Текст книги "Утверждение христианства на Руси"

Автор книги: Михаил Брайчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Следовательно, современный историк располагает многочисленными источниками, свидетельствующими о распространении христианства среди варварских племен Восточной Европы. В какой же степени это могло касаться восточных славян вообще?

В цитируемых отрывках говорится о Скифии, скифах (иногда – сарматах); иногда – о скифах и их соседях. Термин ”скиф” в античной литературной традиции, как известно, имел собирательный характер. Древнегреческие авторы называли нашу страну Скифией, а ее население – скифами по чисто географическому признаку – независимо от этнического определения. Славянские племена также обозначались этим именем, что хорошо фиксируется от времен Геродота, а фактически и еще более отдаленного периода [185; 663; 664 и др.]. Для авторов цитированных произведений уточнение этникона не имело существенного значения – их интересовали только успехи пропаганды христианства.

Хорошо известно, что в конце IV в. готы (сначала визиготы на Дунае, позднее визиготы в Трансильвании и остроготы в Причерноморье) приняли христианство официально – как государственную религию. Этот акт традиционно связывается с именем великого просветителя Ульфилы, первого готского епископа [6]6
  ”Готского” в национальном значении этого слова (то есть епископа народа готов). До того ”готскими” называли епископов греческого г. Томы, чья юрисдикция распространялась на все Юго-Западное Причерноморье (Готию).


[Закрыть] и переводчика святого письма на готский язык. Об этом подробно рассказывается у Филосторгия [Phylost. Eccles. Hist., II, 5; см.: 328, 1948, № 3, с. 280—281], Сократа [Socratis Hist. Eccles, IV, 33; см.: 328, 1948, № 3, с. 289—290], Созомена [Sozom. Hist. Eccles., IV, 37; см.: 328, 1948, № 3, с. 307], Феодорита Кирского [Theodor. Eccles. Hist., IV, 33; см.: 328, 1948, № 3, с. 296] и др.

Таким образом, проще всего было бы думать, что, говоря о распространении христианства в Скифии, позднеантичные писатели имели в виду именно готское обращение. Хотя античная традиция отождествляла готов со скифами, данное тождество иногда требует оговорок. В сознании греческих (а отчасти и латинских) авторов все готы были скифами, но далеко не все скифы оказываются готами. В некоторых случаях эти два имени стоят рядом в этнонимических реестрах как обозначение различных народов или племенных групп. Характерный пример – цитированное выше заявление Афанасия Александрийского, чей список обращенных народов включает скифов, эфиопов, персов, армян, готов. Как видим, рядом со скифами-готами были и скифы-неготы. Во всяком случае свести проблему к одному только обращению готов не удается.

В первую очередь обращает на себя внимание хронология. Деятельность Ульфилы приходится на время правления императора Валента (364—378 гг.), да и то на заключительный этап (после 375 г.). Следовательно, сообщения Тертуллиана, Афанасия Александрийского, Епифания не могут касаться этого события. Понятно, распространение христианских идей среди восточноевропейских племен имело место и до официального крещения визиготов, но оно затрагивало и другие этнические группы, в том числе восточных славян – антов, которые (подобно готам) представляли собой крупный демографический массив в Северном Причерноморье. Во всяком случае, эти наиболее древние свидетельства уравнивают готов и их соседей, устраняя саму мысль об исключительности просветительства Ульфилы. Даже перевод ”святого письма” на готский язык нельзя рассматривать как уникальный или беспрецедентный факт: согласно цитированному выше заявлению Иоанна Златоуста, толкование Библии на варварских языках в те времена (IV – начало V в.) было обычным явлением.

