Текст книги "Человек ищет счастья"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Загнул! – усмехнулся Зиновий. – Вот уж загнул, так загнул!

– А ты все скрипишь, – обратился он к Зиновию. – Скрипи, скрипи. Меня это уже не касается. А спорили мы с тобой, Зиновий, здорово. Только перья летели. Человек ты вообще ничего, мог бы я взять тебя в товарищи. Один в тебе изъян – больно ты нудный человек, а с таким жить мука одна, ей-богу.

– Я тебе посоветую, Семен, на прощанье: брось философию длинного рубля.

– Вот мы и квиты, – рассмеялся Семен и стал прощаться. Уже у двери он обернулся и сказал, обращаясь ко всей палате:

– Поправляйтесь быстрее, ребята! – и, помахав рукой, вышел.

Несколько дней Андрею не хватало Семена, а потом привык. На его место положили какого-то старика. Тот по ночам жалобно стонал и не давал Андрею спать.

Чуть позднее выписали и Зиновия. Собирая нехитрые пожитки, он то и дело поглядывал на Андрея, словно собираясь что-то сказать. Но не сказал, а только сухо кивнул головой, проговорив:

– До свидания!

И заковылял к выходу, ссутулив спину. На его уход в палате никто не обратил внимания. Андрей подумал о том, что вот еще одного случайного товарища по несчастью проводил из этого тихого мирка в большую жизнь, а ему неизвестно еще сколько лежать.

А пролежал Андрей до начала весны.

Перед выпиской хирург сказал:

– Откровенно говоря, а теперь могу тебе сказать откровенно, боялся я за тебя, тезка, и основательно боялся. А ты оказался молодцом.

– Вам спасибо, доктор.

– Мне что! Организм у тебя сильный, закаленный. Он тебя вывез: физкультурой раньше занимался?

– Не совсем. Я, доктор, по горам много ходил, жил на озерах, с тех пор как себя помню. Охотничал, рыбачил.

– Понятно. Скажите, у вас в этом городе из близких родственников кто-нибудь есть? Или знакомые просто?

– Никого!

– Жаль. Мне бы хотелось еще некоторое время оставить вас под своим наблюдением. Скажем, в недельку бы раз вы ко мне заходили. Подумайте.

– Ладно, доктор.

Сложную задачу задал хирург. Но решилось все просто. Видимо, доктор кому-то сказал об Андреевой затруднении и няня из другой палаты, пожилая женщина, согласилась приютить Андрея. Он обрадовался, принялся ее благодарить. Она сказала:

– Мне ведь это ничего не стоит, а тебе деваться некуда. Живу одна, сына в армию проводила, а дочку – на целину. Дом у меня свой. Живи на здоровье.

Андрей написал Демиду, просил привезти пальто и из бельишка кое-что. Демид не замедлил явиться. Новостей особых в Кыштыме не было. В семье все живы-здоровы, шлют Андрею поклоны. Нет, одна новость есть.

– Дядя Виктор приезжал, – поведал Демид.

– Виктор? – удивился Андрей. – Чего вдруг?

– Удрал он из Свердловска. Намошенничал. Его хотели в кутузку запрятать, он и дал деру. Отец как узнал об этом, так сказал: «Я старше тебя, но за всю жизнь ни одной чужой копейки не прикарманил. И не хочу прятать мошенника. Мне б заявить на тебя в милицию, да я грех на душу возьму: не заявлю. Все же ты мне брат, родная кровь. Но из дому убирайся и сию же минуту».

– Где же он теперь?

– Где же больше – в тюрьме, наверно. Где же ему еще быть? Не иголка в сене, поди, нашли давно.

Демид выразил желание посмотреть квартиру, на которой Андрей собирался остановиться. И тетя Нюра, так звали няню, повела его туда. Пришел Демид уже на второй день.

– Все в порядке, – сказал он. – Жить можно. А мне пора ехать. Отпросился всего на два дня. Летом ждем.

Через несколько дней Андрей перебрался к тете Нюре.

– Брат-то у вас хозяйственный, – похвалила Демида хозяйка.

