Марго

Текст добавлен: 29 сентября 2016, 00:01

Текст книги "Марго"

Автор книги: Михаил Витковский

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Назад к карточке книги

Глава двадцатая: и снова в деревне! Разговор с кузнецом

А оказавшись у себя, в своей деревне, решил я навестить старинных приятелей. Купил по дешевке крыжовенную наливку и бессмертное шампанское из «Лидля», сигареты «Перекур» и пошел на остановку, переодетый в шапку-ушанку и мужицкий прикид. Вместо Звезды, рекламирующей «Киндер-Буэно», – я сам, улыбающийся, в костюме Деда Мороза, расхваливаю льготные минуты под новогоднюю елочку во всех сетях.

На остановке никого, дымится мусорка. Закурил я, темно сделалось, грустно сделалось, дождь со снегом, хорошо, что наша остановка под навесом. Сам то шампанское я и выпил. Вспомнил, сколько кошек мы на этой мусорке подпалили, и вдруг мне стало так жаль всех этих кошек, зверски зажаренных на нашей мусорке, безумно жаль. Стал замерзать, и так крыжовинной наливкой наразогревался, что меня блевать потянуло, не надо было мешать. Как раз в этот момент проезжал мимо на велосипеде кузнец, пан Казимеж. Остановил я человека и выпытываю, где тот, где этот, а он мне:

– Вся эта гоп-компания, пан Вальдек, разъехалась: кто в Лондон, кто в Эдинбург, кто в Белфаст. Никого не осталось. Там работают. Старикам задницы подтирают.

Повеяло пустотой.

Мы закурили. Помолчали. Кузнец буркнул:

– Сегодня на Сувалки, наверное, уже ничего не пойдет.

Пять минут молчания.

– Снова расписание содрали, черти.

Пар изо рта. Сигарета. Две минуты молчания.

– На Будзиску только будет.

Молчание.

– Двадцать три пятьдесят пять… если будет.

Молчание.

– Снова, суки, мусорку подожгли.

Тишина. И протяжно:

– Да, дорогой мой, если будет…

Тишина.

Вьюга. Молча подал кузнецу крыжевинную наливку. Ее горлышко пропадает под его усами. Проехала машина. Прошла баба с коровой.

И ничего. Ничего и ничего.

– А вы, пан Есёнка, на самом деле могли бы уже перестать строить из себя чудака, пугало гороховое, идиотом прикидываться, деревню срамить… Вы что же думаете, мы тут ничего не знаем? Что у нас – телевизора нет? Да хоть бы и это… – Он показал рукой на навес и на меня, рекламного, в костюме Деда Мороза.

Мертвая тишина. В окне на первом этаже зажегся свет, заиндевевшее стекло, телевизор… Телевизор!

– А что с кузницей, пан Казя, стоит?

Он только пожал плечами, оседлал велосипед, пнул землю ногой, и поминай как звали: метельная завеса скрыла его фигуру. Подул я себе на руки, сигарета выпала у меня из толстой варежки, ушанку набекрень надвинул и, как эмигрант какой, сам уж и не знаю: здесь мое место с тенденцией (как говорили тетки-стилистки) на денатурат и «Популярные»[129]129
Марка дешевых сигарет.

[Закрыть] или там, где суши и сливовое вино, Роби Лещ., и макияж рук с тенденцией на нервный срыв, и наркотики на золотом подносе в бараке-люкс, в ангаре за сценой.

Посмотрел я на себя в шапочке Деда Мороза, рекламирующего коды, льготные минуты на Новый год. Выпил сам с собой эту наливку за три злотых. И где все те, кто завидовал тебе, где зрители? Ты так себе представлял: подъезжает лимузин к самой остановке, шофер открывает двери, все тебя обступают… Мы были одни – я и мой ангел, который у противоположной обочины играл на скрипке. Ах, как же хорошо он играл!

И тогда зазвонил мобильник. Я принял, хоть сеть здесь не очень ловит. Голос как через тысячу океанов рвется от ветра:

– Хеллоу, Вальди! Боже, все нас любят, а ты в самый момент пропадаешь? У меня есть паста! Роби Лещинский мне из Олецка привез, прилетай первым же самолетом, я знаю, что ты на Кубе, все об этом пишут, была статья на первой полосе… снимок, как ты загораешь с какой-то телкой, что еще там за таинственная дама, в общест… я тебе дам, ты… разты… ате… ава…

Тут связь оборвалась.

