Текст книги "Большие расстояния"
Автор книги: Михаил Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Стукалов вздрогнул, открыл глаза. Его со всех сторон окружали солдаты и офицеры. Были здесь и лейтенант Буров, и лейтенант Соловейко, и ефрейтор Коржиков.
Они пришли поздравить нового чемпиона с наступающим Новым годом.
Рига.
НА ПРЕДЕЛЕ
– Значит, в отпуск, товарищ инженер-подполковник?..
Всегда строгий и жесткий, со сжатым ртом и резкими складками у губ, инженер-подполковник Алексашин после этого вопроса неожиданно улыбнулся, добродушно сощурился. Складки на лбу разгладились, в глазах появился незнакомый теплый блеск. Казалось, что в его суровую душу ворвалось что-то непривычно-нежное, трогательно-беззащитное. И всем при взгляде на него захотелось улыбнуться.
– Да, братцы, в отпуск, – сказал он весело. – Вот получу в штабе документы – и завтра ту-ту!..
Он попрощался с матросами, пожал каждому руку и уже перед самым уходом добавил почти официально:
– Вернусь, еще раз проверю, как усвоили схему.
От полигона до штаба было не больше двух километров. Но сейчас это расстояние показалось Алексашину необыкновенно длинным. Песок осыпался, засасывал ботинки, высохший упругий вереск хлестал по ногам. Пот ручьями стекал со щек, заползал за воротник кителя, сердце вот-вот готово было выскочить из груди. С каждым годом все труднее и труднее становится подниматься на дюны. Особенно тяжело теперь, когда торопишься, срезаешь углы, ломишься напрямик. Песчинки набились в обувь, натирают, жгут ступни. До одинокой черной ольхи шагов триста – четыреста, не больше, а дальше – косогор, за косогором – штаб. Восьмой час. Должно быть, все уже разошлись на отдых. Хорошо, если догадались оставить документы у дежурного… Хотелось бы сегодня же отправиться в город, взять билет. Поезд отходит рано утром. Нельзя терять целые сутки…
Инженер-подполковник Алексашин почти никогда не терял самообладания, и потому друзья то ли в шутку, то ли всерьез называли его человеком без нервов. Вернее, когда он оставался один на один с боевой миной, которую следовало разоружить, то не бледнел, не терялся, пальцы его не вздрагивали; он почти с флегматичным видом брал тяжелые бронзовые ключи и хладнокровно принимался за свое опасное дело. Он разоружил почти две тысячи самых различных мин и при этом ни разу не выказал слабости, малодушия, ни разу не изменился в лице.
А теперь вот выдержка покинула его. Хотелось как можно быстрее получить проездные документы, отпускной билет.
Да, да, завтра поезд помчит его в родные края, к семье, с которой он не видался вот уже год. Подарки уложены в чемодан: жене – вязаная безрукавка, разрисованная яркими красно-синими узорами, дочери – костюм, а сыну – крепкие ботинки и целая куча игрушек.
Всего лишь год… Кажется, немного. Но только сейчас, когда этот год, наполненный бесконечной тревогой и почти невероятным нервным напряжением, напряжением изо дня в день, прошел, Сергей Алексашин почувствовал, что устал, бесконечно устал. Он мог бы назвать каждую мину, которую обезвредил вот этими руками. А их было так много, так много… И каждая таила хитроумные ловушки, грозила смертью, требовала предельной осторожности.
Хорошо, что все позади. Через несколько минут отпускной билет будет у него в кармане. Дорогие ребятишечки уже ждут его, гадают, какие подарки он привезет. Целый месяц не нужно будет сжимать волю в комок, можно просто лежать на траве, смотреть в голубое небо, читать увлекательные книги, думать…
Он так истосковался по семье и так ждал этого отпуска…
Алексашин ускорил шаги. Дымно-сизые тучи опустились низко-низко, почти цеплялись космами за дюны. Городок открылся сразу же за бугром. В переулок тянуло туманом и сыростью.
В штабе высокий смуглый капитан-лейтенант с холодно-безразличным выражением лица поднялся Алексашину навстречу, сказал скучным будничным голосом:
– Ваши проездные документы начальство не подписало, товарищ инженер-подполковник.
