Текст книги "Изотопы для Алтунина"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)
Михаил Колесников
Изотопы для Алтунина
О новом романе Михаила Колесникова
Есть писатели, которые всю жизнь остаются верными излюбленной теме. Иные всей душой привязываются к родному краю и пишут только о нем.
Но бывают писатели, удивляющие разнообразием тем, описываемых событий, проблем, судеб. Таков Михаил Сергеевич Колесников.
Им написаны повести и романы: о вожде освободительного движения в Индонезии Дипонегоро, о разведчике Рихарде Зорге, о великом математике Лобачевском, о вожде монгольского народа Сухэ-Баторе, о русском ученом-путешественнике Миклухо-Маклае.
Широкий творческий диапазон писателя определяется его жизненным опытом, разнообразием интересов и познаний. Отдав много лет службе в Советской армии, он воевал еще на Халхин-Голе. В Отечественную войну ему довелось быть разведчиком, десантником, связистом, моряком, танкистом, политработником, сражаться на сопках Маньчжурии.
Многие произведения Михаила Колесникова посвящены ратному подвигу советских воинов. Военная тема близка его душе. Его романы «Все ураганы в лицо» (о М. В. Фрунзе) и «Без страха и упрека» (о Дм. Фурманове) были тепло встречены читателем. «В живой и увлекательной форме М. Колесникову удалось показать талантливость и недюжинность натуры М. В. Фрунзе – полководца без поражений», – писал С. М. Буденный.
Работа над книгами о выдающихся деятелях разных времен и народов явилась замечательной школой для писателя. Михаил Колесников уверенно берется за воссоздание образа нашего современника, строителя нового мира. Еще в одной из своих ранних повестей «Рудник Солнечный» (1958) писатель обратился к теме труда, рисуя жизнь молодых рабочих. Повесть написана от первого лица, как рассказ молодого экскаваторщика.
Повести «Атомград» и «Право выбора» (опубликованы в «Роман-газете» в 1971 году) – это смелое вторжение в сегодняшнюю жизнь, в большие созидательные дела рабочего класса. В них рассказывается об ученых и рабочих, совместными усилиями строящих атомную электростанцию.
Правдив и самобытен образ рабочего-электросварщика Владимира Прохорова в повести «Право выбора». Это человек сложной судьбы и большой целеустремленности. Писатель ярко и убедительно показал его духовный рост и нравственное возмужание. Герой повести, бригадир электросварщиков, становится секретарем парткома многотысячного коллектива.
Новый роман Михаила Колесникова «Изотопы для Алтунина» является логическим продолжением темы рабочего класса, как и прежде занимающей большое место в творчестве писателя.
Главные события разворачиваются в кузнечном цехе крупного металлургического завода. Передовые люди цеха – энтузиасты прогрессивных методов труда, ведут борьбу за автоматизацию свободной ковки на мощных прессах. Герои Колесникова не только думают, говорят, спорят об этой проблеме, они буквально живут ею. Для Алтунина и его друзей эта проблема, имеющая большое государственное значение, стала заветной мечтой, творчеством, делом жизни.
Автор рассказывает о событиях доверительно, просто, с душевной теплотой и этим подкупает и увлекает читателя, который охотно идет с ним в горячий цех, сотрясаемый тяжелыми молотами, в заводскую лабораторию, где разрабатываются новые методы управления свободной ковкой.
Герои Колесникова в основном молодые люди, получившие не только общее, но и техническое образование. Сам же Алтунин уже заканчивает институт. Образ Алтунина – молодого кузнеца, бригадира, мыслящего, ищущего рационализатора и доброго товарища – большая удача писателя. В Алтунине и его друзьях мы видим типичные черты нашего времени, образы рабочих нового типа.
Роман «Изотопы для Алтунина» остро современен. Автор рисует увлекательные, полные напряжения картины борьбы за новое, прогрессивное на одном из главных рубежей девятой пятилетки. Знакомит читателя с интересными, духовно богатыми людьми, устремленными своими помыслами в будущее.
Герман Нагаев
1
Алтунин ждал. И удивлялся своему волнению. Что, собственно, произошло, почему он стоит здесь и ждет?..
