведовал профессор Г. С. Ивахненко – личность противоречивая, притом он же возглавлял медицинский институт. Авторитет его был непререкаемый как в научном мире, так и среди вельмож города.

Леону Соломоновичу часто бросали в глаза, что он был в оккупированном городе и работал на фашистов. Порой старались не считаться с его мнением и в решении профессиональных вопросов. Его это больно ранило, однако из хирургии он не уходил, да и равного ему хирурга не было в то время.

Решающим моментом в его хирургической карьере оказалось событие, взбудоражившее весь хирургический мир города. Появился в одной из деревень военный врач-хирург, исцеляющий страждущих практически от всех болезней подсадками под кожу кусочка консервированной ткани. Толпы людей хлынули в окрестную деревню в надежде получить исцеление. Появились и те, кого он спас от слепоты, глухоты, поднял на ноги ползающих, короче – современный Кашпировский.

Время было послевоенное, разруха, нехватка медикаментов, перевязочного материала, больничных коек, в стране насаждалась мысль – все советское – самое лучшее, а тут Румянцев со своим методом подсадки. И получил Г. С. Ивахненко задание – дать новый метод лечения, дать нового ученого человека из народа, фронтовика. Дать? Так в чем же дело? Стали давать. В методике целителя Румянцева отсутствовала экспериментальная основа. Метод подсадки роговицы глаза, предложенный академиком Филатовым, был всемирно известным, а вот подсадка различных тканей по методике Румянцева – нет.

Выделили койки в хирургическом отделении, возглавляемом Л. С. Аствацатуровым, и в клинике, руководимой профессором Г. С. Ивахненко. Незрелость метода, ее теоретическая необоснованность были очевидны сразу же и прямолинейный врач-практик, мудрый и опытный хирург, высказал, более того, высказались и ученые медицинского института, за что все тут же имели большие неприятности, а Л. С. Аствацатурова отправили на пенсию.

Не мог перенести незаслуженную обиду старый мастер и вскоре тяжело заболел и умер. Похоронили скромно, без речей и кумача и постарались забыть его в высших эшелонах власти города, но народ и по сей день помнит о нем, старики вспоминают с благодарностью, с пожеланиями мира праху его.

Однако спустя два десятилетия после его смерти мне довелось разбирать заброшенный чулан в подвале хирургического отделения, где неизвестными почитателями Л. С. Аствацатурова были собраны и сохранены заваленные всякими тряпками уникальные экспонаты, хирургические находки, свидетельства его профессионального мастерства и успеха. Там были камни почек, буквально слепки мочевого пузыря, желчного, пузыря и протоков. Опухоли, кисты, различного рода аномалии, уродства. Все это было поднято на свет божий и расставлено по шкафам, только была песнь без слов, нельзя было подписывать, чьими руками это было сделано, но старые врачи узнавали экспонаты, с благодарностью и признательностью вспоминали своего учителя.

Ушел из жизни большой хирург, высоконравственный, принципиальный человек, давший жизнь и радость родным и близким, многим тысячам ростовчан, но где он покоится – не знают даже многие его почитатели, а что говорить о грядущем поколении!

Не менее легендарной личностью в нашем городе был ученик Аствацатурова – Михаил Гаврилович Саркисьян. Хирург огромного дарования, уникальный диагност, один из последних хирургов, блестяще владевший особенностями местного обезболивания, так и не научившись производить удаление желчного пузыря под общим обезболиванием. Его выступления на хирургическом обществе отличались всегда не только глубиной теоретических знаний обсуждаемого вопроса, но и багажом личного опыта, мнения, своей точки зрения и суждения. Он постоянно поражал нас, молодых хирургов, количеством сделанных операций и анализом полученных при этом результатов и собственными выводами. Когда шли сообщения хирургов об уникальных операциях, все ждали, что скажет Михаил Гаврилович, как поразит он своим метким и точным выводом мастера, сославшись на буквально десяток сделанных им операций, и все это просто, без пафоса, как само собой разумеющееся, интеллигентно и с признательностью к тем, кто когда-то уже занимался этой проблемой. Любил и хорошо знал русскую и армянскую литературу, историю религии, занимался богословием, историко-армянской религией. Регулярно посещал храм, не стеснялся давать деньги на его содержание. Для того времени это был вызов и нелепость, тем более для заведующего отделением городской больницы.

Люди его ценили, шли к нему на операцию со спокойной душой, а он решал нее проблемы с чистой совестью, делал только то, что знал, и был обогащен личным опытом. Неоднократно избирали его депутатом городского совета нашего города. С его мнением считались. В коллективе знали, что их шеф глубоко религиозный человек, не навязывающий своих убеждений никому.

Как-то Михаил Гаврилович рассказал мне историю, как его хотели сделать атеистом. Прислали лучшего лектора райкома партии в больницу и стали проводить для коллектива цикл лекций по атеистической пропаганде. Как руководитель, он должен был присутствовать, задавать вопросы, вести коллектив вперед, к поставленной цели.

Человек, знающий глубоко теорию вопроса, был поражен поверхностным суждением, граничащим с безграмотностью знанием марксистско-ленинской философии партийца.

«Я не могу присутствовать на этом оболванивании и безобразии» – фраза, произнесенная им, давшая повод для серьезной проработки его и заставившая посещать лекции. В конце одной из лекций он стал задавать вопросы, ни на один из которых лектор не ответил, считая, что он пользовался неизвестной ему литературой. Творчески мыслить лектор не мог, да и обязан был читать текст, заверенный райкомом. Долго ему помнили это, однако мастерство и авторитет врача да время оттепели в стране спасли строптивого доктора.

Жизнь его проходила в работе: приходил в хирургическое отделение намного раньше всех, смотрел больных, особенно тяжелых, и уже с готовыми решениями встречал своих сотрудников. Они знали, что все неясное в диагностике следует оставить в хирургическом отделении под наблюдением до утра, а утром Михаил Гаврилович, посмотрев, решит, и все станет ясно. Главное не отпустить страждущего, главное, чтобы самому лечащему врачу стало ясно, что с больным. Дома бывал мало, а те часы, которые оставался у себя в домашнем кабинете, читал или же донимали его местные армяне – выходцы тех мест, из которых когда-то бежали от резни его родители. Они верили в его добропорядочность и искусство врачевания, могли зайти к нему домой на правах гонимых.

Годы брали свое, работать становилось все труднее, выраженное варикозное расширение вен обеих ног, профессиональная болезнь, нашло его на старости лет, но мало кто об этом знал. Появилось новое поколение администраторов, реорганизаторов здравоохранения, делавших ставку на молодежь, и он стал консультантом в своем отделении, больницы в целом, а затем ушел на заслуженный отдых. Уехал к дочери в Москву и, как Антей, оторванный от земли, через месяц, внезапно скончался.

В памяти народа остались его добрые дела, многочисленные рассказы старшего поколения о нем, да и периодически встречающиеся красиво выполненные рубцы на коже у больных постарше возрастом пробуждают память о неординарном человеке, работавшем в нашем городе. Жаль, что мы лишены возможности подойти к его могиле и положить букетик цветов.

Институт скорой и неотложной помощи, больница скорой помощи дали много замечательных специалистов, личностей. Одним из них был Николай Михайлович Артановский. Врач-хирург широкого кругозора и диапазона действий, постоянно, работавший над повышением своей квалификации. Он хорошо разбирался не только в хирургии, но и в гинекологии, урологии. Был умным, образованным, деликатным человеком, любил жизнь во всех ее проявлениях. Творческая натура, отличался глубиной знаний в литературе, истории, философии.

Оперировал всегда не спеша, красиво, четко, анатомично, без показной виртуозности и эффективности. Прочитав что-либо новое, любил обсудить, узнать мнения молодых людей и очень деликатно выразить свою точку зрения. Все как-то доброжелательно, порой с сочувствием к тем, кто не любил работать над литературой.

Доброжелательно относился к студентам вообще, поощрял использование своего хирургического отделения в качестве учебной базы. Наглость, ханжество, зазнайство встречал ироничной улыбкой, порой просто откровенным смехом. У него было особенно выражено чувство товарищества, умение приходить на помощь своим коллегам, оказавшимся в беде, это касалось не только хирургов, но и гинекологов.

Меня, молодого врача, буквально потряс случай, когда он пришел на помощь человеку, желающему показать свое превосходство над ним. Это случилось тогда, когда к нему уже явно подкрадывалась старость. В отделении работала молодая, одаренная, умная врач-хирург с хорошими хирургическими навыками, желающая покорять уже не красотой, а властью. Ей стало казаться, что она уже превзошла мастерством своего патрона и может занять в перспективе его место. Это стремление подчеркивалось независимостью суждений, манерой поведения. Николай Михайлович это чувствовал, но не подавал вида. Однажды она оперировала грыжу и во время оперативного вмешательства чрезмерно увлеклась иссечением «лишних тканей». Войдя в операционную, ассистент это заметил и тут же сообщил о происходящем заведующему. Оставив продолжение своей операции на ассистентов, он вошел в операционную, оценил происходящее, отстранил ее и все остальное взял на себя. Была долгая кропотливая работа по сбору оставшихся тканей от практически иссеченного мочевого пузыря. Проведя уникальную операцию, записав ее на свой счет, выходил больного, долгие месяцы и годы нес этот нелегкий крест.

Интерес заключался еще и в том, что между ними не было никакого объяснения, он этого не позволял, все было ясно без слов, врач попал в беду. К чести этой умной женщины, тяжело пережившей свою профессиональную трагедию, она подала заявление и ушла из большой хирургии, долгие годы проработала впоследствии хирургом-консультантом.

До глубокой старости Николай Михайлович проработал в своем отделении и только развившаяся опухоль унесла его жизнь и только тогда он покинул свой второй дом. Похороны превратились в демонстрацию, поток благодарных пациентов, врачей, сестер, санитарок, просто знавших замечательного доктора.

Это пример людей высоконравственных, с чистой совестью занимавшихся своим любимым делом и служивших беззаветно людям.

Уместно вспомнить и рассказать еще об одном человеке, к которому на прямую относятся слова совесть и нравственность. Друзья с любовью называли его между собой Володя. Он прожил трудную, полную драматизма и испытаний жизнь. Владимир Христофорович Гайбаров хирургом стал, пройдя путь от крестьянина, закончившего ликбез, рабфак, работая санитаром в медицинском институте, дежуря в ночное время в больнице скорой помощи в хирургическом отделения… С первых, же дней войны был мобилизован, служил в медсанбате, плен как бы разрушил надолго его мирные планы. После испытания пленом был ГУЛАГ, а затем работа хирургом в больнице скорой помощи, но уже на правах бывшего в оккупации.

Тяжкие испытания не сломили бывшего спортсмена, закалили, сделали еще добрее, благожелательнее, милосерднее. Работая рядом с такими крупными хирургами и замечательными людьми, как Лясковский, Лейкина, Кац, войдя в их круг, был той рабочей лошадкой, которая честно служит хирургии, больным. Друзей, знакомых была масса, все они беспокоили его в любое время дня и ночи, зная его стремление немедленно прийти им на помощь. Хорошо знал и был любим таким выдающимся хирургом, как Андросов, учеником С. С. Юдина. Часто, приехав в Москву, бывал у него, учился и гордился этим.

Мы, молодежь, старались попасть к нему на дежурства и чтобы он взял над нами шефство, а это значило – много и плодотворно работать, а главное, все потом осмыслить и правильно грамотно записать. Гордился теми студентами, которые умеют работать не только руками, но и четко излагают, обосновывают свои действия на бумаге. Девизом жизни этого человека, врача было делать как можно больше добра людям, приходить на помощь в тяжелые их часы и уходить незамеченным. Он был признанным бессребреником.

С годами пережитое давало о себе знать, но он в этом никому не признавался. В одно из дежурств к нему поступил практически смертельно больной ребенок: тяжкий перитонит, закончившийся впоследствии смертью. Посыпались жалобы родителей на врача. Бесправное положение врача тогда работало безотказно. Принцип – врач не прав, прав жалобщик – оскорблял принципиального, милосердного человека. Дома наступил инсульт, который через несколько часов унес его из жизни.

Казалось, что его никогда не забудут друзья, больные. Некоторое время вспоминали, говорили при встречах о нем. Время и новое поколение врачей, заботы, невзгоды житейские заслонили память о хорошем человеке. Умер.

* * *

СОВЕСТЬ – нравственное сознание, нравственное чувство или чувство в человеке, внутреннее состояние добра и зла, тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка; чувство способности осуждать качество поступка; чувство, побуждающее к истине, прирожденная правда в различной степени развития.

Хирургия не прощает человеку, выбравшему ее спутницей жизни и служащему ей, подходить к ней с нечистым сердцем, в «лайковых» перчатках, не желающему перетрудиться на благо ее прихотям, нарушающему все признанные законы. Она жестоко мстит, а хлеб, заработанный на ее ниве, бывает очень горьким.

Невольно вспоминаются слова Н. Заболоцкого; «Не позволяй душе лениться! Чтоб в ступе воду не толочь, душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь! Коль дать ей вздумаешь поблажку, освобождая от работ, она последнюю рубашку с тебя без жалости сорвет».

* * *

Сотри случайные черты и ты увидишь, мир прекрасен!

А. Блок

Мир хирургии сложен еще и тем, что хирург значительную часть своей жизни проводит в коллективе и только в совместной работе, во взаимопонимании и организованности, когда все как один, как единый механизм, слаженно делают одно большое общее дело.

Мне приходилось видеть и работать долгие годы с хирургом, который до получения степени и должности был коммуникабельным, улыбчивым, внимательным к окружающим его людям, а после, когда возвысился над всеми – куда девалась прежняя улыбка и внимательное отношение к окружающим. Пугал, что снимет с работы, урежет зарплату, выгонит. Его обсуждали по углам, а в лицо по-лакейски улыбались и заискивающе выговаривали приятные ему слова.

Когда бываешь в новом хирургическом коллективе, особенно когда постоишь вместе в одной связке за операционным столом, становится ясно, кто есть кто в отдельности и вместе.

Каждый хирург – это, прежде всего, организатор своей непосредственной работы, которая включает в себя дооперационную подготовку, саму операцию и организацию основного этапа – послеоперационного периода.

Старшая операционная сестра в хирургическом отделении является авторитетом потому, как она хранит святая святых – операционную: подготавливает ее к операционному дню и каждой операции и, наконец, вся ее неповторимая роль во время операции, искусство, доходящее до виртуозности, психологической совместимости с хирургом – ставят ее на второе место после заведующего отделением. Кстати, полученные ею «в награду» профессиональные заболевания; такие же, как и у хирурга, и плюс моченедержание.

Неслучайно, что Майкл Е. Де Бэки приезжал в Советский Союз на оперативное вмешательство со своей операционной сестрой. Основатель кафедры факультетской хирургии Напалков из беспризорной девочки вырастил яркого специалиста, гордость клиники З. Лозину и работал только с ней. Ее мастерство, умение видеть операционное поле в тонкостях, сам ход операции, и, наконец, знание до автоматизма привычек, индивидуальных особенностей, навыкав хирурга были поистине легендарными.

Профессор Напалков не только оперировал с ней показательные операции в Ростове-на-Дону, но и на выездах. От ее работы были в восторге Греков, Федоров. Начав работать с ней в студенческие годы, аспиранты и профессора впоследствии сменяли друг друга – Ивахненко, Гутников, Шорлуян. Ей были они обязаны успехом в хирургических баталиях.

Надо отметить, что операционная сестра – это необычная категория людей, им присущ бойцовский характер, трудолюбие, нравственная чистота, порядочность. Все это откладывает отпечаток на их внешнем облике. Красивые, успокаивающие хирурга глаза, уверенные быстрые руки, предусмотрительные, «видящие» на много ходов вперед хирурга.

Только такие люди идут в операционную, выдерживают этот ритм и остаются там до пенсии. Это золотой фонд хирургии, опора хирурга. Только она одна видит успех и поражение оперирующего, только она безошибочно чувствует желание врача получить именно этот или иной инструмент, иглу, нитку – эта способность отрабатывается только годами синхронной работы, психологической совместимостью.

И, наконец, умением хранить тайну. Профессиональная тайна – обязательный атрибут врачебной деятельности. Но знания о социально опасном не должны быть тайной одного врача. Медицинский работник обязан пожертвовать тайной одного человека – больного – во имя спасения многих. Например, при «тайне» знания об особо опасной инфекции – СПИДе. Если же больной человек раскрывает душевную тайну и просит врачебной помощи, совета, например, в отношении своей половой неполноценности или же физических недостатков, а врач, использовав это, раскрывает тайну, то это не только безнравственно, но и наказуемо законом.

Один из стержневых моментов в деятельности каждого врача – творчество диагностики. В идеале эта способность индивидуально решать поставленную задачу дана человеческому мозгу природой, однако создаются такие ситуации, при которых индивидуум не в состоянии реализовать эту способность на практике.

Даже чемпионы мира по шахматам проигрывают партии, не справляясь с поставленной перед ними задачей, отдают пальму первенства другому. При этом никому в голову не придет призывать проигравшего к моральному ответу.

Врачебная ошибка, неумение справиться с конкретной ситуацией оказываются тяжелее хотя бы потому, что за ними стоит здоровье, а возможно, и жизнь человека.

Только операционная сестра, стоя рядом с хирургом, может быть свидетелем ошибки поставленного врачом диагноза.

Часто случается, когда поставленный диагноз до операции – острый аппендицит – во время операции оказывается прободной язвой желудка или двенадцатиперстной кишки, а иногда и вовсе не хирургическим заболеванием. Первым, кто будет видеть диагностическую ошибку, – операционная сестра. Имеет ли она моральное и юридическое право об этом говорить окружающим, тем более вне медицинской среды? Определенно нет! Нет, хотя бы потому, что ей не дано право ставить диагноз. Она не знает всей совокупности синдромов и симптомов, симптомокомплексов, указывающих на патологию. К искусству постановки диагноза врач идет постепенно, постигая сложности этой науки не только в институте, но и в последующей врачебной жизни. Это его прерогатива, это его повседневная работа – радость, печаль и, наконец, обязанность.

Или еще пример. Во время повторной операции обнаруживается находка в виде марлевого шарика, тампона, обломка инструмента, обрывка дренажной трубки. Нравственно ли операционной сестре говорить об этом за пределами операционной? Видимо, нет, ведь каждый хирург в экстремальных ситуациях не застрахован от подобного несчастья, особенно, когда у него невнимательные помощники и операционная сестра. В обязанности последней, кстати, входит следить за подаваемыми хирургу инструментами и операционным материалом, а также считать его после операции.

Вспоминается случай, когда в строгой секретности пришлось помогать своему учителю произвести повторное оперативное вмешательство больной, ранее оперированной хирургом, который крайне враждебно относился к моему наставнику.

У женщины из брюшной полости извлекли пеленку размером 30x50 см, забытую хирургом во время первой полостной операции. Казалось, мой учитель должен был ликовать: враждебная сторона опозорена! Но в полной тишине, без реплик была закончена операция, а всем, кто присутствовал в операционной, приказано забыть о виденном навсегда. Больная тщательно лечилась, ушла из больницы здоровой и позабыла о трагедии повторной операции, как, впрочем, забыли и участники ее.

Спустя десятилетия, встретившись с операционной сестрой, вспоминали минувшие дни, радости и огорчения хирургических будней, только не позволяли себе вспомнить этот эпизод.

Да и мой наставник так и не сказал о своей находке тому, кто случайно позабыл в брюшной полости пеленку. Что это – месть или деликатность? Видимо, последнее, так как допустивший просчет хирург был врачом высокого класса.

С годами у операционной сестры вырабатывается своеобразный характер, проявляющийся в четком выполнении профессиональных приемов и поведении в обществе.

Операционная сестра напоминает концертмейстера первых скрипок в симфоническом оркестре. Парой достаточно одного взгляда дирижера-хирурга, как у нее в руках, а затем на его ладони уже лежит необходимый инструмент. На такой дуэт можно смотреть часами, не отрывая глаз, как каждый молча делает свое дело, каждый играет свою партию и роль, а в конце этого – финал, который, к счастью, заканчивается смысловой окраской под названием жизнь.

Для начинающего хирурга всегда важно, в какой коллектив он нападает – доброжелательный или нет. В памяти четко сохранились имена тех, кому в период становления обязан теплом и вниманием, материнской заботой. Например, старшая операционная сестра, о которой был наслышан еще в детские годы, легендарная З. Лозина. Полная, строгая, стареющая женщина с правильными чертами лица, доброжелательной улыбкой. С раннего утра до позднего вечера колдовавшая в операционных. В пустых, как после боя, операционных слышалось ее властно звучавшее контральто, журчала вода и лязгали металлические предметы. Сами операционные комнаты тщательно убирались, каждый инструмент мылся под проточной горячей водой с мылом, щетками, особенно хватательные поверхности, вытирался и смазывался вазелиновым маслом, раскладывался по сортам, пересчитывался и закрывался марлей.

Она знала каждый инструмент в отдельности, отдавала в ремонт при малейшей неисправности, бережно относилась к тем, которые любили хирурги, часто ими пользовались. Операционную и инструментарий тщательно готовила к следующему операционному дню, как к следующему сражению.

Из операционной уходила всегда последней, запирала двери, проверив, включена ли бактерицидная лампа, день заканчивался. Затем продолжала работать в материальной комнате. Над ее столом постоянно висел портрет Напалкова, выполненный неизвестным художником.

Постепенно старела, становилась неповоротливой – профессиональные недуги не давали ей подолгу стоять за операционным столом. Подыскала себе помощницу и замену – Зинаиду Иосифовну, такую же скрупулезную, любящую свое дело, преданную ему – операционную сестру с большой буквы. А Лозина стала теперь ходить по операционным и наблюдать за четкостью работы сестер. Щедро обучала она этому искусству молодое поколение. Ушла на пенсию из-за неизлечимой болезни, передав свое богатство – материальную комнату – преемнице Иосифовне. В материальной у нее было все, что понадобится хирургу, слова «нет» не знали, а если нужно было, то она распаковывала и запасы военных времен – из подарка мадам Черчилль советским госпиталям. Оперировали ее те, кто мальчишками пришли учиться при ней хирургии, а потом стали профессорами, доцентами, видными специалистами: Александр Калистратович Панков – директор онкологического института, доктор медицинских наук Е. Д. Чирвина. После выздоровления попросила оставить ее работать в хирургическом отделении, так как семьи у нее не было. Придумали ей должность, но она была непоседой, гордой, не привыкшей сидеть без дела. Общалась с врачами, поучала молодых, а тут вдруг приемное отделение, больные. Повстречалась как-то с Павлом Николаевичем Напалковым, которого знала еще ребенком, называла его как в детстве – тятей. Видного ученого общественность города пригласила на пышные торжества, а он пришел в приемное отделение к Зиночке, радости не было конца, суровая женщина плакала.

Рядом с ней работали не менее одаренные и уважаемые люди с милым и добрым сердцем – Дарья Ивановна Зелик и Полина Ивановна.

Дарья Ивановна работала медицинской сестрой в чистой и гнойной перевязочной. Всю сознательную жизнь работала операционной сестрой у Аствацатурова. Войну прошла от начала до конца в медсанбате операционной сестрой. Хирургия у молодых начиналась с ее науки. Обучала деликатному отношению к больному, пониманию и бережному отношению к ране, перевязочному материалу.

К молодому несмышленышу, ходившему по операционной гоголем и ничего толком не умеющему, только и желающему сделать резекцию желудка, а гнойные раны воспринимавшему как наказание, она в присутствии больного обращалась на Вы, делая вид, что переспрашивает: «Вы желаете взять этот инструмент?». Или же, видя, что врач тянет руку совсем не за тем лекарством: «Вы желали взять именно эту мазь? Пожалуйста, извините, что задерживаю Вас». Спустя много времени, когда молодой начитается литературы вдоволь, а динамика наблюдения за раной покажет ему, что он хотел неправильно взять ту самую мазь, становится понятным, какой специалист высокого уровня, профессионал был рядом с ним.

Дарья Ивановна в тонкостях знала десмургию, любила ее, относилась к этой науке с каким-то особым почтением. Все это, да и вид красивой, полной, белокожей, с седыми волосами и умными глазами женщины, всегда одетой в стерильный халат, шапочку, вселял уважение к делу, которое она делает. Для меня это облик истинной русской сестры милосердия. Умной, грамотной, благородной.

Рядом с ней всегда в операционной работала ее помощница – тетя Поля – Полина Ивановна. Для многих хирургов, знавших ее, – это символ порядочности, христианской верности медицине. Молчаливая, опрятная, деликатная, работающая незаметно с крайне тяжелыми больными, ободряла их, понимающе глядела в их глаза, неся с собой сострадание и невероятную чистоту во всем – в помыслах и делах.

Как бы не был возбужден врач-хирург, заведующий отделением, профессор – все они, завидя ее, невольно переходили на нормальный тон.

Помню себя молодым врачом, ее радость, что я женился, искренние поздравления, когда родился мой первенец, защитил диссертацию. Прошли десятилетия и встречи с ней всегда радость, как неповторимая встреча со светлой мечтой, – она мало менялась даже внешне. Встретила в перевязочной и моего сына-первенца уже врача-хирурга, искренне обрадовалась, по-матерински его обогрела, больница и отделение стали его вторым домом.

Неповторим русский характер с вечными чертами через все невзгоды и трудности нести добро людям, незаметно, ненавязчиво делать свое большое дело, быть рядом со страждущими, довольствуясь всю жизнь очень малым.

Каждый, кто начинает свое поприще в медицине, решил посвятить себя хирургии, должен помнить, что один в поле не воин. Хирург должен быть еще и хорошим организатором.

Мне долгие годы пришлось работать с человеком – профессионалом высокого класса, который с возрастам потерял способность разумно оценивать происходящие процессы вокруг него, видеть перспективу и, самое главное, оценить тех, кого он бы в прежнее время отторгнул из-за низкого интеллекта, скудоумия и порой профессиональной неполноценности. С годами у такого профессионала четко наметилась тенденция к расхождению слов и дела. Высказанные им слова согревали людей, но проходило время, а дела были совершенно иными. Люди сторонились его, шли оперироваться к менее именитым хирургам. Близкие этому профессору люди ожесточились против своего кумира и практически восстали против него. Понесший грех породил и греховные мысли и дела.

В нашем сложном, порой полном драматизма деле возникает еще более драматическая ситуация, когда коллектив возглавляет человек, нравственно убогий, не способный понять своих коллег, их стремления и заботы. Иной руководитель, впадая в безрассудство, начинает делать все, чтобы рядом с ним стояли ниже его специалисты и как собственную неудачу встречает успехи своих коллег. Он старается создать целую систему контроля, анализа, анкет, регистрирующих даже частную жизнь сотрудников.

Все это держит его у власти. А сам такой коллектив напоминает банку с пауками, а возглавивший их, – скорпиона. Рано или поздно в работе у кого-то из сотрудников случается беда. И тогда достается досье. Скорпион тут как тут рядом с жертвой и добивает ее накопленными «сведениями». Все это создает условия для безнравственного поведения в коллективе и беспрепятственного обогащения за счет взяток и подачек.

Разве может что-либо сказать своему подчиненному, призвать его к милосердию и человеческой морали, увидев, что тот буквально ворует лекарства у одного больного и продает его другому.

В такой аморальной обстановке зачастую происходит формирование молодых врачей – надежды на будущее. В связи с этим очень остро стоит вопрос выбора руководителя в хирургическом отделении. Раньше критерии были четко сформулированы: партийная принадлежность, управляемость вышестоящим начальством, отсутствие индивидуальности, способности к угодничеству, а порой и к доносительству.