Текст книги "Марго"

Автор книги: Михаил Витковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Мы остановились на площадке перед входом на мол, где уже играли псевдо-индейцы, знакомцы моих бандитов. Мои снова решили фотографировать, и теперь Утенок тиснул для разнообразия текстик по-немецки, для гэдээровцев. Я на лавочку присела. Индейцы огни позажигали. Я к колбаске, оставленной на бумажной тарелочке, намылилась, но меня собака опередила. За объедками в этих местах охотились не только бесхозные собаки и кошки, но и знаменитые мендзыздройские кабаны. Зажгли вечернюю подсветку. Я не сдержалась, стала подавать Слиточку тайные знаки, в результате чего в конце концов он оказался в единственном для него правильном месте на Земле, то есть рядом со мной, на лавочке, едва переводя дух.

Все пошло как по маслу, потому что химия заиграла между нами, да и он заметил, что я утопленничеством своим в нужный момент помогла ему на пляже. Он первым делом ущипнул меня, так что сразу стало понятно, что между нами скорее всего… да, пожалуй… даже наверняка – любовь. Наши уста уже потянулись друг к другу – а губы у него большие, удивленные миром, накачанные натуральным мальчишечьим коллагеном, – но тут эти бандиты нас окружают и «откуда такая взялась?» спрашивают, в банду принимают и в знакомый пансионат ведут, лимонадом поят, конфетами, мороженым кормят, а я все это ем, не задумываясь о фигуре, Слиточек меня тискает, а сам, как квинтэссенция каникул, пахнет огнем, морем, песком, дюнами и картошкой фри. Ночь жаркая, я курю, пальцы у меня становятся липкими от ликера «Империал» (только для империалистических сук). Во рту сладко-сладко, а на сердце горько. Мороженое у меня из рожка вытекает. Малиновые усы Слиточек с моего лица слизывает.

В местности под названием Злодеево (потому что там самый цвет партаппарата за ворованные деньги дачи себе понастроил, а их знакомый партийный бандит сдавал «freie Zimmer»[69]69
  «Комнаты внаем» (нем.).


[Закрыть]) я получила клетушку на первом этаже.

Утром появился мой Золотой Слиточек. В красных шортиках, в белой рубашоночке поло, в сандаликах на босу ногу и с выражением лица еще более шельмецким, чем вчера. Трудно нам было сдержать себя в маленькой комнатушке, чтобы не украсть друг у друга хоть поцелуй, потому что химия решила играть ва-банк, то и дело, неся уничтожение, извергался супервулкан, кометы в Землю целились, точно сперматозоиды в яйцеклетку… В общем, нам пора уже было идти, но чем-то на него от меня пахнуло, и чем-то на меня от него повеяло, а может, это я невзначай о что-то такое потерлась, потому что хотела показать ему, как я делаю женщину-змею, и вот тогда: давай, один только поцелуйчик, ну а как поцелуйчик, так он, шельма, ко мне с этой своей мордой, полной белых зубов, с дыханием, короче: пиши пропало! Поглотила нас черная дыра. Я ему только успела шепнуть на ухо:

– Как ты думаешь, есть там какие-нибудь еще цивилизации?

– Нет, только мы, только мы одни!

«Пётрусь, там бяка!» – послышался из коридора голос женщины, вылавливавшей в нашем космосе – хоть никто его сюда не звал – своего ребенка.

– Во всем космосе и только мы одни?

– Только мы, только мы!

Тут наступило продолжительное космическое чмоканье и причмокивание, как будто одна черная дыра смачно поглощала другую.

– Тебя как зовут?

И услышала я будто в каком-то тумане:

– Змея, – после чего провалилась во что-то мягкое и пахнущее огнем, отравой, комета в Землю долбанула и зарылась в ней.