В 70-е годы IV в. готы приняли не православие, а арианство, которое в представлении православных идеологов считалось ересью, худшей, чем язычество. Среди позднеантичных авторов, писавших о распространении христианства в Восточной Европе, видим наиболее убежденных и фанатичных приверженцев никейской формулы символа веры, в том числе и Афанасия – непримиримого противника Ария. Вряд ли, говоря об успехах ”христовой веры”, они имели в виду достижения своих идейных врагов. Некоторые авторы оценивают деятельность Ульфилы негативно, утверждая, что именно благодаря ему арианство имело успех у готов (Феодорит Кирский, Сократ и др.). При этом подчеркивалось, что до Ульфилы готы (да и сам он до определенного времени) придерживались никейской формулы и только под влиянием императора-еретика Валента ”попали в арианскую сеть” [Theodor. Eccles. Hist., V, 30; см.: 328, 1948, № 3, с. 297].

Итак, можно сделать вывод, что речь идет не о готском обращении 70-х годов, а о гораздо более глубоком процессе, развивавшемся длительное время и охватывавшем широкие просторы Восточной Европы. Специального внимания требуют те свидетельства античных авторов, где славяне фигурируют в качестве отдельной этнической группы в рамках Эйкумены (подчеркнем: именно Эйкумены, а не Скифии).

Выше мы приводили сообщение Епифания о деятельности Авдия на территории Скифии. В другом месте он же пишет: ”Скифией древние обыкновенно называют всю северную страну, где живут готы и давны (по-видимому, даки. – М.Б.), а также вены и арии – до пределов германцев (на западе. – М.Б.) и амазонок (на востоке. – М.Б.)” [Epiph. Libri XII de qemmis; см.: 328, 1948, №3, с. 247—248].

Вены – венеды, то есть славяне. Этот этноним довольно точно зафиксирован в античной литературе начиная с I в. н. э. (Плиний Старший [Plinii Nat. Hist., IV, 97; см.: 328, 1949, № 2, с. 285], Птолемей [Ptol. Geogr. III, 5, 8; см.: 328, 1948, № 2, с. 232], Тацит [Tac. Germ., 46; 658, с. 372] и др.).

На первую половину IV в. приходятся произведения Евсевия Кесарийского (около 263—340 гг.). В ”Короткой хронографии” (Добавление к ”Хронике”) он писал, что престол апостола Петра (Римская кафедра) ”от Равены и до Фессалоники, склавов (курсив наш. – М.Б.), аваров и скифов, до реки Данубия охватывает церковные границы епископов” [Eusebii Ces. Chronogr. brevis; см.: 328, 1948, № 2, с. 220]. Настораживает упоминание аваров – народ с этим именем появился в Восточной Европе лишь в 558 г. Следовательно, закономерно было бы думать о поздней интерполяции (произведение Евсевия не дошло до нас в аутентичном виде). Однако кроме известных аваров-обров [250, с. 9] существовали другие этнические образования с таким же или похожим имененм (в частности, аварцы на Северном Кавказе). Птолемей (автор II в. н. э.) упоминает аваринов, которые жили ”у истоков реки Вистулы” [Ptol. Geoqr., III, 5, 8; см.: 328, 1948, № 2, с. 236] – своеобразный географический репер, наилучшим образом согласующийся с данными Евсевия.

К V в. относится эпиграмма римского поэта Альцима Авита, в которой к ”благочестивому союзу Христа” причислен перечень ”огромных и разнообразных племен: аламаны, саксонцы, торинги (тюринги. – М. Б.), панонцы, руги, склавы (курсив наш. – М. Б.), нары, сарматы, даты, остроготы, франки, бургундионы, даки, аланы. Все они ”радуются, что познали Бога…” [Aviti versus Martini.; см.: 328, 1949, № 4, с. 294].

Эти сведения трудно переоценить. Если признать достоверность свидетельств Евсевия Кесарийского, древнейшее упоминание о славянах, следовало бы отнести к первой половине IV в.; впрочем, произведение Епифания отстоит от него не очень далеко (середина того же века).