От кузницы ни следа, на ее месте теперь гостиница на тысячу номеров, заправочная станция для железных коней. А там, где когда-то стояла на полочке баночка с пастой, точно в том же месте, теперь надпись, выложенная тротуарной плиткой, иронически всю ситуацию подытоживающая: «Anno Domini 2009».

Метаморфозы Марго

Конец споров и раздоров между Марго и Черной Гретой

Что там было дальше, этого я не знаю, потому что при словах «железные кони» я вспоминаю, что в начале стоянки я поставила новую шайбу и как раз наступает время девятки, девяти часов положенной по инструкции остановки, а теперь мы, к сожалению, должны отваливать. Какое мне дело до какого-то там ксендза, ведь я всегда была неверующей. Эмиль! Сваливаем отсюда! Одним движением кладу конец клизме, которая была у меня в заднице, одеваюсь. Мою руки. И только потом, чистой рукой, хватаю Эмиля за рукав и тяну его рослое тело в сторону паркинга, на котором мы застаем то, что я сейчас спешу описать.

Пейзаж после извержения супервулкана. Всех куда-то сдуло, пустота. В потоках элементарных частиц радиоактивный ветер гонит по улице неактуальную рекламную газетку. Спокойно, никем не собираемые, вырастают странных форм радиоактивные грибы. Под синим светом фонарей.

Ни Греты, ни Юрия, ни даже персонала на автозаправке, в торговом комплексе, а в обменном пункте записка «скоро вернусь» перечеркнута и приписка «ушла на базу». Нет дежурной писуарессы в туалете, нет и девушки в супермаркете, так что, соберись я делать гриль, то не купила бы ни желтого мешка с древесным углем, ни упаковки «Живца», ни дежурного набора приправ. Женщина в закусочной не кричит «суп – 80», «картошка – 120». Я залезла на крышу моей фуры, как вчера, осматриваю территорию. И куда не кинь взгляд, везде простирается прекрасная северо-восточная Польша, вижу Августовское озеро, где бакланы, вижу Калининградскую область, но значительно ближе вижу всех, собравшихся в большой круг, посредине костер, значит, они там, лечу.

А там большой вечер авторской песни святой Аси от Дальнобойщиков, ведение и конферанс – Черная Грета, специалистка по поэзии и прозе, редактор литературного журнала «Твой Резиновый Хуй». Уже одета в черное, значит, будет носить траур по Хромой. Бомжи вокруг гужуются, как положено у костра, узнаю кое-кого: Познаняка, Цыцу, Капусту и Того Что От (Царство Ей Небесное) Хромой. А Ася в шапке с помпоном, в очках в толстой роговой оправе, раскрыла розовую тетрадочку с феей на обложке, читает. Позажигала свечечки, все свое шмотье пораскидала вокруг, ароматические палочки и ароматизированный чай раздает в чайничках. А Грета пиво пьет, глазами буравит и всё «schon, schon» повторяет, «das ist toll, das ist heiss!»[130]130
«Schon» – хорошо (нем.); «das ist toll, das ist heiss!» – здорово, клёво! (нем.)

[Закрыть] A когда Ася поет, то Гретхен смотрит куда-то вдаль, за озеро.

Простые тексты о том, что жизнь прожить – не поле перейти, находят слушателей среди дальнобойщиков, которые честно отбывают свою девятку[131]131
Девять часов предписанного правилами отдыха в пути.

[Закрыть], так что все равно вынуждены тут сидеть. «Люблю Тебя, Отче», – поет Ася под гитару известную песню-молитву, и даже дегенераты, которые так жарят плечевых, что аж спальник трясется, что аж прицеп отваливается от башки[132]132
Башка, голова – седельный тягач без полуприцепа.

[Закрыть], – и те поднимают к небу одухотворенные и масляные от пива глаза. А при этом очень культурно все обжираются колбасками с гриля на бумажных тарелочках, с горчицей и большой булкой, рулькой и пивом, потому что если девятку мотаешь, то первые три часа можно пить, за шесть оставшихся все выйдет. Снимают Асю (а заодно и греющуюся в лучах ее славы Грету) на мобильники, делают фильмики, потом все это появится на YouTube: «Ася среди дальнобойщиков, повесил Цыца, 15 июля 2010 года».