Когда мы выходили, в домике уже никого не было, и Змейка из холодильника продукты других отдыхающих подъедал, кофе для меня заварил, банку пива открыл, сигареты курил. Там, под Щецином, в детском доме сейчас линейка, там столовка, а мы тут (со Змеей) планируем будущие налеты. Есть любовь, есть жратва, есть внеземные цивилизации – есть всё, чего вчера не хватало, и золото блестит под солнцем. Мы молоды, а один из нас даже очень, мы бандиты и бандитки, мы золотые слиточки и женщины-змеи, и нам так хорошо… Мчимся по променаду на гокарте, я веду, он крутит педали, мы целуемся и мчимся. Сталкиваемся с другими гокартами. Разогналась золотая фура солнца, везущая контейнеры со светом с востока на запад по небесной автостраде.

А до любви остался шаг, один-единственный, не больше![70]70
  Строка из песни Анджея Домбровского.


[Закрыть]

Метаморфоза зверушек

Куда идем? Да на базу. А где эта база? Да в лучшем отеле «Дом Рыбака». Ну, ребята, видать, вы с выручкой! А что, мы такие! Входим через парадный вход, кафешка, соцреалистическая мозаика на стене изображает рыбацкую сеть. И вот room number такой-то и такой-то, всё супер. Я просто обалдела, как вошла в номер! Потому что вместо трех симпатичных зверушек, в клубах табачного дыма… Мне показалось, что трех зверушек убили, подстрелили, а их обессиленные трупики свисали, переброшенные через кровать, а в креслах сидели и курили три старых уголовника, очищенные от маскарадных звериных шкурок, в результате чего ставшие как бы помельче, пониже ростом: Лисенок, Тигренок и Мышонок, самый цвет криминальной малины, рецидивисты, фиолетовые точки наколоты в уголках глаз. Это они хорошо придумали, чтобы Утенка миру показывать, потому что, по правде, больше показывать было некого.

Я всплеснула руками:

– Ну, парни, который из вас Мышонок? Или лучше так: сама угадаю!

Начали мне представляться. Лапами своими татуированными, с грибком на ногтях, в томпаковых печатках, ручку мою, считай детскую, пожимали и за мое здоровье стопочки поднимали. Знали, что я вместо того, чтобы осуждать их бандитское ремесло, будучи беглянкой, на их стороне стою.

На головах у них были идиотские гостиничные чепчики, вроде как для того, чтобы волосы не замочить под душем. Но Мышонок в этом сморщенном чепце был похож скорее на волка, успевшего переодеться в бабушку и ждущего Красную Шапочку. Я инстинктивно назвала его «бабушка», все прыснули, и «бабушка» стало его новым погонялом. После чего Мышонок рассказал мне свою историю, грустную и мрачную, полную дождливых дней, в которые не хочется выходить даже из тюрьмы и идти на «малину», и снова воровать. Было в этой истории и убийство. Так что в расчете на одного ребенка (то есть на меня) многовато будет. Вот таким макаром я прибилась к банде бродяг в качестве женщины-змеи, прямо из Бухареста, Парижа и Нью-Йорка приехавшая сюда на гастроли, девушка Змеи, под псевдонимом не слишком оригинальным – «Молодая».

Ушли мы со Змеей по пляжу далеко на восток, туда, где поросший сосновым лесом береговой обрыв осыпался и ронял стволы в воду. Там мы купались в чудесном заливчике, целовались… ну и все такое прочее…

– А знаешь, здесь заповедник орлана-белохвоста? Ты была когда-нибудь в зоопарке?

– Хм…

– И зубры здесь есть. Заповедник. Ты когда-нибудь видела зубра? А та гора над нами называется Галочья гора.

– Ну.

– А если ты начнешь копать здесь, на пляже, то через пару минут докопаешься до воды, честно.

– Ну.