– Это не брат, – улыбнулся Андрей. – Это мой племянник.

– Гляди-ка ты! – удивилась тетя Нюра. – Обличьем-то он вроде немного на тебя смахивает. Али нет? Показалось мне старой. Ты чернявый, а он русый и суровее тебя. Койку вот тебе купил, матрац, из мелочишки кое-что, дров наколол.

– А мне ни слова!

– А он, похоже, молчальник. Ночевал у меня, а слышала-то я от него, может, два слова, а может, три.

Тетя Нюра оказалась душевной женщиной.

Сначала Андрей отсиживался дома, читал. Первую вылазку сделал в школу. Хотелось попробовать сдать экзамены за десять классов экстерном, но не обещали принять. «Ну и пусть, – утешил себя Андрей. – Подожду до осени, окрепну хорошенько, а там видно будет».

Вспомнил Колечкина, и захотелось его повидать. Выбрав день потеплее, когда с крыш падали светлые капельки – предвестники весны, Андрей сел на трамвай и поехал в Заречье. Блуждать долго не пришлось. Возле заправочной колонки стояло три легковых автомобиля. Шоферы толковали с заправщиком. На вопрос Андрея один из них, самый маленький ростом, почесав затылок, переспросил:

– Колечкина?

– Ну, да.

– Крой через дорогу, в тот переулок, видишь? По нему до речки. Налево будет саманный дворец. Так это и есть резиденция Семки Рыжего.

Дверь открыла сухая, костлявая старуха. В ее обличье было что-то цыганское. То ли смуглое лицо, то ли горбатый нос, то ли растрепанные волосы: снизу седые, а сверху черные. Нисколько Семен не походил на нее, ни капли.

Она ни о чем не спросила Андрея. Молча открыла, молча впустила в комнату с низким потолком. Подошла к койке, на которой спал Семен, натянув одеяло на голову, ткнула его в бок сухоньким кулачком:

– К тебе. Вставай! – и удалилась в комнату, даже не удостоив гостя взглядом. Семен сладко потянулся, протер глаза и, увидев Андрея, проворно вскочил.

– Ба! – радостно воскликнул он. – Кого я вижу – Андрейка!

Хотел было обнять приятеля, но, видимо, вспомнил, что у Андрея болит рука, слегка хлопнул по здоровому плечу. – Здорово, браток!

Радостно потер руки:

– Ну, это дело мы с тобой обмоем, как как пить дать! Ты садись. Я сейчас оденусь, умоюсь. Мать! Ты нам закусочки сваргань. Какой ты молодец, что зашел.

Не прошло и десяти минут, как на столе появилась водка, нарезанная ломтиками сельдь, черный хлеб, квашеная капуста. По всему видно было, что это добро у Семена никогда не переводилось. А по тому, с каким безразличием старушка собрала на стол, обходя Андрея, как неживой предмет, он понял, что гости в этом доме не в диковину.

Семен налил Андрею полстакана, а себе полный, объяснив:

– Нутро, понимаешь, горит. Вчера из командировки притащился, ну и хлебнули с братцами-шоферами. Еле домой добрел, ей-богу. Ты не морщись, пей.

– Я, пожалуй, не буду, – поежился Андрей.

– Брось. Ну, давай за твое здоровье, за мое почтенье.

Семен выпил водку залпом, сморщился, закрыл глаза и крякнул, тряхнув рыжим чубом. А он правду тогда говорил – чуб у него отрос отменный, золотистый, густой.

– Пей, пей! – подбадривал Семен Андрея. – Что ты как красная девица?

Андрей прижмурился и пригубил стакан. Во рту все обожгло, сперло дыхание.

– Не дыши! – крикнул Семен.

Как ни противно было, Андрей все-таки выпил до дна. Семен совал ему в рот капусту и добродушно улыбался:

– Слабоват, оказывается.

– Да не пил я ее никогда.

– Птенец, а я-то думал про тебя лучше.

Захмелел Андрей сразу. Стало приятно и тепло. Постоянная боль в руке утихомирилась. В голове зашумело. Андрей блаженно улыбался, и думалось ему, что Семен распрекрасный товарищ. Хотелось даже поцеловать его или по-дружески потеребить за чудесный чуб. А Семен между тем налил себе еще – также залпом выпил. Копаясь вилкой в капусте, спросил:

– Так ты, стало быть, слесарь?

– Чисто работал! Мастер Иван Митрич, бывало, говорил: ты, Синилов, навроде как профессор своего дела, – похвастался Андрей. – Рука заживет, доктор обещал.

– Но слесарить тебе, конечно, не придется больше?

– Почему? Придется.

– А то бы я тебя на первых порах мог к нам в гараж определить. Начальник у меня – свой человек.

– А что – я пойду! Чего не пойти? Пойду.

– Потом бы к шоферской работе пригляделся, подучился малость – и пошел!

– Учиться – у меня мечта! Читать люблю до смерти. Поверишь ли…

– Обожди, – поморщился Семен. – Не люблю я этого, вот как не люблю, – он провел пальцем по горлу. – Дураки всю жизнь учатся, дураками и помирают. А я жить хочу, я не дурак. Понимаешь – жить на широкую ногу. Меня опять на «Победу» ставили. Дудки! «Буйвол» взял. Милое дело! Был вот нынче в командировке, думаешь, с пустыми руками приехал? Семен Колечкин дело знает, будь здоров! Весной на посевную махну, осенью на уборку. Я честно делаю, не думай. Пустой машину не гоню. Пойдем к нам в гараж. Я тебя научу. Со мной не пропадешь.

– И пойдем! – захлебнулся от нежности Андрей. – Эх, дружище Семен! Человечище ты! – и полез к Колечкину целоваться.

А тот отмахивался, смеясь:

– Брось ты, дуролом! Тысячи нежностей. Баба ты, ей-богу!

…Утром Андрею было мучительно стыдно за свое поведение у Колечкина. Трещала голова, а тело было как после парки. Тетя Нюра качала головой:

– Мыслимое ли дело так себя изводить? Да ты еще больной. Пожалел бы себя.

Андрей отводил глаза в сторону, уши у него пылали от стыда.

– Ты уж, сынок, воздержись, право дело. Я тебе от чистого сердца советую. Не славно это.

Неделю Андрей не выходил из дома. Читал. Потом ходил в больницу. День выдался теплый, таял снег, бежали ручьи, в воздухе висел весенний перезвон. Конец марта. И захотелось Андрею прогуляться по городу, по самому центру, поглазеть на людей, на красивые здания.

Возле гостиницы «Южный Урал» встретил Семена Колечкина в компании приятелей. Семен был основательно выпивши, обрадовался Андрею, познакомил с товарищами и потянул в ресторан. Отнекивался Андрей, сколько мог. Но их было шестеро, а он один. Не устоял.

Компания шумно ввалилась в вестибюль гостиницы, столпились у гардероба. Андрея окликнули. Кто бы? В этом большом многолюдном городе у него знакомых не было. Наверное, показалось. Но его снова позвал знакомый женский голос.

– Чего ты не раздеваешься, голова два уха! – накинулся Семен. Андрей не слушал его, оглянулся. Глазам не поверил своим: у окна стояла Нина Петровна и улыбалась. Не скоро узнаешь: такая нарядная в зимнем пальто с черным каракулевым воротником, в пуховой шали, в ботах. А глаза прежние – темные, как смородины, с затаенной печалью, с невысказанными желаниями. Пухлые губы, подбородок с нежной ямочкой. Семен потянул за рукав:

– Кто это?

– Погоди!

– Хороша, ей-богу. Сок с молоком.

– Брось трепаться! – окрысился Андрей.

Колечкин только свистнул от изумления:

– Ого! У тебя и коготки есть!

Андрей шагнул к Нине Петровне. Она весело прищурилась, словно бы прицениваясь: тот это Андрей или другой, можно с ним вести себя так же откровенно и по-дружески, как на Егозе, или нельзя. Заметила на похудевшем лице волнение, прочла в глазах неподдельную радость, потянулась навстречу ему. Встали друг перед другом, улыбаются и молчат. «Похорошела, – думал Андрей, – даже помолодела, морщинки расправились».

– Торопись, Андрей, а то на буксир возьмем! – крикнул Колечкин.

У Синилова потухла улыбка, взбухли желваки.

– Идемте на улицу, – сказал Андрей Нине Петровне. – Эти друзья действуют на нервы.

Она повиновалась, спросила:

– Кто они?

– Пятерых вижу впервые, а с одним в больнице лежал. Ну их! Но как вы сюда попали?

Они выбрались на улицу, окунулись в солнечную многоголосую звень и, подхваченные пестрым людским потоком, поплыли, сами не зная куда.

– Дела школьные, главным образом, – ответила Орлова. – Ну, и обещание хотела выполнить – вас повидать. Собралась искать по адресу, а тут такая удача – увидела здесь.

Взгляд у нее открытый, зовущий. Андрей невольно потянулся к Нине Петровне:

– Дайте-ка я возьму вас под руку. Так удобнее.

– Бориска про вас уши прожужжал – дядя Андрей да дядя Андрей. Все посылал к вам. Вот я и собралась. Благо, весенние каникулы. Адрес Бориска раздобыл, бегал к вашему брату.

Дошли до скверика у почтамта. Андрей притомился. И сознаться неудобно, и идти с каждым шагом тяжелее. Тогда пригласил Орлову к себе на квартиру. Она посмотрела на него с благодарностью. Отозвалась:

– Хорошо. Только зайдемте в номер. Я для вас кое-что привезла.

В номере Нина Петровна вытащила из-под кровати «авоську», поставила на стол.

– Бориска пристал: увези дяде Андрею варенье да и только, – улыбнулась она. – Вы сядьте, отдохните немного.

Андрей присел на диван, она – рядом. Посмотрела на него с затаенной улыбкой, потупилась и призналась:

– С того лета, когда встретила вас на Егозе, я какой-то иной стала. Будто в моем окошке тоже зажегся свет. Все время думала о вас. Забывала – напоминал Бориска. Чем вы его приворожили?

– Не знаю, – пожал плечом Андрей. Близость женщины волновала его, будоражила. Да, Егоза! Гористые дали, голубые ветры, чудный аромат земляники. Там-то и появилась эта маленькая, милая женщина, как-то вдруг стала близкой. Жалел ее тогда, а вот сейчас убедился: напрасно. Она не нуждалась в жалости. Ее сердце тянулось к нему, трепетно ждало, что его сердце отзовется, подарит ей не только дружбу, но нечто большее… Это он понял и растерялся. Действительно, было в ней что-то глубокое, нерастраченное: это притягивало. Нет, у него есть Дуся. Она ждет, верит… У них много загадано на будущее.

– Пора, – поднялся Андрей, и Нина Петровна молча согласилась. Он боялся взглянуть ей в глаза.

Тете Нюре скромная, разговорчивая Орлова понравилась. Она вскипятила самовар, и все трое не спеша пили чай. Уходя, Нина Петровна попросила Андрея наведаться завтра: попрощаться. После ее ухода тетя Нюра, обычно скупая на похвалы, сказала:

– Видать, славная женщина. Она как, родственница вам?

– Нет, – покраснел Андрей. – Знакомая.

– Душевная, что и говорить.

Ворочался в постели долго – не мог заснуть. Преследовали зовущие, ласковые глаза Нины Петровны. Хотел бежать от них и не мог. Они тревожили сердце.

Назавтра Андрей и сам удивлялся нетерпению, с каким ждал положенного часа, чтоб идти к Орловой. Она встретила радостно, помогла снять пальто.

– До поезда еще два часа, – сказала она. – Успеем наговориться.

Андрей присел на стул, она – на диван напротив. Подняла глаза на него, и он вздрогнул: эти глаза не давали покоя ночью… Настойчивые, цепкие. Сейчас не выдержал, потупился. Она женским безошибочным чутьем поняла, что добилась своего – смутила его душу. Спросила с надеждой, переходя незаметно на «ты»:

– Обо мне-то думал, Андрюша?

