Текст книги "Самурай (СИ)"

Автор книги: Михаил Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Павел Антонович догадался сдвинуть очки Максима на более привычное для них место, но открывшаяся реальность оказалась еще забавнее – две трети членов Общества действительно обрядилось в длиннополые костюмы цвета хаки с круглыми эмблемами «скорой помощи», стетоскопами на шее, профессионально воткнутыми микрофонами в нагрудные карманы, толстенькими браслетами компьютерных диагностов, свисающими с ушей респираторами и высокими круглыми шапочками, похожими на гильзы от универсального патрона.

Максим ощупал плащ и бронежилет, поднялся и безмолвно облачился в такую же форму, сложенную на столе рядом с тремя объемистыми чемоданчиками на кодовых замках и трубками холодильных генераторов, покрытых изморозью. Доступ к оружию, по крайней мере у Максима, теперь осложнялся, но перевешивать его поверх плаща или вообще оставлять здесь не было времени, да и судя по одеянию им не слишком грозило ввязаться в перестрелку – там, куда они направлялись, все уже было кончено.

Они прошли в комнату, скрытую за идеально замаскированной и наглухо притертой к косяку дверью, где за тонким ребристым пластиком серого цвета скрывалось полметра отполированного металла с многочисленными прорезями, в которые ушли рычаги и шестеренки фиксаторов, рычаги стопоров, горящие, как глаза вампиров в темноте, зрачки электронных замков и просто черные точки самострелов и пушек против несанкционированного вторжения в помещение, где среди уже знакомой кафельной белизны располагались: гигантская ванна, сейчас наполненная синей водой с небольшими айсбергами пены, выплывающих из невидимого отверстия в бортике, отделанном золотом; интимный кружок шести унитазов типа «тюльпан»; а также стоящий в центре столик с богатой коллекцией вин в прозрачном баре, вмонтированном в его ножку.

Сквозь идеально прозрачное окно сочился грязный свет агонизирующего дня, но его вполне хватало на то, чтобы, отразившись от зеркальных поверхностей стен, пола и потолка, достаточно прилично осветить туалет. Поэтому возившиеся около ванны техники в зеленых спецовках и надписями на спинах «Осторожно – мины!» почти не пользовались фонариками, которые Максим поначалу принял за компактный вариант биде, пока не понадобилось куда-то подсветить, и вся компания надолго ослепла, пропустив самый интересный момент закладки устройства в специально подготовленную канавку, безжалостно выдолбленную в кафеле, от которой, словно солнечные лучи на детском рисунке, разбегались кривые трещины.

Когда члены Общества продрали глаза и избавились от красивых световых разводов, поселившихся на сетчатке эфемерными и эфирными паразитами, устройство, представляющее собой толстенькое кольцо с вертикально торчащими трубками и многочисленными проводами, тянущимися к нескольким чемоданам, разложенных на умывальниках под хрустальными канделябрами и прикрытые от чьих-то глаз разоренными рулонами туалетной бумаги, было уложено в канавку, и теперь техники осторожно укладывали мастерками поверх куски пористого раствора, который мгновенно застывал безобразными серыми кусками, не дожидаясь более эстетического оглаживания и формовки.

В торчащие наружу трубки уже с помощью Максима и Павла Антоновича ввинчивались длинные увесистые медные штыри с многочисленными высверленными дырками, и на верх получившейся решетчатой пирамиды водрузили громоздкий аппарат, царапающийся углами не собранного до конца футляра, из которого торчали монтажные платы и угрюмо светились электронные лампы.

Специалисты вновь оттеснили Максима и Павла Антоновича, которым показалось, что они уже начали кое-что понимать в уродливом сооружении и взяли на себя смелость вносить рационализаторские предложения, наверняка приведшие бы, как минимум, к короткому замыканию электросети города, ловко подсоединили оставшиеся кабели, еще раз проверили устойчивость конструкции, сполоснули руки и лица, омыли пыльные сапоги в бассейне, оставив без внимания прилипшие к ним холмики пены, прошлись вдоль проводов, уперлись в чемоданы и защелкали тумблерами, скорее для виду, чем для дела.