Алексашин ничего не понял, бросил удивленный взгляд на капитан-лейтенанта:
– Почему не подписало?
Капитан-лейтенант пожал плечами:
– Начальник просил вас зайти к нему в кабинет. А вообще-то, как я слышал, водолазы сегодня подняли магнитную мину. Так вот, я думаю…
Алексашин не стал слушать до конца и, резко хлопнув дверью, вышел из комнаты. Он понял все. И нужно же было водолазам именно сегодня нащупать эту мину и поднять ее!..
В кабинете начальника он узнал обо всем более подробно. Да, водолазы утром подняли с илистого дна реки магнитную мину и доставили ее на понтоне на берег. Нащупали ее почти у судоремонтного завода. Старшему офицеру минно-торпедного отдела инженер-подполковнику Алексашину надлежит завтра же обезвредить мину, изучить ее…
Вот так всегда: если стремишься к чему-нибудь всем сердцем, всеми помыслами, на твоем пути возникают тысячи препятствий. С дней войны лежала мина, зарывшись в ил. Она могла бы пролежать еще месяц, может быть, год. Но ее нашли почему-то сегодня…
Потускневший, сникший вышел Алексашин из штаба.
Быстро стемнело. Из серых низких туч сочился мелкий холодный дождь. На западе желто догорал закат. Постояв немного на углу улицы, Алексашин медленно побрел к морю. Ему не хотелось возвращаться в свою комнату, где, кроме голых стен, железной кровати, стола и стула, ничего не было.
Широкий берег был пуст. Редкие деревья тревожно трепались по ветру. Совсем рядом гулко шумело неспокойное море.
Алексашин уселся на мокрое бревно, вытянул ноги и, глядя на воду, раскурил трубку. Обычно он любил такую погоду здесь, на Балтике: можно посидеть в полном одиночестве, собраться с мыслями. А сейчас ему особенно хотелось побыть одному.
Что, собственно говоря, случилось?.. Задержка на день, на два. И только. Завтра он разделается с этой миной и вновь будет свободен от дел. На кого же еще начальство могло возложить эту работу? Мину следует немедленно разоружить!.. Гораздо хуже было бы, если бы она всплыла на фарватере реки, где так и кишат катера. В конце концов это не первая его мина и не последняя…
И все-таки какое-то смутное беспокойство завладело им. Почему нервы взвинчены до предела? Предчувствие?.. Но он не верит ни в какие предчувствия. Просто он немного расстроен. Нужно успокоиться, не поддаваться минутной слабости. Все будет хорошо. Важно как следует выспаться, отдохнуть…
Трубка давно уже погасла, но инженер-подполковник не заметил этого. Им овладела легкая грусть. Он думал о своей беспокойной жизни. Он, по сути, мало жил со своей семьей. Годы войны… Затем разные обстоятельства часто разлучали их. Вот и теперь не может взять семью сюда.
Молодость… Она уже давно прошла. На висках – заметная седина…
А в прожитой жизни лишь сотый апрель есть…
Да, была и весна, и черемуха. Надежды, мечты. Как у всякого человека. Черемуха отцвела, а он и не заметил…
Жена имеет довольно смутное представление о его работе, она даже не подозревает, какой опасности он подвергается каждый раз. А ему кажется, что самое главное еще впереди. Еще так много не сделано… основные замыслы еще ждут своего решения.
Ну, а если эта мина окажется последней?.. Даже такую возможность нельзя исключать. Люди его профессии ошибаются всего один раз…
Но он отогнал эти мрачные мысли, поднялся и направился домой. Скептически окинул взглядом свое скромное жилище: придвинутый к самому окну канцелярский стол, на столе – лампа с зеленым абажуром, в беспорядке разбросанные брошюры, схемы, цветные карандаши. На подоконнике одинокий кактус, ядовито-зеленый с рыжими колючками. Кровать заправлена наспех, твердая как камень подушка съехала на край. Все временно, кое-как… И так – давно, с самого начала… «Нужно купить настенный коврик с оленями, – подумал он. – А впрочем, на кой черт!..»
