Текст книги "Изотопы для Алтунина"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
В жизни все сложнее, чем кажется.
Вот слиток – примитивная штуковина, проще некуда. Но каждый слиток, каким бы примитивным он ни казался на первый взгляд, на самом деле обладает сложной структурой, несет в себе свои достоинства и пороки, так как не представляет собой однородной массы застывшего металла. Скажем, на поверхности его – зона мелких кристаллов, вглубь – зона столбчатых кристаллов, потом – усадочные рыхлоты, пустоты. Доброкачественная часть – процентов шестьдесят всего. В нем столько же пустот и рыхлот, как в ином человеке.
Когда Алтунин решил наконец передохнуть и вышел из кабины манипулятора, он увидел Сухарева. Тот выглядел жалко: несвежее, небритое лицо, испуганно бегающие глаза, какие-то помятые, как будто сплющенные, уши. Кинулся к Алтунину.
– Прости, Сергей Павлович! Если еще раз повторится...
Алтунин брезгливо поморщился.
«Следующего раза не будет. Иди, Сухарев, доложи диспетчеру или мастеру. А с меня хватит! Можешь убираться из бригады совсем!..» – «Как же так, Сергей Павлович? Семья ведь у меня... Провинился – накажи, взгрей. Но нельзя же так...» – «Все дураков ищешь? А их больше нет. Никто за тебя работать не хочет. Уходи, не путайся под ногами... Уходи, говорю! Живо...»
Но ничего такого сказано не было. Это всего лишь алтунинский внутренний диалог. Ему часто хочется высказаться порезче, а приходится сдерживаться, так как ты руководитель рабочего коллектива и горячиться не имеешь права.
Сейчас Алтунин испытывал слепое ожесточение. Ему вовсе не было жаль этого человека, спекулирующего на своем горе. Нет, Сухарев просто никого не уважал: ни товарищей, ни свою семью, ни память матери. Не дав ему закончить фразу, Алтунин сказал устало:
– Иди домой, проспись. Потом разберемся.
– Да я уже проспался, Сергей Павлович. За наличные проспался.
Однако для Алтунина его больше не существовало.
– Правильно, бригадир, – одобрил Скатерщиков. – Пора взгреть этого разгильдяя.
– Это мы сделаем без тебя, Петр Федорович. Завтра можешь не выходить на работу.
Скатерщиков округлил глаза.
– А я в чем провинился? Я же непьющий.
– Не прикидывайся простачком. Ты же был у Самарина. Разве он тебе ничего не сказал?
– Я? У Самарина? Вы, наверное, с Сухаревым вчера на пару бидон раздавили в «Голубом прессе». То-то замечаю, что от тебя сегодня окалина тоннами летит – чуть не загнал меня, до сих пор и ноги и руки трясутся.
– На уникальный гидропресс бригадиром идешь! Поздравляю.
Скатерщиков отшатнулся от него.
– Вы что, с начальником цеха решили загубить мою молодость? Да у меня же зачеты на носу! Никуда я не пойду!
Алтунин вздохнул с облегчением: «Значит, все решилось без участия Скатерщикова. А кто же нажаловался начальнику цеха?» Это мог сделать и кто-либо другой из бригады, из молотового отделения. Тот же Коля Рожков, или крановщик Шадурин, или кто-нибудь из подсобных рабочих. Да так ли уж это важно? Алтунин не боялся жалоб, и не в его характере было сводить личные счеты с недовольными им.
Для него самое трудное, самое мучительное было потерять веру в человека. Похвастать большим количеством друзей Алтунин не мог. Слишком широко понимал он дружбу, чтобы кого-то выделить, замкнуться с кем-то в скорлупу особой доверительности. Близким другом считался только Скатерщиков. Однако все чаще и чаще они не понимали друг друга и возникавшую отчужденность маскировали шуткой. Так было удобнее для обоих. И для окружающих тоже.
Может быть, и к лучшему этот перевод Скатерщикова на гидропресс?