Все было готово, во всяком случае техники увеличили частоту и скорость перебежек от сооружения к пультам управления, доставали и прятали в карманы замысловатые инструменты, больше смахивающие на пространственные головоломки, навалились плечами на закрывшуюся по недосмотру дверь в конференц-зал, естественно не поддавшуюся на такую дешевую провокацию, из-за чего пришлось лихорадочно искать код, оказавшийся записанным на клочке туалетной бумаги, часть которой уже использовали по назначению, и тогда пришла очередь искать телефон, спрятавшийся почему-то на самом дне бассейна в прозрачном водонепроницаемом контейнере, звонить вышестоящему начальству, долго ругаться с секретаршей, не желавшей беспокоить оное по несекретной линии связи, потом ругаться с начальством, тоже отказывающимся называть нужную комбинацию по линии, к которой может не подсоединиться только ленивый, но, скорее всего, это была лишь отговорка, так как Максим подозревал, что руководство в принципе не может держать в памяти больше двух чисел – своего возраста и своей зарплаты, но потом обстановка неожиданно разрядилось, и все устроилось лучшим образом – сидевшей на крышке унитаза Вике надоели препирательства, и она молча толкнула дверь в нужную сторону, та распахнулась и онемевшие специалисты, бросив от растерянности телефон снова в воду, но уже без контейнера, выволокли аппаратуру в зал, аккуратнее уложили провода, чтобы не спотыкаться о них при беге, потыкали пальцами замазку и расположились на полу около столов.

Максим, Павел Антонович и Вика выходить не стали, на счету была каждая секунда и не стоило их терять на бег по пересеченной местности, а расположились за унитазами, хотя лучшим местом являлся, конечно же, бассейн, но его нужно было бы сливать или, если не сливать, то потом где-то искать место для просушки оружия и одежды, так что возни это не стоило.

Выглядели они теперь забавно, словно санэпидемстанция, решившая проверить чистоту и стерильность отхожих мест и для этого присевшая на корточки у оных, сложив на пластиковые крышки чемоданчики и опершись на них руками, упрятанными в белые резиновые перчатки.

Естественно, никакого счета времени вести никто не соизволил, видимо это была мелкая пакость со стороны техников за внеурочную работу, и в результате пришлось провести не самые приятные минуты в ожидании начала операции, готовясь каждую секунду вдохнуть в себя побольше воздуха, распрямить туго стянутые пружины мышц, пробить телом плотный воздух сортира… И, как всегда бывает, они пропустили самое начало, точнее – оно застало их врасплох, ибо пропустить ослепительную вспышку, рев пламени, вставшего обжигающим столпом над отведенной для него канавке, сотрясение пола и скрежет проваливающейся вниз плиты было бы затруднительно.

Мощь взрыва ошеломила, заставив секунду переждать прохождение ударной волны, а потом уже на гребне ее отражения от стен ринуться к дымящемуся оплавленными краями отверстию, прижать к груди локтем свободной руки выдвинувшийся из венчающего пирамиду устройства ледяную гладкую трубу, обхватить ее ногами и, контролируя чемоданчики и свои зады, могущие здорово попортиться об опадающий раскаленными каплями пол или чей-то потолок, соскользнуть вниз к новым приключениям.

Как всегда, Максим оказался первым – он приземлился, конечно же, не в расположенной внизу комнате, где находился архив Казначейства и которому только бы пошло на пользу падение потолка, пламя и тройка запорошенных пылью людей, ради какой-то причуды облачившихся санитарами, а в ресторане, где ему на голову тут же свалился Павел Анатольевич, в свою очередь принявший на плечи Вику, у которой, по странному стечению обстоятельств, оказалась самый тяжелый саквояж, она его, естественно, не удержала и он метко обрушился на плечо Максима.

