Текст книги "Изотопы для Алтунина"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Алтунин был доволен собой. Да и лица остальных подобрели. Каждый выкладывался без остатка, проявлял высшее умение. И когда вал был наконец откован, бригада залюбовалась им, как произведением искусства.
– Вы, бригадир, стойкий мужчина, – сказал Букреев. – С вами приятно работать.
– Плюньте три раза через левое плечо! – отозвался Алтунин.
И они всей бригадой направились в душевую.
Поковку вала опять передали на контроль. Алтунин не сомневался в благоприятном исходе, однако сделал несколько попыток выяснить у работников технического контроля в центральной заводской лаборатории первые результаты их исследований. Увы, исследователи ходили с непроницаемыми, холодными лицами и ничего не говорили.
И все-таки Сергей чувствовал себя легко, был доволен жизнью.
Его отношения с Кирой приобрели ту естественность, какая возможна лишь между близкими людьми. После аварии в экспериментальном цехе она опять сама потянулась к Сергею, будто ища у него защиты и поддержки. Оставаясь наедине, они по-прежнему говорили о заводских делах, о прочитанных книгах, но иногда Сергей целовал ее, и она не противилась этому. Только смотрела на него расширенными глазами и улыбалась чуть таинственно и печально.
Теперь уже и о них стали судачить как о «неразлучной паре». Кира в любое время заходила к Сергею в прессовое отделение, и при всех они говорили друг другу «ты».
Близость их не укрылась и от Карзанова. Тем не менее Андрей Дмитриевич продолжал относиться к Сергею ровно, словно бы Киры больше не существовало. Но Алтунин-то догадывался, чего это стоит Карзанову, – неспроста утратил тот свою веселую ироничность.
Разрешили свидание со Скатерщиковым. Что повезти в подарок ему? Цветочки, шоколадку? Представил, как язвительно скривится Петенька: «Тебя, старик, на сантименты повело?»
– Цветы нужно, цветы, – настаивала Кира.
И они купили цветы.
Скатерщиков лежал в двухместной палате, но вторая койка пустовала. Он был в гипсе, забинтован. Кожа лица потускнела. Торчал из бинтов крутой подбородок. Приходу Киры и Алтунина не удивился, не сказал, что рад. Молчал. Молчали и они. Сергей был уверен, что долгого молчания Скатерщиков не выдержит. И угадал.
– Что там болтают по поводу всего этого? – спросил больной. – Ну, насчет моего срыва?
– Главным образом сочувствуют. В таком деле, мол, от срывов никто не застрахован. Дорожка-то непроторенная.
– На прессе теперь ты вместо меня?
– Не совсем так: меня временно поставили, чтобы госзаказ не срывать. Госзаказ, он ждать не может, пока ты тут отлеживаешься. Выздоравливал бы скорее.
– А что я, по-твоему, делаю?.. И все-таки досадно: кто мог предполагать, что произойдет саморазмыкание контактов?!
– Я мог предполагать. И предполагал. Киру предупреждал да и тебе давал понять...
– Ладно. Расскажи лучше, что в цеху, как идет ковка?
– В цеху все слава богу, в бригаде тоже. Куем потихоньку. Первую опытную поковку сдали, вторую – тоже. На венках из чайных роз вынесли из цеха на контрольную площадку.
– И как?
– Первую забраковали. Вторую тоже могут забраковать.
– Как-нибудь выпутаешься... Ну, а по поводу моего программного управления что решила комиссия? Разрешат продолжить испытания?
Алтунин и Кира переглянулись.
– Испытания запретили, – сказала Кира.
Лицо Скатерщикова перекосилось.
– Может быть, мы не должны были говорить вам этого, – испугалась Кира, – но я как-то не умею лгать.
– А что им не понравилось?
– Известно что: подгорание и саморазмыкание контактов.
Скатерщиков облегченно вздохнул.
– Я тут времени не терял даром, знал, что станут придираться. Придумал целую систему сельсинов. Хочу применить электронные блоки.
Алтунин глубоко задумался: сказать ли Скатерщикову о проекте Карзанова или не говорить? Проект Карзанова пока нигде не обсуждался, никем не принят. Стоит ли огорчать больного? Сам узнает в свое время. Все узнают. А теперь пусть поправляется быстрее.