Раскрыл чемодан, Долго смотрел на детские игрушки. Зайцы, медведи, заводные автомашины. Пушистые уточки. Потом погасил лампу. Сон долго не шел. И когда наконец он забылся тяжелым сном, ему привиделся большой цветистый луг и бабочки, порхающие в ясном небе…
…В этот утренний час берег казался особенно пустынным. Вокруг не было ни кустика, ни былинки. Угрюмая тишина висела над неподвижными коричневыми водами и невысокими дюнами. Лишь изредка мелькало серое крыло чайки. Далеко за рекой сквозь легкий туман виднелись башни и шпили города. Еще горели огни в зданиях судоремонтного завода. Город пробуждался к жизни, а здесь, на плоском песчаном берегу, будто все вымерло. Ни звука, ни шелеста…
Вот из-за песчаного бугра показался Алексашин. Он остановился, перевел дух и зашагал к черному предмету, лежащему на берегу. Видимо, этот предмет, вернее, огромный черный ящик, тускло поблескивающий от росы, привлекал его внимание.
– Велик ларчик! – проговорил Алексашин одобрительно. – Посмотрим, как он открывается…
Инженер-подполковник был свеж и бодр. Сейчас все вчерашние сомнения казались ему смешными. Он вновь был в привычной атмосфере. Вот она, магнитная мина! Черная, угловатая, молчаливо-зловещая…
Алексашин снова остановился, снял фуражку, китель, положил все это на песок и, вооружившись двумя ключами, решительно направился к мине. Сейчас он забыл обо всем на свете. Только этот черный ящик интересовал его. Он больше не думал об опасности, ибо есть нечто более сильное, чем чувство страха, – это желание проникнуть в тайны вещей. Еще одна загадка… В магнитных минах всегда обнаруживается какой-нибудь фокус…
Знакомое ощущение душевной собранности охватило его. Где-то бурлит, бушует жизнь. Но на пустынном берегу только черный ящик и сухощавый человек с плотно сжатыми губами. Все будет зависеть от выдержки и хладнокровия человека…
А в это время за песчаным бугром у санитарной машины стояла группа моряков. Офицер наблюдения, молоденький лейтенант, поднял бинокль, слегка побледнел и громко скомандовал:
– Ложись!
Все залегли. Лишь лейтенант, не отрывая глаз от бинокля, обеспокоенно следил за каждым движением Алексашина. Лейтенант совсем недавно пришел из училища, о войне знал понаслышке и из учебников, И теперь ему казалось немного странным, что в мирные дни там, на плоском берегу, происходит своеобразный поединок человека со смертью, с настоящей смертью… Ведь мина в любой момент может взорваться! Кто может разгадать все ловушки, скрытые в ней?.. Лейтенанту было явно не по себе, он даже закусил губу, чтобы не выдать волнения.
…Алексашин быстро отвернул крышку запального стакана. Оставалось штангой вынуть сам стакан. Но стакан будто прирос к корпусу мины. Все попытки вытащить его были безрезультатными.
– Да лезь же ты, проклятущий!.. – проворчал инженер-подполковник. Стакан не поддавался. Глухое раздражение закипело в груди Алексашина. Сейчас запальный стакан казался ему одушевленным предметом, полным упорного сопротивления. Есть же такие противные вещи! Смешно говорить, но в эту минуту он проникся самой настоящей ненавистью к неподатливому стакану.
Алексашин сцепил зубы и, не рассчитав усилий, нажал на штангу. Зацеп к запальному стакану оборвался, и инженер-подполковник, взмахнув руками, упал на песок.
Он проворно вскочил на ноги – и замер на месте. Что-то непривычное, какой-то новый звук заставил его насторожиться. Алексашин прислушался и почувствовал, как холодеют руки. Пот крупными каплями проступил на лбу. Сомнений быть не могло: он слышал равномерное, несколько приглушенное тиканье часового механизма мины. Мина ожила. В утробе огромного деревянного ящика почти в тонну весом, начиненного до отказа взрывчатым веществом, забилось сердце. Тик-так, тик-так…
Пот ручьями стекал с ладоней, а ноги словно примерзли к земле. Минута, может быть, две… Он даже не успеет добежать до укрытия!
