Текст книги "Самурай (СИ)"

Автор книги: Михаил Савеличев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Глава четырнадцатая. Мир номер ноль

Они сидели на большой мусорной куче, покрытой сверху относительно сухой и чистой бумагой, непонятно кем и для чего так расточительно выброшенной, и представлявшей когда-то при жизни громадный рулон, какие обычно использовали для распечаток на старых больших транзисторных машинах, который этот странный кто-то не поленился размотать с картонного цилиндра, валявшегося тут же неподалеку, и уложить бумагу в несколько слоев, тщательно застелив внушительный навал прочего электронного мусора, как то – обломков принтеров, измятых полотнищ жидкокристаллических экранов, клавиатур с выбитыми зубами-клавишами, мотки удивительно красивых даже в столь унылом и безысходном антураже волоконнооптических проводов, покрытых тончайшей пылью наноматриц, соседствующей с похожими на разросшихся жуков-мутантов кубиками процессоров и продолговатыми трупиками выпотрошенных мышей, и все это где-то в самой глубине горело или тлело, отчего куча курилась, как небольшой вулкан, воняла резиной и пластмассой и была такой теплой, что слезать с нее и идти в ночь и холод никому не хотелось.

Максим и Вика давно уже оперлись на спины друг друга, что позволяло лучше улавливать поднимающееся тепло, концентрировать его в районе поясниц, в результате по телам расползалась невероятная нега, словно они проводили время не на старой заброшенной помойке, а в уютной супружеской постели, прижимаясь задами и прикрывшись пуховым одеялом после нескольких часов безумной любви, причем этот приступ гедонизма вытеснил из голов все мысли, относящиеся к делу и к делу не относящиеся, превратил промерзшие некогда мозги в горячую, ничего не соображающую рисовую кашу, а закипевшая воля постепенно испарялась, поднимаясь вместе с дымом в черное небо.

Если бы Максим не был настолько тяжел, а Вика настолько хрупка, то он давно бы погрузился в очередной сон, который наверняка должен представлять абсолютную черноту, наполненную покоем, или, по крайней мере, он мог бы увидеть как они с Викой вот так сидят на теплой мусорной куче, он чувствует сонливость и засыпает, и ему опять снится куча, и так до бесконечности, но в любом случае ему пришлось бы опереться всей массой на хрупкую Викину спину, не защищенную даже бронежилетом, отчего та наверняка переломилась бы тростинкой или сложилась пополам, как циркуль, поэтому ему приходилось с несвойственной ему тщательностью себя контролировать, отбиваясь от накатывающих все чаще и чаще прозрачных теней сновидений, а вдобавок подтянуть к груди ноги, насколько позволяли бронежилет и арсенал, и периодически пытаться положить на сложенные на коленях ладони еще и собственный подбородок, но это не очень получалось, словно в спине со скрипом растягивалась тугая пружина а потом так же со скрипом сжималась, приводя его обратно в вертикальное положение.

Наверняка Вике его движения и шевеления, точно у Ваньки-встаньки, не нравились, но она ничего не говорила, догадываясь, что слова не пробьются сквозь густую патоку тепла, окутавшей их, и лишь слегка поводила плечами, как будто между лопаток очень сильно чесалось, и продолжала настукивать на своем ноутбуке, провод от которого, на удивление белесый и какой-то голый, неприятно напоминающий крысиный хвост, обматывал ее руку, пролегал между их спинами, слегка шевелясь то ли сам по себе, то ли его дергала сама Вика, шел мимо Максима, касаясь плаща сукрутинами, спускался с кучи и терялся во мгле, в разноцветной мозаике еще множества таких же мусорных куч, но тлеющих гораздо активнее и распространяющих столь жуткую вонь, по сравнению с которой горящая пластмасса благоухала мятой и ладаном.

