Текст книги "Марго"

Автор книги: Михаил Витковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Глава семнадцатая: последняя баночка

Едва я успел осмотреться и затянуться сигаретой, а с блеском на губах никакого удовольствия, как входит новый стилист и дает мне костюм переодеться.

– Только осторожно, не через голову, чтобы не повредить! Ботинки не будут жать? ОК. Теперь аппаратик с краской. Здесь я у тебя на груди спрячу мешочек с краской, здесь у тебя кнопочка. Помещаем ее в рукав – не перепутай с микропортом! Нажмешь на нее. Только сейчас не нажимай, потому что нет у нас запасных костюмов!

И ушел.

Стук в дверь. Звезда. Звезда с маской на лице, в чалме из полотенца на голове, но узнаю по голосу.

– Милый, миленький, дай лизуть.

– Нет, всё. Осталось ложечка, только перед концертом.

– Но ведь у тебя было на черный день, на черный час! Black hour!

– О нет, прочь!

И тогда она так посмотрела на меня, а была ведь в ней какая-то сила гипнотизировать как толпу, так и отдельно взятых субъектов, что открыл я эту свою последнюю баночку, и мы столько выжрали этой дряни, что уж дно в банке показалось. Натрескались, как жабы.

– Не переживай, Вальди, я читала в Интернете, что продают по тыще за баночку на Бураковской, в такой баночке, стилизованной под старину, и с силуэтом кузнеца с молотом. Будет день – будет пища, завтра само как-нибудь утрясется, должна же быть в конце концов еще какая-то кузница на свете, скинемся и купим мегастаканчик. Ой, что-то меня уже понесло, пойду-ка я в свою комнату что-нибудь разнести в пух и прах.

И ушла.

Затишье перед бурей. Стою, курю, попиваю, пробежался по каналам, присутствую на двух станциях, что-то там бубню в одной рекламе продукта, который я даже палкой не стал бы ковырять… А сам думаю о том, как я одинок и несчастен, хоть и богат.

Девять часов, сейчас мы все пойдем.

Глава восемнадцатая: Чучело

Что за гомон, что за гвалт, вокруг слова только на «г», неужели на Город Встреч налетели превосходящие силы вражеских элементарных гамма-частиц? За кулисами, на бэкстейдже, везде крики, предательское нагромождение кабелей, световые миражи, техники, тетки допудривают, стилисты завязывают шнурки, а Роберт Лещинский преспокойненько диджействует. Я спрашиваю его, не знает ли он, где еще в Польше есть настоящая кузница, не модный бар, а такая, где коней подковывают. А он, парень простой, сердечно так мне:

– Да хоть у нас, в Олецке, где я родился. Воздух кристальный, молоко прямо из-под коровы. Ну и кузница огромная.

В это время на сцене разные мелкие ансамбли, а зал орет: «Вальди, Вальди! Дода, Дода! Марыля, Марыля! Беата, Беата! Эдита!» Атмосфера накаляется. Звезда – в прикиде будто в костел собралась, намазанная до невозможности, красивая, худая и снова молодая – порхает то туда, то сюда, потому что паста гонит ее. А где она, там сразу и ее Верная Копия вырастает.

А сценаристы как всегда в своем амплуа, для прикола и ради смеха чего только не сделают. В результате та старуха, которая копировала, приехала на Новогодний бал во Вроцлав поездом, эконом-классом, с сеткой еды, в лучшем своем платье со времен, когда концертировала в братской ГДР, и с теплым свитерочком, с чаем в термосе. А уж сколько переживаний было у нее дома, «тетя, тетя, бабуля, бабуля, только опозоришься, бабуля», ничего не помогло, она едет, наконец-то меня оценили, лучше поздно, чем никогда, для карьеры я никогда не стара. «Тетя, теперь ведь такую сечку поют, тексты такие двусмысленные и немелодичные, лица некрасивые, рэпы, поэтому когда ты выйдешь со своим о Варшаве, да о любви и о строительстве столицы, то только смеяться будут». – «Я, дитя мое, являюсь – и запомни это хорошенько на всю оставшуюся жизнь – классиком польской музыки, что было подтверждено хотя бы тем, что меня поместили в эксклюзивной коллекции польской музыки».