Тут меня эта прошмандовка замечает, на подиум просит, остальные в ладоши хлопают. А я объясняю Черной Грете, что она, будучи мелкой сошкой, не имеет морального права вести авторские вечера. А она на меня зенки вылупила. Я тогда кланяюсь вежливо направо, налево, и что… Стихов своих сказать не смею, самое большее, что могу себе позволить – сделать женщину-змею. Просим, просим! Пришлось мне вспомнить свои спортивные достижения, вывернуться наизнанку и завязаться узлом. Браво! А Грета тогда – подковы гнуть и, приободренная аплодисментами, спрашивает, нет ли желающих потягаться с ней на руках. Тогда и я осмелела и кое-что из моей поэзии и золотых мыслей (сама святая Ася меня попросила) представила. «Шайбу долой – едем домой» и другие произведения. Самые большие аплодисменты я сорвала у сундуков и мешков-пекаэсов. А Грета взялась тягаться на руках с голландцем и проиграла. (А не вчерашний ли это волосатик?) Ну конечно, куда ей! Это ж не человек – медведь. Поджала хвост. Подошла я к ней и об этой больной руке спросила. Ну и бросились мы друг другу в объятья! Конец споров, конец вечных раздоров! Это, наверное, самое большое чудо святой. Самое большое, но не единственное…

Тогда же принесли больное животное: чайку с перебитым крылом, завернутую в одеяло, а она очень из него вырывалась, но только оказалась в ближайшем окружении святой, успокоилась и просто-таки прильнула к ней.

Тогда на середину вышел водитель с кликухой Тот Что От Хромой. Типичный полячишка, в жизни не прочитал ни одной книжки, даже инструкции по обслуживанию домкрата. Любит попить пивка, когда можно, бутылочек этак с десять, любит покурить самые дешевые украинские сигареты, любит девочек потискать на спальнике, есть у него многочисленная семья под Пётрковом и дом он строит из пористого кирпича. Лысый, с заметным животиком, повышенная моторная возбудимость, в том числе повышенная возбудимость нижней челюсти, в результате чего он постоянно говорит и шутит. Но не сейчас. Потому что убили его Хромую. Хлопает, просит слова, а Грета всхлипывает в платочек, оплакивая покойную любовницу.

– Слышь, мужики! Ну я этого сукина сына, что Хромую уделал, достану, пусть он лучше на пароме не ночует, со мною на одной палубе, в одной каюте. Какая уж Хромая ни была, а такой смерти не заслужила. Хочу прочесть вам стих, то есть, поэтическое… ну это… произведение в память Хромой.

Я собственным глазам не поверила, потому что этот бомж, который в жизни ничего не читал, достает из кармана куртки помятый потребительский талон, расправляет его и читает нечто, начинающееся такими словами:

– Таскал волк овечек в лесок, но утащили и волка разок…

– Волк – это Хромая, – пояснил он театральным шепотом «в сторону», а Грета начала шепотом объяснять Асе, кто такая Хромая, но быстро выяснилось, что она и так лучше всех знает.

Цыгане, явление третье

Ладно, думаю, не стану слушать я эту элегию в честь Хромой. Пора отправляться в ночь. Как это там ксендз говорил: «По-за леском, по-над озерком». Еще раз забираюсь на крышу и вижу, что от этой стоянки лесок и озерко на приличном отдалении. Вон они! Лагерь, где живут цыгане вообще и мой Дезидер в частности… беру кое-что из кабины, закрываю, иду. По противопаводковому валу, потом лугом, который оказывается топью, в которой я увязаю по щиколотки. Только после лугов начинается низкорослый лесок и подернутая рябью суровая гладь озера, укрытого за прибрежными зарослями, а около него не один, а, наверное, сто прицепов и бараков из рифленой жести. Носятся куры, мокнет постель на заборах. Шлепают по лужам дети, играют с собаками, воняет горящей пластмассой, горящими волосами, резиной, ногтями, кожей. Они жгут всё, что воняет и может гореть, все кроме дерева. Бросают в огонь свои тряпки и розовые заколки-бабочки, зеленую краску, содранную с лавок.

И, хоть ночь на дворе, сидят целыми семьями у пластмассовых столов. Один играет на расческе. Принесли с паркинга, из «Макдональдса» громадные количества неорганической жратвы в домиках-коробках хэппи-мил. Перед ними на газете разодранные жареные цыплята, множество стопочек водки, колбаса, кремовые пирожные, громадные количества в большом беспорядке и грязи. А за каждым столом самая главная – старая мать-цыганка, мать рода, с седым начесом и с такими большими золотыми серьгами, что аж уши вытягиваются. С никотиновой кожей. Рядом всегда сидит Старый Толстый Цыган, позванивающий мобильником и позвякивающий ключиками от автомобиля, потому что во всей этой грязи есть какая-то роскошь, богатство, стоят запаркованные самые новые модели автомобилей, родственные тому мерсу наших старых цыган с паркинга, какие-то бумера, золотые, серебряные и красные с открывающейся крышей. Рядом со Старым Цыганом с ключиками всегда сидит женщина средних лет и кормит грудью одного, двух, а то и трех маленьких сладеньких цыганяток с черными головками. И, кормя, не перестает с кем-то разговаривать – ашрабахрамаш котлета циту чауческу – по сотовому.