От каждого движения партнерши Максим вздрагивал, на мгновение настолько вываливался в реальность, что чувствовал ужасно промозглый холод, незримым стражем стоящий на самом пороге их уютного эфемерного мирка, и откуда долетали до лица редкие капли дождя, не успевая испариться в потоках все больше и больше раскаляющегося воздуха, но затем он также мгновенно выпадал из неуютного мира, закрывал глаза, тянулся подбородком до коленей, разгибался и получал электрический разряд женскими плечиками.

Слои бумаги под Максимом постепенно оседали, утрамбовывались, сквозь них медленно, но верно прорастали острые пики компьютерного хлама, к тому же горячего, впивались в зад, но пока еще не могли окончательно проколоть толстую ткань плаща и штанов, хотя Максим начинал ощущать некоторое неудобство, словно под одежду заползли хитрые муравьи, решившие освободить родной муравейник от такой напасти, как люди, и принялись его кусать за кожу ягодиц, что не очень больно, но на то крошечные зверюги и были умными, что захватили с собой еще и спички, и теперь чиркали ими там втемноте и тесноте по размокшим спичечным коробкам, подносили слабые и быстро гаснущие огоньки к меткам укусов, заставляя чувствовать некоторое неудобство, хотя спички еще не могли столкнуть с нагретого места бронированную храпящую массу, так что очередь, видимо, была за огнеметами и противопехотными минами.

Вика тоже стала ощущать нарастающий разогрев мусора, так как задвигалась интенсивнее и уже безотносительно к раздражающему покачиванию взад и вперед Максима, закрутила головой, рассматривая бумагу под собой, слегка приподнялась и подоткнула побольше складок плаща, выпустив зажатый их поясницами шар тепла, отчего по спинам прошел небольшой ток холода, но потом все успокоилось, огненный цветок вновь пророс, пустил корни, набрал бутон, полный нирваны и неги, с проступающими капельками росы равнодушия и забвения, прикоснулся к людям и лопнул тысячами мельчайших лепестков, облепившими их пояса, пустившими новые корни и стебли, на этот раз полностью поглотивших Максима и Вику, заключив в коконы и изолировав от бесконечной вонючей помойки.

Мир удивительным образом стал преображаться – капли дождя заиграли всеми цветами радуги и повисли в воздухе, превратившись из маслянистой жидкости, после которой на ткани и коже остаются темные пятна с черными вкраплениями, в крохотные бриллианты или звезды, создавая иллюзию то ли ювелирной лавки, где эксцентричный хозяин развесил драгоценности на невидимых нитках на фоне антрацитовой бархатной портьеры, то ли космического пространства, где-то ближе к спиральному рукаву галактики, и это, по сути малозначительное событие заставило иначе взглянуть на окружающий бугристый и неестественно разноцветный ландшафт.

Теперь это казалось вычурной инсталляцией гениального мусорщика, который вываливая случайным образом свозимый со всего города мусор и поджигая его в не менее случайном порядке, причем совершенно неправильно – наваливая сверху вот такие рулоны бумаги, от которых воспламенялись и сгорали лишь поверхностные слои, оставляя нетронутыми сердцевины, слегка припорашивая их легким пеплом и спекшимися комками, которые со временем облетали и открывали разноцветное великолепие пивных банок, бутылок, обломков машин, книг и журналов, вычислительной техники, мумифицированную пестроту трупов кошек и собак, скалящих мертвые пасти и отражая свет желтыми клыками, стеклянные реторты из разгромленных цехов подпольных самогонщиков с остатками полупереработанной бурды столь чистых спектральных цветов, что страшно было предположить – из какой же химической дряни гнался спирт.

В некоторых местах попадались детские игрушки – куклы, мячи, велосипеды, сохранившие внешнюю веселость, если не обращать внимание на их увечья, из одной кучи даже торчали башни игрушечной деревянной крепости, обгоревшей так, что создавалась достоверная иллюзия сожженного города на высоком холме.