По свидетельству античных авторов, первыми миссионерами среди восточноевропейских варваров были пленные-христиане, которых захватывали в ходе так называемых готских (или скифских) войн III в. В частности, Филосторгий утверждает, что просветителями были преимущественно каппадокийцы, вывезенные из Малой Азии во время морских походов северопричерноморских племен [Phylost. Eccles. Hist., II, 5; см.: 328, 1948, № 3, с. 280], среди которых непосредственное участие принимали восточные славяне [87].

Вне сомнения, христианство в III в. получило широкое распространение в античных городах Причерноморья. Значительным религиозным центром, например, был г. Томы – епископская резиденция (Скифская или Готская епархия).

Немало сторонников новой веры проживало в Херсонесе и в городах бывшего Боспорского царства [57; 68; 117; 165, с. 465—466; 305, с. 54; 327, с. 61, 71—73; 727, с. 83; 787, с. 27 сл.; 788, с. 12,18].

К началу IV в. в Северном Причерноморье сложились первые варварские епископии. В 325 г. на первом Никейском соборе участвовали епископы Домн Боспорский и Феофил Готский [123, с. 369].

”Константинова легенда”. Распространение христианства среди варварских народов Эйкумены зависело от политической обстановки не только в самой Римской империи, но и на ее периферии. Миланский эдикт о веротерпимости 313 г. признал христианство полноправной религией в пределах имперской юрисдикции. Реально это означало намного больше. Новая вера вскоре стала господствующей. Воздвижение креста и строительство на Голгофе христианского храма около 330 г. имели значение символического акта, а сам Рим из беспощадного врага христианства превратился в ее могучий оплот. С этого времени начинается активнейшая миссионерская деятельность адептов новой религии в самых отдаленных уголках Эйкумены. В частности, территория будущей Руси также становится ареной христианской проповеди.

Однако вместе с утверждением роли ведущей религии христианство коренным образом меняет свою социальную сущность. Оно было готово к этому: деятельность апостола Павла и торжество паулинистской концепции сделали свое дело. Новая вера перестает быть религией угнетенных и обездоленных и превращается в религию господствующего класса, приобретая консервативный характер. Она стремится к сохранению и увековечению существующих порядков, не отрицает частной собственности, не призывает молнии и громы на головы богачей, а угрожает проклятием тем, кто зарится на чужое добро.

Благодаря эволюции христианство открыло себе широкий путь в варварские страны. Религия рабов и угнетенных не могла рассчитывать на успех в обществе, которое только начало переходить к классовой структуре: обедневшие слои населения еще не оформились в стабильные категории, противостоящие зажиточным слоям – богачам и правителям. В то же время молодая общественная верхушка прекрасно осознала идеологический потенциал новой религии. Потому у варварских народов христианство вводилось зарождавшейся государственной властью.

С активизацией просветительской деятельности в первой половине IV в. связано возникновение легенд, среди которых особенно интересна, на наш взгляд, ”Константинова легенда”. Ее исторический смысл убедительно разъясняют изложенные выше сообщения письменных источников IV—V вв.

В одном из летописных кодексов, дошедших до нас в рукописи XVIII в., читаем: ”Бысть основание его (Киева. – М.Б. ) в лето от Христа 334” [175, с. 68].

Откуда эта странная дата? Ведь в истории Киева первая половина IV в. ничем особенным не отмечена. Вряд ли этот год является произвольной выдумкой позднего книжника. Почему именно 334, а не 235 или 433 год? Что-то должно было привести хрониста к этой дате и поставить в текст именно ее.

В то же время обращает внимание близость даты ко времени утверждения христианства как официально признанной религии в Римской империи и перенесение столицы в Константинополь. Такое соответствие приобретает глубокий смысл, если учесть параллели между Владимиром Святым и Константином Великим, между Ольгой и Еленой, а далее – между Киевом и Царьградом, очень популярные в древнерусской публицистике XI—XII вв. (Иаков Мних, Иларион и др.).