– Я этого так не оставлю! – почти выкрикнул Скатерщиков с дрожью в голосе. – Они не имеют права... Ведь ничего лучшего никто еще не предложил. Надеюсь, Кира Юрьевна, вы не откажетесь от нашего проекта? Вы ведь тоже душу в него вложили.
– Уже ходила я к Шугаеву, говорила с отцом, – невесело отозвалась Кира. – Отец категорически против, а Шугаев, похоже, на нашей стороне. А во мне, Петр Федорович, не сомневайтесь. Я скорее из бюро автоматизации сбегу, чем откажусь от проекта. Вот и Сергей обещал поддержать нас.
Скатерщиков повеселел. Глаза налились влагой.
– Эх, Сергей, Сергей, если бы ты знал, как я раскаивался, что отказался от твоей помощи...
– Перестань! – прервал его Алтунин. – Кто старое вспомянет... Но мы с тобой, Петр, привыкли говорить всегда начистоту.
– Что ты имеешь в виду? – встревожился Скатерщиков.
– Не хотел говорить, да приходится. Ничего у вас все равно не выйдет.
– Почему?
– А вот почему: Карзанов хочет предложить, если уже не предложил, свой проект автоматизации свободной ковки.
– Карзанов? – Скатерщиков усмехнулся. – А что он смыслит в свободной ковке?
– Он решил заменить твой электросигнализатор ампулой с радиоизотопом – вот и все.
– Но это же ерундистика! – крикнул Скатерщиков. – Он всюду сует свои изотопы... Ерунда на постном масле!
– Напрасно ты так думаешь. Я видел схемы. Они просты и убедительны. А главное, исключаются срывы. Идеальный бесконтактный способ.
Кира глядела на Сергея круглыми глазами, в них был укор. Поправила волосы, строго спросила:
– Почему же ты мне не сказал ничего об этом?
– Просто я не знал, как отнесется к этому Карзанов.
– Как отнесется Карзанов... А разве ты давал ему какие-нибудь обязательства?
– Ему я никаких обязательств не давал, но понимаешь... Тебе, я заметил, неприятно, когда говорят о Карзанове.
– В данном случае ты обязан был сказать, – вмешался Скатерщиков. – Он же выдвигает против нас конкурентоспособный вариант.
Алтунин рассвирепел:
– А я не нахожусь на службе у твоей конкурирующей фирмы!.. Вы чудаки, дорогие мои изобретатели. Карзанов замышляет всех нас троих включить в свою исследовательскую группу. Он хотел сам обо всем договориться с вами, просил меня не опережать события.
Щеки Киры вспыхнули.
– И ты, конечно, согласился войти в его группу? – спросила она тихо.
– Пока нет. Просто обещал помощь.
– Но ты и нам обещал помощь!
– Разумеется. А разве одно другое исключает? Ведь речь идет об автоматизации свободной ковки, и мы обязаны исследовать все варианты. А вариант Карзанова, как я считаю, самый что ни на есть обнадеживающий. Однако и ваш вариант не исследован до конца. Спор должны разрешить испытания на прессе.
Кира поднялась. Весь вид ее выражал возмущение и решимость.
– Поступай, как знаешь! – резко бросила она. – А мы с Петром Федоровичем будем драться за свой проект! И без твоей помощи как-нибудь обойдемся... Можешь не провожать меня. До свидания, Петр Федорович. Я буду навещать вас.
– Кира, это глупо. – Сергей хотел взять ее за руку, но она резко отстранилась и вышла из палаты.
Нет, он не побежал за ней. Простившись со Скатерщиковым, который лежал с закрытыми глазами и ничего не сказал больше, Сергей не спеша вышел в коридор. Киры там уже не было.
«Что за нелепая выходка? – недоумевал он. – Неужели у нее все еще сохранилось какое-то чувство к Карзанову?.. Конкурентоспособные варианты. Это сказал Петенька. Хотя и существует такое выражение в деловом обиходе, но о какой конкуренции идет сейчас речь? Два же разных принципа. Почему, скажем, нельзя отстаивать одновременно модель автомобиля и модель велосипеда?»
На душе было скверно. Показалось, что в чем-то он все-таки неправ. В чем?
