Текст книги "Она"
Автор книги: Милена Славицка
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Она хотела попасть в Уппсалу вовсе не потому, что ей вспомнился университет, а потому, что никакое другое место ей просто не пришло в голову. Вот только водитель до Уппсалы не доехал. Через три часа он остановился в Умео. Окно кабины заливали красные лучи какой-то рекламы, и эти назойливые блики ее разбудили. «Почему стоим? Где мы?» – вскрикнула она. Водитель не ответил, навис над ее сонной фигурой, открыл дверь с ее стороны и громко крикнул: «Подъем!» В лицо ей ударил холодный воздух, и она сразу пришла в себя. Высунула голову из машины и увидела надпись над входом в большое здание. Надпись словно бы парила в небе, то исчезая, то выныривая из темноты вместе с красным пульсирующим светом рекламы. Наконец ей удалось прочесть: «Умео».
– Но это же Умео, – она с удивлением обернулась на водителя. – А мне надо…
– Это вокзал. Доедешь, куда тебе надо, – водитель был сердит, это совместное путешествие он представлял себе совсем по-другому.
Она неуклюже начала слезать. Носком башмака нащупывала ступеньки, лестница была отвесная, водитель помогать ей не стал, наконец ступила на тротуар. Умео, Умео, бормотала она про себя, все еще не понимая, где она и зачем, хотела спросить, но водитель уже завел мотор, и она успела крикнуть ему: «Спасибо!» Он не ответил. Выкинул ей Хадара, обе сумки и резко захлопнул дверь. Она успела поймать портфель, Хадар и сумка грохнулись на землю.
Большие часы на фронтоне краснокирпичного здания показывали три четверти двенадцатого, когда она вошла в зал центрального вокзала Умео с Хадаром за спиной, дорожной сумкой через плечо и портфелем в руке. Осмотрелась с любопытством. Короткий сон в кабине грузовика пошел ей на пользу. Главное, что я выбралась из леса, здесь тепло и нет снега, сказала она себе, и настроение у нее поднялось.
Прямо перед собой она увидела скульптуру. Здесь даже есть немножко искусства, обрадовалась она. На шаткой повозке, запряженной шершавым конем, стоял металлический возница, повозка резко забирала на повороте, а разрезвившийся конь высоко поднимал переднюю ногу. Эта скульптурная группа показалась ей восхитительной. Да и весь зал был прекрасен. Прямо за фигурой возницы она приметила магазинчик с сувенирами. Ночью он был закрыт, но витрина его светилась. Прямо-таки сияла! Прижавшись лбом к стеклу, она рассматривала блестящую подставку, на которой весело покачивались деревянные раскрашенные лошадки, шапочки троллей и шлемы викингов. Здесь на вокзале в Умео ей все казалось как в сказке, после всех передряг, которые она пережила в горах на севере. К тому же здесь пахло кофе. От радости она едва не захлопала в ладоши.
Настроение у нее было замечательное, когда она зашла в привокзальное кафе «Сибилла», куда ее привлек кофейный аромат. Заказала двойной эспрессо, и тут на нее пахнуло другим запахом. Жареное мясо! На сковороде в масле скворчали котлеты, а над ними порхала черная прядь волос. Молодая худенькая азиатка переворачивала котлеты деревянной лопаткой, и прядь ее волос плясала над масляным озерцом. Ее волосы были под властью сине-желтой кепки. Все, кроме этой единственной непослушной прядки. Руки девушки были заняты, и ей ничего не оставалось, как торопливо уголком рта сдувать эту прядку, которая взлетала, кружилась и металась в разные стороны над сковородой, словно перышко, выпавшее из клетки с птицами на вьетнамском рынке.
Lamebiff, – выпалила она в нетерпении и показала пальцем на шипящие круги из мясного фарша. Рот ее наполнился слюной, капелька слюны скользнула на подбородок, она ее утерла и тут увидела другое яство. «Нет, лучше grythund», – и показала на сосиски в тесте. Она смотрела на сосиски, вытаращив глаза, будто видела их впервые в жизни. В конце концов остановилась на котлетах. Очень уж аппетитно они пахли. Девица бросила на нее взгляд из-под узких век, кивнула и продолжила орудовать лопаткой с ловкостью жонглера.