От мороза потрескивали деревья. Захватывало дыхание, коченели ноги. Но Алтунин не двигался с места. Привалившись спиной к стволу огромной лиственницы – той самой, возле которой они всякий раз встречались с Кирой, – он, не отрываясь, смотрел на шоссе.
Тут была конечная остановка. Один за другим подходили автобусы и разворачивались по накатанному кругу, сияющему, как вымытая тарелка. Со скрежетом распахивались заиндевелые дверцы. В клубах пара на скрипучий снег выскакивали люди и, хватаясь за носы, бежали мимо Алтунина, чтобы побыстрее юркнуть в широкие двери заводской проходной.
Морозная мгла окутывала его, колючий иней оседал на угловатом лице, и оттого линии щек казались суровыми, а лицо – каким-то тяжелым.
Приходили и уходили автобусы. Киры все не было.
Алтунин чувствовал себя опустошенным и измученным. Где-то внутри закипал протест. Пусть эта гордячка не воображает, будто он не может жить без нее... Стала избегать его, будто и незнакомы вовсе. Смешно!.. Он не навязывался в друзья, и ему ничего от нее не нужно. То, что было, произошло как бы само собой. Да ничего в общем-то и не было. Ничего! Иногда бродили по тайге или по городским улицам, говорили, говорили... Вот и все... Да-да, ему совершенно безразлично, как она к нему относится. Так он ей и скажет...
Но Алтунин знал, что так он сказать не сможет, и с тоской почувствовал, что пытается обмануть себя. Поначалу, когда Кира только что пришла на завод, они относились друг к другу спокойно и открыто: ведь Кира по долгу службы обязана была общаться с ним. Кроме того, на первых порах она держалась к нему, опытному рабочему, поближе, как держится всякий молодой специалист, ища покровительства. А он... Впрочем, все это не имеет никакого значения. Даже когда Алтунин стал догадываться, что с ним творится неладное, что видеть ее сделалось необходимостью, он продолжал относиться к ней чуть свысока, стараясь ни словом, ни взглядом не выдать себя.
И все-таки, наверное, чем-то выдал. Потому-то она и решила порвать всякие отношения с ним раз и навсегда. Глупо предъявлять ей какие бы то ни было претензии. Кира поступила правильно, и незачем ему торчать здесь на морозе, подкарауливая ее. Не лучше ли сделать вид, что ничего, особенного не произошло? Иди, иди, Алтунин, в свой кузнечный цех, к своему арочному молоту, не смеши людей...
Но он не уходил.
В небе горели желтые ложные солнца – так случается в очень студеные дни, – и трудно было определить, где настоящее. Ложные солнца... Инженер Карзанов назвал бы их «ложными ценностями». Он любит рассуждать о ложных ценностях, которые человек должен разгадывать и безжалостно отбрасывать... Откажись от иллюзий, от ложных ценностей, Алтунин...
«Но разве после этого я стану счастливее?.. – с горечью спросил он самого себя. – Разве любовь, если она даже лишь в тебе одном, может считаться ложной ценностью?.. Ты лукавил с самого начала. Пусть даже неосознанно. И все-таки лукавил. Отвечай: почему так отчетливо запомнился тебе тот первый день? Ну, тот самый, когда она появилась в цехе и заговорила с тобой?»
Ты помнишь, как она шла по пролету цеха, окутанная дымным свечением и заревом нагревательных печей; шла, прямо держа голову, стянутую цветной косынкой, и во всем ее облике, даже в линиях шеи и плеч, было нечто прямое и властное. Кузнецы оглядывались на нее, но она не обращала на них внимания. Едва появившись в цехе, она уже чувствовала себя здесь хозяйкой. И ты наблюдал за ней с интересом. Что ей тут понадобилось? Дочка начальника цеха Самарина собственной персоной! Может быть, ищет отца? А его-то здесь и нет, он на совещании у главного инженера. Или, может быть, понадобился Андрей Дмитриевич Карзанов? Так и его тоже нет, он у себя в лаборатории, занят своими изотопами и гамма-дефектоскопией...