Приглашение той, кого мы за глаза называли Чучелом (только потому, что она ела бутерброды с зельцем, а не суши на кейтеринге), выслали я и Звезда, а руководство программы вообще не предусматривало ее участия. Но поскольку царил всеобщий бардак, то на ее, Чучела, шатание за кулисами никто не обращал ни малейшего внимания, во-первых, потому что она сильно постарела и никто ее не узнавал, а даже если бы узнал, то все равно никто не знал всей программы и отвечал только за свой кусок, так что люди наверняка думали, что где-то кого-то она будет объявлять. Вот и Виола Виллас тоже должна была кого-то объявлять. Тем временем наше Чучело, женщина под шестьдесят, слава которой некогда гремела, как слава Рены Рольской[120]120
  Рена Рольска (р. 1932) – певица, выступавшая на польской эстраде с 1954 по 1981 годы.


[Закрыть], а то и самой Аллы Пугачевой, нервно крутилась за кулисами и все пыталась с кем-нибудь переговорить. С кем-нибудь из ее молодости…

– Все меня здесь шпыняют, толкают, кофе из пластикового стаканчика на праздничную белую блузку выливают, задевают, вот и проливается, в конце концов, есть здесь программа выступлений? Когда мой выход? Какую песню я буду петь? О Родине, о восстановлении Варшавы или о соловьях? А может, «Очи черные»? Или что-то из испанского репертуара? Молодой человек, – хватает она за фалды какого-то типа из Варшавы, – немедленно объясните мне, что и как!

– А как ваша фамилия?

Она побледнела.

– Как это – как моя фамилия? – И напела самую известную свою песню. – Вот как моя фамилия! Достаточно?

– Прошу прощения, ошибочка вышла, потому что, к сожалению, ансамбль «Мазовше»[121]121
  «Мазовше» – ансамбль народной песни и танца; «Кукушка» – народная песня.


[Закрыть] сегодня не выступает, кто-то ввел вас в заблуждение…

А мы со Звездой летим, что есть мочи, прячемся за динамиками, нас душит смех, мы заходимся от хохота. В жизни так не смеялись. То и дело прыскали смехом. Ансамбль песни и танца «Мазовше», я не могу! Помру со смеха! «Кукует кукушка, где моя подружка»!

– Это она с коммуняками колбасу на гриле жарила, – язвит моя Звезда. – Она как-то раз и для Терека пела, у нее были апартаменты такие и такие, дачу получила на море в районе Злодеево, а теперь… Ха-ха-ха. Умоляю тебя, Вальди, скажи им, что это специальный гость, прямо из Варшавы, и что если она не выступит, то мы тоже не будем выступать, она должна с этими своими двумя бородавками на лице, которые у Чучела выскочили за время медийного отсутствия, с этим изуродованным подбородком пойти туда и спеть! Умоляю тебя, я тебе потом сделаю за это то, что ты просил, помнишь… Я тебя познакомлю… ну, сам знаешь с кем. И дам тебе ботинки от Папроцкого. Лишь бы она сегодня выступила! Тунайт!

Иду к самому главному режиссеру и сценаристу. Говорю, что так, мол, и так, что пани X приехала к нам из Варшавы, из Брудно или из Таргувека, кошмарная, дескать, ошибка, что-то там на Воронича[122]122
  На улице Воронича в Варшаве находится дирекция Польского телевидения.


[Закрыть] перепутали, ну и теперь негоже отступать, пусть уж в самом конце, когда все упьются и вообще выйдут из эфира, она споет что-нибудь из репертуара Ирены Сантор[123]123
  Ирена Сантор (р. 1934) – в 1951–1959 гг. – солистка ансамбля «Мазовше», с 1959 г. – сольная эстрадная карьера, исполнительница шлягеров 1960-х-1970-х годов.


