Текст книги "Улыбка льва"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Мир гораздо проще, чем представляется. То, что ты принимаешь в хаосе чувств, на самом деле – неразрывная связь одного с другим. Человек "растянут" во времени. Без этого свойства он ущербен. Даже самое необычное для вас – искривление пространства, – всего лишь достаточно редкое явление – ни больше ни меньше. В человеке действует запрет в виде незнания. Религия – акт отчаяния, попытка перевести случайность в закономерность, создание в себе такой структуры, которая годится для логического осознания или раскладки. Институт Знака порождает институт Чудес – что является заменой Бога Человеком. Как только нащупаешь в себе целостность частного с общим, знай, что сделан еще один шаг. Шаг всегда делается в мыслях. Сущность сама подталкивает в своих проявлениях. Ты и миллионы других нужны ей так же, как и я тебе, – для замыкания самой себя же, регенерации, упорядочивания хаоса в скрученных структурах, выполнения строго определенных функций – для вас называемой судьбою…

… поэтому Вы знаете Будущее, а мы обделены?

… существуют реализованные и нереализованные события, подобия лабиринтов, шагнув в которые, ты приходишь к определенным результатам. В некоторых измерениях они заранее известны и фиксируются как некоторый вариант действия, изменение которого происходит в редчайших случаях, требующих расхода большого количества энергии и еще некоторых закономерностей, которые скрыты и от меня, например – протежирование на нелогичных этапах…

… значит, надев брюки и выпив чашку кофе, я знаю, что обязательно попаду на работу.

… существуют некоторые неизменные состояния, но если тебя удовлетворяет такое объяснение, то – конечно.

Прекрасно! Ты меня обнадеживаешь. Я-то думаю, что живу гораздо примитивнее.

Если бы все было так просто, человечество в два счета разгадало бы Величайшую из Загадок. Среди наций нет выделенных. Для ориентирования в жизни вполне достаточно земной информации.

Человек склонен оставлять следы.

Главное – не событие, а предтеча.

Внешнее приспосабливается к внутреннему.

Мягкий регтайм доносится из глубины дома.

Леонт так поглощен Откровением, что механически следует за беспрестанно оглядывающимся Платоном, держа в руках портфель с деньгами.

Платон что-то бормочет, не очень заботясь, услышат его или нет:

– Солнышко, голубка, ангел… – и радостно и беспомощно улыбается.

Толстый нерасторопный друг.

– Не пускай, не пускай! Влюбится, дура, так и ходит за всеми… – внезапно слышит Леонт и невольно оглядывается.

– Вблизи Земли время течет медленнее, – говорит кто-то вкрадчивым мужским голосом.

Кошечка.

Мягкие, вкрадчивые лапки. Мурлыканье на глинистом берегу. Тихая, зеркальная вода и шумные голоса застолья за камышом. Сгорающие листы записной книжки в чьей-то ладони. Когда еще такое случится и будет иметь следствие вполне очевидных событий, да и произойдет ли? Ошибаться, сотни раз тыкаться в ничто, как котенок, как слепец. Искать черепки, половинки по свою сторону барьера – прекрасно, если осознавая хитросплетение – время вложено во время, как зеркало за зеркало. Доводить до абсурда, экспериментировать – сознательно или вслепую (слов ровно столько, чтобы уметь приблизиться, а в крайнем, редчайшем случае – понять), постигать ритм на уровне интуиции, позвоночного столба, раскручивать свой вихрь и возбуждать третий глаз – занятия для чокнутых и отрешенных, – не приводящие ни к чему конкретному, а возбуждающие любопытство, как порок? Разве это не ответ? Разве это имеет смысл и ведет к какой-то явной или неявной цели? Да и сам ты – чья цель? Неизвестно. (Душа для внутреннего употребления.) И для самой ее же, не играющей однозначной роли. Но от этого не более чем небезрадостная, неочевидная и поэтому затуманенная, сокрытая вытканной изнанкой, в которой доступны оборванные нити – без связи и смысла, один цвет переходит в другой без видимой гармонии, без логики, без надежды на понимание, на решение – в бесконечность, неповторяющееся, архисложное, непостижимое, но приводящее (не в конечном итоге и не в результате) всего лишь к промежуточным находкам (период ты нащупываешь с трудом, потому что задача многовариантна не только по плоскостям, а тебе надо разбить ее на понятные куски, иерархию, подчинительность), обращенным только лично к тебе. Вот это твоя жизнь. Но и не обольщайся, что она твоя, потому что с некоторого момента ты чувствуешь, что начинаешь растворяться во всем этом и принадлежать не самому себе, – а "Нечто". Вот здесь ты и попался и, чтобы сохранить себя, опять убегаешь в… строишь гипотезы о… думаешь, как… потому что сознание ограничивает и притупляет, потому что неосознанно подпадаешь под привычное, или указанное, или законопослушное – вот удел шарахающихся. Какая разница, в чем купаться?