И как всегда в подобных случаях, мысль работала лихорадочно быстро. Постепенно самообладание вернулось к нему. Нельзя терять ни секунды! Отвернуть винты горловины, оборвать провода, идущие к запалу… А тревожный тикающий звук назойливо лез в уши. Вся мина – будто гигантские черные часы, отбивающие последние минуты жизни…
Он снова вооружился ключами и, собрав весь запас энергии, принялся за дело. Каждое движение было строго рассчитано.
Сколько минут, часов прошло с тех пор, как заработал часовой механизм? Он не мог бы сказать. Возможно, полчаса, возможно, и больше…
Соленый пот застилал глаза. Солнце поднялось над доками, и река теперь блестела, словно алая ртуть. Алексашин то и дело тер шершавой ладонью гудящие виски. Он чувствовал, что выдыхается. Кисти рук мучительно ныли, взбугрившиеся мускулы дрожали от чрезмерной натуги. Ему хотелось повернуть горловину, но тяжелый двухсторонний ключ в двенадцать килограммов весом то и дело выскальзывал из ладоней. Содранная кожа на руках висела лохмотьями. Во рту было сухо.
Ему безумно захотелось закурить. Хоть раз затянуться горьковатым дымом!.. Он даже задрожал от возбуждения, представив себе, как раскуривает свою пахнущую табаком трубку. Но сейчас он не мог отвлекаться, не имел права терять ни единой секунды…
Алексашину казалось, что он работает довольно быстро. На самом же деле он едва удерживал ключ. Ноги подгибались, разъезжались в стороны. Ему стоило огромных усилий сохранять равновесие. Все тело было налито свинцовой тяжестью. И все-таки пальцы держали ключ. Алексашин знал, что ни за что не выпустит ключ из воспаленных ладоней. Пальцы словно припаяны к бронзовой штанге…
Он никак не мог понять, почему в глазах появилась резь. Возможно, от нестерпимого блеска реки? Он закрыл глаза, но блеск не пропал. Замелькали цветные пятна. Что бы это могло быть?
Наконец он сообразил: «Это цветистый луг и порхающие бабочки. Как тогда во сне…» Ему грезился цветистый луг и ясное прохладное небо. Да, он лежит на траве и курит свою трубку. Можно лежать спокойно, следить за весело порхающими бабочками и думать, думать… Страшна не смерть. Нет. Страшно то, что не будешь больше думать. А ему так нужно довести до конца работу над одним изобретением! Кроме того, очень важно, чтобы его ребятишки получили подарки… Заводной заяц так смешно поводит ушами…
Голова его покоилась на мине, глаза были закрыты. Он больше не мог пошевелить ни рукой, ни ногой – все силы были израсходованы. Но закоченевшие пальцы не выпускали бронзовую штангу. Если бы Алексашин даже захотел, то не смог бы разогнуть их. Это была мертвая хватка.
…На наблюдательном пункте уже давно заметили, что у мины творится что-то не совсем ладное.
– Что там происходит? – то и дело спрашивал врач и нервно потирал сухие жилистые руки.
Офицер наблюдения молчал. Он уже выкурил пачку папирос. Глаза устали от долгого зрительного напряжения. Что он мог ответить врачу? Он и сам не понимал, почему инженер-подполковник задерживается у мины. Пора бы ему закончить все…
Офицер наблюдения прошелся вдоль бугра, резко сказал сигнальщику:
– Передайте: отставить разоружение! Отойти в укрытие…
Сигнальщик заработал флажками. Но, по-видимому, Алексашин не замечал ничего. Врач поднялся с земли, подошел к лейтенанту:
– Как он там?
Лейтенант поморщился:
– Ложитесь. Прошу не отвлекать меня. И вообще, прошу… Это черт знает что такое! Сигнальщик! Красную ракету…
Ракета взвилась в блеклое небо. Красное облачко повисло над дюнами и постепенно растаяло. Неугомонный врач приподнялся, снова потер руки, спросил:
– Принял он наш сигнал?
Лейтенант вскинул к глазам бинокль. Его худая длинная фигура чуть согнулась. Краска постепенно сошла с лица, губы дрогнули.
– Инженер-подполковник, кажется, потерял сознание, – выговорил офицер глухо. – Что делать?..
Что делать? На этот вопрос вряд ли можно было сейчас ответить. Послать туда людей?.. Но неизвестно, что там случилось. Может быть, мина вот-вот взорвется. Оставить Алексашина у мины тоже нельзя.