Сергей вернулся на завод и здесь узнал от Самарина: второй опытный вал забраковали! Все то же: брак по состоянию осевого канала.
Алтунин чувствовал себя разбитым. Дотащился до заводского сквера, присел на скамеечку. Из низких туч накрапывал мелкий дождь. Сергей не обращал на него внимания.
Он очнулся, когда его окликнули. Это был Пчеляков. На тельняшку наброшен пиджачок. Длинные волосы слегка намокли. А рядом с ним вся бригада. Все до одного, хотя работа давно кончилась.
– Сергей Павлович, – сказал Пчеляков. – Вы зря так... Вашей вины нет – в этом мы уверены. Проковали по всей глубине слитка. Вы молодчина! Кузнец, каких больше нет.
Алтунин поднялся. Слегка перехватило горло.
– Ну что ж, спасибо, – сказал он растроганно. – Придется нам все претерпеть, а? Вы во мне уверены, а я в вас тоже не сомневаюсь да и не сомневался!
– Вытерпим, Сергей Павлович. Вы только не уходите из бригады. Ладно? Мы ведь решили, что вы заявили Самарину об уходе. Ну и всполошились.
– Да что вы, ребята! Я дезертиром никогда не был. Не отступлю. А вам Скатерщиков привет велел передать. Дела у него идут на поправку. За свой сигнализатор сражаться собирается. Вот он какой, наш Петр!
– Ваша школа, – сказал Чунихин.
13
Бригаде уникального гидропресса казалось, что она, занятая своим делом, живет как бы в стальной скорлупе, в ампуле, и никому из рабочих других цехов огромного завода нет дела до того, что происходит в прессовом отделении. Но вскоре все они – и Алтунин, и Букреев, и Носиков, и Пчеляков, и остальные двенадцать человек – убедились, что это не так. Вместе с ними их неудачи переживали тысячи людей. Не было обидных замечаний, саркастических ухмылочек. Им сочувствовали. На них надеялись: «Не может того быть, чтобы такие мастера не справились с заказом! Тут что-то не так». Инженеры тоже понимали: что-то не так.
То, что вторая поковка вала турбогенератора оказалась с крупными внутренними дефектами, поразило всех. Сперва поговаривали: «Лучший кузнец, а не справился». Забывалось, по-видимому, что каждую кузнечную операцию Алтунин осуществлял под неослабным контролем нескольких инженеров. Сюда, в прессовое отделение, были брошены лучшие силы. Сам главный инженер завода Лядов дневал и ночевал в цеху.
А поди ж ты, даже мастер Алексей Степанович Клёников пенял Алтунину:
– Как же это так?.. В голове не укладывается. Ты ведь всем кузнецам кузнец!..
Теперь не пеняли. И Алтунин повел свою бригаду на контрольную площадку. Они должны были видеть все сами.
Вал турбогенератора лежал разрезанный на части, как труп на прозекторском столе. Самарин и Мокроусов стояли над ним, скорбно скрестив руки на груди. Они чем-то походили друг на друга, оба – словно королевские пингвины. Мокроусов отличался от Самарина только своей рыжей бородой, которой часто клялись сталевары: «Клянусь бородой Мокроусова, качество металла высокое!».
К удивлению Алтунина, сюда пришли рабочие из других цехов. Их тоже допустили. А что им здесь нужно?
– Не хватает только оркестра, – сказал Пчеляков и церемонно снял каску. Но никто не улыбнулся.
С Алтуниным, не повышая голоса, заговорил Мокроусов:
– Полюбуйтесь!.. Я молчу о всякого рода шлаковых включениях – за это мы, мартеновцы, отвечаем. Но ты, кузнец, объясни: почему резко снижаются пластические свойства и вязкость металла от поверхностных зон к центральным? Это ж зависит от ковки и только от ковки...
Он воинственно выставил вперед бороду, хотя в глазах не было гнева. А что мог ответить ему Алтунин?
– Не знаю, – сказал он, неопределенно пожав плечами.
– Вот и я кумекаю: в чем загвоздка? Ты ж кузнец, подскажи! – продолжал наседать Мокроусов и смотрел на Алтунина немигающими глазами, пристально, выжидающе. Будто кузнец знает больше технологов!