Сейчас все это пиршество отбросов открыло под звездно-бриллиантовым светом некую долго утаиваемую сущность, скрытое очарование, свидетельствующее о том, что любая, даже самая ценная вещь – творение великого мастера, гордость народа и радость ребенка – на самом деле – лишь неоформившийся, страшноватый и эклектичный зародыш с жабрами и хвостом, мозгом рептилии и примитивными инстинктами, который целиком и полностью привязан пуповиной к тому, кто его творит и кто им владеет, не имея ни свободы, ни жизни как таковой, перемежающий сон и странное бодрствование в замкнутом мирке, куда извне доносятся невнятные голоса и непонятная музыка, и только здесь, именно здесь среди таких же отбросов они по настоящему рождаются на свет, получают свободу, избавляются от ненужных жабр, вдыхают чистый воздух, их больше не душит пуповина, они сами вольны выбирать себе пищу и полностью отречься от хозяев, именно здесь для них настоящая, реальная жизнь, и не следует удивляться – почему она столь скоротечна, столь безобразна и столь похожа на обычную помойку – сами оглянитесь вокруг!

Но даже в здешнем угрюмом месте, если избежать аутодафе на дрянном и слабеньком огне, часто сметаемом мокрым ветром, отчего мучения лишь растягивались, можно вполне сносно существовать и даже получать удовольствие, беседовать друг с другом на своем тайном языке ненужных вещей, дружно свистеть во след наглым крысам-трупоедам, враждебно разглядывать порой приходящих сюда своих бывших хозяев и молить мусорного бога, чтобы он не дал незваным гостям зрения и сил что-то вновь найти полезное для себя, запихать в мокрую, холодную и давно мертвую матку холщового мешка и уволочь воющую от тоски жертву обратно в каменные палаты родильного города.

Вика и Максим взирали на приоткрывающиеся вокруг загадочные чудеса обычных городских отбросов, но шепотом и ветром сказанная истина пронеслась мимо сознания, точнее – не совсем мимо, она наполнила его идеальную пустоту, но, как не старалась, так и не смогла найти там зеркала рефлексии, которое должно быть у всех людей, даже самого маленького, мутного, разбитого и неоднократно заклеенного зерцала, и ей ничего не оставалось, лишь сгинуть, умереть в стерильных комнатах, не сумев прорваться в зазеркалье, в надежде обрести еще одну, возможно недолговечную, а возможно – и наоборот, как знать, жизнь, чтобы таким же тихим шепотом влиться еще в какого-нибудь нищего философа, заставив поделиться ею с чем-то более надежным, нежели память, например, бумагой, и в результате распространиться по земле смертельным вирусом, окончательно разрушая цивилизацию, лишая людей их невинной самоуверенности, которой, впрочем, у них уже и не осталось, производя колоссальный по масштабам аборт, за которым следует не смерть, а настоящее и теперь уж точно вечное существование – не потому ли мы предпочитаем делать вещи из синтетических материалов?

Глаза людей разрушили замершую красоту, неуклюжими взглядами сбили с ниток все бриллианты, слезами и близорукостью смешали цвета в единый грязный фон, лишили кучи четких очертаний и соразмерных пропорций, не заметив как в очередной раз погиб этот мир, не найдя сочувствия и смысла у тех, кого, несмотря ни на что, все еще считал своими родителями.

Максим и Вика ничего не заметили, они только почувствовали эфемерное тепло, слабым ветерком прошедшим где-то внутри, вызвав легкое неудобство, но сочли его отголоском горящего внутри мусорной кучи огня. Вика утомленно положила затылок на бронированное плечо Максима и попыталась достать губами его шеи, видимой узкой полоской между воротником плаща и спутанными космами, но ей не удалось, даже когда она попыталась максимально высунуть язычок, так что неприятно заныло в горле, тогда она успокоилась, наощупь нашла ремни, на которых крепился компьютер, морщась расцепила тугие карабины, отчего машинка упала на колени, вяло стянула освободившийся ремень, немного поколебалась, первоначально собираясь выкинуть его, но, передумав, сунула в просторный промокший карман, кулаками ударила по крышке ноутбука, захлопнув ее, приподняла плоский ящичек над собой на вытянутых руках, словно штангист, выжимающий критический вес, качнулась вбок и разжала руки.