Ответил не сразу, но честно:

– Мало.

Не обиделась. А он почувствовал какую-то скованность, не ведал, как поддержать разговор. Начала сама:

– Всякий человек хочет счастья. Я тоже мечтала о нем. Два раза оно улыбалось мне, и два раза я не сумела уберечь его. Может быть, и не от меня зависело, а все-таки жаль. Ничего, что я откровенничаю?

– Пожалуйста…

– На Егозе поверила в счастье третий раз, хотя и глупо сделала. Ты ведь не давал мне повода надеяться. Но я верила, не знаю почему, но верила, а какой-то внутренний голос убеждал: верь, обязательно верь. Я много раз порывалась в Челябинск, сдерживала себя, а тут решилась. Потревожила тебя.

– Да нет, почему же.

– Ох, если б ты знал, Андрюша, сколько силы порой во мне бродит! Ох, страшно подумать. Любви у меня хватит на две жизни. И хочу любить, любить всем сердцем, без оглядки, навечно. Счастья хочу и сама могу дать его другому…

Она замолчала, тяжело дыша, зажала виски ладонями. Вздохнула и почти шепотом продолжала:

– Господи, я совсем, совсем не то говорю. Не то… Не слушай меня, Андрюша. Я хотела сказать, что сердце мое разрывается от одиночества. Один сын – и никого больше на всем белом свете. Да вот тебе поверила. Еще там, на Егозе. Ты ведь понял меня, и я жила надеждой. Эта надежда пригнала сюда… Не знаю, что будет, если она рухнет. Прости, Андрюша… Мне надо выговориться…

Она заплакала. Андрей не шелохнулся. Знал: если пожалеет ее, скажет что-нибудь в утешение, то не устоит. Он еще никогда не встречался с такой силой женского обаяния. Стоило бы ей подняться с дивана, положить ему на голову руку, и он бы пошел за ней на край света. Но она этого не увидела, так сильно была расстроена.

Уже на вокзале, окончательно успокоившись, упрекнула:

– Ты мне так ничего и не сказал.

– Потом, – ответил Андрей. – Ты налетела на меня, как вихрь. Я не успел разобраться в себе. Это ведь так трудно.

Нина Петровна немножечко повеселела: хорошо, что он не оттолкнул ее совсем. Надежда еще не угасла.

Вернулся домой грустный. На столе увидел письмо, вспыхнула радость – от Дуси! И моментально погасла. Ничего-то не знаешь ты, Дуся. До вчерашнего дня все было ясно и просто. А со вчерашнего дня началась смута…

Андрей вздохнул и разорвал конверт. Дуся писала, что живет хорошо, обратно доехала без приключений.

«…Я рада за тебя, Андрюша. Теперь ты скоро поправишься. Ох, как хорошо! И приедешь к нам! Ты ведь обязательно приедешь к нам, Андрюша?

Андрюша, дорогой, у меня к тебе просьба, и ребята все просят. Побывай на заводе. Пишем, пишем им, а они как в рот воды набрали. Была я у них тогда, обещали и опять, наверно, забыли. На целину провожали, кучу с коробом наобещали, клялись и божились, что не забудут, а сами второй год шахмат и литературы выслать не соберутся. Андрюша, это не только моя просьба, это просьба комитета комсомола и считай ее комсомольским поручением. Ты ведь сделаешь, Андрюша, правда?

Ну, поправляйся, милый.

Целую. Твоя Дуся!»

– Сделаю, Дуся, в доску разобьюсь, а сделаю! – проговорил Андрей. Лег на койку, уткнул лицо в подушку. Так и пролежал до самого вечера и ночь не спал, все думал. Забылся перед самым утром.

7

Больше недели нездоровилось Андрею. Поднялась температура, болела голова. Приходил врач, выписал какие-то порошки и велел воздержаться от прогулок. И просидел Андрей почти полмесяца дома. Тоскливо было. На душе пустота, а в голове одна мысль мрачнее другой.