Ты часто слышал об этой девушке. Многие удивлялись ее настойчивости. Говорили, будто она три раза ездила в Москву, сдавала экзамены в Институт стали. Но не прошла по конкурсу. Всякий раз не хватало баллов. Другой после таких неудач скис бы. А она, окончив техникум, снова принялась готовиться все в тот же институт. И тогда-то роль репетитора взял на себя инженер-дозиметрист Карзанов. Сперва этому не придали значения: ведь Карзанов бывал в доме Самариных – и по делам служебным, и просто так, грелся у чужого семейного огонька, как всякий неприкаянный холостяк. Но потом, когда Карзанов и Кира стали вместе появляться в заводском Доме культуры, в театре, в кино, на вечеринках, о них заговорили как о «прекрасной паре», хотя Кире совсем недавно исполнилось двадцать три, а Карзанову было за тридцать. Впрочем, эта разница в годах не так уж велика. И вообще холостяку возраст не помеха. Судя по всему, между ними было полное согласие. Она гордилась дружбой с умным, энергичным Карзановым, а тот, насквозь пропитанный иронией, подобрел, обмяк и смотрел на Киру влюбленными глазами.
Ты порадовался за инженера Карзанова. Ну, а что касается Киры, то о ней даже и не думалось. Вы знали друг друга давно, с самого детства, однако ничто вас не сближало. Потом, уже вернувшись из армии, ты неожиданно увидел, что Кира стала рослой, красивой девушкой. Но и тогда она не затронула в тебе ни одной струны. Существовала некая неприязнь между вами. И причин особых для этого вроде бы не было, а неприязнь существовала. Вернее, ты относился к Кире равнодушно, неприязнь – это с ее стороны. Ты ей определенно не нравился. Так же, как и ее отцу, Юрию Михайловичу Самарину, начальнику кузнечного цеха. Наверное, в семье Самариных иногда говорили о тебе, и, конечно же, Юрий Михайлович, наблюдая за тобой изо дня в день в течение многих лет, составил о тебе нелестное мнение: мол, Алтунину этому далеко до идеала – дерзит начальству, мнит о себе бог знает что, хотя бригаду, увы, не смог вывести на первое место, это сделал другой – машинист молота Скатерщиков, в то время, когда бригадир был в отпуске. Да и декан вечернего института недоволен им: учится Алтунин неровно, запаздывает со сдачей зачетов. Однажды Самарин полюбопытствовал: «Кончишь институт, Алтунин, кем будешь?» – «Глубоким стариком, Юрий Михайлович». Самарин только укоризненно покачал головой.
А с учебой в институте у тебя тогда в самом деле не ладилось. И сейчас не лучше. Когда получаешь срочный заказ, учеба как бы сама собой отступает на задний план. Рассчитываешь все наверстать в лучшем виде потом, когда заказ будет выполнен. А тебе после одного срочного заказа дают другой, тоже срочный, – и так без конца. Вот и накапливается задолженность по зачетам. Расплачиваться приходится во время отпуска, когда другие отдыхают...
...Кира шла по цеху, а ты гадал: возле кого она остановится? Возле кого?.. Почему это тебя так занимало?
Твой арочный молот – в самом дальнем углу пролета. А она все шла, шла прямо на тебя. И ты увидел ее округлое, чистое, как снег, лицо, слегка выгнутые, четкие брови. Широкий разлет этих бровей был строг. А взгляд больших глаз какой-то недающийся, твердый.
И когда она остановилась возле тебя и улыбнулась, ты вдруг подумал, что такой улыбки нет ни у одной из знакомых тебе девушек. Ваши взгляды сошлись, и в серой зернистой глубине огромных глаз Киры тебе неожиданно что-то открылось... Но что, ты пока и сам не понимал.
– Я из бюро автоматизации и механизации, – представилась она. – Мне поручили шефство над вашим молотовым отделением.
– Шефствуйте и повелевайте!
Уловив несерьезную нотку в твоем голосе, она нахмурилась. Сказала строго:
– Начальник бюро Шугаев рекомендовал мне вас как самого крупного рационализатора. Вот я и решила посоветоваться с вами.
Ее слова польстили тебе. Но ты не размягчился. Решил немножко позлить ее. Спросил постным голосом:
– Чем могу быть полезен?