Дальше помоложе, совсем почти дитя, но уже с золотыми зубами, в платочке с люрексом, тоже кормит цыганенка детской своей грудью, а рядом с ней с набриолиненными волосами всегда-превсегда сидит Прекрасный Половозрелый Цыган! Бугай. Играет на расческе, пьет водку, скалит зубы. За другим столиком его копия рвет меха на гармошке. Потом масса детей в колясках новейшей модели, розовых, из «Hello Kitty». И все это в луже, играющей бензиновыми цветами радуги, в кислотном дожде, а на краю леска, по щиколотку в воде, цыганский ангел играет на скрипке.

Вдруг одна Старая Цыганка замечает меня и приглашает, а другие радуются, как дети, что кто-то нормальный к ним пришел. Видимо, здесь их обходят по кривой. А я все расчитываю, как бы оказаться поближе к моему Дезидеру. Ох, и угостила бы я тебя любистоком[133]133
Любисток – популярная в Европе приправа; у простонародья, называющего его также любчиком, считается приворотным средством.

[Закрыть], прекрасный мой, любчика бы тебе дала, а эти очи черные покорили меня, что так пялишься, околдовать хочешь? Покажи руку, я погадаю тебе, о, большие чувства придут к тебе этой ночью, так что поторопись, а то ночь уже кончается… О, ашрабахрамаш! о, котлета! «Питу, питу чауческу…» – бормочу я цыгану, вытягиваю руку и обнимаю его. Ощущаю запах потного, молодого и немытого тела, ой, тела, пробивающийся через дезодоранты «Чауческу» производства двух бедных румын, говорящих по-польски. А с другого боку от меня молодая цыганка с ребенком, вытаращилась угрюмо из-под фиолетовых ресниц.

Запускаю руку в штаны Дезидера сзади и закрываю глаза. Цыганка хватает кусок серой курицы или цыпленка, хватает котлету.

Я целую цыгана, моего цыганенка, моего грязного зверька, в шею, худую, грязную. Цыганка замахивается на меня сырым серым мясом.

Я целую цыгана в губы, пахнущие табаком, переплетаемся с ним языками. Курица мокрой тряпкой шлепается мне на лицо.

Я шепчу цыгану на ушко: «Пошли на озеро». А эта как мокрой тряпкой охаживает меня по шее:

– Ах ты, качу пу цып тебе, лип тебе котлета, ашрабахрамаш котлета, чауческу и батонеску, будет мне здесь еще устраивать борделеску, польская суческу! Мы-то думали, она к нам из европейской какой-нибудь организации, «Клён-Явор» типа, которые цыганам помогают, а она, себе на уме, из «Газеты Выборчей» – репортаж о нас делает!

И теперь я стала яблоком раздора для всей семьи: толстые мужики с томбаковыми печатками и томбаковыми зубами на стороне цыгана и автоматически на моей, на стороне нашего счастья, а цыганки с начесами и с ключами от автомобилей – на стороне патриархально-матриархальных семейных ценностей, то есть никакое не батонеску, а Дезидер бессовестно изменяет жене при детях. И тут мой Дезидер достает пружинный нож, сталь которого отражается в его глазах.

Мой прекрасный Дезидер выиграл, и мы удаляемся от обильного стола в направлении озера, одного из бесконечного множества озер на земле сувальской. Он обнимает меня, и я уже знаю, что циклон из Скандинавии ушел в синюю даль. Орут в честь нашего счастья сверчки, квакают лягушки, вылеченная чайка парит над нашими головами, на паркинге мир, единение и братание… А вокруг озера танцуют голые нимфы, мы снимаем их на мобильник, но мобильник выскальзывает из моей руки в воду вместе с табличкой «Margot», которая плюхается в прибрежный песок, а мы целуемся. Камера наезжает, видны два лица – мужчины и женщины, на фоне озера, потому что нет рас, любовь соединяет все, лица увеличиваются, музыка лягушек и сверчков звучит патетически, дальнобойщики где-то далеко хлопают в ладоши. Какой-то цыганский ребенок в рубашонке с надписью «Hugo Boss» прибежал за нами, я глажу его, а Дезидер гонит, чтобы уходил, целует меня, и тогда появляется надпись:

THE END

Anno Domini 2008/2009