Неустойчивая пирамида из трех тел опасно накренилась, но, к счастью, Максим все еще держался за трубу, что продлило их акробатические упражнения ровно на столько, сколько нужно для того, чтобы мыльная вода из давшего трещину бассейна окатила их с головы до ног, потом труба уехала вверх, приятно скользя по намыленным резиновым перчаткам, и вся троица села в одну большую лужу.

Первое впечатление Максима не обмануло – они и впрямь попали в ресторан, расположенный явно не в административной части города, так как за окнами высились расцвеченные флюоресцирующей ночной рекламой дома, гремела музыка, двигался нескончаемый плотный поток машин, выбраться из которого не представлялось возможным даже танку, ходили прилично и неприлично обряженные люди, а в небе метались острые, словно наточенные карандаши, лучи прожекторов патрулирующих «акул».

При проникновении им повезло дважды – они только чудом не сделали дырку в том месте, где висела чудовищная по массивности, обилию меди и хрусталя, проводов и фигурной проволоки, голых ангелочков и фальшивых рубинов, отвратительная по безвкусице лампа, явно скопированная с оперных монстров, но если те как-то терялись в объеме зала, то здесь, стиснутый стенами, низким потолком, столами и людьми ресторан выглядел лишь ненужным приложением к ее сомнительному великолепию.

Второе везение заключалось в том, что они не упали в местную кухню, судя по черному густому дыму, вытекающему из распахнутой двери с соответствующей надписью, набитую раскаленными печками, плитами, кипящими котлами, багровыми от жара сковородами, скворчащими и разбрасывающими во все стороны напалм из кипящего масла, осколки шкварок и отравляющие ароматы кожно-нарывного и нервно-паралитического газа.

Надо честно признаться – выглядели они сейчас жалко, мокро, грязно и абсолютно не подходяще для ресторана. Они молча разглядывали друг друга, дыру в потолке, уже затянувшуюся непроницаемой чернотой, люстру, которая угрожающе начинала покачиваться на давшем трещину потолке, клубы дыма, плывущие, словно облака в небе, по всему пространству помещения, и приходили в себя после перемещения, приспосабливаясь к ситуации к которой они, в общем-то, не были подготовлены даже хотя бы внешне.

Вика отцепила маску, оставившую на лице огромное красное с синевой пятно, медленно, с наслаждением вдохнула воздух, но закашляла, заплевалась, торопливо нацепила респиратор и задышала уже быстро-быстро. Павел Антонович и Максим предупреждению вняли и, оставив Вику наслаждаться фильтрованным воздухом, сдобренным приятным привкусом хлорки, щедро пропитавшей фильтры, цепляясь друг за друга и столы кое-как поднялись, оскальзываясь и шатаясь, точно пьяные фигуристы на льду, и более внимательно осмотрели зал.

Зал оказался не ахти и представлял скорее бывшее подсобное помещение, переоборудованное в нечто среднее между столовой и дискобаром для непривередливой молодежи, люстра же здесь висела по недоразумению.

Было пусто.

Пейзаж разнообразили лишь казенные столы, отделанные исцарапанным пластиком с серыми разводами, и составленными на них ножками вверх табуретами, видимо в преддверии уборки, на что так же указывали вязанка паралоновых щеток с железными ручками, вложенные друг в друга цинковые ведра. Стены увешивали бумажки с чернильными надписями на незнакомом Максиму языка и весьма приличными рисунками.

Вика окончательно пришла в себя, и они, не сговариваясь, разошлись на три стороны, внимательно осматривая столешницы и зачем-то заглядывая под столы, как будто там мог кто-то прятаться и из глупой шутки цапнуть за ногу ради сомнительного счастья получить в темя кулаком или пулю.