Она захотела начать с обсуждения внутрицеховых проблем. Пусть, ей же хуже! Ты смотрел на нее иронически: вот пришел в цех молодой специалист, и ему, этому специалисту с образованием в объеме техникума, кажется, что он способен сразу же выявить все узкие места производства и немедленно ликвидировать их, опираясь на рационализаторов и изобретателей. Ах, деточка, мы заняты здесь таким немыслимо сложным делом, как свободная ковка, и автоматизировать ее еще никому не удалось! Не потому, что не нашлось умных голов, а потому, что автоматизировать свободную ковку невозможно. Да, да, невозможно. Так что вы обратились к Алтунину не по адресу, вам следовало бы начать с прессового отделения: пресс, он словно бы специально предназначен для автоматизации. Хотя и там свободная ковка автоматизации не поддается.
Кира опять улыбнулась, и глаза ее, сверкающие белизной белков, смешно округлились. В голосе неожиданно появились мягкие нотки. Да, у нее был гибкий, глубокий голос, и она хорошо владела им.
– Не повелевать собираюсь, да и шефство мое – это так, условно. Шугаев всех нас разослал по цехам. Меня, конечно, сюда, все-таки кузнечное дело мне как-то ближе: дома – только и разговоров что о поковках да слитках; для отца и деда иных тем не существует. А в бюро автоматизации и механизации считают, что ковка на молотах постепенно уступает место ковке на быстроходных ковочных агрегатах из гидропресса и манипулятора, и вообще области применения свободной ковки будто бы все более сокращаются. Вот я и хочу услышать: что вы, как мастер свободной ковки, думаете обо всем этом? У вас здесь самые тяжелые условия работы, ни один цех не идет ни в какое сравнение с вашим. Можно ли автоматизировать свободную ковку?
Тебе хотелось расхохотаться, с такой детской непосредственностью задала она этот величайший из вопросов.
– На наш век свободной ковки хватит, – сказал ты небрежно. – А знаете ли вы, что это такое? Знаете, конечно; свободная ковка – не только производственный процесс, она искусство. И уж само собою разумеется, кузнецы, занятые свободной ковкой, обязаны обладать элементами инженерно-технических знаний. Иначе ничего не получится. Скажем, нужно выковать многоступенчатый вал для турбогенератора. Как вы это сделаете? Штамповкой?
– А почему бы и нет?
– Да ведь в тяжелом машиностроении кузнецы чаще всего заняты штучным производством. Понимаете? Если я кую вал, то это уникальный вал, он существует в единственном экземпляре для определенного, может быть, тоже единственного в своем роде турбогенератора. Зачем же в таком случае изготовлять дорогостоящие штампы? И дело здесь даже не только в расходах. От меня требуют высшего качества поковки, чтобы этот самый вал во время работы не разлетался на куски. А штамповкой такой прочности не добьешься. Для надежности нужно проковать металл на всю глубину.
Кира задумалась. Согласно кивнула.
– Понимаю: вы своего рода ювелир.
– Считайте так, если обработку многотонного стального слитка можно сравнить с работой ювелира над какой-нибудь брошечкой или кулончиком. Мы больше, чем ювелиры. Ответственность в миллион раз выше.
– Так где же выход? Получается, что все разговоры о комплексной автоматизации нужно отставить? Кузнецы так и будут ходить в богатырях до скончания века?
Ты пожал плечами.
– Автоматизацию и механизацию отдельных трудоемких операций свободной ковки мы с успехом проделали два года назад. У нас, например, есть ковочный манипулятор, который заменил сразу семь человек. Вот он! Очевидно, по этому пути надо идти и дальше. Мне кажется, что пока следует говорить только о механизации отдельных трудоемких процессов в кузнечно-прессовых цехах. Так-то оно будет вернее. И товарищ Шугаев знает это не хуже меня.
Но Кира не сдавалась. Зачем-то подошла к манипулятору, потрогала его рукой. Эта мощная машина, с виду напоминающая танк или самоходку, неизменно вызывала восхищение у новичков, впервые попавших в кузнечный цех: гигантские кузнечные клещи на колесах, стальной хобот. Управляли манипулятором из специальной кабины. Зажав клещами только что вынутый из печи раскаленный слиток весом тонн в пятнадцать, манипулятор клал его на зеркало нижнего бойка молота, и начиналась свободная ковка...