Легендарное воздвижение креста, к сожалению, не имеет точной даты. Однако известно, что церковь, построенная над воздвигнутым крестом, была освящена в 335 г. На строительство ее ушло как минимум год-два. Следовательно, сам акт датируется 333—334 гг. Тогда же часть креста, как реликвия, была доставлена в только что основанный Константинополь, провозглашенный имперской столицей в 330 г. после победы Константина над Лицинием – это нижняя дата интервала, который нас интересует. Значит, 334 г. – условный год окончательной победы христианства в Римской империи. Но при чем тут Киев и начало его истории? Какое отношение все эти события имели к Руси вообще?

Ответ находим в произведении византийского писателя XIII– XIV вв. Никифора Григоры, который рассказывает легенду о своеобразных волхвах IV в. По его словам, сразу после утверждения христианства в империи к Константину приходили правители разных стран, чтобы получить из царских рук символ власти. Среди этих паломников упоминается и ”повелитель Руси”, который получил от императора титул и сан ”царского кравчего” [Nic. Gryg., I, 239; см.: 761, с. 1—3].

Столь точное совпадение легендарной хронологии с реальной хронологией распространения христианства на восточноевропейских землях заслуживает особого внимания. Очевидно, в легенде отражен подъем миссионерской деятельности христианской церкви после официального утверждения новой веры в Римской империи. Как видим, в летописной дате, при всей ее условности, оказывается значительно больше смысла, чем это могло бы показаться на первый взгляд. С некоторыми оговорками 30-е и 40-е годы IV в. можно считать началом реальной христианизации восточноевропейских племен.

К сожалению, источник, о котором идет речь, довольно поздний. Его свидетельство вызывает настороженное отношение исследователей, начиная с И. Штриттера [761, т. III, с. 2—3]. В свете сказанного оно приобретает определенный интерес. В нем, несомненно, отражена очень древняя историческая традиция, интерпретированная с позиций исторического опыта Киевской Руси во времена ее расцвета.

Конечно, легенда имеет древнерусское происхождение и по-своему переосмыслена греческим хронистом. Она использована для возвеличивания Константинополя, но на самом деле прославляет неизвестного ”русского повелителя”. Настоятельное проведение параллели между Константином и Владимиром определенным образом ориентировало киевских идеологов XI—XII вв. Им было хорошо известно, что предки правителей Руси поддерживали активные отношения с Царьградом практически от самого возникновения ”второго Рима”, что в Киеве с древних времен (задолго до 988 г.) существовала христианская община, возводились церкви, переписывались и переводились христианские книги, а сама религия завоевывала себе прочные позиции. Отсюда желание поставить Русь у истоков христианства и христианской церкви, рядом с Константинополем.

Возникает вопрос, когда же Константин Великий мог принять ”русского повелителя”? Конечно, после того как его двор был перенесен в новую столицу, то есть после 331—332 гг., но не позднее 337 г., когда ”равноапостольный” император умер. Наиболее приемлемая дата – 334 г., следующий за годом ”воздвижения”. Очевидно, именно в этом следует искать разгадку таинственной даты как начального момента в истории Руси и ее столицы.

Последнее требует особого внимания: то, что в летописном контексте 334 г. оказался соотнесенным с началом не Руси, а Киева, выглядит очень красноречиво. Здесь видим классическую контаминацию нескольких преданий, возникших вокруг сюжета киевской предыстории (основание города).

Напомним еще одну (не менее фантастическую) дату возникновения Киева, приведенную хронистом XVI в. М. Стрийковским, – 430 г. [881, с. 368]. В целом она близка к летописной (хотя моложе ее на столетие), а главное – состоит из тех же цифр (3 и 4). Она тоже не имеет под собой исторической основы, да и сам М. Стрийковский подчеркивал, что опирается на устные сведения. Нет ли здесь элементарной ошибки или описки – lapsus calami? Не следует ли вместо 430 г. читать 340 , а то и 334 г.?

Как бы то ни было, мы располагаем каким-то древним преданием, которое отодвинуло начало древнерусского христианства к первой половине IV в., то есть к тому времени, когда распространение новой веры в Восточной Европе находит интенсивное отражение в письменных источниках. Возможно, это был момент, когда наметился своеобразный перелом – переход одного качества в другое, что подтверждается археологическими источниками.