Максим смотрел в ту сторону, куда полетел компьютер, и увидел как тот спружинил на толстом слое бумаге, встал на ребро, затем на угол, замерев в таком положении на неправдоподобно долгое время, потом все-таки потерял равновесие, бухнулся плашмя, внутри него что-то жалобно зазвенело, застучало, словно кто-то гонял по большому пластмассовому ящику крохотную пластмассовую детальку, какая-то неведомая сила вновь подбросила его в воздух и ноутбук, прочертив идеально выверенную баллистическую кривую, упал у подножия мусорной кучи, подрагивая крысиноподобным хвостом.

Полежав тихонько и неподвижно еще несколько минут, компьютер был подобран каким-то невидимым великаном, взметнувшим его метра на три в высоту, был неуклюже раскрыт, так что явственно хрустнули крепления экрана, распластан там, словно бабочка под микроскопом энтомолога, ловко рассечен крестообразным разрезом опять же невидимого скальпеля, отчего несчастная машина раскрылась, как от внутреннего взрыва, выпустив в воздух облако сверкающей пыльцы, потом выпотрошенный корпус безжалостно смяли в крохотный, тугой черный комок и снова бросили на землю, где тот вспыхнул ярким солнышком, заодно воспламенив провод, по которому огонь побежал как по бикфордову шнуру.

Ничем особенным не пахло, но в стойкую вонь горящий пластмассы примешалась лишняя нотка, оттенок настроения определенный Викой как легкое сожаление по чему-то утраченному, хотя, опять же, это, скорее всего, было не ее собственное чувство, ничего такого ей, конечно, в голову не пришло, лишь щекотнуло ноздри, а на глаза навернулись слезы от несостоявшегося чиха.

Провод медленно угасал, превратившись в тускло-красную линию, разбрасывающую микрофейрверки, отчего, при наличие особо извращенной фантазии, его можно было принять за вид сверху на древнюю речную долину, где начались торжества в честь нового правителя и откуда до ушей равнодушных богов доносился слабый отголосок рева толпы и взрывающихся пиропатронов.

Новый мир угас, возгласы стихли, а из темноты послышались шаги приближающегося человека, и хотя Вика и Максим прекрасно знали кто это идет, они практически синхронно щелкнули затворами пистолетов, но человека не смутил двойной громкий щелчок, он продолжал идти уверенно, что-то жужжа под нос, и его фигура обрисовалась в расступающемся полумраке, разгоняемом тлеющим мусором, более темным, почти бездонно черным силуэтом. Максим, сидящий к нему передом, не мог видеть его лица, но тот, естественно, отлично видел его самого, но не замечая Вики, скукожившейся за Максимовой спиной, и поэтому первый вопрос и был о ней.

– Здесь она, – подтвердил Максим Павлу Антоновичу, надеясь что тот понял его слова, мучительно пробивающиеся сквозь зевоту, и пихнул локтем замершую Вику, которой очень не хотелось подниматься с насиженного места, хотя температура его теперь поднялась до той черты, после которой вскакивают с визгом и пытаются дуть на обожженную задницу, но служба есть служба и необходимо доложиться об уничтожении всех материальных носителей, чьи останки хаотично валялись в круге диаметром двести метров, так как им, этим носителям, неожиданно пришла во взломанные головы безумная идея бежать отсюда куда глаза глядят.