Это начинало раздражать Алтунина. Наступил Мокроусову на больную мозоль.
– Наш Клёников грешит на вас, сталеваров. Считает, что изотопами надо бы проверить качество стали при выплавке и разливке.
– Слыхал!.. А при чем тут выплавка и разливка, если при ковке получаются пониженные показатели ударной вязкости? Подумай, кузнец! Ты ведь почти инженер.
– Ну, до инженера мне еще далеко. Еле переполз на четвертый курс.
Мокроусов будто и не слышал последних слов:
– Мы тут с технологами заспорили. Они считают причиной всех неудач переохлаждение металла в процессе ковки. На выносе последних операций или после окончания ковки до посадки на отжиг...
– Технологию мы соблюдали тютелька в тютельку. Алексей Степанович может подтвердить: он все время присутствовал, советы давал.
Начальник мартеновского цеха болезненно сощурился, и лицо его стало как бы суше, старее.
– Ну, и что будем делать дальше, кузнец? Зашли в тупик? Так полагаешь?
Сергею стало жаль его. Не очень уверенно предложил:
– Может быть, повысить степень осадки?
Тут уж вмешался Самарин:
– В провальну яму не напасешься хламу. А если дело все же не в технологии ковки?
Сергей никак не мог понять, чего хотят от него эти двое.
Наконец Мокроусов объяснил:
– Хорошо, что пришли всей бригадой. Договоримся мы вот как... Пусть Карзанов со своими изотопами шурует у нас в цеху. Авось что-нибудь подскажет, хотя я, признаться, мало верю в это. Выплавка стали существовала и до его изотопов... А вам пока по-прежнему придется ковать опытные валы. Разного веса. Проявите терпение!
Все молчали. После двух неудач работа казалась зряшной. А это может довести до нервного истощения. Не в зарплате дело. Никому неохота загонять себя просто так, без смысла.
– Не ковка, а разложение коллектива, – проворчал Носиков.
– Я тоже дураком был: не ценил спокойную работу на молоте, – согласился Алтунин. – Куешь себе какую-нибудь вилку, и дела до тебя никому нет. А тут идешь, словно сквозь строй, и все допытываются: «Опять запороли?», «Почему запороли?» Редактор многотиражки сует заметку: «Прочтите про вашу бригаду: «Девятый вал». Как у Айвазовского. Говорят, будете ковать девять опытных валов из слитков разного веса. Так ли это? С вашими орлами, Алтунин, можно было бы не тратить столько драгоценной стали на опыты».
Сейчас Сергей уже не отделял себя от бригады, и она не отделяла себя от него. Появилось-таки единство, понимание с полуслова.
Переглянувшись со всеми, Алтунин уверенно сказал Самарину и Мокроусову:
– Ну что ж, будем ковать с полной отдачей. Как будто валы и не опытные вовсе. Только если уж ничего не получится, не обессудьте.
– Пусть редактор многотиражки заготовит новую заметку – «Сизифов труд», – сострил Пчеляков.
На этот раз ему улыбнулись все.
Каждый новый слиток бригада рассматривала с пытливым ожесточением: получится или не получится?.. Но ощущением бесполезности своего труда люди уже не тяготились. Понимали, что в силу необходимости они являются сейчас поставщиками опытного материала для заводских лабораторий. Это было своеобразным их соучастием в научно-исследовательской работе.
Почти во всяком новом деле встречается нечто не предусмотренное никакими планами и инструкциями. Однако пройти через это надо. И как можно быстрее! Потому что задержка в кузнечном цехе тормозит прохождение государственного заказа через другие цеха завода. А невыполнение заказа в срок может свести насмарку трудовые усилия огромного коллектива строителей новой электростанции, для которой требуется этот невиданный по своим габаритам турбогенератор.
Трудовая взаимосвязанность нерасторжима. Так старайтесь же, кузнецы!
На гидропресс подается слиток в семьдесят тонн.
– Осадить до тысячи пятисот пятидесяти миллиметров!
– Проковать на две тысячи четыреста пятьдесят миллиметров!
– Прожать до тысячи четырехсот миллиметров за один ход пресса!
– Проковать на квадрат!
– Проковать на восьмигранник!
– Подсечка!