В предвкушении еды она продвинула свой поднос вдоль длинной раздачи до кассы. Заплатила. Девица накладывала ей котлеты на бумажную тарелку и все время кашляла. Она рассмотрела повариху вблизи: черные глаза, будто их кто-то нарисовал на резиновом лице куклы, пестрящем капельками пота и жира. В вырезе униформы на груди ее была видна россыпь красных прыщиков, наверное, от жары и угара. Девица кашляла. Испарения от жарящегося мяса раздражали ей горло, она кашляла так сильно, что бумажная тарелка едва не выпала у нее из рук.
Ночью посетителей в привокзальном кафе было немного, все сидели молча, каждый у своего столика. Она тяжело опустилась, вернее, рухнула на бежевое сиденье, и тут почувствовала страшную усталость. Хадара и сумку она положила под стол и жадно принялась за еду. Она набивала рот горячим мясом и едва не сжевала прядь своих волос, но была так голодна, что не могла оторваться и спрятать под шапку выбившуюся прядь. Покончив с бургерами, она поняла, что ей очень жарко, что она все еще в пальто и зимней шапке. Она сняла пальто и заметила, что кожа у нее на груди лоснится и покрылась красными прыщиками, но тут же об этом забыла. Ей хотелось спокойно насладиться кофе. Она почувствовала себя гораздо лучше, положила ногу на ногу и решила пить кофе спокойно и не спеша. И тут ее одолел кашель, в горле запершило. Уж не простыла ли я там в горах, на севере, испугалась она, но догадалась, что это от тяжелого угарного воздуха в кафе.
Вдруг она услышала, что кто-то воет, и почувствовала резкую боль в голени, будто ее пнули. Оглянулась – никого. Посмотрела по сторонам – никого нет. Сквозь стеклянную стену кафе она увидела в углу вокзального зала собаку; пес скулил, повизгивал, и какая-то женщина кричала кому-то: «Что за дикость! Что ты делаешь? Прекрати пинать собаку!»
Бог знает почему, но ей вспомнился Христофор. Именно сейчас! Она вдруг поняла, что этот ужасный псоглавый образ не имеет никакого отношения к тем краям, откуда Христофор был родом, и никак не связан с его внешностью, а связан с его святостью. Ее вдруг осенило, что святость страшна, что в глазах людей святость чудовищна, внушает страх, поэтому святого Христофора изображали в таком жутком виде. Она замотала головой, отгоняя эти дикие мысли. Погладила ногу, нога болела.
В два часа ночи она села на поезд до Уппсалы, но до Уппсалы так и не доехала. Через три часа вышла в Сундсвалле. Просто так, без всякой причины. Когда под утро проводник проходил по вагонам и объявлял Сундсвалл, она решила, что здесь и выйдет. Схватила с сиденья и с размаху перебросила через плечо Хадара. Он был уже нетяжелый, ослабел, будто бы его убыло, но, испугавшись, что не успеет сойти с поезда, она размахнулась слишком сильно, и он снова скользнул на сиденье. При второй попытке голова его застряла между ремнями сумки и он повис у нее на спине. Хадар тыкался в нее, пока она волокла его на себе, и ударялся лодыжками о каждую ступеньку, пока она слезала из вагона на перрон.
Хостел STF City был открыт, и даже нашлась свободная комната. Ей снова повезло. Она положила Хадара на двуспальную кровать. Или лучше сказать – душу Хадара? Она задумалась. Принадлежит ли душа умершему? Может, правильнее будет сказать «Хадарова душа», а самого Хадара считать все еще как бы живым? Но это предполагает существование некоего сверх-Хадара, которому принадлежат и душа, и тело. Точнее, тело когда-то принадлежало, теперь-то оно уже мертвое. Да и кто бы мог быть этот Хадар? А что, если душа Хадара, живой он или мертвый, от него не зависит? Душа никому не принадлежит, и не нужно искать никакого Хадара. А что же тогда душа? Что же тогда я тащу на себе? Как эта независимая душа вообще связана с Хадаром? А тело? Было ли оно как-то связано с Хадаром? Ответ она найти не смогла. Все становилось очень сложным. Она чувствовала, что проблема упирается в тело. И была вынуждена признать, что, кроме внешних атрибутов, вроде волдырей, кашля и прочих болячек, о теле Хадара она почти ничего не знает. Так же как и о своем. О нем она вообще уже ничего не знает.