Новенький манипулятор был окрашен в нежный кремовый цвет, но сейчас, опаленный пламенем нагревательных печей, закопченный дымами и газами, он в самом деле имел сходство с боевой машиной, только что вернувшейся с поля брани.
Кира повернулась к тебе, и в глазах ее был восторг.
– Можно, я побуду здесь во время ковки? Мне это надо видеть...
– Можно. Устраивайтесь вон за тем прозрачным экраном. Окалина летит хлопьями...
У тебя как-то потеплело на душе: эту красивую, безукоризненно чистенькую девушку интересовал тяжелый и далеко не белоснежный труд. Ей хотелось видеть все своими глазами.
Она не ушла до конца смены. И все вы в тот день были в ударе. Особенно старался машинист молота Скатерщиков. Да и машинист манипулятора, вечный скептик и дебошир Сухарев выжимал из своей махины все, на что она способна, – не так уж часто заглядывают девушки в молотовое отделение!
Бригада сразу признала Киру за «свою». Ведь и дед ее, и отец в прошлом тоже были кузнецами. А теперь вот и она пришла сюда, в кузнечный цех. Стоит за экраном и с жадным интересом наблюдает, как вы подогреваете шток и бойки арочного молота кусками раскаленного металла, выхваченного из газовой печи. Пружинисто, с причмокиванием ходит вниз-вверх тяжеленная «баба» из специальной легированной стали. Вы рубите неподатливый металл топором, гнете, закручиваете, вытягиваете янтарную массу слитка на квадрат, обжимаете на восьмигранник, обкатываете на круг. А Кира увлеченно следит за всем этим.
Горячий фиолетовый воздух въедается во все поры. И хотя фрамуги открыты, хотя повсюду колышутся водяные завесы и гудят вентиляторы, в цехе нестерпимо жарко. От ударов ковочных молотов сотрясается пол, вибрирует каждая балка, стоит беспрестанный гул и грохот. Упреждающе ревут сирены, струится пар, во все стороны летят куски металла и брызги малиновой окалины. Дым, копоть, и кажется, что дымится не только одежда, но и лица. Дымятся ноздри, глаза, уши. Одним словом, мужская работа. А Кире все это нравится. Она пообещала наведываться в цех и впредь.
Когда девушка ушла, машинист молота Скатерщиков спросил тебя с грустной иронией:
– Правда, что она невеста инженера Карзанова? Ты ведь с ним дружбу водишь, должен знать.
– Ну, а тебе-то что, чья она невеста?
– Я бы женился на ней, если бы она пошла за меня. Красивая и, сразу видно, умная.
– Она не пойдет за тебя.
– То-то и оно. И за тебя тоже не пойдет, хоть ты и получаешь по «горячей сетке».
– Я не собираюсь жениться: мне еще сопромат пересдать нужно – двойка. Вот когда пересдам...
– Нет, Сергей Павлович, тут тебя и сопромат не спасет. Ей нужен женишок с более емкими мозговыми параметрами, чем у тебя или у меня. Скажем, тот же Карзанов. Поверь мне, будет он большим начальником. Ум целеустремленный, жесткий. Хватка железная. Не то что у нас с тобой.
– Сравнил! Карзанов в самом деле большая умница. Он теорию в совершенстве постиг. А мы практики, от молота. Скромность! Хотя ведь это тоже неплохо, а?
– Кому нужна она, твоя скромность? Вот когда ты вроде бы стал выплывать на поверхность со своим рационализаторским предложением, я, например, обрадовался: пойдет, думаю, вверх и меня за собой потянет! А ты, как двухсоттонный слиток: ни корреспонденты, ни радио, ни телевидение с места тебя не сдвинули – намертво полег на своем молоте.
– А что я, по-твоему, должен был делать?
– Как что? Уцепиться мертвой хваткой, выйти в руководители крупного масштаба, придать себе общественный вес...
– Чудак человек! Вес весу рознь. Гири на ногах – тоже вес... Какой же из меня руководитель крупного масштаба? Для этого нужно организаторскую жилку иметь. А я тут пас.