Максим решил сверить свои представления о кухне с реальностью и направился туда, смело распахнул двустворчатую увесистую дверь с закрашенными белой краской окошечками и оказался в состоянии дежа вю – горели печи, жарились котлеты, булькали компоты и супы, работали овощерезки и хлеборезки, и все при полном отсутствии какой-либо живности, если не считать жирного кота, нахально ворующего из здоровенной сковороды лакомые кусочки начиненной икрой рыбки и не обратившего на вошедшего человека никакого внимания. Максим вежливо постучал, но кот лишь прижал уши к голове, вздыбил загривок и ускорил поедание горячих, дымящихся кусков.

Осмотрев потолок, Максим убедился в отсутствии дыр, но, припомнив свои видения, сообразил, что упасть они должны были как раз на нож хлеборезки, как две капли воды похожий на рабочий вариант гильотины, кажется даже с подозрительно ржавыми потеками на широком тяжелом лезвии. Глухие удары о порядком прорубленную дубовую доску, усеянную хлебными крошками, органично дополняли цветной поток неконтролируемого воображения с преобладающе кровавым цветом, и Максим, не сдержавшись, подошел к гильотине поближе, любуясь размеренностью, точностью и неутомимостью глупого механизма, которому, по большому счету, глубоко безразлично что рубить – булки и буханки или головы и руки.

Пришлось для преодоления соблазна сцепить пальцы рук на спине, втянуть голову в плечи и глубже вдохнуть хлорку, что однако не пошло на пользу порядком интоксицированному организму. В результате в глазах поплыло, в груди воспылала еще одна печь, специализирующаяся на приготовлении ливера, Максим сделал вынужденный шаг навстречу доброжелательной гильотине, широко улыбающейся ножом и подмигивающей разноцветными лампочками-глазами, подманивая очередную добычу.

Он сразу же решил не тянуть, не мучаться с такой мелочью, как руки и ноги, тем более, что забираться на эту штуковину, не приспособленную для таких габаритов живого батона, было затруднительно, а вот пододвинуть сюда удобный стульчик, встать на него коленями, утонувшими в мягком велюровом покрытии, руки оставить сцепленными за спиной, вытянуть шею, дождаться медленного подъема ножа, положить горло на твердый деревянный валик, немного помотать головой, удобнее устраиваясь и примериваясь к траектории падения ножа, сжать зубы, шире раскрыть глаза, дабы не пропустить забавный момент отделения головы от туловища, ее полной и окончательной свободы, когда облегченный разум последний раз вглядывается в забавно крутящуюся картинку окружающего мира, и замереть в ожидании великого момента.

Как всегда, в самый ответственный момент в сложном агрегате гильотины что-то замкнуло, в воздухе запахло грозой, щеку Максима обожгло щедрой россыпью разноцветных искр, и он разочарованно выбрался из-под замершего в нескольких сантиметрах от шеи ножа, оцарапавшись ухом и оставив на лезвии клочок волос, сел на стул, раздумывая – чинить или не чинить проклятый механизм.

Решив все-таки не трогать хлеборезку, он поплелся между рядами горячих печек, задевая головой развешанные на стальной струне дуршлаки, сковородки, чайники, половники, причем висели они не на крючках, а сама струна оказалась продета сквозь естественные и специально пробитые для этого дырки, и оставалось загадкой как снимали утварь и кто мог потом пользоваться, скажем, половником с проплавленной в середине черпака отверстием.

Потом пошел небольшой зверинец – куры, кролики, гуси, спокойно клюющих, жующих обширные запасы кормов, сваленные в клетках большими кучами, точно перед исчезновением люди озаботились их дальнейшей судьбой, и разглядывающих Максима темными глазами. В одной из клеток на подстилке из клевера лежала большая рыбина, вяло шевелила жабрами, разевала рот и судорожно била хвостом, разбрасывая мелко нарубленную траву. Максим, просунув руку в незапертую дверцу, успокаивающе погладил ее по холодной и скользкой чешуе, на что рыба дернулась, пытаясь дотянуться до его пальцев неожиданно зубастой пастью.