– Я обязан быть там! – сурово сказал врач. – Мой долг!
Лейтенант опустил бинокль, бросил на врача быстрый взгляд, вздохнул облегченно:
– Инженер-подполковник очнулся. Нужно дать еще одну ракету.
…Алексашин с трудом стряхнул наползающий бред. Какое-то мгновение длилось его забытье, но этого оказалось достаточно, чтобы силы снова вернулись к нему. По телу прошел легкий озноб. Инженер-подполковник поднял голову, расправил плечи. Он не заметил и второй ракеты, так как слишком был занят делом.
Однако он все еще был очень слаб, чтобы справиться с крышкой. А эту крышку нужно было отвернуть во что бы та ни стало. Иначе никак не подберешься к проводам. Самое главное, самое важное – оборвать провода. От этого зависит жизнь, все…
В нем пробудилась неукротимая воля к сопротивлению, к жизни.
Он заскрипел от ярости зубами, когда к горлу подступила противная тошнота, а в глазах снова потемнело. Это, кажется, конец…
Совсем измочаленный, изнуренный, с потухшим взором, он опустился на песок рядом с пульсирующей черной миной.
«Даже такую возможность нельзя исключать…»
Сейчас грянет взрыв небывалой силы. Ведь в минах подобного рода заключено обычно восемьсот двадцать килограммов взрывчатого вещества, более сильного, чем тротил.
«Бороться, бороться, хоть нет на победу надежды…» Откуда эти строчки?..
Опираясь на штангу, он поднялся, прислонился к мине. Колени дрожали. Он подумал о том, что если бы и попытался спастись, то, наверное, и за час не доплелся бы до укрытия. Горькая улыбка исказила его рот. Он готов был заплакать от своей беспомощности и все же стал орудовать ключом, пытаясь отвернуть крышку.
И когда он уже совсем потерял надежду совладать с этой круглой, как блин, крышкой, она слетела.
Алексашин не поверил своим глазам, но раздумывать было некогда. Вот они, провода, идущие к запалу!.. Последнее усилие воли, последний прилив энергии…
Он разорвал толстые черные проводки и рухнул на песок.
…Алексашин лежал на мягком теплом песке. Он сознавал, что лежит здесь, на пустынном берегу, и в то же время ему опять мерещился луг, усыпанный крупными желтыми, красными и фиолетовыми цветами. Только пестрые бабочки куда-то девались. А небо такое глубокое, бездонное…
Он вспомнил, что точно на таком же лугу лежал еще в детстве там, в Белоруссии. Прошли годы, стерлись из памяти лица людей, а вот этот луг остался…
Теперь можно лежать сколько угодно: ведь черная мина больше никому не грозит смертью. Пусть снуют по реке катера. И в доках и на судоремонтном заводе люди могут работать спокойно.
Ну а он лишь выполнил свой долг, сделал то, что привык делать каждый день, из года в год. Но ведь настанет же когда-нибудь день – и последняя мина, это зловещее наследие войны, будет разоружена или взорвана…
Ему было просто хорошо лежать на теплом песке, ощущать каждой клеточкой существа бесконечный покой. Он не заметил, как подошли люди. Только сквозь сон услышал знакомый звонкий голос офицера наблюдения:
– Сгорел плавкий предохранитель без взрыва мины… Большая удача…
– Смотрите! У него на руках из пор выступила кровь. Это от нечеловеческого напряжения… Да он весь седой!.. – громко проговорил врач. – На носилки!..
Алексашин приподнял веки, слабо улыбнулся и сказал:
– А ларчик просто открывался…
…Через несколько дней друзья провожали его в отпуск. Уложены чемоданы на полку. Последние пожелания. Прощальный свисток паровоза.
Алексашин сидел у окна и смотрел, как убегают назад рощицы, домики с остроконечными крышами, телеграфные столбы. А в ушах перестук колес вагона.
Ну вот, все вышло так, как он и предполагал… Невелика важность, что пришлось задержаться еще на несколько дней. Ведь ничего от такой задержки не случилось… Не первая мина и не последняя… Только вот до сих пор болят мышцы рук и ног, а в остальном все хорошо.