Археологические материалы. Мысль о том, что христианство распространялось среди черняховских племен, впервые высказал Э. А. Сымонович в 1955 г. [605, с. 306—310] и основательно развил ее в 60—70-е годы [600; 603; 608 и др.]. Его поддерживали и другие исследователи – главным образом из числа сторонников ”готской теории”, усмотрев возможность увязать археологические данные с письменными о христианизации готских племен [711; 558, с. 50—51; 831, с. 60; 850, с. 93; 852, с. 222]. Впрочем, и в среде противников ”готской теории” гипотеза Э. А. Сымоновича получила определенное признание [136, с. 38; 137, с. 141—142].

Известно, что в археологическом материале идеологические явления находят побочное отражение и поэтому требуют применения специфической методики исследования.

Не подлежит сомнению, что население черняховской культуры в основе своей было языческим, причем его религия была более-менее устоявшейся и имела ряд ритуальных канонов. Археологами найдены капища, в частности, в Поднестровье (Иванковцы [104], Ставчаны [137, с. 109—112; 142; 143], Калюс [137, с. 117; 142, с. 140], Лопушна [768] и др.), и значительная серия каменных идолов, изображающих ”паганские” божества [138, с. 55—57; 141; 204, с. 292—294; 595, с. 105—106].

Христианство в первой половине I тыс. н. э. представляло собой принципиально новое явление с невыработанными формами ритуала. Специальных ритуальных построек Черняховского времени не найдено. В масштабах Эйкумены характерный тип христианского храма только начинал вырабатываться.

Древнейшим памятником, о котором сохранились сведения в письменных источниках, считается церковь в Арабеле (Месопотамия), построенная в первой половине II в. К III в. относятся упоминания о храмах в Эдесе и некоторых других городах. Активное храмовое строительство развернулось после официального утверждения христианства в Римской империи, то есть в IV в. (римские базилики и баптистерии, церковь Гроба Господня в Иерусалиме, церковь Рождества в Вифлееме, храмовые сооружения в Равенне и др.).

Когда начали сооружаться первые церкви в Причерноморье, точно не известно. Древнейшие базилики Херсонеса датируются V в., да и то, вероятно, его второй половиной [787, с. 152—184; 788, с. 29]. Правда, ”Житие херсонских епископов” (памятник VII в.) упоминает храм св. Петра, сооруженный в городе епископом Капитоном в первой половине IV в., однако археологические остатки его пока не выявлены [7]7
  Ю. С. Асеев отождествляет с церковью св. Петра так называемую базилику Крузе [38, с. 95], но археологическая дата ее – V в. (скорее, вторая половина). Следовательно, сооружение, остатки которого известны археологически, почти на полтора столетия моложе.


[Закрыть]. Евсевий Иероним утверждал, что готы ”возили за собой палатки церквей”, то есть не имели специальных храмовых сооружений капитального типа.

Черняховская культура вообще не знала каменного строительства, значит и каменных церквей там не существовало. Исследование деревянных сооружений представляет для интерпретации значительные трудности. Э. А. Сымонович высказал предположение, что некоторые из так называемых больших домов, хорошо известных на черняховских поселениях, могли служить помещениями для молитвенных собраний. Он описывает одно из них, найденное при раскопках поселения у с. Журовка на Черкасщине [603, с. 112]. Оно не имело жилого характера, было ориентировано по линии восток-запад, выделяясь среди других строений, исследованных на этом же поселении, своими размерами (длина около 14 м ). Возле одной из торцевых стен Э. А. Сымонович обнаружил как бы алтарное возвышение. Отрицать правильность подобной интерпретации нет оснований, но и настаивать на ее несомненности преждевременно.

Большое значение имеют находки символов и вотивных предметов. Изображение креста неоднократно встречается на многих изделиях, в частности, керамических. Речь идет не о привозных предметах с христианскими инсигниями (например, краснолаковое блюдо с изображением креста на днище, найденное в Ромашковском могильнике на Киевщине [79, рис. 3]), которые не имеют доказательного значения, а о посуде местного производства [604, рис. 17]. Показательно, что большинство Черняховских изображений принадлежит к типу косых крестов, то есть архаичной формы символа (монограмма имени Христа). На территории Южной Польши (Краковский производственный округ) подобные изображения встречаются на днищах сосудов [822, с. 130, 149 и др.], что дает основания для сопоставления их с позднеримскими изделиями.

Однако необходимо иметь в виду, что символ креста выработан и утвержден в качестве главной христианской инсигнии не сразу. Имя ”христианин” длительное время было не самоназванием, а обидной кличкой. Крест в сознании граждан Римской империи был орудием позорной казни. Потребовалось несколько поколений, чтобы этот символ вытеснился новой семантикой. В ранний период наиболее распространенные символы христианской веры – изображения рыбы и виноградной лозы. Волнистые линии (декоративный мотив, типичный для раннеславянской керамики), очевидно, имели определенное символическое значение. Обычно его трактуют как знак воды или жидкости вообще (бульшая часть посуды, украшенной волной, предназначалась именно для жидкости). Возможно, это и не единственная семантика; в некоторых случаях встречается символическое изображение виноградной лозы. Например, там, где рисунок имеет нерегулярный волнообразный характер или где он помещен вертикально.

В последнее время данная проблема, по всей вероятности, приблизилась к окончательному решению. На Черняховском поселении близ с. Черновка (Черновицкая область) в условиях, исключающих какие-либо сомнения, найдена формочка для отливки нательных крестиков. Значение этой находки огромно. Нательный крестик – достоверное свидетельство христианской принадлежности владельца. Литейная формочка – неопровержимое доказательство местного происхождения инсигнии; находки самих крестиков (например, в составе Ласковского клада) [667] не столь убедительны – можно предположить их привозной характер. В данном случае речь идет о массовом местном производстве. Как видим, в состав Черняховского населения, несомненно, входили и христиане.

Календари. В некоторых случаях вотивные изображения носят системный характер и входят в качестве элементов в сложные композиции с четко выраженным идеологическим содержанием. К ним относятся изображения двух календарей, помещенных на сакральных сосудах, найденных в Лепесовке на Южной Волыни и Ромашках на Киевщине. Обе находки изучены и интерпретированы Б. А. Рыбаковым [537; 551, с. 318—328; 870]. Изображению креста здесь отведено довольно заметное место среди других символов. Лепесовская ваза обнаружена во время раскопок здания, которое автор исследования считает культовым [666, с. 93– 95; 668, с. 180—181]. Она принадлежит к широко известной категории Черняховских трехухих мисок. Календарь размещен кругом на широком поле венчика и состоит из двенадцати секций – от января до декабря (движение по часовой стрелке). Каждый месяц обозначен символом или несколькими символами, семантика которых связана с сельскохозяйственным циклом.

Изображения косых крестов помещены в клеймах, посвященных январю, марту (по одному знаку) и июню (два знака). Б. А. Рыбаков, ссылаясь на давнюю традицию добывания ”живого огня” трижды в год (в период зимнего и летнего солнцестояния, весеннего равноденствия), интерпретируют их как символы, рожденные языческой обрядностью древних славян. Подобная трактовка встречает некоторые трудности, а именно: зимнее солнцестояние, как известно, приходится на 21 декабря. Следовательно, именно этот месяц должен бы быть обозначен крестом, хотя в действительности он помещен в январском клейме. Замечание Б. А. Рыбакова, что полученный в декабре ”живой огонь” горел до конца святок, то есть до 6 января, малоубедительно: тогда речь шла бы не о добывании огня (выделено нами. – М. Б. ), а скорее, о его смерти. Также не подтверждается и ссылка на то, что на народных деревянных календарях XVIII—XIX вв. знаком солнца обозначался январь, так как эти календари относятся к христианскому времени и отражают, в первую очередь, христианскую догматику. Непонятным является удвоение символа на июньском клейме. Ведь летнее солнцестояние (21 июня) одно, значит, и обряд добывания ”живого огня” совершался один раз.

Если же рассматривать приведенные изображения как символы, связанные с христианским культом (конкретнее – с идеей креста и крещения), то соответствие будет выглядеть намного убедительнее. Январский знак будет соответствовать празднику богоявления (крещения Иисуса Иоанном Предтечей), который отмечается 6 января. Мартовский знак символизирует христианскую пасху, то есть распятие Иисуса на кресте и его воскрешение на третий день. Здесь ситуация несколько сложнее, поскольку пасха – ”передвижной” праздник, не имеющий твердой даты. Она отмечается во второй половине марта или в апреле. Авторы лепесовского календаря сделали выбор в пользу одного месяца из двух, избрав более ранний. День весеннего равноденствия (который семантически слился с пасхой) приходится на 21 марта; в этот день традиционно совершался обряд добывания ”живого огня”.

На июнь приходилось два праздника, связанных с идеей креста и крещения (потому и изображений два): сошествие святого духа (троица или пятидесятница) и Иоанна Крестителя. Первый хронологически зависит от пасхи (пятидесятый день после воскрешения) и также является ”передвижным” праздником. Его отмечают в конце мая или в первой половине июня. Выбор месяца на лепесовской вазе, очевидно, продиктован теми же соображениями, что и в случае с пасхой: ”семик” – языческий праздник, слившийся с троицей, отмечался 4 июня. Второй праздник – день Иоанна Предтечи (контаминация с языческим праздником Купала) – православный календарь определяет 24 июня.

На ромашковском глиняном кувшине календарь помещен на фризе в верхней части корпуса. Он охватывает только летний период, которому соответствуют наиболее интенсивные земледельческие работы – между 2 мая и 7 августа. Важной особенностью этого календаря является то, что в нем обозначены дни; это дает возможность точной хронологической локализации конкретных символов. На календаре отсутствуют зимние и два первых весенних месяца, следовательно, нет крещения и пасхи. Троица (”семик”, или Ярилин день) локализирована на 4, а день Иоанна Предтечи – на 24 июня. С этим интервалом связано и изображение двух крестов.

Лепесовская и ромашковская находки – не единственные. На кувшине, обнаруженном в черняховском могильнике Малаешти в Молдавии [710, рис. 26—29], нанесен орнаментальный фриз, на котором помещены символы, посвященные главным летним праздникам: троице (”семик”), Иванову (Купала) и Ильину (Перунов) дням. Это не календарь в прямом понимании, так как в композиции отсутствует хронологическая локализация, а обозначены лишь праздники.

По мнению Б. А. Рыбакова, символом первого праздника (троицы) является схематическое изображение молодого дерева (сравним обычай, доживший до наших дней, ставить в жилище молодую березку); второго (Купала) – два косых креста, а третьего (Ильин день) – знак грома [537, с. 72—74]. Однако более вероятно, что эти два креста символизировали два христианских праздника, которые поглотили хронологически близкие к ним языческие обряды.

Знак грома помещен и на ромашковском календаре, но другой формы: в виде колеса (или плавно оформленного шестиугольника) с шестью спицами. Считаем, что и здесь помещен христианский (или переосмысленный в духе христианской догматики) символ. Подобные фигуры широко представлены в раннехристианской символике: монограмма – соединение греческой ”иоты” и ”хи”, первых букв имени Иисус Христос, обведена кругом. Возможно, именно поэтому описанный знак в ромашковском календаре не имеет точной даты, хотя и поставлен в том месте, где должен быть Ильин день.

Точная расшифровка подобных (слишком условных) изображений является довольно сложной проблемой, но однозначность трактовок позволяет говорить о достоверности предлагаемых интерпретаций. Таким образом, признание всех трех календарей христианскими дает возможность намного лучше решать конкретные вопросы, устраняя некоторые недоразумения и освобождаясь от необходимости прибегать к каким бы то ни было натяжкам. Аналогичные символы в последнее время найдены еще на нескольких Черняховских сосудах [550, с. 171—177], что подтверждает закономерность исследуемого явления.

Обряд захоронений. Важную информацию дают наблюдения над обрядом захоронений, точнее, над его эволюцией в III—V вв., разработанной Э. А. Сымоновичем в ряде специальных публикаций [600; 602; 603; 605; 606; 607; 609].

Как известно, могильники черняховской культуры носят биритуальный характер: трупосожжение неизменно сочетается с трупоположением. Соотношение обоих обрядов в разных случаях неодинаково. Иногда преобладает кремация, иногда – ингумация, а иногда – обе формы погребального ритуала оказываются более-менее уравновешенными [62; 103; 304; 473; 478; 710 и др.]. Неоднократные попытки исследователей исторически объяснить биритуализм Черняховских некрополей не дали убедительных результатов. Бесплодными, в частности, были поиски локальных проявлений или закономерностей: оба обряда типичны для всех районов распространения культуры. Такими же неудачными являются и ссылки на кажущуюся этническую сложность черняховского населения (например, трактовка ингумации как вклада сарматских племен [712]). Сочетание обоих обрядов – характерная черта практически всех известных сегодня погребальных памятников Черняховского типа.

Зато бесспорно постепенное вытеснение ингумацией более ранней кремации. Действительно, в относительно поздних некрополях хорошо прослеживается преобладание трупоположений [398, с. 65]. Однако такая тенденция существует лишь до середины I тыс. н. э., когда обряд трупосожжения снова становится преобладающим.

Христианский ритуал предусматривал захоронение в земле, что было вызвано догматом о страшном суде, на который умершие должны явиться в неповрежденном виде. Поэтому в литературе, посвященной древнеславянскому погребальному обряду, господствует тенденция объяснить постепенную замену кремации ингумацией распространением идей христианства [164; 303; 321, с. 73—77; 433, с. 205—221; 854, с. 215—232 и др.]. Новейшие исследования, однако, показали невозможность толковать обряд трупоположения только как результат христианизации [415; 419]. Некоторые детали погребального обряда в памятниках IX—Х вв. действительно могут быть связаны с христианством, но их фиксация, в свою очередь, свидетельствует о сложности общей картины.

Обряд трупоположения получает распространение в нашей стране не в IX в., когда новая вера начинает утверждать себя в роли официально признанной религии, а по крайней мере от рубежа новой эры, когда христианства еще не существовало. Так, при полном преобладании кремации у носителей зарубинецкой культуры зафиксированы отдельные трупоположения, например – в Корчеватском могильнике в Киеве [572]. Дело не в ингумации как таковой, а в определенной ее форме. Еще в 1949 г., раскапывая черняховский могильник у с. Данилова Балка на Винниччине [606], Э. А. Сымонович выделил два типа захоронений с трупоположением: часть скелетов лежали головой на север, а часть – на запад. Последние почти все безынвентарные. Зафиксирован случай, когда погребение с западной ориентацией (№ 4) перерезало более древнее, ориентированное на север. Это дало основание для вывода, что выделенные две категории погребальных памятников имеют хронологическое содержание. Последнее нашло подтверждение в материалах могильников у с. Гавриловка на Херсонщине [605; 607] и в ряде других пунктов [557; 600; 602]. В последнее время почти на всех черняховских некрополях установлено наличие этих двух групп трупоположений. Доказано, что речь идет о хронологически различных категориях, хотя один обряд сменяется другим не сразу и носит частичный характер. Наиболее активно эволюция происходит на рубеже III—IV вв., то есть тогда, когда христианство начинает интенсивно распространяться среди племен Восточноевропейской Лесостепи.