Ведя ладонью по холодному металлу решеток, Максим двинулся дальше по необъятной кухне, где за каждым поворотом открывался новый проход, громоздились печи и странные механизмы, готовилась пища, кипела, жарилась, коптилась, но не подгорала, не выливалась, – это и было ее настоящей жизнью, люди здесь ни к чему, не нужно ни поваров, ни стряпух, ни даже едоков, только лишь электричества и огня.

Поэтому сидящая на высоченном стуле, похожем на увеличенную копию детских стульчиков с откидной подставкой для еды и веселой росписью петушками и зайчиками, девушка не относилась ни к первым, ни ко вторым, ни к третьим, она просто сидела и смотрела на Максима, тем не менее органично вписываясь в окружающий ее пейзаж здоровой полнотой, розоватостью и отсутствием одежды. Большая грудь ее удобно устроилась на подставке, на подставку же она опиралась локотком правой руки, поддерживающей румяную щеку, левая ладонь была зажата между бедер, целомудренно прикрывая лобок, взгляд казался задумчив, а слева над пухлыми губами горела кокетливая звездочка.

Появление Максима ее несколько озадачило и, кажется, слегка разозлило, густые вразлет брови приподнялись, лоб сморщился, губы приоткрылись, как перед поцелуем, щеки еще больше заалели, пальцы ног зашевелились, она явно собиралась сказать Максиму что-то неприятное, но мгновение спустя передумала, изменила позу, сев прилежной ученицей и сложив руки на подставку.

– А, Максик, это опять ты! Не думала тебя здесь увидеть, красавчик мой. Зачем пришел, шалунишка? – спросила девушка и игриво погрозила пальчиком. – Я же тебе, кажется, не назначала. Договаривались встретиться в… хотя нет, постой, о чем это я… Ладно, дел у нас еще много, работа предстоит трудная, можем ведь мы себе позволить слегка расслабиться? Конечно, можем! Ты меня прости, хотела тебя строго отчитать, отругать, нашлепать, а потом думаю – ну и что, ну пришел, приветить надо, обласкать, видно же, что несладко приходиться моему Максику, красавчику моему кареглазому. Ты, родной, хоть мойся иногда, дело нужное, тело оно уход любит, ласку, жалей его иногда. Впрочем, о чем это я! Знаю, знаю, родной, все знаю, иначе к чему мы здесь поставлены. Надежда наша, опора, гордость! Я в последнее время часто о тебе думаю, порой так хочется увидеться, поболтать о том о сем, делами поинтересоваться, хотя о каких делах после этого может идти речь? Вот и сдерживаюсь, сам, наверное, почувствовал, сдерживаюсь, сосредотачиваюсь, берегу. И сейчас придется сдержаться. Извини, рта не даю раскрыть, сам понимаешь – тут не разговаривают, слушают только, головой кивают, крестным знаменем осеняются, в ногах валяются, просят, просят, а что просят? Сам знаешь, сам просил. Иногда ругают, обижаются, не слежу, говорят. Ох, не слежу! Распустились. У самих, как будто, голов нет, будто сами не знают своего предназначенья, будто тайна это за семью печатями! Что только не выдумали – дома построили, книги написали, песни сочинили. Послушать не хочешь? Ну и зря, пою я хорошо. И что дальше? Стали они счастливее? Жили бы себе и жили, все есть, а чего нет, то того и не надо. Грызли бы бананы, апельсины бы лопали, морковку там, была ведь морковка, укропчик был, хорошо помню. Так нет, яблоки им подавай! Ты уж, Максик, не привередничай, слушайся меня, котенок, я ведь плохого не присоветую, а если и присоветую, то сам понимаешь – нужно значит. Покой еще нам только снится. Вижу – устал, осунулся, поседел. Все вижу, все знаю, все помню, обещания держу, исполняю потихоньку. Наверное, материшься про себя, еле сдерживаешься, вижу по глазкам. Хорошо, молчу, молчу. Рада была увидеть тебя, возвращайся, не волнуйся, помню, люблю, и все остальное, что там положено…

…Как всегда, в самый ответственный момент в сложном агрегате гильотины что-то замкнуло, в воздухе запахло грозой, щеку Максима обожгло щедрой россыпью разноцветных искр. Он вылез из-под замершего в нескольких сантиметрах от шеи ножа, оцарапавшись ухом и оставив на лезвии клочок волос, сел на стул, раздумывая чинить или не чинить проклятый механизм.