Идея, конечно, оказалась и не такой уж плохой, раз Вике и Максиму пришлось потратить кучу боеприпасов, дабы убедить беглецов прилечь здесь навсегда, а потом еще шастать по округе, пересчитывая материал, что в условиях темноты и специфических особенностей помойки, где своего такого добра наберется в десятки раз больше, сверяясь со списком и фотографиями в компьютере, после чего оказалось, что парочке клиентов пришла в голову еще более замечательная идея – зарыться в кучи на манер кротов, ожидая пока местность не очиститься от всяческих неблагоприятных условий и стихийных бедствий, из-за чего Максиму пришлось переквалифицироваться во взрывные мусорщики, то есть бросать во все подозрительно разворошенные кучи по гранате и стрелять во все еще живое, выскакивающее оттуда.

На этот раз счет сошелся без проблем, но Павел Антонович теперь желал во всем убедиться собственными глазами, и они с Викой принялись бродить вокруг Максима, часто над чем-то нагибаясь, присаживаясь на корточки, поднимая с земли и, даже, пытаясь что-то раскапывать голыми руками, чем очень живо напомнили ему то ли агрономов, то ли археологов на раскопках.

Учитывая, что компьютер Вика поторопилась уничтожить, сверяться им пришлось по какому-то завалявшемуся рукописному списку, на счастье найденному в кармане Максима. Вика разыскала в мусоре обгоревший цанговый карандаш с еще сохранившимся грифелем, намертво вплавившимся в пластмассовую головку, и теперь ставила галочки и иные пометки, которые ей диктовал Павел Антонович тихим, но недовольным голосом.

Они наматывали круг за кругом вокруг Максимового насеста, с удивительной регулярностью появляясь в поле его зрения, словно сверяясь по часам и выдерживая постоянной скорость прогулки, пока Максим не понял, что они уже давно ничего не ищут, а действительно бродят бесцельно по пятачку, причем дождь и холод их не беспокоил, разве что Вику чуть-чуть, обхватившей себя за плечи руками и все еще сжимавшей в левой руке свой блестящий пистолет, который Максим давно советовал покрасить чем-то более темным, дабы не травмировать холодным блеском и так несчастных клиентов, но девушка на уговоры не поддавалась.

Они пытались включить если не в прогулку, то хотя бы в беседу и Максима, кивая ему при каждой встрече и что-то беззвучно вопрошая, но он не находил сил даже просто вежливо мотнуть головой, а уж тем более подняться, выйти из столба обжигающего воздуха и окунуться в промозглость и совершенно бесполезные, на его взгляд, обсуждения, тем более что все ясно и так – у них новое задание, и теперь им наверняка придется тащиться в еще более мерзкое место, чем эта помойка, так как ни разу не случалось такого, чтобы они получали задачу съездить на море и позагорать там пару недель, пересчитывая в небе чаек.

И если доводить данное эмпирическое правило до логического завершения, то после здешней помойки они строем направятся куда-нибудь под землю в сырые и холодные норы, где из земляных стен торчат хвосты червей, с потолка льет не менее, чем на поверхности, плотный дождь из прогнивших труб канализации, а под ногами хлюпают бездонные зловонные озера, по сравнению с которыми аромат свалки можно было сравнить только с райскими кущами в пору цветения.

Максим принялся дышать полной грудью, намереваясь скопить на дне легких достаточный осадок из продуктов горения в виде местной сажи, фенола, никотина, пепла, надеясь, что уж они-то смогут в дальнейшем перебивать запах подземелий, а к тому же нашел себе еще одно оправдание, почему он должен продолжать сидеть на мусорной куче до последнего – или пока Павел Антонович не сгонит его оттуда, или пока в карманах не начнут взрываться патроны.

Но вот время «Х» наступило, Павел Антонович и Вика остановились на траверзе Максима, шеф поманил его пальцем, и он со вздохом начал подниматься, ужасно хрустя суставами и скрипя ремнями, звякая железом и шелестя плащом, напоминая проснувшегося и направляющегося на охоту огромного удава, который так и не смог переварить заглоченную ненароком военную амуницию.