Стоило ли так волноваться из-за двух – трех дней задержки!
Рига.
ГЛУБИНЫ МОРСКИЕ
Наверху свирепствовала непогода, тяжелые волны с шумом разбивались о борт спасательного судна, а здесь, в сумеречной зеленой глубине, стояла мертвая тишина. Вот перед стеклом шлема промелькнула стайка рыбок и растворилась в тусклой мгле. Коричневый бородатый клубок водорослей скользнул мимо сигнального троса.
Мичман Коротаев плавно опускался вниз, в холодную пучину, с нетерпением ожидая того момента, когда подошвы тяжелых галош наконец коснутся грунта. И хотя сейчас он был отделен от привычного мира толщей воды, мысли его были там, наверху. Он ясно представлял себе озабоченное, посеревшее от усталости лицо капитана 1 ранга Семенова, ощущал крепкое рукопожатие водолаза мичмана Игнатова. Они почти все там, на борту судна, сильно сомневаются в успехе этого предприятия. Даже опытные водолазы… Да и как может быть иначе? Ведь еще прошлой ночью, как слышал Коротаев, на грунт был спущен подводный колокол. На него возлагали большие надежды. Но после долгого пребывания на грунте водолазы все же вернулись ни с чем. Правда, они обнаружили подводную лодку, засосанную илом, но в тяжелых глубоководных скафандрах, ограничивающих движения, ничего сделать не смогли. Также не удалось навести колокол на лодку, прикрепить его к комингсу люка.
За тринадцать лет службы Коротаев изучил все тонкости своего трудного дела, хорошо знал подводную лодку, и сейчас за советом обратились именно к нему. Он должен был найти выход из создавшегося положения.
– Они ждут от нас помощи… – сказал капитан 1 ранга.
Разумеется, подводники сделают все возможное, чтобы вырваться на поверхность, но они ни на минуту не сомневаются, что помощь подоспеет вовремя. И от его, Юрия Коротаева, находчивости сейчас зависело многое. Положение осложнялось еще тем, что шланг, соединявший сигнальный буй с лодкой, был оборван и телефонная связь с экипажем отсутствовала… Все эти мысли лихорадочно проносились в голове, пока Коротаев стоял перед командиром.
А шторм все крепчал. Следовало торопиться. На раздумье времени не оставалось. Решение пришло само собой, может быть, несколько смелое решение, требующее предельной выдержки и силы.
– Разрешите пойти в вентилируемом снаряжении? – спросил Коротаев. Стоявшие на палубе офицеры переглянулись: ведь каждый отлично знал, что в таком скафандре нельзя спускаться на подобные глубины.
– Очень рискованно! – произнес кто-то.
Да, очень опасно опуститься в трехболтовом скафандре на немыслимую глубину – все это хорошо понимали. Нужны железное здоровье, безукоризненный самоконтроль, воля. А Юрий Коротаев вовсе не производил впечатления атлета. Семенов критически оглядел Коротаева: широкоплечий, невысокий крепыш, здоровый румянец во всю щеку. И все-таки силачом его назвать нельзя. Но в темных умных глазах мичмана светилась такая спокойная уверенность, что Семенов, немного подумав, сказал:
– Хорошо, Юрий Прохорович, разрешаю…
Коротаев стал готовиться к спуску.
…Сейчас он уходил все дальше и дальше в безмолвный зеленый мрак. Только телефонный кабель и сигнальный конец соединяли его с людьми. Десять метров… двадцать… шестьдесят… Тонны воды давили на его плечи. Мысли начали как-то странно путаться, тупое безразличие ко всему охватило его. Он зевнул. Ему показалось, что иллюминатор шлема потускнел, покрылся дымчатой пеленой. Дыхание участилось, перед глазами запрыгали волнистые полосы.
На мгновение сознание прояснилось, и Коротаев внезапно остро ощутил бесконечное одиночество, свою оторванность от всего живого. Жуткие тени наползали и наползали из темноты. Невыносимо захотелось крикнуть: «Стоп!» Но усилием воли он подавил это желание. Он-то понимал, в чем дело: азот, проклятый азот!.. Вот так всегда на этих глубинах… А разноцветные полосы сплетались в яркий танцующий узор, туманили мозг. Руки и ноги немели.