От раздумий его отвлек шум в зале, он напоследок огляделся, нащупывая под спецодеждой пистолет, и вернулся к Вике и Павлу Антоновичу, которые пытались взломать дверь в соседний зал, используя подручные средства, из-за чего вокруг образовалась достаточно куча разломанной мебели: выпотрошенных стульев, разломанных в мелкие кусочки столов, а также свернутых в узлы алюминиевых ложек и ножей.

Толку было пока мало, шуму много, но Максим решил, что его помощь не пригодится, поэтому он спокойненько посидит в сторонке, ожидая когда все-таки находящимся в другом зале людям надоест вкушать пищу под аккомпанимент ломающейся мебели, стука и звона, и они догадаются открыть дверь.

Но за дверью тоже были не дураки, а народ вполне веселый, спокойный и находчивый. По ту сторону разгоралось веселье, словно в далекой деревушке на берегу теплого, фосфоресцирующего от обилия планктона океана, где гул прибоя пробуждает дремлющую генетическую память, и на смену унылому и однообразному существованию аборигенов-рыбаков, сидящих в круглых хижинах на сваях, приходит внезапное буйное веселье, наслаждение жизнью, ритмом тамтамов, затеваются бесконечные и абсолютно бессвязные песни о том, «что вижу, то и пою», дикие и агрессивные танцы, переходящие в яростное совокупление под открытом небом.

Там поймали намеченный Викой ритм, подхватили мелодичный звон столовой утвари, кидаемой Павлом Антоновичем, вдохновились спокойствием Максима и творчески воплотили всю эту смесь в веселое стоккато рассыпающегося конфетти, взрывы хлопушек, заразительный смех, переходящий в ржание, хлопки открываемого шампанского, грохот сдвигаемых хрустальных фужеров, неразборчивые тосты, барабанную дробь и стук кастаньетов, чечетку, аплодисменты, шум все увеличивался, втекал под дверь, продирался сквозь узкую щель и бил по ушам. Он погреб, похоронил под своим тяжким телом производимые здесь жалкие звуки, повис на руках, обессилел, утомил, усадил на стулья и заставил просто слушать.

Но маленькой щели оказалось маловато, все остальное давление, напор вакханалии приняла на себя массивная, но не рассчитанная на подобные нагрузки дверь, отчего завибрировала, охваченная мелкой дрожью, ее лаковая поверхность покрылась трещинами, раскалились железные петли, дерево задымилось, вспыхнуло множеством крохотных синих огоньков, стена заметно прогнулась внутрь, как надуваемый воздушный шарик, с громким треском лопалась штукатурка, качалась хрустальная люстра, ее сверкающие подвески принялись поочередно взрываться, щедро рассеивая по залу мелкую крошку.

Давление росло, словно все они погружались в глубоководную впадину. У Вики носом пошла кровь, к счастью, быстро впитывающаяся фильтром респиратора. Павел Антонович, скорчившись на табурете и прижав руки к ушам, зевал выброшенной на берег рыбой. Максим пока особого дискомфорта не чувствовал, но кожей ощущал наступление критического момента, после которого стена вместе с дверью должны будут взорваться миллиардами бритвено острых осколков и обломков, и, не теряя времени, подхватил коллег под руки, заставил их лечь на пол в самом дальнем углу, решив что здесь будет все-таки безопаснее, чем в напичканной печками и ножами кухне, навалил на них столы, упал рядом и закрыв уши и, приоткрыв рот, приготовился к взрыву.