Стоило Максиму оторвать зад от бумаги, на которой отчетливо пропечатались все анатомические подробности этой части его тела, как под ним что-то ухнуло, смачно хлопнуло, мягко толкнуло в спину прямиком в объятия партнеров, и если бы эти объятия они действительно успели подготовить, то он не обрушился бы на них, точно мячик на кегли, не разметал бы в стороны, мимоходом за что-то зацепившись и порвав, не выхватил бы каким-то невероятным чудом из без того запутанных складок плаща автомат и не принялся бы, после того как мягко и пружинисто упав на спину, перелился в стойку на коленях, палить в черный свет, создавая веерную защиту для нерасторопных коллег, которые ошалело смотрели на него и достали оружие исключительно для того, чтобы водить им из стороны в сторону, прикидывая – где затаился неведомый враг.

После того как первый мощный выброс адреналина оказался погашен свинцовым дождем, Максим позволил себе сосредоточиться на чем-то более приземленном, нежели безопасность собственной жизни, и в промежутке между сменой магазинов вдохнуть холодный воздух, оказавшийся здесь гораздо чище и бодрящее, нежели на мусорной куче, полюбоваться в который раз окружающим пейзажем, впитывая его покой и соразмерность, автоматически отметить, что то место, с которого его прогнали пинком, теперь превратилось в огромный факел, вздымающийся до неба и представляющий собой завораживающее зрелище разноцветных огненных языков, то сливающихся, то отделяющихся друг от друга, напоминая смешение и разделение масляных красок на палитре художника, еще не решившего в какой основной гамме решать задуманный сюжет.

От огненного гейзера неохотно разлетались поднятые со дна мусорной кучи горящие обломки, крутились в воздухе черно-желтыми волчками и оставлял позади себя серебристые дымные траектории, словно это на огненном хвосте уходили в небо запущенные ракеты, а от них отделялись отработанные разгоночные ступени, шмякующие в лужи, злобно шипя там и остывая безобразными оплавленными комками.

«Der Processer must go on», – почему-то подумалось Максиму, а еще ему подумалось, что никто его не пинал, а просто источник тепла внутри кучи лишился своих естественных (или неестественных) холодильников в виде Вики и Максима, что-то там внутри достигло критической температуры и, наконец, полыхнуло, благо что к тому моменту он, Максим, уже занял удобное для старта положение, иначе ему пришлось бы играть роль той ракеты, чьи маршевые двигатели все никак не прекращали адской работы, и он поймал себя на том, что смотрит вверх, задрав голову и выпучив слезящиеся глаза, стоя на коленях в глубокой луже и упираясь в эту же лужу дулом автомата, а еще он понял, что предыдущая мысль отнюдь не его, он не то, что до такого глубокого проникновения в суть вещей не додумался бы, а просто он и не стал бы размышлять на подобную тему, ибо ему глубоко плевать на всякую рефлексию – раз пнули, то надо стрелять, а размышлять должен Павел Антонович, который и проорал ему все это в ухо, стремясь перекрыть рев огненного гейзера.

Максим поднялся с земли и принялся выковыривать из дула набившуюся туда грязь, а Павел Антонович успокаивал заметно побледневшую Вику, которая неотрывно смотрела на пожар и, наверное, представляла ужасные картины своего возможного там пребывания.

В конце концов, все уладилось, и они пошли прочь, освещая себе дорогу фонариками, ориентируясь по сгоревшим остаткам провода, окончательно превратившегося в подобие скукоженного трупа змеи с проступившим хребтом оптического кабеля и еле заметными выпуклостями продольно-поперечных мышц пакета медных и золотых проводов экранирующей обмотки.