Ты хорошо знал Скатерщикова еще с той поры, когда вместе служили в армии: в нем всегда жила странная зависть к удачливым. Вроде бы и неглупый парень, а все грезил единым волевым усилием выйти в знаменитости – на ковровую дорожку жизни. Стоило ли придавать значение его болтовне: мало ли о чем говорят старые друзья между собой? Ты не навязывался в воспитатели к Скатерщикову. Но так получилось с самого начала, что тебе каждый раз приходилось подправлять его: в армии ты командир отделения, а Скатерщиков – рядовой, и то был солдат не из лучших, немало пришлось положить сил, прежде чем он, как и другие юноши, стал настоящим защитником Родины. Потом ты привел его на свой завод и для начала обучил ручной ковке. То было веселое время. Молоточком-ручником ты указывал место на металле, а Скатерщиков обрушивал сюда удар десятикилограммовой кувалды. Тут была своя наука: локтевой удар – значит, легкий, плечевой – средний, размашистый – сильный. Скатерщиков любил размашистый. Затем ты стал обучать его свободной горячей ковке на арочном молоте, фасонной ковке. И довел дело до конца: изготовив из слитка весом в тридцать восемь килограммов традиционную вилку по технологии знаменитого кузнеца Рябова, стажер с отличием прошел квалификационные испытания.
С тех пор много воды утекло, вам обоим уже по двадцать шесть, и оба холостяки, оба в институте на вечернем, оба на одном молоте. Вроде бы все хорошо. Но почему тебя не покидает ощущение, что твой приятель в любой день может выкинуть какой-нибудь номер – и все твои усилия в один миг пойдут насмарку? Тлеет что-то беспокойное в его глазах...
В тот раз ты строго сказал Скатерщикову:
– Вот что, Петр, язык твой – враг твой. Ненароком не оскорби девушку: прежде чем извлечь очередную остроту из твоего нехитрого набора, крепко подумай. Кире поручено выявить «узкие» места в нашем цехе. Мы обязаны помочь ей в этом и относиться к ней уважительно.
– Тебе краснеть за меня не придется, – заверил Скатерщиков. – И, наконец, я не самое «узкое» место в нашем цехе. Предлагать руку и сердце, во всяком случае, никому не собираюсь. А вот идею совмещенного управления молотом и манипулятором предложить могу – это ведь, кажется, по ее части. Если поддержишь своим авторитетом, сразу в рационализаторы выбьюсь, одним махом!
– Ладно, поддержу. Выбивайся. Идея добрая. Только не думаю, что Сухарев обрадуется, когда узнает, что ты собираешься ссадить его с манипулятора.
– Во имя прогресса готов пожертвовать дружбой с Сухаревым. Кроме того, за последнее время он что-то часто стал закладывать – тут его и наказать не грех.
– У него мать умерла.
– Знаю. Но пора уж кончать поминки. У него с похмелья головка болит, а мне за это на манипуляторе отдуваться приходится – все кишки вытрясло.
– Он очень мать любил. Тяжело ему. А в общем-то верно: надо его подтянуть.
– Вот и я о том же: дружба дружбой, а служба службой...
Скатерщиков хоть и говорил о дружбе с Сухаревым, но на самом деле терпеть его не мог. Всякий раз приходилось их мирить. И в бригаде уже подметили, что нервный, вспыльчивый Сухарев выпивал обычно после ссоры с Петром. Заносчивый Скатерщиков, получив самый высокий разряд, стал просто невыносим. По его мнению, все остальные работали недостаточно умело и ретиво. А так как свободная ковка осуществлялась главным образом машинистом молота и машинистом манипулятора и работа одного из них все время зависит от работы другого, то Петр шпынял Сухарева за малейший промах.
Начальник цеха Самарин не раз говорил Алтунину:
– В твоей бригаде нездоровый психологический климат. Знаешь, о чем речь?
– Догадываюсь. Вот еще выяснить бы, кто из моей бригады дает вам каждый раз сводку погоды?
– Ее обязан давать ты, как бригадир. А ты иногда покрываешь разгильдяев.
– Климат здоровый, Юрий Михайлович. А если Скатерщиков и Сухарев иногда схватываются, так это больше для разрядки. Даже муж с женой не всегда в мире живут.