Она решила принять душ. К телу своему она была равнодушна, мыла его безучастно – так, как выполняют неприятные, но необходимые и утомительно повторяющиеся действия. Словно бы ее тело было невостребованной и промежуточной формой существования. Она мыла свое тело, будто посторонний предмет, растирая по нему мочалкой скользкую мыльную пену. И тут она поняла, что о своем теле никогда всерьез не задумывалась. Ну, может, всего один раз, когда ей было тринадцать лет. Попала ей тогда в руки книга «Женское тело», она хотела прочитать о менструации, одна из глав прямо так и называлась. Книга предназначалась для беременных женщин, а не для девочек-подростков, а что касалось тела, то из книги она поняла, что его не существует. И хотя тела не существует, оно принимает разные временные формы в соответствии с планом, о котором трудно что-либо сказать. Еще она узнала, что тело существует в виде яйца, головастика, рыбы, мальчика, девочки, новорожденного… и на этом сведения о теле заканчивались, и дальше было только о пеленках и вязаных чепчиках. Прочитав эту книгу, она пришла к выводу, что тело – вещь совершенно непознаваемая. Потом она прочла еще одну книгу о теле, какое-то исследование о похоронах, прочла по необходимости, потому что Ассоциация образования заказала ей лекцию об истории кремации и значении кремации в европейской культуре. Чтение этой книги только утвердило ее в прежних выводах. И еще она уяснила, что перемены тела удивительны, а природа его неясна. Больше о теле ей читать не хотелось.
Когда она вернулась из душа, Хадара на кровати не было. Она пожала плечами и открыла окно, без всякого умысла, скорее, следуя традиции прощания с душой. Потом высунулась из окна как можно дальше, может, что-нибудь увижу, подумала она, но увидела только парковку. Закрыла окно и села на кровать.
Нога, куда ее кто-то пнул, все еще болела. Она ощупала голень – нет, никакого перелома нет, потрогала выше: икра, бедро, курчавые волосы в паху – и впервые в жизни ощутила, что ее тело – живое.
Так и не одевшись, она вытащила из портфеля свой «Критический комментарий к легендам о святом Христофоре». Открыла первую страницу и прочла первый абзац.
«Мало кто из святых окружен таким количеством удивительных легенд, и не всякий святой способен произвести на современного человека столь сильное впечатление. Кто знает, жил ли такой святой вообще? Люди задаются этим вопросом и при этом подвешивают его фигурки на передние стекла машин, наклеивают его изображения на свои автокараваны, чтобы в пути с ними не случилось ничего дурного. Мы же будем рассуждать здраво и опираться на факты. Поскольку мы вынуждены изучать легенды, не имея других источников, то будем доискиваться до исторической сущности научными методами».
Абзац этот она вычеркнула, открыла последнюю страницу и прочитала последний абзац.
«Вполне возможно, настоящий уровень наших знаний пока не позволяет дать верную интерпретацию образа святого Христофора. Необходимо пристально изучать социальные и политические обстоятельства той эпохи, когда возникали эти легенды. И тогда мы, несомненно, найдем ответы на те вопросы, которые пока еще остаются открытыми. Так мы сможем понять все социальные аспекты личности святого Христофора, наличие которых можем предполагать у этого вымышленного персонажа и идеологического конструкта».
Этот абзац она тоже вычеркнула. Ей захотелось написать об этом святом хотя бы одно-единственное правдивое предложение. Захотелось посмотреть в глаза человеку по имени Репрев, как однажды она заглянула в глаз большой белой рыбе. И вспомнилась ей Ликийская легенда о страданиях святого Христофора, фрагменты которой она помнила наизусть. И решила один из них процитировать:
«Крови убитых в той реке было много, и оленьего мускуса, и помета гиен; из реки той он пил, с речными водами слюну свою мешая, не брезгая ни тел путников, ни прокаженных».