Ничего особенного не произошло, не было ни огня, ни удара взрывной волной, ни бомбардировки кирпичами и люстрами, лишь раздался звук лопнувшего воздушного шарика размером с двухэтажный дом, над забаррикадировавшимися людьми что-то пронеслось, смачно вляпалось в выходящие на улицу обрешеченные окна, закапало, а потом и полилось вниз. Пахло расплавленной резиной. Давление упало, голова у Максима стала пустой и легкой, потом в ней откуда-то появился увесистый стальной шарик и принялся кататься, ударяясь в лоб, затылок, глаза и темя, стремясь пробиться наружу и раскачивая поднимавшегося человека из стороны в сторону.

Описывая хитрые кривые, Максим наступил на чью-то руку, услышал Викин писк, упал на колени, погладил и поцеловал резиновую перчатку с черным отпечатком ребристой подошвы, откинул столешницу, растолкал Павла Антоновича, пополз дальше, слепо ощупывая горячий пол перед собой, добрался до Вики и принялся сдирать с нее что-то вязкое, липкое, с обжигающей начинкой и запахом пережженного сахара. Карамель из девушки получилась отменная. Ожогов не было, но вид у Вики оказался потешный – она чем-то смахивала на Дракончика после похода на шоколадную фабрику, лишь глаза удивленно хлопали из под слоя сахара, который, впрочем, легко обдирался, открывая слегка покрасневшую, но не обожженную кожу.

Подошедший Павел Антонович не побрезговал лизнуть кусочек с Викиного лица и подтвердил:

– Сахар.

Они все синхронно обернулись и обнаружили, что стена, как таковая, перестала существовать, лишь у потолка свисали ее оплавленные остатки, сложенные из прозрачных шестигранников, наполненных золотистой густой субстанцией, медленно и величаво стекающей вниз, напоминая лохмотья парчовых драпировок, наливаясь на концах большими продолговатыми шариками, которые с чмоканьем прилипали к образовавшимся на полу желтым лужам, растекались по ним, а истончившиеся нити, отпуская капли, вновь вздымались вверх, чтобы начать очередное падение.

Больше всего зрелище походило на улей после визита медведя. Основная порция меда досталась залу, где находились Максим, Вика и Павел Антонович, – он был везде, стекал по окнам и стенкам, громоздился на столах, превратил уцелевшую люстру в сахарный пряник с фигурными виньетками и розочками. Вязкий янтарь пронизывали черные нити и черные ошметки, похожие на жуков и мух в настоящем янтаре. Кое-где, как футуристические украшения, прилепились остатки нежных сот. Волна меда постепенно подтекала к коллегам. Задерживаться тут не стоило, нужно было пробираться по оставшимся тропкам относительно чистого пола туда, где их ждало очень много работы.

Соседний зал ресторана разительно отличался от того, куда они прибыли, и не только отсутствием меда, а в высшей степени фешенебельностью и стильностью – мраморные столики, ажурные железные стулья, хаотично расположенные фонтаны с журчащей подсвеченной водой в густых зарослях пластмассовых цветов, громадные холсты, кажется, с живописью, режущей глаза агрессивной аляпистостью, стройные ряды средневековых рыцарей в доспехах, с мечами и саблями наголо верхом на деревянных лошадках с колесиками вместо ног, подвешенными к потолку блестящими лентами мобилей и гирляндами с бегающими огоньками.

Дополняли зрелище неподвижные люди, занимавшие почти все места. Дамы были обряжены в одинаковые розовые платьица с пышными коротенькими кружевными юбками, черной шнуровкой на спинах, громадными белыми бантами в высоких пепельных париках, лица их отличались неестественной по идеальности кожей с ярким румянцем, большими синими глазами с длинными ресницами, напудренными узкими плечиками и чересчур красивыми руками с длинными пальцами, которые уж действительно невозможно было подделать или замазать какой-нибудь косметикой.

Максим поначалу решил, что видит перед собой сошедших с конвейера кукол, но при более пристальном и близком разглядывании в их лицах усматривались слабые индивидуальные черты, да и они, в отличие от кукол, несомненно дышали, хоть и очень тихо.