[Закрыть] или Славы Пшибыльской[124]124
  Слава Пшибыльская (р. 1932) – на польской эстраде с 1957 года по сей день.


[Закрыть]… «Помнишь, была осень». Он согласился, а нам со Звездой вот-вот выходить. Уже «Стакан воды» Беаты Козидрак разносится над Городом Встреч.

Тем временем моя Звезда сталкивается лицом к лицу с Чучелом и спрашивает куда-то поверх ее головы:

– Неужели таких сюда еще приглашают? Не знала я, что сегодня у них еще и концерт динозавров. Я-то думала, что это чучело давно уже на По-вонзках, и это еще в лучшем случае, а то, если по заслугам, то скорее на Угольной Вольке[125]125
  Угольная Волька – варшавское кладбище, менее престижное, чем Повонзки.


[Закрыть], в этих кладбищенских трущобах, где никого приличного не похоронят.

Чучело так обалдело, что просто расплакалось, и на него напал приступ икоты. Если бы у него была паста, оно не полезло бы за словом в карман, но достаточно было взглянуть на меня и на Звезду, как мы лучезарили молодостью, один первой, вторая какой-то там очередной, осетрина, хоть и второй свежести, но ведь все-таки свежести, едрёнть, и как чудесно мы выглядели, чтобы оно радикально лишилось дара речи.

– Вот, – гремела за кулисами моя Звезда, – вот как кончают копии, и как держится оригинал, пожалте – ни следа варикоза! Клиника доктора Альвареса в Испании. Посмотрите, как все отсосано (дон Педро в Аргентине)! Посмотрите, какая шея (пан Владя, Анин)!

А Моя на самом деле выглядела прекрасно. На ней был плотно облегающий избавленное от лишнего жира тело черный костюм, утыканный елочными лампочками, красными, белыми и желтыми, которые должны были в нужный момент на ней загореться надписью «Пиво такое-то и такое приветствует вас в Новом Году». Надпись длинная, так что вся она была облеплена лампочками, точно елка. Сапоги в белых лампочках, имитирующих бриллианты, выше колен, очень развратные. Так что если бы отключили электричество, то вся бы эта электрическая звезда в прямом смысле слова погасла бы. На ней было боа из птичьих перьев («Галерея Мокотув», три тысячи), волосы прилизаны, покрыты лаком и посыпаны брокатом, зубы словно жемчуг, щеки как коллаген, лоб как ботокс, губы как пол-Варшавы, по крайней мере как улица Пулавская, глаза сияли, как Оксигенатор[126]126
  Оксигенатор – инсталляция архитектора и дизайнера Иоанны Райковской (р. 1968), устроенная в 2007 г. на площади Гжибовской в Варшаве.


[Закрыть] в солнечный день, а в ушах ничего, ноль украшений. Она сама была украшением и выглядела (издалека) как прекрасно сохранившаяся тридцатипятилетняя женщина, так что спокойно могла бы выступать в рекламе «Ирены Эрис 35+»[127]127
  «Ирена Эрис» – известная косметическая лаборатория, названная по имени владелицы, доктора медицины.


[Закрыть].

Со сцены до нас доходят вой и крик, слова благодарности, произносимые с иностранным акцентом: я люблю вас, я люблю нас, я всех люблю!

Подходит ко мне кто-то из группы, подключает микропорты, чипы, суфлера вставляет мне в ухо, в котором я буду слушать замечания сценаристов, поправляет аппарат с кровью, еще раз показывает, где нажимать, чтобы расхуячило на все стороны света как бомба. Я там в нашей палатке за кулисами только летаю по орбите, которая отмечена: туалетом, потому что от нервов меня пронесло, кофе на кейтеринге в углу палатки из пластиковых – а то как же! – стаканчиков, потому что пластик это фамильный фарфор нашего времени, это останется после нас. Ну и большое зеркало, перед которым я сажусь и все меня постоянно поправляют, что у меня все это уже на морде наслаивается и трескается, как земля в засуху. Слышу, как другие стараются быть здесь самыми важными, самыми остроумными, растормошить зрителя, к каким примитивным приемчикам они прибегают, как подлизываются к этим мещанам.