МАТЬ
…В соответствии со статьей L2223-27 Общего кодекса административно-территориальных образований муниципалитет взял на себя заботы по захоронению тела моей матери на общественном участке городского кладбища <…> интересно, какова судьба ее французского бульдога…
Лекция, которой Мириам ждала в аудитории Новой Сорбонны – Париж-III, устраивалась в рамках программы «Гостевой лекторий» и, как сообщал сайт sorbonnenouvelleuniv-paris3.fr, была посвящена проблемам гендерных отношений во французском романтизме и символизме. За столом перед ноутбуком сидела лекторша, доцент из Лионского университета по имени Алиса, фамилию ее Мириам не запомнила, и переговаривалась с техником, который то соединял, то разъединял провода и кабели, но белый прямоугольник экрана на стене никак не оживал. Наконец свет на потолке погас, и с экрана на Мириам взглянул паук. Посередине туловища паука было человеческое лицо. Оно смотрело на Мириам не паучьими, а совершенно человечьими глазами. В них стояли слезы. Откуда-то из репродуктора послышался голос.
«Сегодняшняя лекция будет посвящена женским образам в работах Жерара де Нерваля, Жориса Карла Гюисманса и Леона Блуа. В ходе лекции я позволю себе короткое интермеццо о поэзии Бодлера, без этого в наших рассуждениях никак не обойтись. Лекция будет сопровождаться работами Одилона Редона, поскольку я нахожу тесную связь между Редоном и названными мною авторами. Редон иллюстрировал „Цветы зла“ Бодлера, а Гюисманс, который был близким приятелем Редона, упоминает работы художника в своем романе „Наоборот“». Голос глотнул воды из стакана и продолжил: «Что касается Нерваля и Редона, которые, разумеется, лично никогда не встречались, то между ними, на мой взгляд, есть особое и очень важное с точки зрения нашей темы сходство. Я имею в виду сходство их фантазий, тревожных видений, которые оба эти мастера переживали, а также сходство деталей их биографий. Оба были оставлены матерями вскоре после своего рождения. Произошло это по разным причинам, но они оба выросли без матери. И, по-видимому, источником особого, свойственного им обоим типа воображения стала именно эта психологическая травма, полученная в раннем детстве.
Представьте себе Пейрелебад, место, где плоский и равнинный пейзаж простирается до самого горизонта. Именно здесь, в старом деревенском поместье под дядиной опекой, лишенный материнской любви, и вырос маленький Одилон. В своих воспоминаниях он пишет, что часами лежал среди высокой травы, слушал шум деревьев и погружался в объятья родных просторов. Он также вспоминает, как в доме дяди прятался в черных портьерах и, заворачиваясь в них, находил защиту, покой и убежище.
Жерар де Нерваль, старше Редона на двадцать два года, переживал покинутость матерью еще болезненнее. Он тоже был отдан на попечение дяди, жил у родственников в Монтаньи в провинции Валуа и, так же как Редон, любил свой родной край, словно это была его мать, видел его в своих снах. В его восприятии реальность всегда сплеталась с видениями. Повзрослев, он лечился в психиатрических клиниках: в Дюбуа и в клинике Бланша в Пасси. Будучи уже известным поэтом и драматургом, Нерваль прогуливался по Парижу с лангустом на голубом поводке. А не напоминает ли нам лангуст паука своими длинными изогнутыми лапками? Того самого паука, которого Фрейд в своем анализе сновидений связывает с образом матери? Поэтому я начинаю свою лекцию с показа репродукции Редона, изображающей плачущего паука[18]18
«Плачущий паук» (L’Araignée qui pleure).
[Закрыть]. Какая печальная картина! Но она отсылает нас к центральному образу нашей темы, самому важному из всех женских образов – образу матери».
Следом Мириам увидела на экране миловидную девушку. Приложив пальцы к губам, она смотрела на Мириам, выглядывая из какого-то укрытия, убежища или грота.
«Эта картина Редона называется „Молчание“[19]19
Le Silence.
[Закрыть] и напоминает нам образ Девы Марии в скалах[20]20
«Мадонна в скалах» (La Vergine delle rocce) – название двух картин Леонардо да Винчи.
[Закрыть]. Дядя водил маленького Одилона в базилику Нотр-Дам-де-Верделе, где находится Черная Мадонна, в надежде, что Божья Матерь поможет ему избавиться от болезней. В детстве Редон страдал нервной болезнью, у него случались приступы эпилепсии, кроме того, он отставал в развитии и плохо говорил. И там – в базилике – спрятавшись в темном углу, Одилон страстно и подолгу молился Божьей Матери, и Черная Мадонна в конце концов вылечила маленького Одилона. И вот перед нами загадочно молчащая, облаченная в покров женщина глядит из укрытия в полумрак храма. Похожий женский образ мы видим и на других картинах Редона».