– Излишки отрубить!
– Проковать бочку!
– Отцентрировать и отрубить остаток!
– Клеймить поковку!
– Отжечь в течение сорока минут!..
Заключение комиссии: брак! Стальной труп.
Еще тверже сжимает Алтунин губы, еще суровее его взгляд. Начинается все сначала.
Изготовляется опытный вал из слитка в тридцать девять тонн.
– Закатать хвостовик и отрубить излишек!
– Сбиллетировать на тысячу триста миллиметров!
– Отрубить кюмпель...
Заключение комиссии: брак! Стальной труп.
А на прессе уже новый слиток.
– Проковать концы!
– Разметить и подсечь бочку!
– Отрубить хвостовик!
– Проковать кюмпельный конец!
– Отрубить отход...
Иногда забываешь, зачем все это и когда оно началось... Металл не хочет подчиняться человеку.
Окончательно утратив представление о времени, о том, что большинство людей живет мирно и спокойно, ты, Алтунин, весь сосредоточился на очередном слитке. Даже о Кире не думаешь.
– Попробуем еще раз... Проковать концы!.. Проковать концы... Проковать концы... Проковать концы...
Страшное у тебя лицо, Алтунин: пепельно-серое, с провалившимися, тусклыми глазами, воспаленными веками, плоскими щеками – постаревшее, закопченное, будто ты только что вышел из труднейшего боя.
Но закончится смена, и Сергея опять начинают одолевать горькие размышления о размолвке с Кирой. Уже на второй день после этой размолвки он подкараулил ее у заветной лиственницы:
– Кира, я, наверное, в чем-то неправ? Почему ты ушла? Я буду ждать тебя сегодня после работы.
– Можешь не утруждать себя.
– За что ты рассердилась?
– Я на тебя не сержусь, не воображай, пожалуйста. Просто решила взять себя в руки: пора готовиться в институт. Понимаешь? Через полтора месяца ехать в Москву, сдавать экзамены, а я учебники еще не раскрывала.
Но он-то понимал: это всего лишь предлог. Она не хочет встречаться с ним... Конкурентоспособные варианты?.. Неужели из-за этого? Нет, конечно. Порвав с Карзановым, она, по-видимому, считает, что и Алтунин должен относиться к нему если не враждебно, то, во всяком случае, холодно. Не водить с ним дружбу, не нахваливать карзановский проект перед больным Скатерщиковым...
Все это выбивало его из колеи.
По ночам он маялся в тоскливом одиночестве, вспоминал ее губы, ее руки. Тоску нагнетал женский голос из соседнего подъезда, негромкий, но въедливый, какой-то исступленный:
Уж тебе бы, бане-паруше,
По бревну бы раскатитися,
По кирпичику развалитися.
Уж как баня-то паруша
На лютых-то зверях вожена,
На лихо место поставлена...
Женщина пела о чем-то очень важном, позабытом всеми. Позабыто и значение слов. Звучат они непривычно, непонятно. А ведь когда-то люди свободно изъяснялись на таком образном языке. Да и теперь, наверное, кое-где изъясняются. Он остается своим, родным:
Все ветры повинут,
Все люди помолвят
Да меня огросянут!
Снесможнехонько мне, горюшечке,
Ходить по сырой земле...
Горели крупные звезды над крышами панельных домов. И почему-то не верилось, что там, в черном небе, к Аэлите в гости летит межпланетная станция.
Песня из соседнего подъезда пробуждала в Алтунине желание быть рядом с Кирой, смотреть ей в глаза, притушенные тьмой, касаться ее плеч. Ему казалось, что странная женщина, которая так тоскливо поет в ночи, знает что-то такое, чего не знает он, Алтунин, с его тремя курсами высшего образования.
...Совершенно измученный, стоял Сергей у дома Киры и смотрел на ее окно. Там горел еще свет. Горел долго. Уже перестали ходить трамваи и автобусы, а свет горел, и Сергей все стоял. Куда ему было деться от нее?..
Но вот свет погас, и он подумал, что нужно все-таки уходить.
И в тот же миг в подъезде мелькнула ее фигура в белом платье. Она тихо позвала Сергея. Он бросился к ней, схватил за руки, осыпал лицо поцелуями. Так и стояли они почти до рассвета.
Подъехала легковая машина, из нее вышел Самарин. Наверное, он был очень уставшим: прошел мимо, едва не задев их плечом, и не узнал родной дочери.
14
Они сидели в заводском скверике. Букреев щурил от яркого солнца слегка вздернутые к вискам глаза с толстыми верхними веками и был похож на бурята или монгола. Во всяком случае, чернота его жестких волос и бровей была откровенно восточная. Алтунина остро интересовал этот человек. Они уже были на «ты».
– Ты где служил срочную? – спросил Сергей.
– В военно-строительном отряде Северо-Кавказского округа. А ты?
– Я – в Забайкалье. На учениях выявлял и прогнозировал «радиационную обстановку». Знаешь, что это такое?
– Слыхал, но не соприкасался. Выходит, не случайно ты в помощниках у Карзанова?.. Радиация... Прогнозирование... Да, брат, армия в каждом след свой оставляет... У нас в строительном тоже свои прогнозы были. Теперь, как я понимаю, без них жить нельзя. Вся жизнь наша, если вдуматься, требует прогноза.
Сергей слушал его с некоторым удивлением: не думал он, что молчаливый Букреев склонен к таким обобщениям.
– Мы только и делаем, что составляем прогнозы, – продолжал Букреев, – дома, на заводе, и даже хоккей смотрим и то прогнозируем: пытаемся угадать, какая команда выиграет.
Он закурил, пустил вверх синюю струйку дыма, зажал сигаретку между толстыми пальцами – так она и дымила сама по себе.
– Сегодня вот выковали еще один вал. А прогноз какой? – неожиданно спросил Букреев. – Неужели так и не докопаемся до сути?
– Быть того не может, Олег Иннокентьевич. Все-таки проделали большую работу. В лабораториях обязаны докопаться, – успокоил Сергей.
– Надоедает такая работа.
– А что делать?
– Ковать.
Оба рассмеялись.
– Мы сперва тебя винили, – признался Букреев, – а потом расчухали: ковать ты умеешь.
– Не хвали, а то зазнаюсь.
Букреев никак не откликнулся на это и продолжал свое:
– А ты небось думал, что мы все какие-то шелапутные?
Алтунин замотал головой:
– Нет, не думал так. Я просто долго не мог понять, почему в бригаде у вас все шиворот-навыворот: раздоры, своевольничание, Клёникова оскорбили. И уж если на то пошло, особенно меня поразило, когда ты побежал к Белых защищать Панкратова.
– Ну, это немного не так. Белых меня сам вызвал... А пойти-то к нему я должен был, да смалодушничал. Или, может, хотелось все своими силами в норму ввести. Мы ведь пытались помочь бригадиру, да он ни в какую. Стал натирать каждого силовыми мазями, а мази те из протухшего сальца. Ну, у некоторых и закружилась голова... Он хитер, этот твой Скатерщиков. Не успели мы с Пчеляковым опомниться, как он каждого противопоставил всем, расчленил бригаду на любимчиков и нелюбимчиков. Многие полагают, что сплоченным коллективом управлять легче. А Скатерщиков решил по-своему: нужно сеять в бригаде раздоры, чтобы мы не объединились против него.
– А зачем? Какие у него могли быть замыслы?
– Ну, замыслы у него широкие. Он живет по долгосрочным прогнозам. Уже сейчас думает, что будет через три года, когда институт с отличием окончит. А он окончит с отличием. Хват.
– Ну и что?
– А то!.. Знаешь, как высказался Скатерщиков, когда они с Клёниковым повздорили? Нет? А я сам слыхал. «Вам, говорит, плохо Самарин мозги вправляет. Будь я на его месте, такого мастера в цеху и дня не потерпел бы!» Он спит и видит себя начальником цеха, Самарина старым сычом называет. Пора, мол, ему на пенсию... В общем, человек этот никого не уважает, никого не любит, кроме себя.
– Да не преувеличиваешь ли ты, Олег Иннокентьевич? Чудно все как-то.
– Ничуть! Пословица есть: чем горшок накипит, тем и смердит. Вот и со Скатерщиковым так. Он нам между делом целый курс лекций прочитал, как вверх выбираться надо. Цель, говорит, оправдывает средства.
– И главный козырь – программное управление?
– В общем-то да. Перед ним живой пример – Лядов. Тоже ведь кузнецом-рационализатором был, а к тридцати шести годам стал главным инженером завода. Скатерщиков и на него пальцем показывает. И опять с тем же присловьем: «Карабкаться надо, подсаживать друг друга!» Видишь, в каком направлении, воображение у него работает? Мы с Пчеляковым при случае высмеяли эту его установку, так он нас сразу определил в подлипалы Клёникова, которые будто схарчить его хотят.
– Ну и ну!.. А Носиков что из себя представляет?
– .Он в общем-то парень неплохой, правда, самолюбив не в меру. Все ему кажется, что недооценивают его.
– Скажи ты мне, Олег Иннокентьевич, – попросил Алтунин, – почему это Петя Скатерщиков с его индивидуалистическими заскоками оказался сильнее вас всех – людей опытных, знающих жизнь, умеющих хорошо работать?
Букреев швырнул в урну погасшую сигарету. Видно было, что этот вопрос неприятен ему.
– Бьешь ты, Сергей Павлович, по самому больному месту, – сознался он. – Я тоже над этим голову ломал. И пришел к выводу: в случившемся роль Скатерщикова ничтожная. Если бы мы между собой сразу общий язык нашли, то Скатерщиков бы свои теории про себя держал. Пикнуть бы не посмел. Но, видно, кое в ком из нас сидел тот же бес. Только он стыдливо прятался, а Скатерщиков выпустил его наружу, как бы снял запрет. Оправдываться этим нельзя, а понять людей можно. При нынешнем прогрессе да в нашей стране – каждому сам черт не брат – только успевай проявлять себя. А тут тоже граница есть.
– В чем?
– А вот в этом самопроявлении. Проявляйся себе на здоровье, но не за счет других. По-армейски сказать – держи локтевую связь с соседом. Или, как на политзанятиях учили, понимай себя частицей целого.
– Это ты, Олег Иннокентьевич, свою брошюру мне цитируешь, – улыбнулся Алтунин.
– Да? – удивился и смутился Букреев. – Все может быть...
– А ты не смущайся, – сказал Алтунин. – Брошюра хорошая, и рассуждаешь ты, по-моему, правильно. К слову сказать, в брошюре твоей мне очень понравились соображения насчет бригады как основной ячейки производства. Некоторые такой ячейкой считают цех, участок, а ты взглянул на все по-своему и назвал бригаду.
– Вот как лихо получилось! – снова вроде бы удивился Букреев. – А я и спорить-то ни с кем не собирался. Для меня этот вопрос бесспорный. Спорить можно о том, что мы с тобой сейчас вот обсуждаем: об индивидуализме этом проклятом. Почему он подчас дает знать о себе даже в нашей рабочей среде? Бывает же так: много лет трудится человек добросовестно, его другим в пример ставят, а потом выясняется, что он мелкий хищник? Иного даже крупным хищником назвать можно – целый электромотор изловчится пронести через проходную, как, к примеру, известный тебе Кулагин.
– Бывает.
– Загадка?
– Похоже на то.
– Так вот, товарищ Белых помог мне разгадать эту загадку. Очень наглядно разъяснил. У одного и того же человека различные моральные черты могут быть развиты неодинаково, или сказать так: запас прочности у них разный. Ты с паровым котлом знаком?
– Общее представление имею.
– Ну, значит, знаешь, что внутри его проходит пучок дымогарных трубок. И, представь себе, одна из этих трубок прогорела. Все трубки добротные, а одна сдала. Что тогда получится?
– Течь откроется, и котел, наверное, может выйти из строя.
– Вот так и с человеком получается, когда он совершает безнравственный поступок – на производстве ли, дома ли. Дома – чаще, там контроль слабее.
– А как же и что надо сделать, чтобы трубочки, которые тянутся через душу человека, не прогорели бы, не поржавели?
Букреев закурил новую сигарету, сидел, дымил, молчал.
– Не знаю, – признался он наконец.
– А кто знает?
– Ты, наверное. Удалось же тебе за короткий срок изжить разобщенность в нашей бригаде, ввести в норму наши отношения друг с другом. Да и в молотовой бригаде у тебя всегда был порядок.