С фонариками было гораздо хуже – они освещали лишь небольшие участки и при этом казалось, что в пятна электрического освещения они оттягивали редкие крупицы примеси света из окружающего мира, отчего там тьма еще больше сгущалась, смыкалась в постепенно сходящий на нет коридор, по которому они и брели, растекалась по земле, и даже при помощи искусственного освещения нельзя было ясно разглядеть все препятствия, лежащие на пути, лишь только слабые намеки на изменения ландшафта, размытые подъемы и спуски, наиболее крупные ямы, попадание в которые, к счастью, удавалось избегать, но в остальном они походили на слепых, спотыкающихся на каждой мелкой кочке, оступающихся в какие-то норы и врезающихся со всего маху во внезапно встающие на пути горы.

Вскоре им это надоело, тем более на свет стала слетаться местная фауна и задевать руки и лица кожистыми крыльями с острыми когтями, они отключили фонарики, постояли, привыкая к темноте и ожидая пока вобранный сумрак расползется, как сахар в воде, по всей помойке, возвращая окружающему миру такую ясную теперь серость, и двинулись дальше своей дорогой.

Максим не уловил ни сути операции, ни маршрут, обманчиво предполагая, что, во всяком случае, они, наконец-то, уйдут с помойки, но через несколько сотен шагов обнаружил некоторую странность в их движении – хотя двигались они прямо, насколько подобное возможно в условиях пересеченной местности, когда то и дело приходится ради соблюдения точности маршрута не обходить возвышенности и впадины, а переть через них, поднимаясь на горячие кучи хлама, обдирая руки о подлые железяки, проваливаясь и скатываясь в глубокие холодные ямы, наполненные мерзкими гнилыми лужами с какой-то скользкой и кусающейся живностью, выбираться из них на более менее ровные участки, и при всем при этом умудряясь двигаться точно на северо-запад, чему порукой были как внутреннее ощущение соответственного пересечения магнитных эквипотенциальных линий, так и встроенный в часы компас, но ни через сто, ни через двести, ни через пятьсот метров помойка не кончилась, а только начинала показываться во всей своей красе.

Так не должно было быть – они пришли с Викой именно оттуда, но не настолько углубились в кладбище отбросов, чтобы выбираться из него столько времени, и Максим почти решил открыть рот и осведомиться: какого черта они поперли непонятно в какую сторону и что случилось с остальным миром за те несколько часов, что они здесь провели – неужели в городе произошел спонтанный День Всеобщей Уборки Мусора, из-за чего данная местность пополнилась истинными жемчужинами отходов, но тут в разрыве туч удивительным образом возникла Луна, и он понял, что дело гораздо хуже.

Они действительно шли прямо, как свидетельствовали и его ощущение направления, и его компас, а также спины его коллег, но Луна на все это глубоко плевала и описывала в небе небольшие круги, то светя в глаза, то в спину, то с правого, то с левого бока, да и багрово светящиеся от внутреннего жара мусорные горы казались подозрительно знакомыми, а в одном месте в толстом слое глины Максим увидел четкий отпечаток собственного ботинка с характерной трещиной на подошве.

– Это где-то здесь, – сказал Павел Антонович, взобрался на очередной холм и очень эффектно там замер в желтом лунном свете, оглядывая горизонт, зачем-то заслонив глаза козырьком ладони и положив автомат на плечо, предусмотрительно не снимая палец со спускового крючка, затем снова спустился к остановившимся и запыхавшимся, мокрым и грязным Максиму и Вике и подвел их к новому наблюдательному пункту.

– Метро, – пояснила Вика вопросительно глядящему на нее Максиму, и тому пришлось очень осторожно сесть в лужу рядом с хлебающей из нее крысой, чтобы как-то заново обдумать собственную жизнь в свете (или тьме) открывающейся перед ним перспективы остаться здесь навсегда в поисках того, что давно превратилось в лживую легенду, в которой если и есть правда, то она погребена под сотнями тонн земли, затоплена водой, населена мутантами и дикарями, наглухо заминирована армейцами.