На долю секунды проектор высветил содержимое экрана ноутбука, стрелка кликнула на El Desdtchado и следом появился текст.
«Прочтите, пожалуйста, внимательно последние два строфы сонета Нерваля „Отчаянный“ или, в другом переводе, „Несчастный“. Я попробую прокомментировать эти строки, ни в коем случае не претендуя на полноту анализа, сосредоточившись лишь на том, что относится к теме нашей лекции. Поэт уподобляет себя Амуру и говорит, что после поцелуя царицы предавался мечтам и грезам в пещере, где обитают сирены. Далее поэт сообщает, что переправился через Ахерон и что игрой на Орфеевой лире возбуждал вздохи праведниц и стенания нимф. Это, конечно, эротическая метафора, но нам в ней важно то, что вздохи и стоны поэт своей лирой пробуждал в подземном мире. Так он подчеркивает неразрывную связь любви и смерти. Ахерон – зловещая и опасная река, протекающая в царстве Аида. Я полагаю, что здесь она служит аллегорией коварства и вероломства, которые таит в себе любовь. А что собой представляют сирены, с которыми поэт плавает в пещере? Сирены – это нимфы, они были хорошо известны и античным мореплавателям, и средневековым рыцарям. В мифах и легендах сирены предстают русалками или же существами, у которых нижняя половина туловища змеиная, а верхняя часть – женское тело с крыльями. Таким образом, сирены изображают женщин, обладающих двойственной природой, двойным обличием. Сейчас нас интересует одна из сирен – Мелюзина. Рыцарские легенды рассказывают о ней разные истории, однако символический смысл в них примерно один и тот же. Мелюзина берет со своего возлюбленного клятву, что он не будет пытаться узнать ее демоническое обличье. Она заклинает его никогда не помышлять об этом, надеясь, что, сдержав клятву, он избавит ее от страшного обличия суккуба.
В этом романтическом сонете Нерваля мы сталкиваемся с женским образом, который часто встречается в более позднем символизме как в литературе, так и в живописи, когда женщина обладает одновременно и дьявольским, и ангельским лицами. Этот сложный, таинственный и неоднозначный женский образ был хорошо знаком и поэтам-романтикам. Вспомним Фауста, который во время Вальпургиевой ночи встречает Лилит».
Мириам бросила взгляд в сторону стола, ей хотелось посмотреть на ту, чей голос она слышит, но увидела только светлую прядь волос надо лбом, освещенным холодным светом компьютера, и капельку пота, стекающую по голубоватой коже носа к самому его кончику. Мириам снова посмотрела на экран. Текст уже исчез, и теперь она увидела Венеру, поднимающуюся из волн, которые напоминали извивающихся змей.
«На этой картине Редон открыто связывает рождение Афродиты со змеями[21]21
«Рождение Венеры» (La Naissance de Vénis).
[Закрыть]. Итак, снова женщина и змея! Эта тема неисчерпаема: Ева и змей в раю, Мелюзина, Артемида, обматывающая змей вокруг своего тела, да и многие другие богини, та же горгона Медуза. Женская змеиная символика необычайно богата и противоречива. Змея – это символ женской мудрости, женской силы, женской способности исцелять. В образе Уробороса она символизирует непрерывное возрождение природы через способность женщины к деторождению. Но змея – это также символ искушения, хитрости, совращения на путь греха, как это представлено в христианстве. Непорочная Дева Мария ногами опирается на полумесяц или земной шар, а пяткой попирает змею, которая в христианской иконографии чаще всего означает зло, исходящее от женщин.
А теперь вернемся к Нервалю. В его поэзии, как и в прозе, мы довольно часто встречаем образ Артемиды, которая, как известно, любила змей. Но образ Артемиды – непростой, многогранный, глубокий. Рассказы о ней всегда полны тайн и недосказанности. В своем романе „Дочери огня“ Нерваль создает образ триединой богини. В романе „Аврелия“ – кстати, изначально роман назывался „Аврелия, или Мечта и жизнь“[22]22
Aurélia ou le Rêve et la Vie.