Мужчины, составляющие им пары, явно происходили все от разных родителей. Среди них имелись молодые и старые, седые и лысые, с ухоженной кожей и лицами, покрытыми розовыми рубцами юношеских угрей, бородатые и усатые, в очках и с искусственными ушами, одетые в смокинги и фраки, в классические пиджаки и просто в свободные полосатые рубашки, увешенные золотом, как новогодние елки в ювелирной лавочке, и предпочитающие исключительно изящный кружевной платочек, который элегантно выглядывал из нагрудного кармана или рукава.

Позы их тоже отличались милой непринужденностью, в отличие от манерной окостенелости дам, как одна сидящих прямо, сложив руки на лаковых сумочках, что прикрывали голые колени, – одним удалось остаться в более менее сидячем положении, устойчивости ради положив головы на стол или в тарелки, другие откинулись назад, выставив в потолок острые кадыки, некоторым не повезло и они свесились со стульев как кавалеристы с седел или вообще упали на пол, где и замерли в неудобных позах.

Но всю мужскую половину гостей объединяло одно – они не дышали и не моргали. Мужчины были мертвы, и порукой тому являлись многочисленные огнестрельные раны и брызги крови на белых скатертях.

– Ну, что? – поинтересовалась Вика. – На куколок будем пялиться или приступим к работе?

И они приступили к работе.

У одного из фонтанов Вика обмыла лицо, собрала все их чемоданы и принялась монтировать установку, если только нажатие трех соответствующих кнопок, запускающих программу самосборки и последующее наблюдение за лопаньем фальшивых аптечек, прорастанием и сращиванием проводов, объединяющих генератор, камеру приема и холодильник в единое целое можно так поименовать.

В агрегате что-то периодически заедало, он плевался дымом, выбрасывал в поисках воды розовый хобот, чирикал и искрился, но неумолимо превращался в устрашающую своей внешней нелепостью конструкцию на кривых разнокалиберных ногах, с жадным раструбом старинного граммофона, хаосом кабелей и плат, полупрозрачными, словно бы нереальными, панелями и вертящимися во все стороны глазами-телекамерами. Агрегат делал нервные попытки броситься на Вику, но ножки его уже вросли в мрамор пола, пробурив глубокие дырки и залив черным клеем, и девушка лишь слегка уклонялась от покрытых густой смазкой, будто слизью, манипуляторов.

В это же время Павел Антонович и Максим производили тщательный отбор тех, кого предстоит эвакуировать, если только под тщательным отбором понимать методичное хождение от столика к столику, разглядывание лиц, а точнее – визуальный осмотр голов, дабы те не оказались повреждены, пробиты, расколоты, сварены вкрутую, и имелась надежда выудить из них нечто стоящее.

Дамы Общество не интересовали, те сидели все так же смирно, неподвижно, не лезли с глупыми вопросами и даже не водили глазами, наблюдая за манипуляциями пришельцев.

По предварительным подсчетам, клиентов набиралось много – два десятка экземпляров вполне товарного вида и без явных признаков дебилизма на лицах, но это все равно было чересчур много, ибо и в заархивированном виде утащить всю информацию Общество не смогло бы, поэтому Максим и Павел Антонович сделали еще пару обходов, теперь уже с длительным и авторитетным консилиумом (к ним подключилась Вика, которой надоели неприличные поползновения электронного агрегата), отсеяли половину, прибавили по требованию Вики четверть, один процент списали на бой и прочие выверты упаковки, проставили на лбах оранжевым маркером номера, вновь обнаружили перебор, затерли старые номера, надписали новые, счет сошелся, Максим подхватил под руки бородатого везунчика, заранее списанного на притирку и примерку, подтащил его к фонтану и положил на очерченный мелом квадрат, куда уставился заиндевелым раструбом самособравшийся и самопротестировавшийся Архивариус.