Я захохотала, просто на меня напал хохотун, как на того психа, что меня сюда привез. Парень хочет культурно девушку в зоопарк пригласить, мир показать, потому что она в детском доме ничего не видела, а она, видите ли, смеется. Вот так он на меня подействовал. Вот такие они, бандиты. Вроде как твердые, а в моем присутствии всегда мякнут и ведут себя, как ученики, и уши у них торчат и краснеют. Поэтому меня всегда к ним тянуло, так что если любить, то только бандита. Может, это какое-то сексуальное извращение, охотно поверю, какая-нибудь бандитофилия, во всяком случае, у меня это есть. Вот уже и Змея исповедуется мне, как он, будучи маленьким мальчиком (какой должно быть сладенький был!) с торчащими ушами, продался силам зла, отрывал крылышки у бабочек. Ждал, когда жук заползет в цветок мальвы, а потом защиплял цветок бельевой прищепкой, стряхивал жука в баночку и пшикал в него дезодорантом и т. д. Спичкой будил днем ночных бабочек и не давал им спать, кричал им над ухом: «Рота, подъем!», а ведь известно, что для ночной бабочки день это ночь.

– Эй, Змея…

– Что?

– А насчет той воды, ты пиздел, что можно докопаться? Ты хоть знаешь, сколько надо рыть, когда колодец копают?

И тогда мы начали копать. У самого берега. И сразу нашу дыру заполнила вода, хоть рядом лежал сухой белый песок.

– Видишь? Море не кончается берегом, оно идет под землю, оно уходит под нас, под дюны, оно везде. Море безбрежно.

– И под домами в Варшаве?

– А там оно самое грязное. В море на дне, под лесами, под городами, лежат утонувшие остовы кораблей еще той эпохи, которая была задолго до динозавров. Ржавеют там несметные сокровища, но они слишком глубоко, чтобы хоть кто-то мог до них докопаться… Только копать и копать… А как там твоя дырка?

– Тоже уже мокро.

– А как насчет зубров, ха-ха…

– Спрячь лучше своего зубра в заповедник, а то вон группа школьников на горизонте. Нет, погоди, дай я его еще немного поглажу.

– Тыне особо, а то этот зубр того и гляди плюнет в тебя.

– Да ладно, они пока еще на волнорезе. Плюй!

Постой

Сижу вся разбитая в забегаловке. Пограничный переход «Будзиска», паркинг в населенном пункте Рудка. На плазменном телевизоре неестественных размеров клипы с канала «Viva». Девушки из обслуги, выдержанные в стиле «лопни, но держи фасон», то и дело громко кричат:

– Суп – 24, рулька – 35! Рубец – 50! Поджарка – 15!

Тревожит тенденция, какие опасности грозят фигуре женщины, занятой в мужской профессии. Нет чтобы заказать: Чечевица! Проростки! Побеги – 180!

– Пошлите эсэмэску со словом «ИЗМЕНА» и ответьте на три простых вопроса о вашем партнере/партнерше, и вы узнаете, верен ли он вам. За все только два девяносто девять. Сегодня наша тема: потребление витаминов, фруктов, – щебечет телка с ТВ. – А теперь самый новый клип Вальдека Мандаринки «I can’t dance»[71]71
  «Я не умею танцевать» (англ.).


[Закрыть].

Сегодня я не еду. А пошлю-ка я все это к чертовой матери и еще пошлю эсэмэску на водопад Анхель шефине со словом «ИЗМЕНА», неважно, сколько это будет стоить. Устанавливаю новую шайбу, придется переждать девять часов, потому что денег на новые штрафы у меня нет. Есть здесь неподалеку отель «Небраска», в котором никто никогда не живет, все номера пустуют, тысячи пустых номеров, обслуга постоянно скучает и убирает уже сто раз убранные номера. Единственная достопримечательность – дорога 655; маловато для отеля с тысячей номеров. Понятное дело: отмывают деньги и все такое. Всем заправляет Дед, не тот знаменитый, а другой дед. Впрочем, тоже знаменитый. Заночую. Как приятно быть единственным обитателем в отеле-тысячнике. Архитектурный улет. Мешанина современного аэропорта с колоннами, лестницами, искусственными водопадами с голубой подсветкой и вообще – с фестивалем песни в Сан-Ремо. Посылаю эсэмэску одному знакомому пареньку, Эмилю, он здесь работает уборщиком. Много раз мне рассказывал про этот отель. Перед большими пластиковыми дверями с тротуарной плитки меня приветствует надпись: «ANNO DOMINI 2009».

Эмиль. Он красивый, по-своему… Он такой… такой… такой, ну… большой, я бы даже сказала – переросток. Когда-то я спала с ним и успела рассмотреть его тело внимательно. Спина как у регбиста, метр в ширину. Осмотр длился всю ночь, потому что очень большие пространства надо было изучить, одна нога сколько заняла, это тело-Россия, тело-Сибирь, пустые пространства на карте, бескрайние дали спины, восходы и заходы солнца за горизонты ягодиц, полюса рук, белые ночи внутренних сторон ляжек, потому что такое тело – это Тело Севера… Такие тела никогда не бывают идеальными, слишком уж они велики, то же и громадные пространства – вроде покрыты снегом и вечной мерзлотой, но потом обязательно в конце концов дойдешь до городов, деревень, кочевых стоянок, лагерей.

В итоге пошли с ним вместе на пиво.

Цыгане, явление первое

Перед забегаловкой вертится маленький чумазый цыганенок в маечке с надписью «Hugo Boss». Лет ему, наверное, десять, а лицо как у шестидесятилетнего. За ним следят цыганки. Осветленные пергидролем волосы, сколотые пластмассовыми бабочками в пучок. Или в платках. Золотые зубы, темные круги вокруг глаз, дети, курящие сигареты и вдыхающие клей. Маленькие девочки, которые рождаются сразу беременными на приличном сроке, и сразу в тяжелых золотых сережках, и сразу с окурком и золотым зубом во рту.

Одна девочка ест котлету. Роняет ее на пол.

– Ашабашашама котлета! – кричит девочке старая цыганка, поднимает котлету с пола, дует на нее и подает малышке, чтоб доела. Это их типичное употребление наших слов. Трататата и – хоп! – что-нибудь наше, понятное, типа «котлета».

Вдруг среди них я замечаю красавчика-цыгана. Сколько ему может быть? Двадцать два? Брови черные, сросшиеся, волосы гелем уложены, в глазах огонь и дым, в глазах у него что-то такое, чего нет у наших, что-то привезенное из Индии, из трущоб, что-то дикое, связанное с огнем и дымом. Бачки выровнены по линейке, серьга в ухе.

К нам подбирается маленький цыганенок:

– Не желаете купить инструмент? Дешево! – говорит он таким конспиративным шепотом, будто речь идет, по крайней мере, о героине.

Уже собираюсь отказаться, потому что знаю я эти их инструменты, но чувствую на себе взгляд красавчика-цыгана. А все вокруг смотрят, как пройдет сделка.

– Посмотреть можно…

Цыганенок от радости чуть не пляшет. Ему уже кажется, что мы купили эти инструменты. Петляя через улицы, образованные запаркованными дальнобойными фурами, он ведет нас к «мерсу»-легковушке, которая выглядит будто прямо из салона. Новенькая. Какая-то навороченная, стилизованная под пятидесятые годы модель с полным фаршем. Стоит перед ней пожилой толстый цыган с глазами в черных полукружьях, безупречно белой рубашке, в выглаженных в стрелку костюмных брюках, в длинноносых ботинках, как на свадьбу, с печаткой, с пидараской[72]72
  Жаргонное название барсетки.


[Закрыть]. Поляки не пользуются пидарасками, вышли из употребления сразу же, как получили это свое название. Название уничтожило предмет.

Грязный цыганенок гордо представляет нас и что-то говорит по-цыгански, вворачивая наши слова. Тратататата и – дрель. Хашрабатраната дрель. Старик нажимает на брелок, и авто послушно отвечает двойным сигналом. Открывает багажник. Там лежат бошевские дрели, чемоданчики с комплектами инструментов и канистры с бензином. Разумеется, дешевле, чем на колонке.

