Текст книги "Миколка-паровоз (сборник)"

Автор книги: Михась Лыньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

КАРАУЛ! ПОЛКОВНИКА УКРАЛИ!

Два дня и две ночи кряду помещики во всей округе удивлялись: не заглядывали в их поместья лесные партизаны, не тревожили. Не до того было в те дни людям Семки-матроса. Ремонтировали они пароход. И не просто ремонтировали, а превращали его в настоящее боевое судно. Отвели в укромную заводь, чтобы никто не увидел с Днепра, принялись красить, топливом загружать, вдоль бортов мешки с песком укладывать. Понятно, за теми мешками никакая пуля тебя не достанет. Разместили пулеметы, боевые посты устроили.

А дед Астап все вокруг пушки скорострельной топтался. И не просто любопытства ради, а с толком: постигал премудрости механизма, учился поражать цель без промаха.

Самая ж главная забота была с амуницией. Миколкин план требовал, чтобы партизаны на пароходе были одеты в немецкую форму. Иначе и затевать ничего не надо! И хотя деду Астапу не очень нравился «этот спектакль», как он выражался, но пришлось переодеваться в немца и ему. Ничего не попишешь: дело есть дело. Мундир для деда отыскали не сразу. По росту подойдет – деду знаки различия не нравятся; другой дадут – фасон не по вкусу. Натянет дед Астап на себя мундир, в зеркало глянет и состроит такую физиономию, что жаль старика. В конце концов плюнул дед, согласился и каску напялить. А тут – белая борода торчит! Ну какой же это кайзеровский солдат с бородой, как у того Льва Толстого! Попробовал дед ее за воротник спрятать, глянул в зеркало – огорчился и только сплюнул.

Партизаны смеются, а это еще пуще злит деда. Вдобавок кто-то с советом полез:

– Взял бы ты, дед, головешку да подсмалил бы немножко бороду, – глядишь, молодец молодцом стал бы!

Взъелся дед Астап не на шутку и накинулся на непрошеного советчика:

– Хоть и молод ты годами, а вот разумом большой дурак! Борода, она войне не помеха… Солдатам, может, и ни к чему, так зато генерал всегда при бороде! Хочу быть генералом!

– Давай, дед, становись партизанским генералом!..

Кто ж переспорит деда Астапа! Вот и расхаживает он по капитанскому мостику, бороду оглаживает, каску со лба на затылок сдвигает. Для пущей важности и чтобы впрямь смахивал дед на генерала, нацепили ему на грудь две немецкие медали.

Увидел это Миколка, смех едва сдержал – вспомнил дедовы «побрякушки» за турецкую войну и хотел даже пошутить над ним: «Дались тебе, дед, эти медали!» Да только ведь все это делалось, чтоб лучше удалась боевая операция, какие тут могут быть шутки.

К тому же, превратившись в «генерала», дед Астап вел совсем не генеральский образ жизни. Поскольку был он знатоком разной техники, пришлось ему не с одной лишь пушкой повозиться, а еще и лазить вместе с Семкой-матросом в машинное отделение, чтоб осмотреть топку, ходовые механизмы.

И настал день, когда партизанский броненосец выбрался на стрежень и поплыл меж невысоких берегов. Никому и в голову не приходило, что под видом немецкой команды ведут по реке пароход партизаны. На мачте развевался немецкий флаг, на котором распластал свои крылья вильгельмовский орел. У команды – немецкие карабины, на корме и на носу – немецкие пулеметы, близ капитанского мостика – немецкая скорострельная пушка. И расхаживает возле пушки важный дед-генерал.

Вел пароход моложавый офицер, в котором окрестные крестьяне узнали бы Семку-матроса, если б не мундир немецкий. Помощником у этого капитана был проворный парнишка-юнга в щеголеватом мундирчике, аккуратно подогнанном на Миколкин рост лучшими партизанскими портными. Когда капитан спускался с мостика, над палубами разносился строгий звонкий голос:

– Лево руля! Эй, рулевой, не зевать!

Отдаст команду Миколка, и пароход плавно поворачивает нос, держа указанный помощником капитана курс. Да еще как послушно ведет себя корабль! Волны так и вздымаются за кормой, так и расходятся надвое к далеким берегам, плещут на песчаные отмели, в прибрежные камыши.

И гудит пароход, налегая грудью на глубокие воды. И не смолкают на палубах песни. Команда немецкая, а песни привычные, знакомые Днепру, наши. Чаще всего «Дубинушку» выводил стройный хор. Правда, едва покажется впереди пристань или деревенька, песня оборвется. Ни звука на пароходе. Оберегали партизаны свой боевой секрет.

Набирал пароход скорость. Нужно было как можно скорее попасть в город. Знал Семка-матрос, что беда обрушилась на большевистское подполье. Пришла весть: попал Миколкин отец в лапы немецких карателей. Да не один, а вместе с товарищами. Какой-то изменник предал их немцам. Подозрение пало на одного эсера, работавшего в депо техником.

Большевиков ждала суровая расправа… Потому и торопил Семка-матрос свою команду.

Потому и был так стремителен бег парохода по Днепру.

Немецкий полковник потирал руки от удовольствия. Он только что вернулся из тюрьмы, где допрашивал арестованных большевиков. И хотя ничего путного от них ему добиться не удалось, но все-таки неуловимые эти люди попались к нему. О, каких опасных преступников выловил полковник! Это они сеяли смуту в тылу немецких войск, они нарушали работу железнодорожного транспорта, они сбивали с толку рядовых немецких солдат из крестьян и рабочих. Теперь полковник мог со спокойной совестью отрапортовать командиру дивизии, а то и самому командующему армией, что отныне будет отправлять через эту станцию куда больше хлеба, мяса и масла в Германию.

Да и сама победа над большевистской Россией стала казаться полковнику совсем близкой. Какой удобной колонией будет эта огромная территория для императорской Германии! Одного сырья – хоть завались: вот когда заработают полным ходом заводы и фабрики его отца, известного банкира Шлепкинбаха…

А церемониться с большевиками нечего. Придется расстрелять этих бунтовщиков, которые выступают против Германии, против великого кайзера! И правильно он поступил, отправив наиболее подозрительных в арестантский вагон: на станции надежная охрана. Ему же самому, полковнику Шлепкинбаху, остается только ждать достойной награды. Наверняка у него на груди появится новый крест – за твердую руку, за безошибочные приказы…

И полковник стал парить в самых розовых мечтах о недалеком своем будущем. А чтобы насладиться мечтами и отдохнуть в такой славный, солнечный денек от разных приказов, от допросов, от рапортов, вышел он к Днепру, поднялся на пристань, присел на скамейку и закурил. Насвистывал что-то потихоньку и поглядывал на речное раздолье, на дальние берега, на белоснежные облака, проплывавшие в голубом небе, на стаи белых голубей, которые кружились над пристанью. Залюбовался полковник и пароходом, что попыхивал сизым дымком, поднимаясь с низовьев Днепра.

Неподалеку от берега купались немецкие солдаты. В городском саду, раскинувшемся вдоль днепровской кручи, прогуливались с барышнями немецкие штабные офицеры. По мостовой громыхали сапогами, маршируя к своей батарее, артиллеристы.

Полковник сквозь легкую дремоту наблюдал за тем, как пристал пароход, как с него стали спускаться немецкие солдаты.

«Не иначе, как пополнение нашему гарнизону! В самый раз прибыло! – весело подумал полковник Шлепкинбах. – Теперь-то уж мы скрутим этих русских в бараний рог. Обязательно скрутим…»

И так ему было хорошо думать свои думы, что слова: «С нами бог!»– полковник промолвил вслух. Те самые слова, что носит на блестящей пряжке с кайзеровской короной каждый немецкий солдат.

И только это промолвил он: «С нами бог!»– как над самым его ухом негромко раздалось:

– А мы за вами, ваше благородие!

Оглянулся полковник и глазам своим не верит. Уж не померещилось ли ему?! Стоит перед ним человек: форма как форма, кресты и медали на месте, – но борода! Борода-то совсем не по форме, совсем не к месту! Скошена набок, несет от нее чесноком и квашеной капустой…

По секрету говоря, дед Астап и в самом деле только-только подкрепился: щей вдосталь нахлебался и отведал еще какого-то крепко начесноченного блюда. Так что запахи были самые натуральные. Да разве сообразить это полковнику! Потому-то и уставился он на деда Астапа как баран на новые ворота.

А времени у деда Астапа в обрез, не до шуток ему. Приставил он свой пистолет-«орудию» к полковничьему лбу и тихо, но решительно говорит:

– Так что, ваше благородие, прошу к нам на пароходик! Очень даже прошу!

Попробуй откажись от такого приглашения! И поднялся немецкий полковник в сопровождении деда-генерала на палубу. А вслед за ним, без лишнего шума, доставили туда и офицеров. Да не одних, а вместе с их барышнями, – чтобы не поднимать переполох в городе. Взяли и артиллеристов. Сняли батарею и перекатили на пароход. А дед Астап с Миколкой сколотили артиллерийскую прислугу и развернули орудия прямо на немецкий штаб.

Блестели на палубе и мокрые спины солдат-купальщиков, которых выудил из Днепра Миколка. Произошло это очень даже просто: собрал Миколка разложенную на берегу амуницию немецких солдат и отнес на борт партизанского броненосца. Увидели это солдаты, подумали, что воришка, выскочили из воды да вдогонку за пареньком в мундирчике. А тот уже на пароходе. Бегут купальщики на пароход, и только на палубу ступят – на них уже карабины наведены и раздаются приветливые голоса:

– Пожалуйте, пожалуйте! Чувствуйте себя как дома!

Полным-полно набилось гостей в кают-компании и на палубе.

Так без единого выстрела захватил отряд Семки-матроса много пленных с оружием, несколько пулеметов и целую артиллерийскую батарею.

И вдруг началась стрельба. Это часовой возле тюремных ворот поднял тревогу. И забегали вооруженные немцы вокруг штаба и тюрьмы. Показался на улице и кавалерийский отряд. Да поздно, последний пленный поднялся на палубу и проследовал в кают-компанию.

Бросились немецкие кавалеристы к пристани, где пришвартован был пароход, а навстречу им раздались дружные залпы. Рассыпался отряд, стал отступать. Завязалась упорная перестрелка. Как пальнули дед Астап и Миколка из всех пяти орудий, стекла в домах посыпались, а немецкий штаб окутало облаком дыма.

И все-таки надо было сниматься с причала и отваливать от пристани. В городе было много немецких воинских частей: силы неравные. Но партизан выручила неслыханная дерзость их внезапного налета. Немцы растерялись окончательно и никак не могли собраться с духом. Ведь партизаны захватили в плен добрую половину офицеров штаба. Так вот и проучили они немецких вояк. Своих людей из тюрьмы освободили, запас оружия пополнили, собственной артиллерией обзавелись да еще украли среди бела дня немецкого полковника.

Ну разве не прав был дед Астап, когда говорил, что Миколкин план почище наполеоновских будет!

Да только неполной была радость от этой небывалой победы. Не оказалось среди освобожденных из тюрьмы Миколкиного отца и еще троих большевиков. Стало известно, что утром перевели их на станцию и посадили в арестантский вагон, чтобы везти в губернский город и там судить военно-полевым судом.

Поручив деду Астапу командовать отрядом и всем пароходом, Семка-матрос, Миколка и еще десяток храбрецов спустили на воду лодку и неподалеку от города высадились на берег. Дождались ночи и направились на станцию. Надо было связаться с железнодорожниками и сообща вызволить узников.

Пароход с погашенными огнями поплыл по Днепру дальше.

А храбрецы добрались до станции и узнали печальную новость: они опоздали. На станции под парами стоял готовый к отправке паровоз. И в конце состава был прицеплен арестантский вагон. Охранялся он усиленным конвоем. И станция кишела немцами. Перепуганные происшествием на пристани, они принимали все меры предосторожности.

И решились партизаны на отчаянный поступок, чтобы непременно вызволить своих товарищей, не отдать их на лютую расправу немцам. Миколка подошел к паровозу и, заметив на нем знакомую бригаду, обо всем предупредил машиниста.

Партизаны ждали состав за выходными стрелками. Едва добежал до них Миколка, поезд тронулся с места. Был он смешанный, так называемый товаро-пассажирский. Впереди пассажирские вагоны, за ними – товарняк. Арестантский вагон – самый последний.

На станции было светло от фонарей, а за выходными стрелками – тьма хоть глаз выколи. Состав медленно двигался на стрелках, и Миколка, человек поднаторевший в железнодорожном деле, руководил посадкой отряда на поезд. Незаметно, друг за дружкой, все партизаны вспрыгнули на подножки товарных вагонов.

Поезд набирал ход. Сосредоточились партизаны на двух тормозных площадках, и никакому часовому не добраться сюда. Разве что по крышам вагонов, на полном ходу! Да и на крыши уже карабкались партизаны. И страшновато без привычки, да что поделаешь – надо! Народ подобрался не робкого десятка. Зажмуришь глаза и лезешь, словно бы на крышу родной хаты взбираешься. Правда, мчится та хата, не стоит на месте. Но как только поднимешься, уверенней себя чувствуешь и начинаешь ползти в хвост поезда, перепрыгиваешь с вагона на вагон, – ближе к арестантскому пробираешься.

Вот он уж совсем рядом. Через один товарный перемахни – и там ты! А двигаться дальше нельзя. На площадке вагона-тюрьмы ежатся на ветру часовые. Сделай шаг – на пулю наткнешься или под колеса свалишься.

Осторожно спустились партизаны на тормозную площадку товарного вагона. Поезд прибавил ход. Под гору идет легко. Налегают друг на друга вагоны, упираются буферами. И провисают между ними тяжелые крюки-сцепы. В самый раз было бы расцепить их! А когда пойдет поезд на подъем, с ними не управишься, ни за что не расцепишь натянутые крюки.

И приступает Миколка к работе. Перегнувшись через борт тормозной площадки, партизаны держат Миколку за ноги и за полы куцего пиджачишки. Миколка висит над крюками, пытается разомкнуть сцепку. Да не с его силенками на таком ходу поднять тяжелый крюк! Но где недостает силенок, выручает сноровка, сообразительность. И крепко-накрепко схватив крюк обеими руками, кричит Миколка:

– Тащите меня теперь вверх!

Тащат Миколку кверху» а вместе с ним и крюк поднимается. Еще секунда – и отталкивает его Миколка. С грохотом обвисает крюк и лениво раскачивается из стороны в сторону в такт мерному стуку колес. Миколка едва сдерживается, чтобы не заорать «ура!», команда готова в пляс пуститься от такой удачи, да нельзя, не раскричишься – рядом немецкие часовые, в пляс не пустишься – тесна площадка. Да и не время. Передние вагоны все удаляются и удаляются, вот уж и шпалы замелькали, и рельсы засверкали. Замедляет ход товарный с арестантами, поскрипывают тормоза. Партизаны спрыгивают под откос, в кусты прячутся, выжидают, что же дальше будет, как себя немцы поведут.

Проскрежетали колеса в тишине ночи. Остановились вагоны. Только и разглядишь их, если посмотришь из-под откоса: черные силуэты вагонов отчетливо видны на хмуром небе.

Ждут партизаны, притаились.

В арестантском вагоне тихо. Не слышно оттуда ни звука, ни шелоха. Темны окна вагона, даже отсвета свечи не видать.

– Что за ерунда такая? Где же конвой? Почему молчат арестованные? – недоумевали партизаны, окружая вагон.

Вплотную приблизились. Опять тихо. Постучали – нет ответа. Тогда давай партизаны дубасить прикладами в вагонные двери. Вагон молчал. Никаких признаков жизни…

– Буфер давайте сюда! – распорядился Миколка.

Сняли тогда буфер с вагона, начали изо всех сил стучать, бить им в запертые двери. Вот заскрежетало железо. Удар, еще удар – и сорвались с петель тяжелые двери. Разбили и вторые двери, и только после этого ворвались в вагон. И – замерли в недоумении: на лавках лежали связанные по рукам и ногам немецкие солдаты и два офицера. Весь конвой налицо.

Конвой, хоть и связанный, есть, да только арестованных нигде нет. Осмотрели все закоулки в вагоне – ни души. Куда они девались, никто не мог сказать. Двери на запоре, окна целы, кругом железо и решетки…

Тут Миколка заметил светлую щель в полу и догадался, в чем дело. Прорезали арестованные отверстие под лавкой и, прежде чем бежать, напали на конвой, обезоружили и связали, заткнув солдатам и офицерам глотки кляпами. Да и не сами они прорезали отверстие в полу, это для них сделали рабочие еще в депо.

И хоть обидно было, что не застал Миколка своего отца и не удалось ему лично распахнуть перед ним двери арестантского вагона, обрадовался он больше всех.

– Молодец батя! Не покорился, бежал… Тем временем начинало светать. По насыпи приближалась к вагону группа рабочих из ближайшей путевой казармы. Совместными

силами и опрокинули вагоны под откос. Оба – и товарный, и арестантский.

– Долой немецкую тюрьму! – со смехом выкрикнул один рабочий, налегая на телеграфный столб.

Немецких солдат отпустили на все четыре стороны. А сами лесом подались к Днепру, в свой отряд, на партизанский свой броненосец.

* * *

История с похищением полковника и побег большевиков переполошили немцев, нагнали на них страху. Начали рыскать по деревням карательные отряды. На рабочих обрушились еще более тяжелые кары.

Борьба принимала решительный и жестокий характер.

Но рабочие не сдавались. Еще медленней ползли от станции к станции поезда. Все чаще выходили из строя паровозы.

Зверели немецкие генералы. Грозными приказами были оклеены дома и заборы в городах. За поимку и за выдачу самых отважных большевиков была обещана крупная награда. Принимались все меры, чтобы переловить людей, которые осмеливались сопротивляться кайзеровским войскам, мешали им грабить города и деревни, распространяли прокламации среди немецких солдат.

Однажды Семка-матрос и дед Астап прослышали, что их головы оценены в сотни тысяч германских марок. Да что Семка-матрос с дедом, даже Миколкина голова значилась в немецком прейскуранте, в их зловещем ценнике. И расклеили его по всем городам и селам, и стояла под тем приказом фамилия генеральская.

Прочитал дед Астап, что настрочил про него немецкий генерал, сложил три пальца в известной комбинации и торжественно промолвил:

– Вот и все, что увидит немчура, и генерал тот тоже!

Семка-матрос лукаво посмотрел на деда Астапа, подмигнул хитровато и велел изготовить специальную печать партизанскую. Два дня провозился Миколка, старательно вырезая из липовой плашки печать. И вышла она на славу, как говорится: рисунок выразительный и крупные буквы. В центре круга красовался искусно вырезанный кукиш. По кругу вились замысловатые буквы, из которых получались такие слова: «Немецким генералам – с любовью от партизан». И вскоре та партизанская печать увенчала собою все генеральские приказы, расклеенные по городам и селам.

Той же печатью метились и партизанские расписки, которые получали немецкие солдаты после того, как у них отнимали награбленное у крестьян добро. И та же печать удостоверяла, что действительно у кайзеровских вояк партизаны отняли в качестве трофеев столько-то карабинов и пулеметов.

Делалось это так. Захватят партизаны немецкий обоз или нападут на патруль, отберут оружие, отнимут лошадей, и приказывает Семка-матрос вездесущему Миколке:

– Выдать им расписку по всей форме и с гербовой печатью!

Строчит Миколка расписку:

«Мы, партизаны, даем настоящую расписку в том, что сорок карабинов, пять револьверов, сорок лошадей, триста пудов хлеба, награбленного у крестьян, принято нами от немецкой воинской части в полном порядке и в полной исправности, что и удостоверяется подписями и печатью. Выдана для предъявления немецким генералам».

Напишет эту расписку Миколка, достанет из торбы печать, возьмет кусок бересты, подожжет ее и, закоптив липовую плашку, прикладывает «кукиш» к партизанской «квитанции». По всей форме получалось. И с гербовой печатью.

Со всей округи сыпались генералу на письменный стол эти самые кукиши…

Осатанел генерал, все силы бросил на расправу с лесными партизанами. Пришлось уходить нашим воинам в глухие чащи. А с пароходом, со славным партизанским броненосцем, – с ним как быть? В лес его не поведешь. По Днепру плавали вооруженные немецкие суда, и не сегодня, так завтра могли обнаружить в затоне пароход и захватить его. Как ни жаль было хлопцам своего броненосца, пришлось расстаться с ним. Светлой лунной ночью, сняв предварительно все пулеметы и пушки, вывели партизаны пароход на середину Днепра и затопили на самом глубоком месте. И стал партизанский броненосец служить свою службу под водой – мешать немецкому пароходному движению. Напорется дном на затопленное судно пароход с кайзеровскими солдатами – и был таков.

Путая следы и сбивая с толку немецких карателей, шел по лесам и по долам партизанский отряд Семки-матроса. А вместе с отрядом шли дед Астап и Миколка.