– Философствуете, мужички?
Алтунин и Букреев подняли головы: перед ними стоял во весь свой богатырский рост подчеркнуто красивый Пчеляков, не терявший матросского вида даже в пестрой футболке. Он провел пятерней по длинным русым волосам и присел на край скамьи.
– Слушал я вас, слушал, с той вон лавочки, – кивнул Пчеляков назад. – Все пытался вникнуть в суть и, наконец, дошло. На аглицком это звучит так: accidents will happen in the best regulated families, что значит – скандал в благородном семействе; а если проще, то в семье не без урода.
– Ты говоришь по-английски? – обрадовался Алтунин; наконец-то он обнаружил напарника, с которым можно будет практиковаться в произношении.
– Ну, это громко сказано. Если хочешь создать впечатление, будто знаешь какой-то язык, заучи, как попка, десяток пословиц, и когда тебе задают вопрос, который ты не в состоянии понять, произнеси глубокомысленно одну из них, а потом замыкайся в гордом молчании. Пусть разжевывают! Один иностранный гость что-то спросил у меня. Я ему в ответ: don't wait for dead men's shoes, что значит в переводе: не коси глаз на чужой квас. Он от смеха чуть не окочурился. Оказывается, иностранец поинтересовался, есть ли у меня жена.
Алтунин тоже от души расхохотался.
– Уморил, матрос! Беру твой метод на вооружение.
– Ну, а индивидуализм и эгоизм в человеке, если хотите знать, идет от скуки, – изрек Пчеляков.
Алтунин и Букреев переглянулись.
– От скуки, от скуки! – многозначительно подтвердил он. – В жизни красота должна быть, мужички. И романтика. А живем мы порой без романтики. Все когда-то были пионерами, все были комсомольцами, к тесному общению привыкли. А теперь что получается? На заводе между людьми чаще всего устанавливаются сугубо деловые отношения. После работы все торопятся домой: у Букреева жена, сын, Алтунин стрелой летит в институт. И хотим мы того или не хотим, возникает разобщение. А оно противно человеческому естеству. В любом возрасте человек жаждет общения. Можно, понятно, общаться по ресторанам, а можно и еще что-то придумать. Более романтичное и красивое, а?..
Сергею было хорошо с этими ребятами. Он тоже припомнил свой недавний разговор с Белых и подумал, что и они тут втроем, по сути, продолжают его. Формирование каждого трудового коллектива идет по двум принципиально важным направлениям – профессиональному и нравственному. Второму из этих двух принципов не всегда придается такое значение, какого он заслуживает. А этот-то принцип и есть наиболее важный.
Букреев и Пчеляков помогли Сергею прояснить до конца то, над чем он ломал голову с того самого дня, как перешел работать на уникальный гидропресс.
После этой никем не запланированной, нигде не предусмотренной дискуссии в сквере Алтунин стал все чаще встречаться с Букреевым и Пчеляковым за пределами своего цеха. Вместе бывали в Доме культуры, на стадионе, в молодежном кафе. Да и жена Букреева Люся оказалась гостеприимной хозяйкой. Вскоре к ним пристал Носиков, потом Тошин. А однажды в выходной домой к Алтунину нагрянула вся бригада, и он всех снимал на кинопленку; заставлял позировать, каждый раз подчеркивая смешное в характере или привычках. Фильм «Вот такие мы и есть» получился настолько забавным, что его даже демонстрировали и в других бригадах.
Киносъемочными аппаратами обзавелось еще несколько человек, возник самодеятельный кружок кинолюбителей. А у Сергея добавилась еще одна нагрузка – обучать каждого искусству съемки. Увлечение это у ребят с гидропресса оказалось сильным и длительным. Пчеляков усердно переводил кинопленку на свою невесту Дину: «Дина у станка», «Дина на занятиях в спорткружке», «Дина– участница художественной самодеятельности». Должно быть, добрая половина его получки уходила теперь на кинопленку, а он только отшучивался:
– Хотел снять еще фильм – «Дина и ее мама», но мама сразу же перешла к делу: «Нечего девчонке голову морочить, пора жениться». Как говорят англичане: nod is as good as a wink to a blind horse – намек ясен.