3
Нередко после работы Алтунин отправлялся в заводскую физическую лабораторию, к инженеру Карзанову.
Но после объяснения с Кирой не хотелось больше заходить туда. Конечно, он ни в чем не мог упрекнуть инженера, и все же видеть сейчас Андрея Дмитриевича было выше его сил. А Карзанов даже не подозревал о бурях, бушующих в душе Алтунина.
Знал ли он о встречах Киры с Алтуниным? Безусловно. Однако не придавал им ровно никакого значения. Ведь он же сам однажды посоветовал ей подружиться с кузнецом-рационализатором. Знакомство это сулило Кире дополнительные возможности быстрее и глубже вникнуть в производственный процесс.
Поймав Сергея в административном корпусе, Карзанов спросил:
– Почему не появляетесь в лаборатории? Вы мне очень нужны сегодня: будем испытывать новый дефектоскоп. Жду!
Был он радостно возбужден, энергичен.
И Алтунин скрепя сердце отправился в лабораторию.
Здесь сразу же бросался в глаза знак радиационной опасности: ядовито-желтый круг с тремя красными лепестками. Этот знак был и на дверях помещений, и на «защитной стенке» со шпаговыми и пистолетными манипуляторами – повсюду. Даже воздух лаборатории казался пропитанным тревогой и настороженностью.
Центральная заводская лаборатория дефектоскопии пользовалась для контроля за качеством изделий самыми современными методами: и ультразвуковым, и люминесцентным, и рентгеновским, и спектральным. Короче, всеми двадцатью методами и способами неразрушающего контроля. Но наиболее надежным считался здесь все же контроль гамма-дефектоскопами – просвечивание поковок излучениями радиоактивного кобальта. По существующим в СССР правилам, такому контролю подлежали все сварные котлы и сосуды, работающие под давлением, корпуса кораблей, мосты, газопроводы. На заводе тяжелого машиностроения, где трудились Алтунин и Карзанов, просвечивали даже стальные слитки высоколегированных дорогостоящих марок, чтобы еще до начала ковки, заглянув в глубь металла, определить залегание усадочных раковин. Это экономило тысячи и тысячи рублей.
Прямо за стенами одноэтажного здания лаборатории находился глубокий котлован, отгороженный кирпичной стеной. По дну котлована была проложена узкоколейка. Мощные гамма-пушки выдвигались из особых кабин, медленно перемещались с помощью электролебедок по узкоколейке, в заданных местах останавливались, и начинался «обстрел» изделия. В это время вход в котлован накрепко закрывали.
Зачем нужна была гамма-дефектоскопия кузнецу Алтунину? Он, пожалуй, и сам не смог бы ответить точно. Может быть, после армии, где он выполнял обязанности дозиметриста, его по привычке тянуло ко всем этим вещам? Или просто – любознательность, тяга ко всему новому, необычному, свойственная Алтунину изначально? Корреспонденты местных и даже столичных газет, одно время много писавшие об Алтунине, неизменно упоминали о том, что он «увлекается гамма-дефектоскопией». В лаборатории он выполнял самую разнообразную работу. Обладая рационализаторской жилкой и счастливым даром умельца, Алтунин был незаменим при монтаже любой схемы. Его, казалось бы, загрубелые руки приобретали необычайную нежность при обращении со стеклянными ампулами и другими хрупкими предметами. На него инженер Карзанов спокойно мог положиться при испытании новой аппаратуры – Алтунин отличался исключительным терпением и смекалкой, вдумчиво, по нескольку часов проверял результаты исследований. Располагая минимумом инженерных знаний, он довольно свободно обсуждал с Карзановым сложные теоретические вопросы гамма-дефектоскопии. Приходилось, конечно, заниматься и физической работой: перетаскивал со склада тяжеленные контейнеры, привинчивал чугунные блоки с крупицей цезия.
В освинцованных перчатках, в защитных очках со свинцовыми стеклами, в резиновом фартуке и в белой шапочке, Алтунин сам себе казался иногда персонажем из некоего фантастического фильма. Он с любопытством рассматривал собственное отражение на никелированных поверхностях лабораторного оборудования и лукаво подмигивал ему: знай, мол, наших!