[Закрыть] – он изображает фантасмагорическое странствие поэта в лабиринтах собственного сознания, где Аврелия-Артемида является ему в разнообразнейших видах: цветущим садом, кладбищем, гигантским деревом, которое тянет к небу свои ветки, словно обнимая облака. В античных одеждах и с мощными крыльями Артемида видится поэту также ангелом с гравюры Дюрера „Меланхолия“.
Мы никогда не узнаем, какому из этих образов Артемиды молился Жерар де Нерваль в ту холодную январскую ночь 1855 года на грязной рю-де-ла-Вьей-Лантерн[23]23
Rue de la Vieille-Lanterne – улица в Париже, где Жерар де Нерваль совершил самоубийство.
[Закрыть]. Описывая сцену его смерти, Готье писал, что тело Нерваля висело на решетке возле канализации у подножия лестницы, на ступенях которой зловеще каркал ворон[24]24
Сцена описана в книге Теофиля Готье «Литературные портреты и воспоминания» (Portraits et souvenirs littéraires).
[Закрыть]. В кармане пальто поэта была найдена рукопись его романа „Аврелия“».
Теперь на экране появилось изображение какого-то антропоморфного репейника, из сердцевины цветка выглядывало опущенное лицо с черными дырами на месте глаз, вокруг лица торчали растрепанные шипы, образуя подобие нимба.
«Тема нашей лекции о женских образах поневоле и неизбежно приводит нас к Бодлеру, которого здесь представляет данная иллюстрация Редона[25]25
Les Fleurs du Mal. IX. Cul-de-lampe – «Цветы зла». IX.
[Закрыть]. Она взята из цикла его свободных графических интерпретаций стихов Бодлера „Цветы зла“. Связь между образом матери и образом возлюбленной в мужском сознании не прямолинейна, эта связь подсознательная, сложная, противоречивая, но всегда отчетливо прослеживается, и в поэзии Бодлера – особенно зримо. В сердце поэта, полном разочарования и раздираемом гневом из-за ненависти и любви к своей матери, поселился мрачный образ Лилит. Как уже было сказано, этот образ был хорошо знаком многим поэтам. Но я думаю, что никто из них не вложил в него столько страсти и отчаяния, как Бодлер. Он постиг всю глубину этого образа. Что я хочу этим сказать? О ненависти сына к отцу известно еще с античных времен, знаменитый пример – царь Эдип. Но о ненависти сына к матери античность не говорит ничего. Бодлера же переполняло противоречивое чувство ненависти к своей матери. Жизнь его складывалась не по Эдипову, а скорее по Гамлетову образцу, когда вместо отца фигурирует ненавистный отчим, а мать он любит и проклинает одновременно.
Кроме Бодлера в дополнение к пониманию одной из возможных и важных трактовок образа матери я вам советую почитать Батая. Может быть, чтение его повести „Моя мать“ поможет яснее осознать, какую роль сыграл и продолжает играть в современной европейской культуре мрачный образ матери, который в свое время не ускользнул и от внимания Гете. Портрет, созданный Батаем в этом прозаическом произведении, показывает, к чему приводит ниспровержение идеала женщины-матери. Прочтите эту историю, и, как верно заметил Жак Лакан[26]26
Жак Мари Эмиль Лакан – французский психоаналитик, философ и психиатр.
[Закрыть], она запятнает вам душу черной скверной. Поверьте, я не преувеличиваю».
На экране появился профиль отрезанной мужской головы, покоящейся на круглом блюде. Мириам лишь краем глаза взглянула на репродукцию, потому что мыслями она уносилась прочь из лекционного зала. Она поставила свой mp3-плеер на запись: пусть он вместо нее слушает лекцию, если она вдруг уснет. Вскоре голос лионской лекторши стал доноситься до Мириам откуда-то издалека.
«От Бодлера мы прямой дорогой движемся к Жорису Карлу Гюисмансу. Гюисманс понимал образ Лилит так же глубоко, как и Бодлер. Я не беру в расчет его ранние произведения, написанные под влиянием Золя или Флобера. Эти писатели, конечно, весьма искусно описали женские вероломство, вульгарность, жадность, но за такой классикой жанра трудно разглядеть всю глубину архетипа Лилит. Я имею в виду его роман „Там, внизу“[27]27
Оригинальное название – Lá-bas.