Леонту кажется, что он одновременно ловит слова со всех сторон. У него совсем мало времени. Практически нет – даже обернуться.

В ушах раздается щелчок, и Леонт слышит:

– Для перемещения достаточно изменить пространственно-временные характеристики объекта, – сообщает все тот же голос.

– Сила в неспешности, – подсказывает еще кто-то.

– … и естестве… – вторит баритон.

– … главное – легкость в глиссандо…

– … не справится… не справится…

– … не будем усложнять…

Леонт застывает, превращаясь в слух.

Уходящее в шепот:

– … самые мрачные фантазии Брейгеля-я-я-я… – невообразимы-ы-ы-ы… но… справедливы до безобразия…

Что-то лопается и несется с затухающим рокотом, булькая и перекатываясь.

Все, поздно!

Стены выпячиваются парусом, сжимая пространство до такой степени, что Леонта, откуда-то из позвоночника, захлестывает неимоверный ужас не только быть раздавленным, но еще нечто невообразимое, что сидит в нем гораздо глубже сознания; если бы не спина Платона и его нашептывание: "Прелесть… ненаглядная…", он бы в панике обратился в бегство. Сквозь вспученную поверхность проступают блестящие бисерные капли. "Хлоп!!!" – стены лопаются беззвучно, как гнилой картон, и оттуда в узость раскачивающейся ловушки брызгает свет – настолько режущий, что Леонт невольно закрывает глаза и кидается прочь.

Голос Платона теперь слышится, как сквозь глухую кирпичную стену. Он достигает то степени грохота, то снижается до шепота и похож на шелест волн, в котором не больше смысла, чем в завывании ветра или застывших скалах.

Леонт открывает глаза и видит, что все пространство перед ним заполнено серыми полупрозрачными шарами с бахромой, свисающей и шевелящейся, как щупальца. Шары скользят над брусчаткой, легко и беспрепятственно погружаются в стены домов и так же свободно пронизывают его собственное тело.

– Вот она – прана, – подсказывает кто-то. – Для тебя мир устроен – так.

– Понимаю… – отвечает Леонт.

– Что же ты ищешь? – спрашивает кто-то.

– Если бы я знал… вероятно, – вход…

– В рамках линейного поля невозможно выразить то, что нелинейно и непредставляемо человеком. Поэтому довольствуйся суррогатом собственных домыслов.

Ты не должен испытывать тоску по другому – это иссушает и делает зависимым. Твой мир ничем не хуже любого иного. Если зависимость здесь, то в той же мере и там. К чему создавать проблемы? Тебя вообще ничто не должно волновать. Гармония – наилучшая защита и одновременно познание. Закрепление информации с первого раза – основная задача, переработка ее и доведение до логического осознания – вспомогательная. К тому же, практически, ты уже все знаешь, но не можешь вспомнить – стоит только показать…

Дорога сворачивает. Теперь он скользит какому-то туннелю с низким сводчатым потолком, где все пространство тоже кишит шарами. И постепенно издалека начинает узнаваться нарастающий голос Платона. И когда он достигает невыносимой тональности, Леонт затыкает уши.

– Это непостижимо, – твердит, оборачиваясь, Платон, – мне кажется, я никогда не был так счастлив…

Леонт делает шаг, еще один. Брусчатка прокручивается под ногами.

– Знай, что Сущность равнодушна к твоим чувствам.

– Знаю… – отвечает Леонт.

– Отношение Божества к пастве – вот ее уровень…

– Догадываюсь… – говорит Леонт.

– Ты сам научишься, день за днем…

– Я чувствую…

– Фиксация и убежденность – большего не надо.

– … не отставай… не отставай… – бубнит Платон.

Леонт вымученно улыбается.

Страх безотчетен. Ему можно только повиноваться. Кажется, он сам знает, когда отпустит. Труднее всего сохранить равновесие духа.

Ласковая, нежная пленка на пути. Руки погружаются в густое месиво. Сбоку – коридор с рядами вздернутых алебастровых рук. И резкий, громкий звук – "жик-жик!!!".

Курс несколько ускорен, – пугающе нежно шепчет Мемнон, – но у меня нет другого выхода. Я и так нарушаю все правила. Я обязан подготовить тебя, прежде чем что-то может случиться. Перестройка сознания – это постижение мозгом другого опыта, более невероятного, расширяющего и уводящего из мнимого или реального. Разницы нет.

Почему меня сегодня все предупреждают?

Потому что ты попал в сплетение страстей.

Почему?..

Молчи! Ни слова! Главное – изменить течение событий.

Если я не сойду с ума, то, считай, ты почти достиг своего, – шепчет Леонт.

У тебя достаточно иммунитета, чтобы противостоять информационному и эмоциональному удару. Но лучше помолчи!

… чувствую себя переполненным, как бочка с дерьмом…

Было бы глупо отказываться от того, что тебе подносят под нос. Молчи, ты все испортишь!

… методы несколько жесткие, но я начинаю привыкать…

Приготовься – когда "развернется" пространство, ты почувствуешь себя скверно, а впрочем, я не знаю, что случится… и

И Леонт с размаху налетает на Платона.

Кажется, что Платон уперся в стеклянную стену.

Перед ними на лужайке Анга – со всей кавалерией, пехотой и двумя тяжелыми бомбардами. Сердце ее черно. Лекиф, со злорадно выглядывающим духом Ксенофанта, в обнимку покоится в ее правой руке, в левой же – за карапакс – щит черепахи.

– Я чувствую, вы спелись! – восклицает она.

– Только не надо драматизировать… – предупреждает Платон, – я отлучался по надобности. – Он нервно проверяет одежду ниже пояса.

– Боже! Я так и не научила его застегивать штаны, – со вздохом апеллируя, кажется, к одному Леонту, произносит Анга, – и это отец двух моих детей. Как ты их воспитаешь? Но теперь этому – конец!

На самом деле – он человек, который всего лишь три раза в день чистит зубы.

"По крайней мере, он дважды спал с ней, – невольно думает Леонт. – Но она не похожа на холодную женщину".

– Я знаю, дорогой, что тебя трудно переубедить, – продолжает Анга. – Но я не думала, что это относится и к Леонту. – Она невинно улыбается и делает знак – Ксенофант вылетает из керамического горлышка и зависает над бомбардами.

– Я проходила обряд потения у кроу и знаю, что такое принцип Паули, – с гордость сообщает Анга. – Все остальное – пшик, ничто, месиво! Сведенборг давно все предсказал. Сордуз пилозус!

– Узнаю свою жену, – констатирует Платон. – Помешана на этом цинике.

– Да, это она… – соглашается Леонт.

– А вы сомневаетесь? Сведенборг!..

Анга приосанивается и выставляет ногу вперед.

– Пожалуй, – миролюбиво кивает Леонт.

– Не делай из нас идиотов! – отрезает Платон.

– Это правда? – спрашивает Леонт. Черт! Ему кажется, что экскурсия по туннелю затянулась.

– Не верь ей! – предупреждает Платон.

– Великий мессир прав, вы оба пройдохи. Плюсна и два камушка – вот и весь разговор!

– С какой это стати?! – кипятится Платон.

– Постой, постой, – говорит Леонт, – Как же ты с ним встречалась?

– Еще чего? – Анга усматривает в его вопросе подозрительную заинтересованность. – Не уподобляйся Ламброзо – грязью не отмоешься.

– Это необычайно важно, – объясняет Леонт.

– Так я тебе и выложила! Держи карман шире! Друзей не предают!

– Сегодня утром? – спрашивает он настойчиво.

Анга поворачивается, задирает юбку и показывает зад:

– Видел?!

… I mi son un che, guando

Amore spira, noto ed in guel modo

Che detta dentro vo significando[7]7
  Вдохновляемый любовью, Я говорю то, Что она подсказывает мне.


[Закрыть]

– Я сам выбираю ей нижнее белье, – стыдливо признается Платон, – у меня совершенно нет вкуса…

Леонта разбирает смех – он начинает кое о чем догадываться. Но Платон, Платон – он-то абсолютно не подготовлен.

– В третьей корчме налево? – спрашивает Леонт.

Ксенофант хихикает и оглядывается на хозяйку. Она шипит, как гейзер.

– Не корчи из себя Мюнхгаузена! – напирает Платон.

– Точно! – не может удержаться Леонт. – Но я знаю, что это не мессир Эммануэль!

Фитили едва слышно потрескивают.

– А кто же? – с подозрением в голосе спрашивает Анга.

Леонт больше чем уверен, что ей плевать на объяснения. Разъяренные глаза пылают неукротимой ненавистью, а из ноздрей клубится знакомый дымок.

– У него бильярдная лысина, – спрашивает Леонт, – и он в деревянных сабо?

Анга молчит. Сомнения еще не разлагают ее душу. Она прикрывает свои дряблые коленки.

– Не очень-то безопасное знакомство, – говорит Леонт. – Я бы поостерегся.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает она с подозрением.

– Блестящий, лысый, бородка седая, клинышком, когда говорит, стелет мягко. Ну?

Анга молчит.

– Это Тертий, – спокойно сообщает Леонт, – я очень сожалею… Тебя обвели вокруг пальца, да еще трижды вокруг пальца…

По лицу Анги видно, что в ней происходит борьба.

– Я думаю, что они тебя используют, – говорит Леонт, – в своих целях. Им нужны исполнители – только-то. Ты опять не туда выпала.

– Так я тебе и поверила! – кричит Анга. – Это был великий Эммануэль! И я исполню его волю!

– Эммануэль не настолько глуп, чтобы давать советы.

Трава на лужайке под фонарем зелена до неестественности.

– Не зли ее, – предупреждает Платон.

– К сожалению, я не ошибаюсь!

– Нет! Нет! – кричит Анга.

– Что у тебя общего с Тертием? – спрашивает Платон.

– Вы все заодно! – Ярости Анги нет границ.

– Что у тебя с Тертием? – Платон свирепеет.

– Эммануэль!.. Эммануэль!.. – Кажется, она собирается рыдать.

– Ниточка тянется к Мариам, – говорит Леонт. – А от нее в такие дебри, что жутко представить. Из них трудно выбраться. По крайней мере, цена этому достаточно высока, чтобы подумать о последствиях. Фиолетовые миры, тени, прыгающие, как кошки, все прочее…

– Я вас ненавижу!!! – кричит Анга.

Черная тушь льется по лицу.

– Не слишком ли много чести?! – отвечает Платон.

– У меня есть хорошее средство от морщин, – вдруг спокойно сообщает Анга. Потеки на ее лице достигают подбородка.

Переход в настроении у нее так резок, что даже не видно границы. Кажется, она приняла решение.

– Момент! – кричит Платон.

– А сабо! сабо!.. – вскрикивает Леонт, – разве Эммануэль ходит в сабо?!

Анга только морщится.

– … у него были мягкие туфли и мантия магистра наук…

– … правильно! А бородка, бородка?!

– … от нее пахло сандаловым деревом.

– Пивом, пивом! – настаивает Леонт. – Чем же еще!

Анга морщится и скрипит зубами.

– Мариам обхитрила нас, – говорит Леонт Платону.

Дух Ксенофанта радостно скалится.

"Бах!!!" – стреляет орудие.

"Бах!!!" – стреляет другое.

Голова Платона летит в кусты.

Леонт загораживается портфелем.

– Опять подмешали дымный порох, – слышит он, – а селитра слежалась!

Голова Платона покачивается на пике оруженосца.

– Мы не тренировались с самого сочельника, – оправдывается слуга-дух.

– Я тебя замурую!

– Но вы сами заряжали орудия!

– Я тебя снова замурую!

– Отличная маскировка, – еле шепчет Платон сверху.

– Не спеши, – советует Леонт.

Они бегут.

Ноги месят быстротечный песок.

Через несколько шагов сердце Леонта бьется, как птица в клетке – за крайним столиком, в тени кипариса, одиноко сидит Саломея. Голенастая и грустная, она нравится Леонту еще больше.

– Только из-за женщины стоило столько преодолеть! – радостно сияя, кричит Платон и целует ее руку.

Вторую она протягивает Леонту.

"Когда-нибудь я расстанусь со своими слабостями, но только не сейчас", – проносится в голове у него.

– Я зна… что уви… вас… – говорит девушка.

Со сколькими женщинами можно быть счастливым без оглядки на предыдущую? Со сколькими ты будешь откровенен и скольких – обманешь? Сколько простят тебя и скольких – ты?

– Тебя… – напоминает Леонт.

– Мы оба знаем, – поправляет Платон и с обожанием смотрит на нее.

– Везет же… – Леонт завистливо косится на друга.

– Я и сам не был в этом уверен до недавнего времени… – сознается Платон.

Девушка лишь загадочно улыбается.

– Я любовалась фейерверком… – говорит она. – Данаки превзошел себя – здесь так весело.

– Она всегда усложняет жизнь, – радостно сообщает Платон.

Он загораживает ее – от всех горестей света, толстый, неуклюжий увалень с непомерным седалищем.

– … солнышко…

Неудобно, как на воркующей голубятне.

Повадки меняются на глазах – гора сала превращается в тонну мышц.

Пауза в женских глазах – что может быть лучше.

– Ты, конечно же, не ожидал?! – восторженно вопит Платон в следующий момент.

– Я уже ничему не удивляюсь, – соглашается Леонт. – Боюсь, что к концу вечера ты меня совсем доконаешь.

Спроси у него, он не Тоти? – ядовито советует Мемнон.

Конечно, надо быть готовым ко всему.

– Я всегда знал, что у моего друга отличный вкус, – говорит Леонт.

Ему немного грустно. Он старается не замечать Мемнона.

– Не надо так… – просит девушка.

– Разумеется, – соглашается Платон, – учти, я в курсе всех дел…

– Я рад за вас, – сдаваясь, отвечает Леонт.

Он отдает ее сразу, без раздумий.

– Тебе не хватает юмора, – подмигивает Платон.

– Нет, у него все нормально, – улыбается девушка. – Может быть, только… может быть… – она смущенно запинается.

– Жаждете сделать из меня мученика? – спрашивает Леонт.

– Хотелось бы, чтобы никто не ошибался, – кивает Платон.

– Я против, – возражает Леонт.

– Конечно, если только он сам желает, – добавляет девушка.

– Наверное, это очень сложно? – спрашивает Леонт.

– Я только этим и занимаюсь, – говорит Платон, – с утра до позднего вечера…

– И я… и мы… – говорит девушка.

– Мне было бы приятно, – говорит Леонт, – от легкой ревности только бурлит кровь.

– Полностью с тобой согласен, – кивает Платон.

– Я тоже это знаю, – соглашается Леонт. – Но от этого не легче.

– Если мы еще пять минут продолжим эту тему, я заплачу, – сознается девушка.

– Хорошо, хорошо, дорогая! – пугается Платон.

– Леонт сам разберется, – говорит она.

– У меня нет другого выхода… – уступает он позицию на четверть дюйма.

К чему длительные осады и ненужный порох – все, о чем можно жалеть.

– Конечно, конечно… – соглашается Платон, делая предостерегающий жест.

– Он бережет меня, как розу, – улыбается девушка. – Так приятно! Наверное, я этого стою?

– Конечно, стоишь! – убежденно заверяет Платон.

– Mужчины всегда что-то выдумывают, – одному Леонту говорит девушка.

Платон важно надувает щеки.

– Вероятно, ему повезло, – тоже одной ей объясняет Леонт.

– Вероятно… – соглашается она и улыбается.

Теперь Леонт знает, что тот разговор в баре может иметь продолжение.

"Платон не ревнив, – думает она, – а вся моя серьезность – ничего не стоит".

"Ах, девочка, в этой жизни для меня все позади", – отвечает Леонт.

"Твоя дорога с такой же легкостью может завести и в ад".

"Я постараюсь избежать этого", – возражает Леонт.

– Не шепчитесь, не шепчитесь, – напоминает о себе Платон.

– Зеленые глаза тоже иногда бывают умопомрачительными, – говорит Леонт.

Девушка грустно улыбается:

– Ну вот я и заплакала.

– Взяли манеру говорить загадками, – укоряет Платон, шаря в широких карманах и вытаскивая платок.

Она – всего лишь течение вечера, дня, Ксанфа и беспардонного воровства; одно из зерен, дающее всходы; взлелеянное одержимостью существо, требующее жалости, ухода, как тепличное растение.

Жестокость только для себя? Не ради каприза и удовольствия.

Леонт оглядывается.

Почти все утреннее общество в сборе.

Лица, лица – как на карусели.

Старый актер с женой, Мелетина – за одним столиком, поглощены общей беседой.

Одноглазый Аммун со своими прожектами, и Пеон с червями.

– В пиво… в пиво… – кому-то объясняет он, – и солью… солью…

Даже лейтенант прикорнул к пьедесталу увядающей Экклизии.

– Я вернулся, – говорит лейтенант, отрываясь от мраморных одежд, – и я немного устал…

– Да, – соглашается Леонт, – такое везение не часто…

– Я их обхитрил, – говорит лейтенант.

Его занимает одно – продолжение истории в варианте генштаба.

– Танк стоит там, – кивает куда-то в темноту, за море, – Пауль мертвецки пьян…

Леонт с бокалом бредет между столиками. Ему надо что-то сделать – важное и обязательное. Он не может сосредоточиться.

– В штабе полка меня хотели отдать под суд. Я бежал… – объясняет вслед лейтенант. – И как гора с плеч! Представить себе не можете…

Башмаки-гири – через пустыню Гоби на своих двоих.

– Как бы я хотел быть таким, – приветствует Гурей. – Твердым, как скала, и направленным, как…

Кожа его похожа на утренний салат под маслом со щепоткой соли и крупинками черного перца.

"И ты тоже прав, – мысленно соглашается с ним Леонт. – Ничто не имеет меры".

Изображение смазывается, как вялый рельеф. Всплывает черная подложка. Теперь перед Леонтом Данаки.

– Но я нашел ее! Я нашел ее! – радостно сообщает он.

– Кого? – машинально спрашивает Леонт.

Кажется, он видит одну и ту же картину – нарочитый стиль ваби и вазу Сэн-но Рикю в комнате, где хранятся рукописи Иванзина и в отдельной рамке портрет Иккю – Бокусая.

– Бутылку с фосфином! – кричит маленький грек. – Поиграем?

– Я тоже кое-что подобрала, – зловеще сообщает Анга от другого столика.

Леонт не успевает обернуться, она прикасается чем-то липким.

– В кустах… – показывает дерюжный мешок, из которого капает кровь.

Кажется, только в таких мешках можно носить отрубленные головы, вспоминает он Соломоновы острова…

– Я засушу, и она вечно будет со мной… – откровенничает она, как пятилетняя шалунья, вертя задом.

Даже перед Высшим она не обретет смирения.

– Ах-ах-ах! – кричит она. – Гадко!.. гадко!.. гадко!..

Ей не хватает клюшки для гольфа и индейского пера в волосах.

– Будь осторожен, она сумасшедшая, – предупреждает Платон.

– Кое-что для наживки по системе О" Шалесси номер восемь, – вежливо сообщает Анга. – Отличная приманка для акул и безголовых мужчин.

Она мстительно смеется.

– Надо уносить ноги, – тревожится Платон.

– На перекрестках только колдуны сидят! – потрясая мешком, кричит Анга.

– Я принадлежу к шко… – пьяно ворочает языком Аммун. – А в запасниках моих – одни шедевры!

Он рад подобраться к аляпистому счастью с другого боку, извалять в красках, чтобы потом разбираться, что получится.

– Выращу самый большой экземпляр, – хвастается Пеон. – Только в ком?

Подсовывает бокал Аммуну.

– Леонт, вы что-то мне обещали, – говорит женщина в черном бюстье.

Она несет свои голову и плечи, как блюдо с горчичным соусом.

– Да… припоминаю… – соглашается Леонт и думает, нет, это все не то…

– Я реши…

"Теперь я пропал", – понимает он. Ему хочется встать на цыпочки, чтобы только быть вровень с ней и не тревожить ее чувства.

– Вы думаете, у меня что-то выйдет? – спрашивает он.

– Несом… У меня хорошее чутье на мужчин.

Она выплескивает неразделенную любовь – все равно кому, глупость взвинченного воображения.

– Мужчинам надо сочувствовать, – поучает Калиса, – добрая половина из них кретины, а вторая мнит из себя неизвестно что.

Средний вариант давно представлен ей в виде Леонта.

– А твой муж? – спрашивает Анга.

– Он вообще никто. Гениален, как все дураки…

Иногда она сама гадает, что ей надо. Образ мужчин смутен и расплывчат, лучше знакомиться с ними на расстоянии.

– Никто?

– Если бы ты знала, ты бы не задавала вопросов.

Попробовала бы она сама ответить.

– Но я-то знаю! – загадочно признается Анга. Воистину говорят: кусочек утки – есть чашка кофе, – объясняет Анга. – Кусочек плоти – уголок Вселенной. Не правда ли, точно? Ты даже не раскачиваешься и не думаешь в обычном смысле слова, а просто – "жик-к-к…", и ты уже… Я бы с удовольствием кого-нибудь подвезла. А с другой стороны, разве люди годятся для этого. Слишком сырой материал, разве что Платон? Но он, подлец, приземлен. У него, знаешь, слишком развито только одно место. Он вообще болен. Как я с ним живу! Если бы какая-то другая, она бы с ним давно развелась. Но я-то терпелива. Может быть, в целом свете. Может быть, мне нет равных. Мужчин я не люблю, просто ненавижу.

– Я устаю, я так устаю, – твердит Мариам, – у меня ничего не получается. – Она удручена. – Возможно, я вообще ставлю не на ту лошадку…

– Еще немного, и дело выгорит, – утешает Тертий, как человек, который ради славы готов влезть в любую шкуру. – Мы создадим неповторимый шедевр…

Вся его писанина сплошное салиромание.

– Ах, мои бедные ноги! Я каждую ночь пробегаю больше, чем вы все за целую жизнь.

– Не устроить ли нам сегодня ночь стихов? С выпивкой и женской борьбой?

– Нет сил, я не верю. Однажды ты уже не веришь. Тебе все равно, словно ты мягкая, безвольная подушка. Тебя положат, и ты лежишь…

– Предположим, я скажу тебе одну вещь, как ты ее воспримешь?

– Вдруг я тебя послушаюсь…

– Анга – дура… – сообщает Тертий.

–..?!

– Вы его пожалейте, он несчастный человек, – просит Анга.

– … только об этом не подозревает, – замечает Леонт.

– … как же он обходится? – спрашивает Хариса.

– Содомические наклонности… Лучше в ладошку, – соглашается Тертий.

Хариса вопросительно молчит.

Мариам поясняет:

– Нет, он не "кока" – за совращение несовершеннолетней…

– … через простыню, – кается Тертий.

– … и фроттаж… – добавляет Мариам.

– … и початок кукурузы…

Вялая челюсть от удовольствия описывает дугу – воспоминания свежи – еще бы: трое детей, жена и хитрая любовница – жизнь не блещет разнообразием.

– А я учусь манипулировать Леонтом, – признается Хариса.

– И что же? – хором спрашивают Мариам и Тертий.

– Иногда я его оставляю в дураках…

Он выключается, как приемник, как старый, изношенный граммофон.

В глубине деревьев, за спиной жены, кто-то делает ему знаки. Он приглядывается и узнает Тамилу.

Чтобы подойти к ней, ему приходится пересекать площадку перед домом, полную всех этих самых… эгрегор…

Данаки удивленно провожает его взглядом. Даже Платон отрывается от Саломеи – невольный предатель.

– Он еще здесь? – спрашивает у высокой женщины с маленькой головой.

– Леонт! – восклицает Саломея.

Она порывается бежать следом – огорченный козленок.

– Я собираюсь за него замуж… – радостно сообщает женщина.

Вместо Тамилы Леонт видит Мариам.

– Анастасия весь вечер ищет тебя, – говорит она. – Что ты там ей наобе..?

– Наверное, мороженого, – шутит Леонт.

– Тамила ей все рассказа…

Леонт подмигивает Платону. Он никак не может вспомнить, что ему надо сделать. Несомненно, что-то важное, от чего зависит, как кончится этот вечер.

– Послушай, – спрашивает Платон, когда Мариам замолкает, – у тебя неприятности?

"Мне надо у нее что-то узнать, – вдруг вспоминает Леонт, но что – не помню?"

Мариам внимательно изучает его лицо.

– Я должен… – говорит ей Леонт.

– Да, я знаю, – говорит Мариам. – Я знаю. У тебя есть дочь?

– Да, точно, – сбивается он. – Я ее еще не…

– … ищет тебя… бедная девочка… так счастлива…

Его затягивают против воли, сталкивают со ступеней…

Кто-то из двоих: Мариам или Тамила, забирает портфель с деньгами.

Там, в глубине, под плоскими камнями и «рубашками» гранат. Смотрят вверх, как звездочеты. Кинет кто-нибудь наживку. Актинии не в счет. Приятно болтаться на леске, хотя и не воспринимают полноценной рыбой. Быть съеденным ею же самой – по кускам, сантиметр за сантиметром, и при этом пытаться плыть, виляя обрубком. Не дождешься жалости рыболова.

Тотемное божество язычников – качающаяся скала. Не своротишь. Висит над петлей дороги под свинцовым небом. Раскопанная стоянка неандертальца. Не хуже, чем на Огненной Земле.

Отлив – жирных чаек. Помечают круглые валуны. В лужах маслянисто-рыжие стебли. Кому же запах йода? Разумеется, человеку. Вышагивает. Меряет. Набрал один. Подпрыгивая, выжимает. Виляющая дорога, блестящая вода – справа или слева, в зависимости от того, в какую сторону ехать (!), пучки жесткой травы. Под горою – целый поселок на окатанной гальке. Если бежать, прямого пути не бывает – болота и кочки. Вокруг, вокруг, по дуге. Сюда только за грибами. Кладбище с железными воротами и десятком могил – покойников нет с последней войны. Горы слежавшихся сапог в брошенном складе, армейские койки. Вечный свист ветра в провисших проводах и кустиках. Рубленное осколками оружие и пробитые каски. Когда-то в тех ячейках… Скалы, вода, мох… пурпурные ягоды под занавес лета. Снежник до следующей зимы, похожий на измельченное стекло. Тогда зачем войны? Вписываются – ничего не поделаешь. Общая картина. Принадлежит вечности. Опять не то. Слишком конечное и ясное понятие, а так не бывает. Качнемся в другую сторону. Писать карандашом или маслом – тоже варварство. Мысленные тыканья, доводящие до отчаяния. Стучание в стену. Говорение взахлеб. Блуждание по относительности. Чередование ясности и хаоса. Знакомо… каждый… Ничего нового… Элементы возрастного, профессионального нигилизма или наивности. Выберем "золотую середину" – стиль поведения, анализа, образчик человеческой глупости? Вот она – плоскостность чувств, восприятия. Ограниченность? Возможно. Раздвигание иррациональности? Перевод в осознаваемое, привычное в итоге? Вечные оковы – трущее железо. Кто скажет: "Да!" и уподобится объективному, хотя бы части Бога? Все – в начале, и никто – в конце. Ибо опыт ломает кости и выбивает из рядов. Дело времени. Готовы сложить головы, но никто не делает последнего шага, а может, предпоследнего или предпредпоследнего. А… Вот в чем ловушка – в неверии. Отсутствие убежденности, которой может и не быть, – обыденное явление, как тупичок. Теперь ищите следующий – бездонно, вечно.

Не нравится. А кому? Такова условность. Ничего не попишешь. Сиюминутные выгоды кажутся выигрышем. Укравший бумажник уже нищ.

Куда все?.. Проклятое время – готовит к медленному уходу. Штопает носки на подъеме ног – нет большего залога. Невозвратное ценнее с каждым днем. Зрелость – как камень, слишком цепкое сознание. Каждый философствующий мечтает о бессмертии. Удовольствие от свободного брожения, брюзжания. Типичная маска и слюна. Кончит в канаве шизофреником?!

Даже наедине – не одинок. Всегда кто-то второй-третий. Заставляет прислушиваться, вертеть головой. Невольно чего-то ждут – денег и удачи или вдохновения и полета? По утверждению Чорана[8]8
  Эмиль Чоран – французский философ, род. В 1912 г.


[Закрыть].

И та собака на обрыве, разве не бескорыстие Знака? Занимательна лишь интерпретация. Разберись в чужой судьбе! Борьба крайностей. Повод для ничегонеделания или ипохондрии. А может быть, – для новых теорий? Скалы такими и останутся, только чуть-чуть треснут от морозов и воды. Почему же такая тяга? Потому что – многомерность. Совершенная незавершенность. Чуть-чуть отступил – можешь спрятаться. Варьируешь только сознанием, никаких ног. За любой гранью тебя уже не видно. Падаешь вдоль гигантской кроватной плоскости. Переменил вектор – зеркальный гребень, как рассыпающийся пучок. Угадай! Всего-навсего удовлетворение любопытства. Картинки, картинки, точечные всплески в темноте – сплошное заигрывание. Интересно, наступает ли пресыщение, подобное земному?