После иссушающей духоты кузнечного цеха приятно было, отряхнув окалину, очутиться в этих просторных светлых помещениях, с окнами во всю стену. Здесь повсюду – бесконечная ровная белизна. Именно ровная: даже лампочки верхнего света были закрыты молочно-белым стеклом, вделанным в потолок. Баритовая штукатурка, экраны из алюминия, свинца, плексигласа. Пол покрыт хлоропреном. Ни к чему нельзя прикасаться руками. Освещение, вентиляцию, настенные щитки, приборы – все приходится включать и выключать, нажимая локтем на кнопки. Вместо телефона – микрофон, включающийся от звука голоса. Алтунину все это нравилось. Он чувствовал себя здесь свободно. Облучения не боялся, хотя в коридорах висели устрашающие «Таблицы локализации радиоактивных веществ в органах и тканях организма». Кобальт-60, с которым больше всего приходилось иметь дело, почему-то выбрал печень и кости. Но за шесть лет существования лаборатории от него никто еще не пострадал.
– Водка страшнее, – уверял Алтунин Сухарева. – Цирроз печени от алкоголя – явление куда более распространенное.
Чтобы получить допуск в лабораторию, Алтунину пришлось окончить специальные курсы, сдать своего рода экзамен на слесаря по ремонту рентгеновских и гамма-аппаратов. После этого Карзанов прямо-таки вцепился в него. Андрею Дмитриевичу всегда требовались надежные помощники.
В штате лаборатории было всего двадцать четыре человека. Карзанов выжимал из них все, что мог, и многие не выдерживали его деспотичного характера. Радиографы, прибористы, лаборанты бежали отсюда при первой возможности. Он отлично знал, что подчиненные недолюбливают и даже побаиваются его, однако требовательности к ним не снижал, твердил все время:
– Мы обслуживаем громадный завод. От нашей расторопности и бдительности зависит, какую продукцию получит заказчик. Подводить свое предприятие мы не имеем права.
За текучесть кадров в лаборатории Карзанова часто прорабатывали на всякого рода совещаниях и собраниях. Но он и здесь с полным сознанием своей правоты доказывал:
– Я требую с людей только по существу, а не из-за личного каприза.
Этот довод был неотразим. К тому же все понимали, что в физической лаборатории осуществляется контроль за качеством продукции, так сказать, на высшем уровне, с применением новейших достижений науки и техники. Карзанов мог забраковать любое изделие, и никто не властен был отменить его заключение. Сам он тоже, конечно, помнил об этом и всех держал в руках.
Даже внешний облик Карзанова свидетельствовал о непреклонности его воли: резкие, твердые черты лица, четко обозначенная линия плотно сомкнутых губ, близко посаженные, холодноватые глаза. Но с Сергеем Алтуниным он вдруг, с первой же встречи в лаборатории, повел себя несколько необычно. Изо всех сил стараясь увлечь башковитого кузнеца перспективами дела, к которому тот приобщался, Карзанов сразу потеплел.
– Изотоп – это волшебная палочка научно-технического прогресса, – говорил он. – Взгляните вот на ту массивную конструкцию из стальных листов и труб. Знаете, что это такое?
– Представления не имею.
– Это блок радиоизотопного реле. Могучая вещь – с ее помощью можно преобразовать мир!
– Каким образом?
– Преобразовав производство. Вы же знаете, к чему мы в конце концов стремимся, совершенствуя производство? Ну, в техническом смысле?
– Наверное, к комплексной автоматизации.
– А какова ее задача?
– При комплексной автоматизации все производственные функции человека будут заменены техническими средствами.
– Почти правильно. На долю человека останется лишь предварительная наладка, программирование и наблюдение сразу за всем ходом производственного процесса. Так вот: без изотопов комплексная автоматизация прямо-таки невозможна. Вон на Магнитогорском металлургическом комбинате с помощью изотопов проводят исследование кристаллизации расплавленной стали, только что залитой в изложницу. И никакой другой прибор тут не годится. Так же чутко изотопная аппаратура может реагировать и на все изменения, происходящие внутри резервуара с толстенными металлическими стенками. А самое важное, на мой взгляд, достоинство радиоизотопной аппаратуры состоит в том, что она бесконтактна!
– Почему?
– Потому что бесконтактность – это надежность действия механизма. Инженеры всегда бьются над проблемой надежности. Если хотите знать, тут самое узкое место техники. Вся техника держится на контактах и контактиках. Но контактные реле рано или поздно подгорают, выходят из строя. Разве можно доверять им управление сложной, дорогой машиной? А радиоизотопные реле могут работать в тяжелейших эксплуатационных условиях – скажем, при очень высоких, очень низких температурах, в условиях большой влажности, агрессивных паров, запыленности воздуха, вибрации, как в вашем кузнечном цехе, где выход из строя контактных устройств на молоте неизбежен. А теперь вот, берите этот радиоизотопный блок и автоматизируйте все, что пожелаете: металлургию, медицину, пищевую промышленность, арочный молот. Изотопы универсальны!
Карзанов заражал своим пафосом. Сергей уже не только с интересом, а с почтением поглядывал на массивную конструкцию. Маленькая крупица кобальта или цезия, закованная в толстый стальной кожух, таила в себе еще не раскрытую до конца силу. Она, эта сила, распахивала ворота в мир небывалого, с ее помощью человек становился могущественнее сказочного волшебника...
С Алтуниным инженер говорил так, будто они знакомы давным-давно.
– Здесь, в лаборатории, очень нужны умные, деятельные люди. Думаю, что вы принадлежите к числу именно таких людей. Помогите мне, и я помогу вам: сделаю из вас ученого.
К подобной перспективе Алтунин оставался равнодушным, не верил, что такое возможно. Но помогать Карзанову согласился охотно.
Деятельность Карзанова не замыкалась только в стенах физической лаборатории. Он, по существу, распоряжался на заводе всей изотопной техникой, настойчиво внедряя ее в производство.
Карзанов доказывал начальникам цехов:
– Применение гамма-приборов на Череповецком, Лысьвенском, Донецком и других металлургических заводах уже дало экономию в миллионы рублей. На Московском автозаводе имени Лихачева сейчас задействовано в цехах свыше трехсот радиоизотопных приборов. И нам пора ввести просвечивание готовой продукции прямо в цехах. Физическую лабораторию надо освободить от этого. Пусть она занимается освоением новых методов контроля продукции, новых типов аппаратов, приборов, пленок, экранов.
Начальник кузнечно-прессового цеха Самарин отрицательно качал головой.
– Ежели б не экономия, собрать бы все эти изотопы – да в болото! Я, признаться, не доверяю им. Всякий раз содрогаюсь, проходя мимо радиоактивного манометра.
– А вы не содрогайтесь, Юрий Михайлович. Никто еще не облучился. Вон Алтунин ваш не содрогается...
А Сергею Алтунину в минуты откровенности после трудных испытаний, когда они вдвоем расслабленно сидели в холле лаборатории, Карзанов внушал:
– На тернистой дороге к высокой цели нужно освобождать себя от ложных ценностей. Вы идете к этой цели год, два, может быть, всю жизнь... И все, что мешает вашему продвижению, должны безжалостно отбрасывать. Вы имеете на это право, потому что хотите принести максимальную пользу человечеству. Притом надо стремиться занять командные высоты, если даже вы и не властолюбивы: это нужно опять же для дела всей вашей жизни – власть поможет вам расчистить ему дорогу. Скажите, смог бы Лобачевский опубликовать свою воображаемую геометрию, не будучи ректором Казанского университета? Едва ли! А силой власти приказал напечатать ее в типографии университета и вышел победителем в борьбе с инакомыслящими.
...Теперь они снова сидели в холле лаборатории, и Алтунин невольно вспомнил тот давний разговор. Девиз «занимай командные высоты» осуществился: час назад Карзанову сообщили, что его усилия, направленные на внедрение изотопной техники, оценены начальством – он утвержден в должности конструктора первой категории бюро автоматизации и механизации завода. То, что раньше Карзанов делал в порядке личной инициативы, теперь становилось его обязанностью. Экспериментальный отсек физической лаборатории, где обычно производились испытания новых гамма-дефектоскопов, отныне становился самостоятельной научно-исследовательской лабораторией, подчиненной непосредственно конструктору первой категории. Здесь он мог экспериментировать сколько душе угодно, в его власти – выписывать новейшую аппаратуру, привлекать необходимых специалистов, конструировать новые установки, держать тесную связь со всеми научно-исследовательскими институтами Сибири, Урала, Москвы, Ленинграда и Украины. От таких перспектив могла закружиться голова. Карзанов получил то, что хотел получить: он занял одну из важнейших командных высот.
В жизни Андрея Дмитриевича началась полоса больших удач. Потому, очевидно, и не сходила улыбка с его тонких губ, да и в глазах исчез холодок – они влажно блестели.
Вспомнился Алтунину и другой разговор, когда он спросил у инженера, что такое, по его мнению, человеческое счастье. Инженер рассмеялся, взял лист бумаги, нарисовал большой круг, вписал в него совсем маленький, не больше горошины, и сказал:
– Философы представляют себе счастье вот так. Большой круг – это сфера притязаний человека. Малый – сфера его достижений. Если диаметры обоих кругов станут равными, это будет означать полное счастье.
– А если сфера достижений вдруг окажется шире сферы притязаний?
Карзанов не нашелся тогда, что ответить. Но сейчас, пожалуй, именно это с ним и происходило.
Инженер сидел в кресле, положив ногу на ногу, и, казалось, совсем позабыл, что пора приступать к испытаниям гамма-дефектоскопа. Он сидел безмолвно, по-видимому, утратив представление о времени. Он мечтал. А, возможно, просто ждал, когда рабочие укрепят на чугунной механической тележке двенадцатитонный слиток.
Новый гамма-дефектоскоп только что прибыл из научно-исследовательского института. Установка особой конструкции: с так называемым сцинтилляционным счетчиком. В другое время Алтунин порадовался бы, что удалось заполучить такое совершенное произведение человеческого ума. Новая установка ускорит контроль за качеством изделий раз в двести в сравнении с обычным гамма-дефектоскопом!
Но сейчас Алтунина ничто не радовало. Он рассеянно смотрел на круглый металлический блок изотопного реле и с тоской спрашивал себя: «Зачем я здесь? Зачем мне этот блок? Зачем мне все?»
Алтунин знал: внутри этого блока, залитого свинцом, спрятана металлическая ампула с радиоактивным цезием. Изотоп, словно живое, деятельное существо, стремится вырваться из свинцовой оболочки, но, увы, выходное отверстие захлопнуто намертво. Однако стоит лишь повернуть плоскую рукоятку...
Дальше мысль терялась. Алтунин в белом халате, в белой шапочке, в бахилах был в лаборатории, пристально смотрел на стальной блок изотопного реле, а думал о Кире. Только о ней.
Он думал о ее словах, о тех словах, которые она сказала тогда утром на снежной тропинке. Какая-то странная интонация звучала в них. Кира старалась быть отчужденной, но это как-то не получалось.
Он сидел ошеломленный своей смутной догадкой, хотя и понимал, что с Кирой раз и навсегда все кончено: она не была к нему безразлична!
– О чем задумались, дорогой Сергей Павлович, если не секрет? – неожиданно спросил Карзанов. – У вас какие-нибудь неприятности на работе?
Алтунин горько усмехнулся.
– Да вот думаю: для чего все-таки человек родится, для чего живет, для чего страдает? Разделят ли люди когда-нибудь счастье поровну, или это и в самом далеком будущем останется неразрешимой проблемой?
Он спрашивал не Карзанова, а самого себя. Задавал себе вопрос, на который нет ответа. Взорвалось отчаяние и выплеснуло этот тоскливый вопрос. Карзанов, однако, откликнулся на него:
– А черт его знает, для чего кто родится! Не все, конечно, для великих дел; кто-то должен делать и малые дела. Для творчества? Тоже не все. Живут же люди и без творчества. И без любви некоторые обходятся... – Он бросил взгляд на часы и уже с обычной холодностью продолжил: – Не все поддается логической формализации. Даже в самой точной науке, в каждой теории есть знания, которые нельзя формализовать, так называемый «неформализуемый остаток». Ну, а что же говорить тогда о человеке, вместившем в себе все? Может быть, этот самый «неформализуемый остаток» и составляет его сущность? Ведь наш ум не только «думает», но и «чувствует». Любая мысль эмоционально окрашена. А некоторым ум представляется этакой информационно-логической машиной.
– Но ведь родится же человек для чего-нибудь?! Философы размышляли над этим?
– Размышляли. Один утверждал, что люди существуют друг для друга. Другой – что главное в человеке – его деятельность... Мол, люди в отличие от животных создают качественно новые вещи, а главное – вырабатывают новые виды своей деятельности. – И опять вернулся к тому, с чего начал: – Что-нибудь случилось, Сергей Павлович? Может быть, отложим испытания на завтра? Сегодня вы мне не нравитесь что-то.
– Нет, нет. Все в порядке.
– Ну, в таком случае начнем!
Они поднялись и прошли в операторскую. Инженер включил телевизионную установку. На экране Алтунин увидел экспериментальную железобетонную камеру. Над рельсами возвышалась стальная прямоугольная арка. Радиоизотопный источник, запрятанный в защитный кожух, и приемник удерживались цепями. Вся эта система приводилась в действие электродвигателем, установленным на верхней перекладине. В случае нужды туда можно подняться по стремянке.
Это и был новый гамма-дефектоскоп со сцинтилляционным счетчиком. Счетчик заменял в нем рентгеновскую пленку – и в этом состояло новшество. Обработка пленки отнимала уйму времени. А оказывается, можно выявлять дефекты изделий почти мгновенно, без снимка. Инженер уселся за пульт управления с сигнальными лампочками, крикнул в настенный микрофон:
– Подаю тележку!
Он нажал кнопку на пульте – медленно выползла тележка с закрепленным на ней винтами стальным слитком. Эта тележка имела семь степеней скорости. Сейчас Карзанов осторожно подвел ее под арку дефектоскопа на самой малой.
Алтунин невольно затаил дыхание: сработает ли вся эта громоздкая система?
Система сработала: из основного защитного кожуха ампула с изотопом переползла в рабочий кожух, открылся запорный клапан, открылась предохранительная алюминиевая пластинка сцинтилляционного счетчика, пришел в движение самописец, расположенный возле пульта управления.
Карзанов, нажимая на кнопки, подавал механическую тележку то вперед, то назад, поднимал или опускал радиоизотопный излучатель и приемник так, чтобы сантиметр за сантиметром просвечивалось толстое, кургузое тело слитка, по форме напоминающего авиационную бомбу. В рабочей камере совершался таинственный процесс, она все больше и больше насыщалась смертоносными рентгенами. Операторская соединялась с рабочей камерой бетонным лабиринтом, но сейчас вход туда преграждала наглухо заблокированная, покрытая листовым свинцом, весящая полтонны дверь с пневматическим приводом. Все случайности прорыва жестких гамма-частиц в операторскую исключались. Однако чувствительный дозиметр «Кактус» стоял на страже – в случае повышения фона автоматически включится аварийный звонок.
Испытания проходили спокойно. Самопишущий прибор добросовестно вычерчивал на ленте сложную кривую. Когда внутри слитка обнаруживались раковина или шлаковые включения, характер кривой резко менялся. Совсем умиротворенный, Карзанов сказал:
– Классная штуковина. Этак за час выполним недельную норму.
Он сидел, чуть откачнувшись назад, приподняв голову. Алтунин видел его косо взлетевшую бровь, блестящий глаз, твердую складку у губ и резко очерченный подбородок. Не отрывая взгляда от экрана, а пальцев от пульта, Карзанов сказал, чуть понизив голос:
– А знаете, я ведь женюсь. Можете поздравить... На ком? На Кире Самариной!
Алтунин вздрогнул. Так вот оно, оказывается, что!.. Теперь становилось понятным поведение Киры в то утро.
Ему захотелось встать и уйти. Но он сидел, как приколоченный гвоздями, чувствуя непривычную слабость в руках и ногах.
Хотя Алтунин ни о чем не расспрашивал, Карзанов стал доверительно рассказывать, как познакомился с Кирой год назад на семейном празднике у Самариных и как сразу оценил оригинальность и цельность ее натуры.
– Признаюсь откровенно: холостяцкая жизнь надоела до чертиков. Хочется иногда, чтобы рядом был человек, понимающий тебя, думающий в унисон с тобой. Помощница во всех твоих делах... Уже при первом знакомстве я пытался увлечь ее идеей автоматизации нашего завода. Посоветовал ей изучать хорошенько технологию вашего цеха и, кажется, сделал правильно. Теперь Кира вместе со Скатерщиковым собирается испытать одну интересную модель. Если им удастся справиться с этим делом, мы получим сразу двух выдающихся изобретателей. Во всяком случае, я постараюсь, чтобы их поддержали во всех инстанциях. Уже разговаривал кое с кем... Вы, очевидно, тоже должны войти в их группу, помочь им. У вас же опыт...
Алтунин промолчал.
– Вот мы с вами как-то рассуждали о счастье, – вспомнил вдруг Карзанов, не замечая этого отчужденного молчания. – Теперь мне кажется, что от избытка счастья человек становится эгоистом. Представьте себе, после посещения Дворца бракосочетаний, или как тут его называют, Дворца счастья, я превратился в мизантропа. Гигантская очередь! Все хотят жениться. Я рассчитывал, что через месяц мы с Кирой зарегистрируемся, но масса других молодых людей, тоже желающих вступить в брак, загородила нам дорогу. Нас смогут зарегистрировать лишь через полтора месяца! А возможно, и через два. Прямо-таки безобразие: огромный промышленный город, и только один-единственный Дворец бракосочетаний!
– Идите в загс, загсов много, – отозвался наконец Алтунин.
– Да я готов и в загс, поскольку равнодушно отношусь ко всякой обрядности. Но ведь, говорят, сейчас так нельзя. Женитьба – дело серьезное: кольца, свадебная спецодежда, чуть не дюжина легковых машин плюс специальное такси для молодых, ну и батальон гостей, которых молодые и в глаза-то раньше не видали... Так-то, Сергей Павлович. Когда будете жениться – испытаете на себе.
Чувствовалось, что Карзанов все разузнал.
Сергей с испугом подумал: как бы инженер не пригласил его на предстоящую свадьбу. Что ответить? Отказаться? Почему?
Но Карзанов не пригласил. Возможно, потому что до свадьбы еще далековато. А может быть, список гостей будет утверждаться на семейном совете. И захочет ли Кира видеть в числе приглашенных Алтунина... Им и без Алтунина есть кого приглашать...
Да, да женитьба – дело серьезное. Только бы пережить эту свадьбу, не натворить глупостей... Карзанову-то она не помешает продвигаться к высокой цели...
Самописец второй час вычерчивал свои кривые, похожие на кардиограмму не совсем здорового человека.
Алтунин томился. Ему все сильнее хотелось уйти и одиноко побродить по заснеженной тайге. Да ведь и там не уйдешь от себя: очутись он хоть на Северном полюсе, тоска все равно останется. Давящая тоска...
Испытания уже подходили к концу, когда случилась заминка: инженер поочередно нажимал на все кнопки: «хранение», «перемещение», «работа» – сигнальные лампочки не загорались. Алтунин не понимал, что произошло. Экран телевизора по-прежнему светился ровно, И хорошо просматривалась каждая деталь гамма-установки.
– Что там, Андрей Дмитриевич?
– Сам не пойму. Неприятная вещь: источник застрял в верхнем положении, никак не могу запрятать его в основной защитный кожух.
Алтунин сразу подобрался. Аварии в лаборатории случались редко, а тут походило на то. В подобных ситуациях Сергей утрачивал все чувства, кроме одного: чувства ответственности. И сейчас он, забыв обо всем, напряженно смотрел на экран: может быть, контейнер с ампулой все же сдвинется с места? Если этого не произойдет, то кому-то в респираторе, в перчатках и в фартуке из свинцовой резины придется рано или поздно идти туда. Кому? Радиографам? Но они мальчишки. Ему двадцать шесть, а радиографы называют его «старшим поколением».
Алтунин знал, что существуют предельно допустимые нормы облучения: скажем, дневная доза не должна превышать семнадцати миллирентген – сущий пустяк. А стоит сейчас побыть в рабочей камере хотя бы с десяток секунд – схватишь все двести миллирентген и даже больше! Десять секунд… Что можно сделать за десять секунд? Практически ничего. А тот, кто получит за день двести миллирентген, отстраняется от работы с ионизирующим излучением на две-три недели. С этим еще можно было бы мириться, кабы удалось быстро, ручным способом затолкать гамма-источник в кожух. Но затолкаешь ли?
– Ничего не выходит, – вздохнул Карзанов и опустил руки. На лбу у него проступил пот. – Вот не было печали... По-видимому, нужно проверить распределительный щиток.
Алтунин поежился: щит для присоединения электрических коммуникаций, идущих в операторскую к приборам и пульту управления, находился в самом конце лабиринта, почти в рабочей камере. Показалось, что инженер предложит отправиться туда ему. Покорный обстоятельствам, Алтунин поднялся со стула. Все-таки где-то в глубине души он не верил в эту невидимую опасность, свободно разгуливающую в рабочей камере.
Карзанов даже не заметил его порыва. Он сам надел респиратор «Лепесток», освинцованный фартук и перчатки.
– Разблокируйте дверь. Я сейчас все проверю...
Алтунин угрюмо подчинился.
Дверь в лабиринт открылась. Инженер поднял руку в резиновой перчатке – мол, все будет в порядке, и скрылся в черной глубине. Карзанов был на пять лет старше Алтунина. По странной игре природы в этом деле большую роль играл возраст. Считается, что годовая доза облучения для молодых не должна превышать пяти рентген. Если случалась какая-то авария, при устранении которой возможно облучение до больших величин, то всегда посылали пожилых. Для лиц старше тридцати годовая доза могла составлять все двенадцать рентген – и без последствий...
Падали в тишину секунды, минуты, а инженер все не возвращался. Сперва Алтунин подумал, что Карзанов прошел в рабочую камеру, но там его не было. Очень хорошо, что не было: сразу нахватал бы рентгенов! Но где же он? У щита?.. Алтунин поспешно надел респиратор, перчатки и тоже бросился в лабиринт. Карзанова нашел возле щита.
– Все вроде в порядке, а не работает, – сказал инженер. – Черт знает что такое!
– Немедленно уходите отсюда! – закричал Алтунин. – Вы здесь уже три минуты...
Он схватил инженера за руку выше локтя и почти силой вытолкнул в операторскую. А сам, больше ни о чем не раздумывая, не страшась смертельной опасности, прошмыгнул в рабочую камеру, подскочил к установке и нажал ногой на педаль. Ампула с изотопом поползла вниз, юркнула в защитный кожух. Только и всего... Но и на эту операцию ему, наверное, потребовалось не меньше полминуты.
Когда Алтунин появился в операторской, Карзанов уже успел сбросить респиратор и перчатки.
– Спасибо, Сергей Павлович, – сказал он с непривычной теплотой в голосе. – Разделили рентгены пополам. И все-таки не стоило вам рисковать. Что-нибудь придумали бы.