«Ведь должно же стать когда-нибудь легче…» – подумал он вяло. В одурманенном азотом мозгу вставали клубящиеся видения. Ему вдруг представилось, что морские глубины – это огромный многоэтажный дом, и казалось странным, что он стремится попасть в самый нижний этаж. Нужно, наоборот, подниматься выше, к самому солнцу…
Он скорее догадался, чем почувствовал, что ноги коснулись грунта. Белесое облако взметнувшегося ила окутало его. Он не мог сообразить, в какую сторону нужно идти. Но инстинкт водолаза подсказал ему направление, и мичман, раздвигая правым плечом воду, двинулся вперед и сразу почти по грудь погрузился в вязкий, как тесто, ил. Он барахтался в этом месиве, выбивался из сил – пудовые ноги отказывались повиноваться. Едкий горячий пот застилал глаза. Коротаев слабел с каждой минутой. Все это было как в дурном сне: он пытался поднять ногу и тут же проваливался в трясину еще глубже. Исчезло ощущение времени, сознание ускользало от него.
Неожиданно он почувствовал облегчение. Мутная толща над головой посветлела, и ослепительный солнечный свет ударил в глаза. Море сверкало, как золотая чешуя. Коротаев стоял на палубе спасательного судна, а заботливые ловкие руки матросов снимали с него шлем и освобождали от скафандра.
– Вы и так пробыли под водой больше, чем положено, – сказал капитан 1 ранга Семенов. – А теперь – отдыхать!
…Коротаев очнулся. Он по-прежнему находился на грунте. Исчезли сверкающее море и палуба корабля. По-прежнему мутный сумрак обступал Коротаева. Об отдыхе думать еще рано. Нужно идти, бороться, бороться, подавлять в себе гнетущее чувство одиночества… Только бы добраться до лодки!..
Кровь гулко стучала в висках. Руки закоченели. Впереди показалось темное пятно. С каждой минутой пятно увеличивалось в размерах, принимало определенные очертания. Коротаев убыстрил шаги. Словно сквозь туман, он увидел силуэт подводного корабля. Нос лодки круто вздыблен, корма глубоко ушла в илистый грунт. Металлическая громада казалась безжизненной, но Коротаев знал, что в ее недрах находятся живые люди, очень стойкие, мужественные, терпеливые, и они ждут его. Подозревают ли они, что он так близко, всего в нескольких десятках шагов?
Мичман встрепенулся. Откуда только взялись силы! Сейчас все его существо переполняла необыкновенная бодрость, желание действовать. Он захлебнулся от безудержной радости, даже негромко засмеялся. Вот он приблизился вплотную к кораблю, с замиранием сердца коснулся рукой осклизлого металлического корпуса, проворно схватился за леер, поднялся к рубке…
Сверху запросили о самочувствии. «Хорошо. Очень хорошо», – отозвался он. И в самом деле, сейчас он был в полной форме. Нужно торопиться. Получив приказание, он поднялся до носовой выгородки эпроновской аппаратуры, уселся в шахту буя. Действительно, переговорный кабель лодки оборван и, скрючившись, сползает вниз. Мичман прислушался. Все то же безмолвие. Черная тень наплыла откуда-то сбоку, шарахнулась в сторону, исчезла. Таинственный полумрак окружил его, плотный, как желтовато-зеленая ткань. Этот полумрак скрывал в себе массу неожиданностей. Ему на минуту показалось странным, что вот он сидит на молчаливом корпусе лодки под огромной толщей воды и лишь металлическая оболочка отделяет его от друзей.
Он ударил ножом по корпусу. Тишина… Неужели никто не отзовется на этот сигнал? Прошло несколько томительных секунд, и он услышал отчетливый стук: сперва один удар – «самочувствие хорошее»; немного спустя два резких удара – «просим дать воздух». Значит, все в порядке. «Я вас понял», – ответил Коротаев.
Снова чувство радостной бодрости охватило его. Ради этих слабых звуков стоило рисковать, стоило не жалеть себя! После него придут сюда другие, докончат начатое. Главное было протянуть первую ниточку от спасательного судна сюда, в глубину.