Мы беспомощно смотрим друг на друга. Женская часть цыганской семьи наблюдает за происходящим из-за ближайшего туалета и курит. Даже беременные. Даже дети. Что, может быть, и противоречит одно другому, но это только на первый взгляд.

– Ашрабахрамаш дрель! – призывно бормочет старый цыган, а я смотрю на мою двадцатидвухлетнюю «дрель», которая не продается, но внимательно за всем следит из-под сросшихся черных бровей: покупаем или нет.

Мы неуверенно смотрим друг на друга. В итоге мы покупаем все. И вдобавок канистру бензина. Цыган хочет дать сдачу в гривнах, но мы вежливенько так сообщаем, что гривна – не самое популярное в Финляндии средство платежа. В конце концов, принимаем латвийские латы. Эмиль пытается говорить с ними по-русски, откуда они здесь да зачем, словно какой журналист, готовящий репортаж о нацменьшинствах, но они сразу же замыкаются в себе. Старик достает восковые шарики и бесцеремонно вставляет их себе в уши: конец прослушивания. Начинает рыться в набитой доверху полиэтиленовой сумке с надписью «Hugo Boss». Цыганенок от радости съедает козявку из носа и летит, подскакивая, вербовать очередных клиентов.

А у меня уже родился план.

Дед и ксендз Марек

– С этими цыганами надо ухо держать востро. И с ксендзом. Они в сговоре, одна шайка. И этот отель тоже, – объясняет Эмиль, попивая пиво. – Ведь здесь никто не живет! Танталовы муки убирать по уже убранному, вытирать уже вчера стертую пыль… Время от времени шеф приводит русскую любовницу, и тогда они насвинячат за десятерых сразу в нескольких номерах, ну, да ладно, пусть свинячат. По крайней мере, будет что убирать, забрызгают всё в джакузи, на унитазе оставят недопитое шампанское, из шубы клочья в десятом номере на подушке, непонятно какие запахи в седьмом, в первом номере сережка висит на зеркале, в восьмом презерватив валяется. Здесь перекресток дорог и историй, здесь могло бы произойти все, но для этого сначала сюда должен был бы кто-нибудь приехать в это лето господне 2009, как сообщает тротуарная плитка. Историй много, и все они начинаются так: кто-то приехал и… А то, что шеф обожает игры с латексом, так это мы и так давно знаем. Я когда еще на парикмахера к экзамену готовился, о том уже все деревья в околице веселую песнь шумели. А еще шеф нам велит одеваться в белое, во все белое, ежедневная стирка с лучшим порошком, чтобы лучше обычного, так что я теперь new и fresh.

Чего бы мне в жизни хотелось? Вырваться отсюда и работать в настоящей гостинице над лагуной, а еще лучше – стюардом на самолете, и жить так: сегодня здесь, а завтра там, загар из Лангкави, загар из Дубая, загар с Амазонки. Где стригся? Да вчера в Бомбее… Потому что только речь заходит о парикмахере, я новый континент выбираю. Duty free life, парфюм Эсте Лаудер «Pleasures», Кристиан Диор «Nice Time», Каролина Холера «Fucking in the Sunshine», Исаи Миякэ «Fire on the Board».

Здесь вообще хохма была. С одной стороны, Дед устроил Нижнюю Небраску, а с другой стороны, к сожалению, окна выходили на двор соседней деревни Рудка, известной тем, что в ней родился Вальдек Мандаринка; на кур и собачью конуру. Кто ни посмотрит – сразу шизеет: с одной стороны пальмы растут из земли, неоны, кока-кола и вообще Небраска, а с другой – польская деревня, овчарка и целина. В этой деревне живет приходской ксендз, который часто изгоняет злых духов, экзорцизмом занимается. Бабы и мужики к нему из деревни приходят, жалятся, что из-за громадного скопления машин коровы перестали давать молоко, вернее, дают, но какое-то оно невкусное, вроде как американское, обезжиренное, из пачки, и генетически модифицированное. Вот ксендз им и помогает, хоть курия ему запретила. Но он ничего с этой курией не имеет общего. Благословляет крестным знамением на три стороны (а это ему запрещено, потому что только у архиепископа есть такое право), приветствует кратко «бля» вместо «благословенно (или „блягослёвенно“, в его мягком произнесении) имя», ну и т. д. по тексту, а какие при этом ассоциации возникают, нетрудно догадаться… Ничего странного, что в итоге втянули его в аферу. Такой вот он, ксендз Марек. И знаешь, какой он в результате номер отколол?