– В конце концов, – пожала плечами Вика, – это должно было произойти, нельзя же вечно находиться в передовиках, висеть на доске почета и вывозить Алмазный фонд, надо иногда и на помойках бывать, и метро поискать деньков десять и, не дай Бог, его найти, чтобы еще деньков двадцать в него нырять, хотя ходят какие-то очень странные слухи, которые она уже не раз слышала от очень разных и в своем роде очень надежных людей, утверждавших в одни голос, что…

Договорить она не успела, так как с горы наконец-то обрушился Павел Антонович, подхватил их под руки, очень удачно заехав Максиму по челюсти прикладом, и поволок в обход мусора через такое количество канав, луж, свай и столь густой лес ржавых арматур, что было просто удивительно, когда они осознали себя в полной целости и сохранности на берегу небольшого квадратного мраморного бассейна, огороженного с трех сторон невысокими бортиками, а с четвертой в глубь черной воды уходила широкая лестница, приглашавшая продолжить и далее свой путь.

Поверхность вод оспинами усеивали возникающие там и тут крохотные водоворотики, выбрасывающие наружу или наоборот уволакивающие вглубь мелкую деревянную стружку, куски размокшей бумаги и разноцветные мыльницы, с торчащими из них карандашами и изображавшие, надо полагать, военно-морской флот в период упадка, причем над самой большой мыльницей развивался грязноватый лоскут, обозначавший, надо полагать, флагманский корабль. Мыльницы величаво покачивались на волнах, крутились в водоворотах, порой с хлюпаньем погружаясь в воду, но их было так много, что исчезновению одной-двух можно было не придавать особого значения, и опять же, несмотря на их шевеление, они все покоились на своих местах, не сдвигаясь друг относительно друга, как будто, как настоящие корабли, выбросили в глубь вод свои якоря.

Иногда в закуток залетал ветер, но не мог погнать с места игрушечный флот, лишь креня некоторые особо неповоротливые посудины, заставляя их черпать потрескавшимися бортами черную воду, тем самым обретая еще большую неповоротливость, низкую осадку и угрюмую основательность, становясь удивительно похожими на настоящие брошенные на приколе баржи и танкеры.

Максим присел на мраморный бортик, нагнулся над водой и дотянулся до ближайшей мыльницы, кончиками пальцев зацепив ее за мачту, подхватив под внезапно обнаружившийся ниточный такелаж и вытащив самодельную игрушку к себе на берег. Игрушка оказалась не так проста, как виделось со стороны, – помимо такелажа у нее имелись сделанные из спичечных коробков палубные надстройки, жестяной винт, а пластмасса мыльницы, являющаяся корпусом, снаружи весьма правдоподобно выкрашена ржавой краской, придававшей кораблю потрясающую похожесть на портовые оригиналы, к тому же она была достаточно увесиста, так что Максим не очень понимал каким образом эта штука все-таки держится на воде.

Вика тоже перегнулась за бортик, так что Максиму пришлось поймать ее за ноги, чтобы она не перекувыркнулась, и принялась подгребать к себе воду, вызвав в луже небольшой шторм, от которого кораблики еще больше закачались, но с мест своих опять же сдвигаться не захотели, так что девушка смогла вытащить из бассейна только обрывок бумаги с полностью расплывшимися чернилами.

– Как ты это проинтерпретируешь? – поинтересовался Павел Антонович у Вики, с деланным интересом рассматривающей свою добычу, вертя бумажку так и сяк, смотря сквозь нее на скрывшуюся в облаках Луну, что, вообще-то, мало чем могло помочь, но Вика вытянув руку с зажатым обрывком и осветив его фонариком то ли прочитала, то ли просто сказала, что все ясно, и то, что они ищут, находится в порту, на корабле с уцелевшим флагом, что сейчас там слегка штормит и одну посудину даже выкинуло на берег, но они могут попросить патрульный катер, уж им-то в любом случае не откажут.