Идем в направлении сцены, откуда долетают крики: «Пойте с нами! Вроцлав, только на это тебя хватает?!» Под сцену ведет винтовая лестница, я спускаюсь, а там стоит этот кошмарный бокал, спонсированный Окнами и Дверями, Кирпичем и что там у них еще. Дверцы бокала раскрываются. Я влезаю, и тут же микропорт на заднице задевает за створку, отрывается, я должен его снова зацепить. Звукорежиссер проверяет фоны, раз-два, раз-два, как меня слышно? Оглохну, не ори так! Тетки еще по лесенке входят ко мне наверх и поправляют лачком, пудрой, потому что всё в прямом эфире. Бокал закрывается надо мной, как тюльпан.

Тем временем с контрольного монитора до меня доходят крики, а это моя Звезда, как особа уже – как ни говори – в пожилом возрасте боится быть подвешенной наверху. Что меня, однако, больше не волнует, потому как что-то меня давит в зад. То плоская бутылочка лежит на дне бокала, какой-то гуманный техник мне подсунул ее. Принимаю приличную порцию и тогда мне начинает казаться, что представление отменят, а я так и останусь лежать на дне, Звезда будет висеть надо мной, ибо сказано в священных книгах, что звезды должны быть на небе. И я напророчил, потому что висеть ей предстояло, ой, висеть!

На мониторчике вижу, как Томаш Каммель с Гражиной Торбицкой жмут теперь на педаль пафоса, становится жарко, полдвенадцатого, теперь пойдут самые крупные звезды, безумие, шампанское, самое дорогое рекламное время, сырки, плитка и чипсы. Оставайтесь с нами!

Глава девятнадцатая: падение

На контрольном мониторе вижу, что Звезда, висевшая где-то там высоко, наверху, то ли на Ясе, то ли на Малгосе[128]128
  Ясь и Малгося – дома XIV–XV веков на Рыночной площади Вроцлава, пересечение улиц св. Николая и Оджанской.


[Закрыть], начала нервно крутиться, трепыхаться, а поскольку на ней было боа из птичьих перьев, она выглядела, как пойманная птица. Тогда я услышал, как меня объявляют, что, дескать, вот он, наш гвоздь программы, громкие аплодисменты, включилась музыка, я в бокале шевелю губами, пердя от нервов что есть сил, потому что бокал стал тревожно подрагивать и подаваться вверх. О боже! Какие аплодисменты! Действует-таки паста! Легко привстаю и делаю вид, что пою, лесенка открывается, моя улыбка, их аплодисменты, я тихонечко схожу и точнехонько в нужный момент ставлю ногу на пол, а передо мною операторы с камерами идут назад. Свет бьет мне в глаза, и куда ни глянь – везде лес голов и Город Встреч, в котором год 2009-й встречается сегодня с годом 2010-м.

– Приветствую любимый Вроцлав, пястовский, немецкий и польский, и европейский – любой! – (Кто-то орет: «Вальди!») – Это ты, вроцлавская публика, лучшая из всех! В эту одну-единственную ночь я желаю всем вам быть еще богаче, чтобы у вас было еще больше торговых галерей, «ИКЕЙ», чтобы ваши дома стали еще красивей, чтобы вы оснастили их еще более современным оборудованием, и чтобы исчезли некоторые районы. И вообще – любите друг друга!

Потом местные СМИ углядели в моем пожелании много намеков, взбешенные официальные лица и Ратуша говорили, что районы, которые я упомянул, вообще не принадлежали Городу Встреч, вообще не существовали. Потому что самые плохие дома – это не мы, это нам противные немцы построили.

Тем временем оказывается, что Звезду, которая вертелась на тросе над Вроцлавом точно Вифлеемская звезда, так от верчения в этой машинерии заклинило, и так она запуталась и замерзла, что не может спуститься. Ей уже пора съезжать, а она никак не съезжает, а ведь баба должна петь со мной припев, фонограмма-то с ней записана! Моей Звезде наверху гораздо холоднее, вихри веют такие, что она почти не шевелится, а зрителям снизу не видно, и думают они, что это какая-то реклама или декорация, которая загорится огонечками, когда пробьет двенадцать.

В суфлере, в собственном ухе слышу голос сценариста, что, блин, ничего не остается, кроме как той, второй, что мою Звезду всегда копировала, выйти на сцену и спеть. Текст она знает, рот синхронно открывать умеет… Боже! Мою, там наверху, должно быть, кондратий хватил, если и она в суфлере это слышала!

И тогда с личиком невинного младенца из-за кулис выходит Наша Любимая Копия, слегка ковыляя, искусственно улыбаясь в стиле концерта по заявкам. Всегда третье место или почетный приз. Всегда расселение в самом плохом отеле или вообще в студенческом общежитии. Всегда на телевидении в самое плохое эфирное время. А тут – прайм-тайм, без пяти двенадцать. С полиэтиленовым пакетом, в этом своем свитерочке, с такой бабеттой на голове, какие были модны в шестидесятые на деревенских вечеринках. Ее приветствуют громкими аплодисментами и свистом, потому что нынешняя публика знает толк и спеть может каждый, халтуру всегда учует, мало что ли баб пело в «Шансе на успех»? Копия думает, что микрофоны типа «с проводом» работают, а не только для антуража, поет вместе с фонограммой, а операторы вдруг фонограмму отключают – и слышится не усиленный техникой ее хриповатый старческий голос: «Ай кент дэнс! Ай кент дэнс! Ай кен лаф…»

– Громче! громче! – неистовствует публика. – Не слышно, ближе к микропорту!

Копия в замешательстве, думает, что микрофон не работает, говорит в него, будто поет в концертной ракушке по случаю Дня Печеной Картошки: «Раз-два, раз-два, проба микрофона, раз-два, проба микрофона» – и, повернувшись к кулисам, кричит старческим голосом:

– Опять рот затыкают!

В конце концов поняла, что тот проводок, который ей пластырем к уху прикрепили и который она на лоб отвела, как солнечные очки, работает как микрофон. Она его срывает, потому что он вплетен был в искусно начесанный парик, парик съезжает набок, а она этот самый микропорт последнего поколения подносит, словно коротковолновый передатчик, ко рту и говорит:

– Приветствую зрителей в этом счастливом для нас году, и чтобы новый, две тысячи десятый год был еще счастливее. Я – хоть и Стареющая, но Элегантно Стареющая Музыкальная Звезда…

Я окаменел. Мне было не до смеха.

А сверху странная, черная, утыканная лампочками птица в боа из птичьих перьев кидается в нее обгрызенными накладными ногтями, которые летят на нее кровавым дождем, летит на нее и снег с ощипываемого птичьего боа… Короче, ничего тяжелого типа молотка Моя Звезда, к сожалению, не захватила, чтобы убить свое непрошенное альтер эго. А самый длинный ноготь торчит, словно перо на польской шапке-конфедератке, из сильно уже перекошенного парика Копии, о чем та даже не догадывается, потому что попала в свою колею и копирует:

– Люблю! Люблю пястовский Вроцлав! Хей-хо! – Что должно означать, что публика должна за ней повторять, кричать, и ведь на самом деле кричит: «Хей-хо! Вроцлав!», и что: «Кукует кукушка, где моя подружка».

Ну, думаю, чем завтра откликнутся YouTube, Pudelek, Kozaczek, Plotek, что будет на первых полосах бульварных изданий, «где моя подружка»… А, видать, упорно стареющую Мою Звезду, на которую впустую ушло столько масок от Диора, столько лифтингов, заклинило там вверху основательно, и трепыхается она безумно. Правда, все меньше и меньше, поскольку замерзает. Но все более нервно, потому что не знает, выдержит ли этот трос или веревка, и не упадет ли она.

А поскольку зрителям было объявлено, что со мной будет петь Моя, то по всей вроцлавской Рыночной площади пошел недоуменный шепоток – что это с до сих пор Элегантно Стареющей Звездой сделалось?! Понятное дело, стареет, но почему так неэлегантно? А тем временем оригинал, прекрасный и отполированный, с новым лифтингом, с новым ботоксом, после липосакции, с новыми волосами, зубами и ногтями, с новым, специально придуманным для этого новогоднего вечера выражением лица типа «я – вечная и никто меня не спихнет», печально болтался наверху, никем не замечаемый. Вот уж и снежком ее припорошило, но, вися над Ясем и Малгосей, двумя самыми старыми каменными домами, она не имела возможности прикрыться зонтом.

Но тут, в пылу вдохновения, на волне прежних лет, Копия начинает петь популярную когда-то песню из репертуара Ежи Поломского «Зал поет сегодня с нами». Здесь-то и крылась западня, потому что в припеве («в вальсе кружатся, кружатся пары») она просто по логике текста должна была бы меня, стоявшего до сих пор, как тот робкий господин из песни, «что совсем не пьет, не курит, лишь стоит и брови хмурит», заключить в объятия и пройтись со мной в танце. Ее никто ни о чем не предупреждал, никто с ней никаких собраний не проводил.

И в этот момент вдруг как загорятся все лампочки на Стареющей (наверху, но тем не менее) Звезде! Здравствуй, Новый Год, Пиво такое-то и такое приветствует тебя! Браво! Все-таки блеснула она в этот вечер, хоть, к сожалению, в слишком буквальном значении этого слова.

Короче, Чучело тащит меня танцевать. А я не танцую, I can’t dance! Техники трансляции включают заставку: «Приносим извинения за технические помехи, желаем счастливого Нового 2010 Года», потом снег, зерно и заставка «через минуту продолжение программы», и сразу вид вроцлавской Ратуши. Я путаюсь в платье Чучела и падаю.

Тем временем, тем временем, тем временем… Моя Настоящая Звезда наверху от тепла своих лампочек размораживается, начинает двигаться, все орут, дескать, живая декорация, да-а-а-а, действительно, Вроцек, ты the best! Звезда как-то поворачивается, выворачивается и, наконец, ее спускают на помост, окруженный тепловыми пушками, ее ресницы тают, она предоставляет массу, хотя уже ощипанных и обгрызенных, доказательств элегантности своего старения, элегантности и все еще сохраняемой моложавости. Аккуратно, но решительно забирает у Чучела микропорт, берет ее за руку и говорит:

– Иногда бывает даже очень смешно, когда кто-нибудь из зала попадает на сцену, большое вам спасибо, мы народ открытый, аплодисменты для этой пани! – И сама первая лицемерно захлопала, а потом элегантно, но сильно хватает ее и сводит по ступеням в море черни под сценой. Вроде как неловким движением, но тем не менее срывает с нее начесанный парик, шепча охране, что это буйная сумасшедшая, бросает еще ей вслед ее пакет с зельцем и всяким барахлом. После чего, свободная, объявляет себя и меня, а потом еще раз себя, вполне профессионально и с той элегантностью, которую дает ей стоящий самое малое пять миллионов дом с бассейном в Ломянках, примерно пять «мерседесов», инвестированных в лицо, нос, грудь и губы, но прежде всего сценическое обаяние, с которым человек рождается. Спонсируют нас (известно кто), аплодисменты для спонсоров!

А сама, идеально вписываясь в снова пущенную фонограмму известного хита «I can’t dance», выдает из себя все, всю экспрессию. Подходит к зрителям, подает людям микрофон. И вот только теперь вся Рыночная площадь поет с нами. А потом идет второй куплет, и я пою так же прекрасно, нам хорошо, мы созданы друг для друга! Копия ругается с охраной, доказывает, что зовут ее Анна Янтар или Рена Рольска или Ханка Ордонка, о, как же хорошо, что прошлое уже прошло, а коммуна миновала! Танцуем, влетают обнаженные (все нормально: на сцене тепловые пушки) танцоры, все в позолоте, окружают нас и демонстрируют телесные выгибоны, номер старый и проверенный, бокал как будто сошел с ума, вертится и меняет цвета. Я тоже схожу с ума! И тогда – шквал аплодисментов! Звезда то и дело поздравляет своих старых знакомых, унитазы из Ожарова и плитку из Опочно, девочек с БОКа, Смертэкс:

– Это только благодаря вам наши ванные, наши окна и двери такие польские, такие герметичные и такие пластиковые!

После чего неохотно выбегает за кулисы.

Выходит диджей Роби Лещинский (видимо, конферансье привели в чувство) и говорит:

– А теперь этот человек, наш любимый Вальди Бакарди, который только что неопровержимо доказал нам, что «Танцев со звездами» он скорее всего не выиграет – (смех!) – споет и – внимание! – станцует специально для вас, для Вроцка, чтобы потом ему осталось только покончить с собой, как это он уже раз сделал в реалити-шоу… Вальди, без десяти двенадцать!

Не по сценарию, я только сейчас снимаю золотые бинты, показываю, что там кровью написано, все эти плитки и что я люблю, камеры на телеби-ме делают наезд.

– Перед вами снова божественный, божественный, божественный Вальди Бакарди!

И теперь пошла музыка, под которую я пою «Самоубийцу», и начинается все это дурацкое представление с краской, кровью, сложный сценарий. Обстановка нервозная, едва помню текст. Помню только, что слова «Топот, бег в будущее» я должен петь как можно дальше от зрителей, чтобы было место хорошенько разбежаться и бежать, бежать, бежать.

Слишком много времени ушло у меня на рукопожатия, и вдруг чувствую на лице что-то мокрое, это кто-то из враждебно настроенных ко мне чем-то белым облил меня, а может, бросил баллончик с краской. Проще говоря, стою я весь облитый белой масляной краской. Тут Звезда хвать меня за рукав и оттаскивает от спровоцированного прыжка в пропасть черни, только вот сценаристы не успели ей сказать, что в рукаве у меня спрятан аппарат, который стреляет красной краской. Сжала она меня изо всех сил, а эта фигня как брызнет ей в лицо, да как окрасит всего меня в национальные цвета, сделав красно-белым! Охранники бросились на нас, повалили, потому что как раз в этот момент раздался выстрел шампанского, а они подумали, что покушение.

Встаю, разбегаюсь, бегу. Бегу, и есть во мне этот топот. В пол сцены вмонтированы плитки, из-под которых бьет свет. Меня ослепляют рефлекторы, и только когда я оказываюсь у самой рампы, вижу внизу лес вытянутых ко мне рук, будто просящих: возьми меня, возьми меня к себе, возвысь, я тоже так сумею петь, а танцевать даже лучше тебя, хоть я тоже на «Танцы со звездами» не прошел! Возьми меня! Вот так же и на Страшном Суде люди будут к Богу руки тянуть.

Я – Бог!

И тогда во мне топот берет верх надо всем остальным, я не могу остановиться, бросаюсь в людскую массу, и – по головам, бег, бег, бег в небытие! Бегу через Рыночную площадь, потом по Свидницкой, Силезских Повстанцев, полями, лесами, красно-белый Вальди Бакарди, не знаю, был ли еще когда такой день, когда столько фильмиков появилось на одну тему на YouTube. Толпа неистовствовала, Звезда со сцены кричала: «Вернись! Вальди!» Сразу все поняли, что между нами было что-то большее, а может, мое исчезновение предрекало скорый конец ее возобновленной карьеры. А вслед за ней кричала ее верная Копия, но уже из гущи народных масс: «Вальди, вернись!» Кричала со сце ны вся варшавская элита, Роберт Лещинский кричал: «Вальди, вернись!» Дома Ясь и Малгося, превратившись в своих сказочных прототипов, кричали: «Вальди, вернись!»

А я, весь бело-красный, добежал до Рудки и изо всех сил стучал к негостеприимной экономке ксендза, которая, увидев меня, крикнула только: «Вальди Бакарди к националистам присоединился!», перекрестилась, и тогда уже ксендз вплотную мною занялся. Сейчас мы обдумываем мое великое возвращение.