Самарин узил глазки.
– А тебе откуда это известно про мужа и жену, – ты же холостяк? Кстати, в двадцать шесть лет положено обзаводиться семьей. Или опять сопромат заел?.. Пора, пора жениться, Сергей Павлович.
– А я, Юрий Михайлович, решил посвятить жизнь целиком кузнечно-штамповочному производству.
Этот Самарин почему-то любил въедливо влезать в твои личные дела...
На другой день ты встретился с Кирой после работы у проходной. Совершенно случайно. Увидев тебя, Кира замедлила шаг, как бы приглашая присоединиться. Вы пошли рядом. Не на автобусную остановку, а по дороге в город. Завод находился на окраине, идти пришлось через сосновую рощицу. О чем говорили тогда? О чем угодно, только не о заводских делах. Вы словно бы приглядывались друг к другу, стараясь незаметно выявить то, что называется второй натурой, скрытым миром человека. Он есть в каждом, этот скрытый мир.
Ты почему-то изо всех сил старался заинтересовать Киру своей особой, чего с тобой раньше, когда имел дело с другими девчатами, не случалось. С нею же говорил обо всем: и о Бредбери, и о Клиффорде Саймаке, и, конечно, о гамма-дефектоскопии, вкус к которой привил тебе инженер Карзанов.
– Я признаю фантастику памфлетного характера, – сказала она. – Тот же Бредбери или Саймак не только фантасты, но и памфлетисты. Фантастические образы им нужны для выражения вполне реальных идей.
Ты с этим не согласился, и вы заспорили. Ты-то воспринимал фантастику как высшую логическую игру ума, как попытку прорвать завесу времени.
Потом, забыв обо всем, охваченные мерцающим светом, вы носились по рощице, со смехом швыряли друг в друга растопыренные шишки, и между вами, как показалось тебе, установилась полная душевная открытость. Кира смотрела на тебя шалыми от озорства серыми глазами, и щеки ее горели. Ты предложил ей поход на байдарке по таежной реке, но она увела разговор в сторону.
– А правда, что вас называют термосом с широким горлом? – спросила она.
– Называют, – подтвердил ты. – Жалкие завистники. Нагревальщик Рожков с меня скульптуру слепил, хочет возле камерной печи выставить, а мастер Клёников уперся – и ни в какую: я, говорит, этого нудизма в своем цехе не потерплю. Почему нудизма?
Она хохотала. И ты был счастлив…
Откуда взялось тогда оно, это ощущение счастья и полноты жизни? Ведь совсем недавно Кира представлялась тебе лишь невестой другого и ты относился к ней спокойно и равнодушно. Как быстро ты переменился, Алтунин!
Потом ты уже умышленно поджидал ее у проходной, и опять вы ходили, бегали по тайге, швыряли сосновые шишки, пугали сорок. Перед глазами у тебя мелькали ее сапожки, ее колени, ее подвижное тело, в котором угадывалась какая-то особая упругость. Ты, ослепленный, разгоряченный, метался за ней от дерева к дереву, а Киру смешил твой вид – широкие, мускулистые плечи, согнутая по-бычьи короткая шея, всклокоченные волосы, застилающие глаза. И Кира потешалась над тобой, вовсе не боясь обидеть.
Взявшись за руки, вы направились к набережной. Плавно струилась река. Здесь был уютный уголок с большим сквером у памятника известному партизану. В сквере росли свежие, крепкие гладиолусы, на скамейках сидели девушки в брючках, сидели, как редиски, рядком, красные, разомлевшие от солнца, с дремотными, улыбающимися глазами. Грузовые пароходы тянули пузатые, ленивые баржи. Ветер приносил с противоположного берега смолистые запахи тайги и приглушенную музыку.
Вдали над бесчисленными заводскими крышами медлительно поднимались белые прямые столбы дыма, высокие трубы тоже были белые, почти нереальные в потоках света.
Вы стояли у самой воды, и небо над головой было невероятное: кобальтово-синее с белоснежными букетами облаков. Она улыбалась, влюбленная в эту светлую ширь. Ты посадил на ладонь божью коровку, зажал в кулаке: сиди смирно!