[Закрыть]. И здесь снова сближение. Так же как Редона и Нерваля, Гюисманса и Бодлера сближает их детство. Гюисманс тоже не любил отчима и осуждал мать за повторный брак, переживал из-за недостатка материнской любви и к матери испытывал двойственные чувства. Что же касается его отношений с другими женщинами, то нам о них известно немного, в любовные отношения он вступал по большей части с проститутками, и здесь снова прослеживается параллель с Бодлером. Считается, что Гюисманс любил только Анну Моньер, психически больную женщину. Тем не менее о его женских образах мы можем судить на примере мадам Шантелув в романе „Там, внизу“. Этот женский образ у него получился очень выразительным. Мадам Шантелув разбирается в магии, участвует в сатанинских обрядах, может быть, даже состоит в связи с дьяволом, во всяком случае, в этом ее обвиняет Дюрталь, ее любовник и главный герой романа. Гиацинта Шантелув, в свою очередь, скрывает от него свои опасные знания и свою склонность к нимфомании, втайне надеясь, что Дюрталь избавит ее от этого наваждения. Мы, конечно же, узнаем в Гиацинте Шантелув хорошо известную нам Мелюзину. Дюрталь говорит, что в Гиацинте уживаются как минимум три разных существа: милая девушка, распутная нимфоманка и любовница дьявола. Здесь мы сталкиваемся с образом триединой богини, меняющей обличия в обратном порядке. Я думаю, что Гиацинту Шантелув у Гюисманса мы можем смело считать предшественницей женских персонажей в фильмах Ларса фон Триера.
Во французском символизме демонические женские образы были необычайно популярны. В живописи это прежде всего Саломея. Ее рисовали невероятно часто. Более того, картина Гюстава Моро, изображающая Саломею, висела в доме дез Эссента – персонажа романа Гюисманса „Наоборот“. С популярностью Саломеи связана и популярность Иоанна Крестителя, однако не как отшельника и пророка, а как мужчины-мученика – жертвы женского своеволия. Вы только вдумайтесь: святого человека казнили по женской прихоти!
Нельзя не вспомнить, что Гюисманс создал также и благородный, положительный женский образ, вдохновившись средневековой святой Лидвиной из Схидама. Принимая во внимание, что здесь преподает настоящий знаток творчества Гюисманса, лекции которого вы наверняка посещаете, я позволю себе лишь краткое описание этого совершенно особенного гюисмансовского литературного женского образа».
При упоминании настоящего знатока творчества Гюисманса Мириам мгновенно очнулась от сна. Почему она о нем заговорила? Мириам насторожилась. Ведь у нее роман с профессором французской литературы и специалистом по Гюисмансу. Они встречаются уже почти год. И это при том, что для своих любовных отношений со студентками профессор обычно отводил ровно один учебный семестр. Мириам в замешательстве посмотрела на проекцию изображения на экране. Голова Иоанна Крестителя уже исчезла. Теперь там женщина, закутанная в платок. Это женское лицо с выражением неизбывной печали чем-то не понравилось Мириам. Она проверила свой плеер, закрыла глаза и попыталась снова уснуть.
«Любопытно, что Лидвина у Гюисманса отсылает нас к женскому образу, который создал в своем романе Леон Блуа. Любопытно потому, что эти писатели друг друга терпеть не могли, обвиняя друг друга в дурном вкусе, корыстолюбии. Кажется, французская литература не знала более непримиримых противников, чем эти двое. Оба они перешли в католичество, вернее, вернулись в его лоно. Оба оклеветали себя либо из ложных взглядов, либо из лицемерных побуждений, но так или иначе это привело их к католической вере. Тем не менее оба автора создали литературный образ женщины простой, скромной и терпеливой, преданной Богу, невинной жертвы, которая покорно сносит обиды и удары судьбы.
Теперь остановимся кратко на Леоне Блуа. Он родился в год явления Девы Марии[28]28
1846 год.
[Закрыть]. Это чудо произошло в местечке Ла-Салетт и стало значимым, можно даже сказать, определяющим событием для жизни писателя. Пастель, которую вы видите, можно считать одной из Редоновских версий Девы Марии из Ла-Салетт, хотя на голове ее нет венка из роз и слезы не стекают по ее щекам, но простые одежды и глубоко опечаленное выражение лица отсылают нас именно к явлению Девы Марии в Ла-Салетт. Блуа почитал Деву Марию из Ла-Салетт за Параклета[29]29
Утешитель, защитник.
[Закрыть]. Писатель, исходя из концепции Иоахима Флорского[30]30
Итальянский богослов XII–XIII веков.
[Закрыть], возводил Деву Марию в ранг третьего Божеского Лица. Для нас эта теологическая трактовка не так существенна, но важно то, что такое восприятие чуда в Ла-Салетт сильно повлияло и на самого Блуа, и, безусловно, на образ Клотильды в его самом известном романе „Бедная женщина“[31]31
Оригинальное название романа – La Femme pauvre.
[Закрыть].
Жизненный путь Клотильды полон страданий и подводит ее к тому, что она обретает, по выражению автора, сугубо женское бытие. Героиня остается без отца, без мужа и без сына. В романе Блуа умирают все мужские персонажи, окружавшие героиню. Автор избавляет ее от какого бы то ни было мужского влияния и любых отношений с мужчинами. И только обретя такое – сугубо женское – бытие, Клотильда начинает творить чудеса милосердия.
Хотя местами роман и напоминает истории из католических календарей, для нашей темы он чрезвычайно интересен. И не только потому, что здесь прослеживается сходство с Лидвиной, героиней Гюисманса. Все же между Клотильдой и Лидвиной есть существенное различие. Леон Блуа, приверженец идеи женского элемента в природе божественного, настоятельно подчеркивает женскую силу Клотильды. Лидвина у Гюисманса принимает муки и страдания, как и Христос, творя чудеса лишь благодаря его милости. В то время как героиня Блуа, погруженная исключительно в ее женское бытие, черпает жизненную энергию целиком и полностью в этой женственности. Блуа создал женский образ упрощенным, непротиворечивым. Из-за такой заведомо однозначной трактовки образа героини роман приобретает черты пресловутой бульварности. Тем не менее нельзя не признать заслуги Блуа в том, что он оживил древнее и независимое женское начало в природе божественного».
В лицо Мириам ударил резкий электрический свет. Она поняла, что лекция закончилась, открыла глаза и осмотрелась. Студенты вставали, бряцали сумками, расходились.
Алиса накинула платок поверх летнего платья и с ноутбуком под мышкой покинула аудиторию. В коридоре выстроилась очередь перед учебным отделом. Арабские студентки в головных платках коротали время, играя на своих планшетах в Pokémon Go, африканские студенты, увенчанные дредами, сражались в Super Mario Run. Алиса направилась к лестнице, ведущей вниз на первый этаж. Она шла мимо студентов, которые сидели на полу в позе лотоса с ноутбуками на коленях, прислонившись к стене, снизу доверху заклеенной объявлениями. Объявления приглашали в студию африканских танцев, на уроки итальянской кухни, на курсы кройки и шитья из ткани софтшелл, а также призывали к протестам и забастовкам. Алису обдало запахом индийских лепешек роти, карри, суши и гамбургеров. Запахи просачивались из столовой, оттуда же доносились звяканья приборов и гул женских и мужских голосов. Алиса сбежала по ступеням на первый этаж, хотела зайти в библиотеку и взять «Песнь о Гайавате» Лонгфелло, он бы пригодился ей для лекции о неевропейских источниках раннего романтизма, но перед турникетами у входа в библиотеку выстроились столбики с натянутыми между ними черными лентами и не давали никому пройти. Ну вот, опять. Алиса вздохнула, помахала Гайавате рукой и вышла на улицу. Она задержалась у подножья лестницы, глубоко вдыхая любимый парижский воздух. Потом заметила девушку с коротко стриженными черными волосами. Девушка пробиралась между студентами, восседающими на ступенях. Красивая, подумала Алиса. Она сидела на лекции во втором ряду и уснула. Алиса поняла, что девушка спала, когда зажегся свет. Тут она потеряла из виду красивую студентку, задумалась о Франсуа, том самом профессоре французской литературы, которого упомянула в лекции. Почему он не пришел ее послушать? Алисе стало досадно. К счастью, сегодня в пять часов ее пригласили в Музей романтической жизни на прием с коктейлями, один из тех, что регулярно устраивает журнал «Девятнадцатый век». Там, как она надеялась, они увидятся с Франсуа.