Коротаев закрепился концом за скобу и стал ждать, когда по этому тросу спустится второй водолаз. Томительно тянулись минуты. Жестокий холод леденил кровь. Пока Коротаев двигался, работал, он не замечал пронизывающего насквозь озноба. А сейчас все тело словно превратилось в сосульку. Руки и ноги стали чужими. Им вновь овладела тяжелая апатия. Что бы он сейчас дал за глоток горячего чая!
Ему представилась уютная комната, залитая теплым электрическим светом. На столе никелированный чайник так и пышет жаром. Жена звенит посудой, ставит на стол вазу с печеньем. Сын Женька уткнулся в книжку. В этом году он пойдет во второй класс. У мальчика озорные смеющиеся глаза, Он не торопится подсаживаться к столу, целиком поглощенный похождениями Буратино.
– Кем ты будешь, когда вырастешь? – спрашивает Коротаев.
Женя досадливо морщит бровки, отвечает не задумываясь:
– Водолазом.
«Водолаз – это не должность, а призвание», – вспоминаются мичману слова его первого учителя. Еще рано говорить с сыном на такие серьезные темы. Вырастет – сам поймет, что водолазное дело – это прежде всего труд, тяжелый труд…
Что-то огромное темно-зеленое упало сверху, чуть не на голову Коротаеву. Он с облегчением вздохнул. Это был второй водолаз, мичман Игнатов. Сквозь иллюминатор можно было различить его мертвенно-бледное лицо, страдальчески искривленные тонкие губы: видно, он испытывал то же самое, что и Коротаев в момент спуска. Юрий бережно взял у Игнатова стальной конец, закрепил его. Теперь можно было выходить наверх…
Коротаев стремительно пошел вверх. С каждым метром дышать становилось легче. Через несколько минут он повис неподвижно. Начиналось самое мучительное – сидение через каждые три метра на выдержках. Сковывающий холод, томительные часы ожидания. Почему так скверно устроен человеческий организм? Нужно ждать, ждать… Ломота в пояснице все усиливаемся, ноют набухшие ноги…
…Он смутно помнит, как очутился в рекомпрессионной камере. Пришлось еще долго отлеживаться здесь. Силы медленно возвращались к нему… Но он был еще слаб, очень слаб. С трудом вышел на палубу. Его слегка качало. Крепкий соленый ветер захватил дыхание. Сквозь рваные влажные тучи проглядывало солнце. Солнце! Он не видел его целую вечность… Можно дышать полной грудью, просто ходить, впитывать в себя запахи и краски огромного мира…
На грунт он опустился вчера в четырнадцать часов, а вышел из камеры в шесть утра. Да, прошла целая вечность. За это время мичман Игнатов и еще один водолаз успели подсоединить воздушные шланги к штуцерам, выступающим на борту подводной лодки. Подводники получили самое главное – воздух!
Подошел капитан 1 ранга Семенов, пожал руку, очень осторожно, мягко – пальцы мичмана распухли, вены вздулись.
– Ну вот, все в порядке, – сказал он удовлетворенно. – А теперь на отдых!
Мичман слабо улыбнулся в ответ. Нет, отдыхать он не собирался. Ему и так надоело вынужденное безделье в камере. Правда, ноги еще дрожали, ныла поясница, но в голове была необыкновенная ясность.
Он узнал, что срочно требуется закрепить стальной конец на скобе подводной лодки, и вызвался проделать эту работу. Напрасно его отговаривали. Пока лодка не будет поднята, он не может отдыхать. Может быть, он потерял сон и аппетит из-за того, что лодка все еще на грунте!..
– Водолаз, на трап!
Воздух из компрессора с шипением ворвался в шлем. С трудом передвигая ноги, Коротаев вышел на трап, оторвался от поручня, надавил затылком на выпускной клапан и нырнул под волну. Знакомое блаженное ощущение полета в глубину. Кратковременный приступ тошноты, боль в ушах, потеря памяти на доли секунды – и снова он на сером корпусе подводной лодки. Не мешкая, закрепил стальной конец и подал сигнал: «Поднимаюсь». На этот раз он довольно быстро вышел на борт, сидеть долго на выдержках не было нужды, так как он пробыл под водой всего пятнадцать минут.