– Скатерщиков говорил, что у вас есть кинокамера. Что же вы снимаете? – спросила Кира.
– Природу, людей. С увеличителем даже козявок всяких снимаю.
– Значит, я смогу увидеть себя на экране?
Ты обрадовался, заспешил:
– Да хоть сейчас сбегаю за кинокамерой! А если никуда не торопитесь, пойдем вместе, посмотрите, как я живу.
– Осмотр вашего жилища отложим до другого раза. Подожду у подъезда...
Вы бегали с кинокамерой в зелено-бурой чаще. Кира, окутанная серебристым блеском сосен, позировала у «выдающихся» деревьев, придавая своему лицу мечтательное выражение. То были веселые брызги жизни, их всегда бывает жаль потом, при воспоминании. Их жаль сейчас... жаль до спазм в горле...
И еще вы встречались много раз вот у этой лиственницы. И только недавно заговорили о деле.
– Скатерщиков внес рационализаторское предложение, – сказала она.
– А, знаю: совмещенное управление молотом и манипулятором.
– И как ты к этому относишься?
– Голосую «за» обеими руками. Правда, здесь есть маленькое «но».
– Ты хочешь сказать, что идея уже реализована в молотовых отделениях металлургических заводов Челябинска и Златоуста?
– Угадала. Факт общеизвестный. Я даже знаю, как это делается: агрегаты управляются на расстоянии с одного выносного пульта. Правой рукой и правой ногой оператор управляет ковочным молотом, а левой рукой – ковочным манипулятором.
– Но Скатерщиков дал другую схему.
– Другую?
– Да. Он предлагает перейти на программное управление агрегатом «молот – манипулятор».
– Этого еще не хватало! Каким же образом Петенька намерен задавать программу свободной ковки?
– Его схема несложная, она напоминает в общем-то обычный телефонный коммутатор. Просто и оригинально. Стоит набрать цифровой код...
– Вспомнил: Петр до армии работал на телефонном заводе, вот откуда у него коммутаторы. И ты обещала поддержку?
– Разумеется. Это моя обязанность.
– Да вы оба рехнулись!
– Почему?
– Ты догадываешься, что все это значит? Это же автоматизация свободной ковки!
– Ну и что же?
– А то, что свободную ковку автоматизировать невозможно. Все равно что заставить счетную машину сочинять стихи.
– Но ведь она сочиняет стихи?
– Сочиняет. Но какие? Под модерн – ни черта не разберешь, здравого смысла нет. Строчки с кривой логикой. А свободную ковку под модерн нельзя, вал кривой получится.
– Может быть, ты все-таки преувеличиваешь? Это, мне кажется, все же легче, чем, скажем, попасть космическим снарядом в Марс или Венеру.
– Буду рад Петиным успехам. И все-таки остаюсь при своем.
Но самому-то себе можно было признаться: затея Скатерщикова не так уж восхитила тебя. Поднимет Петя шум, заставит компетентных людей заниматься своей идеей программного управления, а потом плюхнется в лужу – позора не оберешься. Да, ты искренне устрашился за своего приятеля, так как привык оберегать его репутацию. И вдобавок тебя неприятно поразило то обстоятельство, что Скатерщиков не счел нужным поделиться с тобой идеей коммутаторного программоносителя, а сразу обратился в бюро автоматизации и механизации, вовлек в эту историю Киру. Тут проглядывало уже некое коварство, нарушение законов дружбы.
...Алтунин поднял голову – показалось, будто у автобусной остановки мелькнула дубленка Киры. Он хорошо знал эту дубленку с белой оторочкой. Нет, это не Кира. Это вальцовщица Нюся Бобкова. Она заметила Алтунина, помахала варежкой: подожди, мол, не уходи. А он и не собирался уходить. Стоял и наблюдал, как Нюся бежит по утоптанной тропинке. Нюся Бобкова вот уже почти год упорно добивалась расположения Алтунина, но он равнодушен ко всем ее заигрываниям. Однако молва давно соединила их, и среди парней считалось, что Нюся – девушка Алтунина, ухаживать за ней не следует. Нелепейшая ситуация. Даже Петя Скатерщиков иногда говорил:
