Текст книги "Государство инков. Слава и смерть сыновей солнца"

Автор книги: Милослав Стингл

И только один-единственный мужчина в Тауантинсуйу в любое время дня и ночи мог беспрепятственно войти в дом девственниц, мог безнаказанно провести время с любой из приглянувшихся ему дев. Этим мужчиной был Инка. Поскольку, согласно религиозным представлениям империи, царствующий владыка являлся «сыном Солнца», он мог проводить ночи с избранницами Инти, как бы замещая его. Тем самым правитель не совершал ничего предосудительного, ничего такого, что находилось бы в противоречии с законами и религией государства, во главе которого он стоял.

Многие полагают, что дома «невест Солнца» на деле являлись неким подобием южноамериканских гаремов, то есть сералями владык Перу. Они считают, что девы, которые под страхом жесточайших наказаний были запретными для всех остальных мужчин страны, на самом деле являлись наложницами инки-правителя, пополнявшими и без того многочисленную группу побочных жен Инки.

XIV. Виракоча возвращается

«Невесты Солнца» были служительницами солнечного культа, столь планомерно и методически насаждаемого в империи инков. Помимо исконной традиционной народной религии индейцев доколумбова Перу, в основе которой лежал культ уак, то есть священных мест и предметов, в Тауантинсуйу существовала еще и другая – официальная, главная религия империи, смысл которой заключался в поклонении высшему богу Инти – Солнцу. Наряду с этим поклонялись и другим небесным телам – Луне, Венере, созвездиям, почитались также гром, молния и семицветная небесная радуга. Помимо этих двух религиозных систем, в империи существовала еще и третья, которая позднее благодаря великой теологической реформе Инки Пачакути заняла официально главенствующее положение по отношению к обеим предшествующим религиозным системам. Сущность этой религии сводилась к почитанию бога-творца Виракочи.

Насаждаемый Пачакути культ Виракочи вновь начал распространяться в Перу во время правления ряда последних правителей Тауантинсуйу. Впрочем, своих почитателей этот культ нашел лишь в узком кругу элиты империи, то есть среди относительно образованной группы людей, которых, вполне естественно, уже не могли удовлетворить примитивные, зачастую довольно наивные верования «солнечной религии» с такими ее богами, как, например, громовержец Ильяпа, расхаживающий по небу в золотой кольчуге, с пращой в одной руке и с палицей в другой. Этот бог время от времени выливал на землю воду из Небесной реки и тем самым давал ей влагу и т. п. Поэтому не случайно, что образованные слои империи, люди, тяготевшие к более глубоким, в буквальном смысле слова философским, более абстрактным религиозным представлениям, обратились к творцу Виракоче. Точно так же как и в доколумбовой Мексике, великий философ и реформатор религии Несауалькойотль заменил «обычных» богов, которые вели себя слишком по-земному, схемой, представлением об абстрактном вездесущем высшем существе, то есть заменил идеей, названной им Ин Тлоке Науаке. Таким высшим существом в понимании Пачакути должен был стать в Перу Виракоча Пача.

Впрочем, если мексиканский Несауалькойотль создал образ Ин Тлоке Науаке сам, то инки к Виракоче всего лишь вернулись. Имя Виракочи (впрочем, весьма возможно, что это был лишь один из многочисленных официальных титулов) было известно всему Перу еще в доинкскую эпоху. Сам Виракоча был известен как творец мира, людей, творец всех живых существ. Впрочем, авторы испанских хроник, например Молина, Бетансос, Сармьенто и другие, утверждали, что индейцы уничтоженного государства Солнца по-разному представляли себе акт сотворения мира.

Легенды о сотворении мира совпадают по крайней мере в о дном – в том, что в самом начале в глубине веков вообще ничего и никого не было, кроме всемогущего, вечно существовавшего Виракочи, которого никто не сотворял. Виракоча жил в огромном черном «ничто», которое ему не понравилось, и поэтому он вначале сотворил свет – ясный день. После этого он сотворил землю. Виракоче было угодно, чтобы земля не была пустой, лишенной всего живого, поэтому он и создал особый род людей – великанов. Впрочем, создатель не был удовлетворен первым творением. Ему показалось, что эти люди слишком велики и неловки и вовсе не красивы. Мало того, они не следовали тем наказам, которые дал им мудрый создатель. Поэтому Виракоче пришлось уничтожить первое, «неудавшееся» племя людей и превратить их в камни. Вскоре на окаменевших исполинов Виракоча ниспослал огромный потоп. Потоп в Америке (как мы видим, о потопе говорится не только в Библии, он отражен и в религиозных представлениях перуанских индейцев) продолжался целых 60 дней. Во время потопа навеки скрылись под водой почти все следы первых людей, которых Виракоча сотворил и от которых он сам же отрекся и затем уничтожил.

Когда воды потопа отступили и земля наконец высохла, Виракоча продолжил свое созидание. Он обосновался в местечке, которое называлось Тиауанако, на берегу озера Титикака (говорят, что он жил и на острове Титикака, находившемся посередине одноименного озера). – Находясь в Тауантинсуйу, создатель сотворил Солнце, а затем Луну, Венеру, а также другие планеты, звезды и созвездия. В конце концов он вновь попытался сотворить людей. Новым поколением человеческого рода, созданным в Тауантинсуйу (его прямыми потомками будто и были индейцы, населявшие Перу инков), творец остался доволен. Сотворенных мужчин и женщин Виракоча разделил на племена и народы, определив, на каком месте они должны поселиться. Как пишет хронист Молина, Виракоча сотворил тогда и всех животных, определив для них местожительство.

Виракоча дал людям не только родину и принадлежащие им земли, он составил для них законы. Так, он указал людям, как им надлежит жить и почитать его, Виракочу.

Вслед за этим Виракоча покинул район Тиауанако и озера Титикака и отправился на север. Он двигался через Анды, обозревая страну, населенную сотворенными им людьми. Как повествуют легенды перуанских индейцев, из творца он превратился в просветителя. Виракоча учил мужчин и женщин полезным занятиям. И вот наконец, когда Виракоча остался полностью удовлетворен и людьми, и тем, что он сотворил, он покинул Перу и на побережье Тихого океана погрузился в морские волны, обещая, однако, со временем вновь вернуться к индейцам Перу. Жители Тауантинсуйу иногда представляли себе Виракочу в виде солидного мужчины, высокого роста, с окладистой бородой. Памятуя об этом образе, многие перуанские индейцы решили, что Писарро с его белокожими бородатыми солдатами и есть возвратившийся на землю Виракоча. Точно так же, как мексиканские индейцы видели в кровавом Кортесе возвращающегося Кетцалькоатля.

Виракочу, или же Кон-Тики Виракочу, как его также называли, почитали не только в империи инков (главным образом после упомянутой религиозной реформы Пачакути). Еще задолго до образования империи Виракоче поклонялись индейцы некоторых районов Перу, а также в целом ряде доинкских перуанских культур. В доинкском Перу центром глубокого поклонения Виракоче, очевидно, был город Тиауанако, тот самый великолепный Тиауанако, расположенный на высоте четырех тысяч метров над уровнем моря на высокогорных плоскогорьях Боливии, который принадлежит к числу наиболее примечательных мест Южной Америки. Город этот и по сей день продолжает оставаться для нас загадкой. Именно здесь, в Тиауанако, как рассказывают легенды, Виракоча сотворил также и Солнце, которое позднее – по официальной версии религиозных верований империи инков – стало отцом их владык.

Именно здесь, в этом удивительном Тиауанако, и находится один из самых замечательных памятников индейской культуры всех трех Америк – так называемые Ворота солнца, вытесанные из одной огромной глыбы андезита и украшенные большим фризом, в центре которого находится изображение бога. По мнению многих исследователей, это и есть Виракоча. Этот же бог с Ворот солнца в Тиауанако изображен на тканях, относящихся к доинкской эпохе, и на множестве керамических сосудов, обнаруженных в различных районах Анд.

Всеандский создатель вселенной, сам никем не сотворенный, в Тауантинсуйу долгое время находился на втором плане. И лишь великий реформатор Инка Пачакути на собранном им знаменитом «теологическом соборе» в Кориканче вновь возвратил Веракоче то место в древнеперуанских религиозных представлениях, которое, как был убежден владыка, ему по праву принадлежало.

Образ «нового Виракочи», во всяком случае, в том виде, в каком его воссоздал Пачакути на «теологическом соборе» в Кориканче, во многом утрачивает свою конкретность и получает более философскую интерпретацию. В понимании этого Инки, Виракоча является некоей изначальной идеей, весьма далекой как от самих людей, так и от остальных богов. Он стоит над всеми, суверенный, самозародившийся, сотворивший всех и все вокруг. Он живет один, творит и плодит иначе, чем другие существа. Ему не нужна супруга. Он живет где-то в недоступных для человеческого взора глубинах вселенной. Тем не менее именно через этого столь удаленного от человека творца и нисходит на перуанских индейцев благословение, здоровье и мир.

В этот период в Тауантинсуйу в честь Виракочи воздвигается один, а позднее и второй храм. Первый храм находился в Куско, второй – в городе Каче. Кстати говоря, Храм Виракочи в Каче являлся одним из самых больших святилищ во всей империи. Его развалины сохранились до сих пор. Так, например, осталась стена главного здания святилища длиной в 90 метров. Во времена Пачакути овальное изображение Виракочи находилось и в центре основного «солнечного святилища» – в Храме Солнца в Куско.

Полагают, что в честь бога-творца великий Пачакути – правитель, возродивший культ Виракочи в религиозном мировоззрении индейцев империи инков, – сочинил множество гимнов. В отличие от большинства других произведений инкской словесности некоторые из этих великолепных гимнов, прославляющих Виракочу, сохранились до наших дней. Сейчас нам, конечно, трудно установить, действительно ли автором гимнов в честь Виракочи являлся сам Преобразователь Мира – Инка Пачакути. Это, собственно говоря, не так важно. Важнее другое: из глубины веков, с доинкских времен, до нас дошел голос доколумбовых индейцев Перу, и благодаря этому голосу мы можем оценить не только их литературное мастерство, но и их религиозные и философские воззрения, их понимание сущности мира.

В приводимых ниже полных своеобразия стихах мы ощущаем руку Пачакути, инки-правителя, который преобразовал образ конкретного бога-творца в нечто абстрактное, лишенное реальности, всемогущее и вместе с тем космически далекое для человека. Человек живет в поисках этого наивысшего, абсолютного существа и никак не может его найти. Пачакути – единственный поэт среди того бесчисленного множества анонимных литераторов Перу периода инков, имя которого нам известно. Весьма возможно, что именно он был автором следующего гимна:

 
О Виракоча, владыка мира,
Кто бы ты ни был: мужчина
Иль женщина.
О ты, благодаря которому множится род людской.
Кто бы ты ни был.
Владыка,
Где же место твое?
Надо мной ли?
Подо мной ли?
А может быть, трон твой везде вкруг меня,
А палица твоя – жезл твой – тоже везде вкруг меня?
Услышь меня!
Творец мира.
Внемли мне там, на небесах.
Внемли мне, где бы ты ни был.
 
 
Внемли мне и из глубокой бездны океана.
Ведь и там могло бы быть место твое.
О король королей!
Как бы я желал увидеть тебя.
Но глаза мои не видят тебя.
Ах, если бы ты явился мне,
Если бы я только посмел взглянуть на тебя.
О, если бы я понял тебя.
О, взгляни на меня с небес своих.
Ведь это ты обо мне печешься.
Ведь не напрасно же сотворил ты,
Виракоча,
Солнце и Луну,
Ночь и день,
Осень и весну.
Все, все
Следует туда, куда ты назначил,
На тобой определенное место.
Да, все приближается
К цели своей,
И все это по воле твоей, по приказу твоему.
 
 
Так внемли же мне.
Позволь и мне примкнуть к [избранникам] твоим.
Не допусти
Падения моего,
Смерти моей!
 

Этот гимн в честь бога-творца, возможно, сочинил сам Пачакути, а может быть, кто-то другой, сделав это, однако, в духе инки-правителя. Теперь же послушаем по крайней мере первые строки одной поэтичной молитвы, с которой индейцы Тауантинсуйу обращались к Виракоче, прося об умножении рода человеческого:

 
О Виракоча, ты, который творишь чудеса,
И который [даешь нам] нигде не виданные дива.
Желанный Виракоча, великий, несравненный.
Благослови, чтобы люди множились
И чтобы дети рождались!
И пусть полям нашим, селениям нашим
Не угрожает никакая беда.
О ты, который даешь жизнь, не забудь и о них.
Простирай над ними свою десницу милосердную.
Во веки веков [о Виракоча!]…
 

XV. Руна сими, или «Язык народа»

 
Виракочан
Апокочан
Тикси сиракочан
Уальпай уана
Виракочан
Токапо акнупо
Сиракочан.
 
 
Руна айчачачум
Уармай ача чучун
Мирачун
Илакта.
Пача.
Касилья киспилья
Качун.
Камаскайки
Тауа кайча ятали имай
Пачакамак айкай
Пачакамак.
 

Так звучит в «оригинале» приведенная выше рифмованная «молитва» об умножении рода человеческого, которая была обращена к Виракоче. В «оригинале» – это значит на «языке инков», а точнее, на государственном языке Тауантин-суйу, языке, который сам себя называл «руна сими», что буквально означает «человеческий язык» (или также «язык народа»).

Язык кечуа – звучный и мелодичный. Ударение в нем всегда приходится на предпоследний слог слова. Этот индейский язык имеет очень богатьш – словарный запас. Достаточно сказать, например, что кечуанско-испанский словарь, находящийся в распоряжении автора этой книги, насчитывает 1200 страниц.

Мало того, в кечуанском языке очень развито суффиксальное словообразование, позволяющее образовывать бесчисленное множество новых слов. О языке кечуа очень высоко отзывался гениальный чешский ученый Ян Амос Коменский в своем труде «Linguarum metho-dus novissima»,ссылаясь при этом на данные Акосты.

Один из лучших знатоков языка кечуа, писатель-романист боливиец Хесус Лара, который сам пишет на языке кечуа, на примере одного из самых распространенных в общении восклицаний, «люби меня!», иллюстрирует исключительно богатые выразительные возможности этого языка, бывшего некогда государственным языком инков. Как пишет Хесус Лара, в его втором родном языке – испанском – этот призыв может быть выражен всего лишь одним способом – «амаме». На языке кечуа в этом случае можно сказать «мунаусай», что в точности соответствует нашему строгому «люби меня!». Индеец же, говорящий по-кечуански, может выразить эту просьбу и с помощью настойчивого «мамакууай». Если же ему хочется, чтобы его любили особенно нежно, он скажет «мунариуай». Желая оттенить в этой просьбе глубину своего чувства, он воскликнет «мунурикууай». Если же для него важнее акцентировать свою просьбу, тогда он скажет «мунальяуай». Если же любовь приходится вымаливать, тогда следует говорить не просто «люби меня», а «мунуакульяуай». Наконец, можно сказать также «мунарикальяуай» или же «мунарири-кульяуай». Впрочем, приводимые выше высказывания отнюдь не могут исчерпать всех имеющихся у инков-кечуа возможностей передачи этой одной-единственной ситуации на языке кечуа.

В кечуа имеются следующие гласные, представляемые нами в соответствующей фонетической транскрипции: а, е, i, о, и.Кроме того, имеется множество согласных. Назовем прежде всего те из них, произношение которых совпадает с европейскими языками: h, ch, к, m, п, ň, p, r, s, t,v. Помимо этого, в кечуанском языке есть согласные с придыханием. К ним относятся следующие:

Более того, помимо только что приведенных согласных, в языке кечуа имеются и такие согласные, которые совершенно непривычны для европейца:

к'–взрывная, смычная, глухая, небная;

'к –взрывная, смычная, щелевая;

р' –смычная, взрывная, губная;

ť –взрывная, образуется в полости рта, смычная;

l– это мягкое l, примерно, как в словацком;

кк –глухая, щелевая, смычная, очень выразительная, взрывная;

q– фрикативная, глухая, смычная (приглушенное к)и, наконец, hu– в настоящее время ее очень часто транскрибируют как wили же v. Этот гласный произносится примерно как английское w.

В языке инков, так же как и в большинстве других языков, можно выделить десять частей речи: прилагательные, местоимения, наречия, числительные, глаголы, предлоги, союзы, междометия, частицы и, наконец, имена существительные. В свою очередь имена существительные в кечуанском языке делятся на одушевленные и неодушевленные. Имеется два рода – мужской и женский. В кечуа у существительных девять падежей.

Само собой разумеется, что в государстве инков, где такое большое значение придавалось статистике, организованности, где все подлежало учету, язык также должен был иметь развитую систему счета. Здесь представлено пять видов числительных: количественные, порядковые, разделительные, кратные и многократные. В кечуанском языке имеются глаголы двух видов: простые и сложные. Сложных глаголов несравнимо больше; они образуются путем присоединения дополнительных слогов, а также удвоения глагольной основы; они могут быть образованы и по типу звукоподражательных слов из междометий. В руна сими три основных времени: настоящее, прошедшее и будущее. Под влиянием испанского языка в современном кечуанском языке появились так называемые исторические времена: давно прошедшее время (плюсквамперфект), плюсплюсквамперфект и второе будущее. Впрочем, эти времена современными индейцами используются лишь в исключительных случаях.

Такова весьма общая характеристика, включающая только самые основные сведения о государственном языке инков. Первоначально, в доколумбов период, язык кечуа, судя по всему, был родным языком лишь немногочисленных истинных кечуанцев, то есть «людей из теплой долины» – индейцев, населявших одну из долин в области Куско. Впрочем, очень скоро «сыновья Солнца» сделали кечуа государственным языком своей быстро растущей империи. Это могущественное индейское государство, все его институты принялись с большим усердием насаждать руна сими повсюду, во всех завоеванных областях нынешнего Перу, а также в Боливии, Эквадоре, Чили, Аргентине и даже на юге Колумбии.

Распространению руна сими на всех безграничных просторах Южной Америки весьма способствовали также колонисты, митимае, которые поселялись в тех областях империи, где не говорили по-кечуански. Факт подобного головокружительно быстрого распространения руна сими, так же как и многое другое, красноречиво свидетельствует об исключительном организаторском таланте инков.

Когда Манко Капак только еще создавал Тауантинсуйу – а это случилось за каких-то четыре, да и то неполных, века до прибытия первых европейцев, – то у индейского населения, жившего на территории будущего огромного государства преемников Манко, были в ходу, как пишет хронист Бернабе Кобо, две тысячи различных языков. Другой хронист, также высказывавшийся по этому поводу, – Акоста – утверждает, что ко времени возникновения страны четырех сторон света перуанские индейцы говорили «всего лишь» на 700 различных языках. Таким образом, в ту пору от долины к долине можно было слышать самую разноязыкую речь. В некоторых долинах, взять, к примеру, одну лишь долину Хауха, жители разговаривали на нескольких различных языках!

Инки, стремившиеся к объединению империи, к интеграции всех населявших ее в ранний период истории бесчисленных народов в один единый народ, вполне естественно, должны были дать стране не только единую, объединяющую всех религию, не только единое сильное руководство, но и прежде всего единый, общий язык. С этой целью они и избрали кечуанский язык. Выбор этот оказался удачным.

Благодаря политике языкового объединения большинства жителей Тауантинсуйу, которую настойчиво проводили «сыновья Солнца», и по сей день язык кечуа является самым распространенным языком из всех индейских языков трех Америк, вместе взятых!

На территории, контролируемой инками, от кечуанизации в ту пору уцелели лишь три крупных языка: язык аймара в Боливии, древний язык уру на плавучих островах озера Титикака и в известной мере язык мучик – родной язык жителей северного побережья Перу. В настоящее время в Перу, помимо испанского и, по сути дела, больше, чем на испанском, говорят лишь на языке кечуа, причем роль его непрерывно возрастает. Таким образом, руна сими – «язык народа» – представляет собой часть большого наследия великой империи; в устах миллионов индейцев Анд он сохранился вплоть до наших дней.

XVI. Тайна письменности

Итак, руна сими – «язык народа» – спустя пять столетий после падения империи инков продолжает оставаться языком, имеющим массовое распространение. Возникает вопрос, насколько широко в Тауантинсуйу, государстве «сыновей Солнца», была распространена письменность.

Как известно, все значительные культуры древности знали письменность. О письменности «сыновей Солнца» говорят часто, однако почти всегда когда заходит речь о существовании письменности в древнем Перу или же о ее характере, то возникают всякого рода сомнения. Распространено мнение, особенно среди неспециалистов, о том, что инки употребляли узелковое письмо. Это не совсем точно. Дело в том, что то, что мы привыкли называть узелковым письмом, и то, что сами «сыновья Солнца» называли кипу, выполняло совсем иные функции, чем те, которые выполняет письменность.

Но если кипу не использовали для письма, то для чего же оно служило? Кипу было великолепным средством фиксации прежде всего статистических данных. С помощью кипу специальные люди, прошедшие особую подготовку (они назывались «кипукамайок» и принадлежали к весьма уважаемым чиновникам империи), фиксировали все сведения, которые должны были быть на учете или же о которых надлежало информировать центр, то есть Куско.

С помощью кипу, например, регистрировалось поголовье лам, результаты уборки урожая в отдельных административных районах государства, урожай картофеля, кукурузы, лебеды киноа, количество изготовленных тканей, одежды, добытых цветных металлов, в первую очередь золота. С помощью узелкового письма кипукамайок мог вести статистику населения, сообщать сведения о ходе выполнения населением своих налоговых обязательств и прежде всего информировать о численности войск. А ведь в армии империи «сыновей Солнца» было очень много воинов!

На первый взгляд система узелкового письма была несложной: кипу состояли из нескольких шнурков. Один из них, основной, был потолще других, к нему наискосок прикреплялось множество более тонких разноцветных шнурков. Вот эти отдельные шнурки и использовали для «записи», прежде всего цифровых данных. В основе этой записи находилась децимальная (десятичная) система инков. Положение узелка на шнурке соответствовало величине цифровых показателей. Это могли быть единица, десять, сотня, тысяча или даже десять тысяч. При этом простой узел обозначал цифру «1», двойной – «2», тройной – «3».

Способ записи на кипу. Узлы в верхней трети означают сотни, в средней – десятки, в нижней – единицы. А – шнур-основа, B ₁, B ₂, В ₃– отдельные подвески, используемые для записи

Для того чтобы прочитать узелковую запись, нужно было знать не только место, занимаемое узелком на шнурке, но и цвет соответствующего шнурка. Так, например, красный цвет обозначал армию, войско, белый – серебро, желтый, разумеется, золото. Писари, владевшие искусством узелкового письма, по цвету этих записей могли расшифровать и более абстрактные, «не поддающиеся статистике» понятия. Так, например, белый цвет означал не только серебро, но и мир, черный – болезнь (а также время) и т. п.

Весьма возможно, что первоначально узелковое письмо «сыновей Солнца» служило и своего рода календарем инков. Об этом, в частности, свидетельствует и другое название «писарей» узелкового письма – «кильякипок». Слово «килья» мы уже приводили ранее, когда речь шла о религии инков. Именно так жители Тауантинсуйу называли свою богиню Луны. Наряду с этим «килья» означало также «месячный год» календаря инков.

Существует точка зрения, что узелковое письмо «сыновей Солнца» было изобретено в период правления Майта Капака амаутой, то есть ученым, по имени Илья. Позднее этот вид письменности получил в Тауантинсуйу очень большое распространение. Один из испанских хронистов по этому поводу даже писал, что «вся империя инков управлялась посредством кипу».

До нас дошло большое количество экземпляров кипу инков. Они отличаются друг от друга по величине. Самое большое из известных нам видов кипу имеет 165 сантиметров в длину и 60 сантиметров в ширину. Очень часто узлы опускали в могилу, для того чтобы они сопровождали умершего читателя узелкового письма на его последнем пути.

Древнеперуанское кипу было великолепным средством учета и статистики. Оно оправдало себя в народном хозяйстве, административной и хозяйственной жизни империи. Оно также было и прекрасным, оригинальным мнемотехническим пособием. И все же его никак нельзя считать подлинным видом письменности. Вот почему вряд ли правомерно переводить кечуанское слово «кипу» с помощью весьма распространенного эквивалента «узелковое письмо».

Было бы уместно и логично задать вопрос: был ли известен инкам какой-либо другой вид письменности? На этот вопрос, пожалуй, можно было бы дать три ответа. Во-первых, можно коротко сказать: «Да, они знали письменность». Или же столь же логично: «Нет, они не знали письменности». Однако возможен и третий, менее привычный ответ: «Инкам была известна письменность, однако она очень сильно отличалась от того, что привыкли считать письменностью первые европейцы, прибывшие в Америку. Просто-напросто европейцы не сумели распознать, понять письменность перуанских индейцев».

На поставленный выше вопрос о наличии письменности в древнем Перу большинство специалистов в течение длительного времени, практически до наших дней, однозначно отвечали, что ни инки, ни другие предшествующие древнеперуанские культуры не знали письменности. При этом во внимание не принимался факт, что уже у первых хронистов встречаются упоминания о существовании того, что в известной мере может рассматриваться как некое подобие письменности инков. Так, например, хронист Сармьенто де Гамбоа, бесспорно заслуживающий доверия, рассказывает о том, что в Кориканче, национальном храме империи, Инка Пачакути распорядился поместить большие полотна, обрамленные золотыми рамами, на которых было нарисовано все то, что нужно было знать о прошлом инков. Тот же самый Сармьенто отмечает, что посланцы владыки будто бы направляли своему повелителю рисованные на тканях сообщения о чужеземных странах, в которых они находились или же которые собирались посетить.

По приказу Пачакути «рисованную историю» инков поместили в некоем подобии «государственного архива империи», называвшемся Пукинканча. Этот государственный архив примыкал непосредственно к Храму Солнца и доступ в него – историческую библиотеку – имел только Инка, а также ученые (Сармьенто называет их «докторами»), которые могли истолковать хранящиеся в нем записи на тканях.

Во время завоевания Перу загадочный государственный исторический архив со всеми хранящимися в нем «исписанными полотнами» был полностью уничтожен. Примечательно, что в кечуанском языке, который будто бы не имел письменной формы; тем не менее существовало специальное слово, обозначавшее этот вид письменности. Это было слово «килька» («келька»), отмеченное уже в древнейших словарях кечуанского языка, появившихся сразу же после завоевания Перу испанцами. Так, например, мы встречаем это слово в словаре монаха Доминго де Сан-то-Томаса, в котором, помимо слова «килька», приводится также целый ряд других, производных от него слов. В их числе можно назвать «кильканги» – «писать», «кильяскуни» – «читать»; на руна сими понятие «писарь» обозначалось как «килькамайок» и т. д. В словаре иезуита Диего Гонсалеса Ольгина 1608 года кечуанское слово «келька» переводится испанским словом «письмо». И даже сам член королевской династии-Инка Тито Куси Юпанки (о котором речь пойдет ниже), вспоминая о событиях в Кахамарке, писал спустя несколько лет после завоевания Перу, что монах Вальверде, который показывал Атауальпе молитвенник, держал в руках «кильку белых людей».

Из всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что инки, вернее говоря, узкий круг амауту и элиты империи, были посвящены в тайны письменности. Лишь им одним было известно нечто вроде пиктографической письменности. Очевидно, и в древнем Перу пиктографическое письмо проделало бы такую же эволюцию, что и другие известные миру подобные системы, например китайская, то есть от первоначального совершенно конкретного изображения предмета, названию которого соответствовал знак, к более условному. Весьма возможно, что в конце концов это привело бы к фонетическому письму.

Точка зрения о возможности существования письменности в древнем Перу, хотя и в несколько необычном для первых европейцев виде (второй возможный ответ на поставленный выше вопрос), в последние годы получила весьма конкретное, причем крайне интересное теоретическое обоснование. Примечательно, что эта мысль в сходной интерпретации была одновременно высказана в работах двух видных исследователей. Согласно данной концепции, «сыновьям Солнца» письменность была известна, но она выглядела как множество своеобразных квадратных или прямоугольных изображений, украшающих древнеперуанские ткани, а также сосуды «керо». Подобное пиктографическое письмо, если, разумеется, его можно считать письменностью, было известно и доинкским культурам этой страны. Мысль о том, что эти изображения являются знаками письменности, впервые была высказана женщиной, перуанским археологом Викторией де ла Хара. К этому выводу она пришла на основе фундаментального, многомесячного изучения тканей, сохранившихся в могильниках древней прибрежной культуры Паракас. Виктория де ла Хара установила, что на южноамериканских тканях чаще всего повторяются 16 основных знаков.

Вдохновившись интересными наблюдениями перуанской исследовательницы, тайну этих знаков (так называемых «токапу») под тем же углом зрения начал изучать выдающийся немецкий ученый, профессор Тюбингенского университета, доктор Томас Бартель, известный своими успехами в расшифровке до сих пор не разгаданных видов письменности. Так, в частности, ему, видимо, удалось найти ключ к расшифровке загадочной письменности деревянных «говорящих таблиц» с острова Пасхи, которая долгое время оставалась неразгаданной.

На 38-м конгрессе исследователей древней Америки, который состоялся в 1968 году в западногерманском городе Штутгарте, профессор Бартель впервые познакомил с результатами своих исследований собравшихся там специалистов по индейской проблематике. Доклад Бартеля вызвал огромную сенсацию: профессору из Тюбингена удалось обнаружить на тканях и сосудах древнего Перу до 400 различных знаков, имеющих во всех случаях абсолютно одинаковое написание. Судя по всему, эти знаки не были лишь декоративным орнаментом.