Продал часть костела шефу, как потом выяснилось, на какой-то man’s клуб. Сначала все не соглашался, не соглашался, а потом вдруг как взбунтовался против курии, согласился, осенил владение на три стороны крестным знамением, и настала тишь да гладь. Но хозяйка ксендза все рассказала бульварным изданиям и, разумеется, сразу «нашли в доме священника детскую порнографию». В конце концов, с помощью Деда сохранил ксендз свою синекуру – где надо, подмазали, куда надо, сенца подложили. Этих стоянок здесь самое малое пять рассеяно по всей приграничной территории, и шеф живет главным образом тем, что дальнобойщики съедят-выпьют, покакают-пописают и побреются за пять злотых. В отеле пусто, а места на стоянке и так задаром. В man’s клубе тоже пусто – ни одной машины на парковке. Понятное дело: деньги отмывают. Всё заказывают себе по телефону. Плечевые слишком старые, теперь в этой отрасли проститутской, как и в мире спорта, ранний старт.

Глядим в окно из нашего номера. Действительно, там, внизу, никакой Небраски: собачья конура, куры ходят, ржавая ванна стоит, а подальше – костельчик сельский с побеленной известью пристройкой, к которой кто-то приладил красные и зеленые елочные лампочки, складывающиеся в кривую надпись «Man’s Club». Идти к нему через лужу. Только никто не идет. В лужах отражаются лампочки, окрашивая воду то в зеленый, то в красный цвет. А на дереве в этом сумраке сидят мужики… На дереве, на территории прихода! С большими дулами объективов. А за конурой еще один крадется… Тоже с дулом… Неужели и мне, как тем алкоголичкам, человечки привиделись, люди, которых нет?

– Эмиль, глянь. Ты видишь то же самое, что и я? Репортеры?

– Репортеры… Из «Супер-Экспресса», из «Факта», из «Нет», из «Шоу», – профессионально сообщает Эмиль. – Наверняка опять что-нибудь про ксендза стряпают…

А я смотрю на мигающие цветные лампочки и все во мне начинает петь: иди в ночь, Марго, заправься и иди в ночь, потому что ночь – самая грязная потаскуха… И встает у меня перед глазами лицо того двадцатидвухлетнего цыгана с серьгой, с волосами, уложенными гелем, с бачками до самого подбородка, подстриженными по линейке, ой… Дрелюшка моя, вот уж просверлила бы она меня!

– Эй, Эмиль! Свяжи меня.

– О боже! Как у Альмодовара!

– Нет, как у меня. Серьезно, свяжи меня! Снова начинается.

А он достает какую-то таблетку и впихивает ее мне в рот, а я слюнявлю его пальцы, лижу их, а они молодые и соленые. Но таблетку, тем не менее, проглатываю. Та моя часть, что хочет успокоиться, проглатывает, но другая часть бросается в такую атаку, что Эмилю ничего не остается, кроме как придавить меня своим весом.

– Хорошо, хорошо. Сейчас будет хорошо…

– У-У-У-У-У-У-У

– Что такое? – На мгновение он высвобождает руку. Потом подходит к висящему в коридоре огнетушителю, а я ору:

– Нет! Только не это! Бесы во мне боятся огнетушителя больше, чем черт ладана!

– Черт? Ты сказала: черт? Черт! Тогда надо к ксендзу, это ксендз занимается у нас экзорцизмом!