Тетя Нюра ухаживала за ним, как за сыном. Ночами спала чутко. Застонет Андрей во сне, вскакивала, подходила к нему, поправляла одеяло и вздыхала. Жалела парня, смахивала слезу: трудная жизнь выпала горемыке. Ни материнской, ни отцовской ласки не знал, поднялся на ноги, жить только начал, а тут недуг подкосил. Полгода пролежал в больнице. И гладила тетя Нюра спящего Андрея по жестким волосам, вздыхала втихомолку. Открывал Андрей глаза, она говорила:

– Спи, Андрюша, спи. Это я так… – и уходила.

А весна бушевала за окном. Снег согнало повсюду, бился в стекла упругий южный ветер, стекла тоненько позванивали.

Почувствовав себя лучше, Андрей засобирался на завод. Некстати появился Семен.

– Ты что, Андрей, будто в воду канул? – вместо приветствия спросил он Синилова.

– Болею, – неохотно отозвался Андрей.

– Брось болеть, ей-богу! – Семен подвинул табуретку и сел. – Теплынь такая, а ты болеть. Ну, браток, завтра еду. На посевную! Попрощаться забежал.

– Завидую.

– Завидуй, завидуй! Пойдем пройдемся. Теплынь.

– Нельзя ему, не сманивай, – вмешалась тетя Нюра.

– Мне ведь, тетя Нюра, все равно на завод надо.

– На какой завод?

Андрей назвал и добавил:

– Понятия не имею, где он.

– Чудеса и только! – воскликнул Семен. – Да ведь там наш блаженный Зиновий протирает председательское кресло. Помнишь его?

– Еще бы! – улыбнулся Андрей. – Самый нудный человек.

– Точно!

Хоть и хмурилась тетя Нюра, но Андрей собрался, и они поехали на завод. Добрались туда в середине дня. Бродили по коридору заводоуправления – это был не коридор, а целый лабиринт: то сворачивал налево, то направо, то ответвлялся узеньким рукавчиком, и этот рукавчик упирался прямо в окно. Семен чертыхался. Таблички висели не на всех дверях, и сумрачно было. Наконец догнали сутулого, прихрамывающего человека.

– Милейший! – назвал его ласково Семен. – Не скажешь ли, как найти в этой головоломке комитет комсомола? – «Милейший» оглянулся – и друзья ахнули: сам Зиновий, собственной персоной. Те же, как приклеенные, пшеничные усики, горбатый нос, маленькая лысинка на макушке – все то же, без малейших изменений.

– Здорово, Зиновий! – воскликнул Семен, всплеснув руками, словно собираясь взлететь.

– Зиновий Петрович, – поправил Котов.

– Вот, понимаешь, какое дело, – засмеялся Семен, – Зиновий Петрович! Аллах с тобой, пусть будет так, если тебе нравится. Здоро́во, что ли!

– Здравствуй, товарищ Клочкин.

– Колечкин.

– Виноват, товарищ Колечкин.

Пожал он руку обоим. Синилову сказал:

– Ты лучше выглядишь, Андрей.

– Правильно, – засмеялся Семен.

– А комитет комсомола налево и сразу первая дверь.

Семен в комитет зайти не пожелал. Подмигнув Андрею, зашагал в ту сторону, в которой скрылся Котов. «Ясно», – улыбнулся Андрей и вошел в комнату. Чем-то давно знакомым, не забытым и милым сердцу пахнуло на него. Видно, во всех комитетах комсомола, в больших и маленьких, незримо живет этот постоянный дух беспокойства и какого-то своеобразного беспорядка. Нет, пожалуй, не беспорядка, а того уж особого порядка, присущего только этим, комнатам, где и народу бывает всех больше, и народу несолидного, с мальчишечьими, озорными ухватками. Здесь можно увидеть всякие спортивные атрибуты: волейбольную сетку на окне, и обшарпанный мяч под столом, и шахматы, и даже боксерские перчатки. На стареньком канцелярском шкафу обязательно пылится если не пионерский барабан, так горн, неведомо как сюда попавший. А в углу, недалеко от развешанных почти на целую стену красивых почетных грамот, немых свидетельниц спортивных и трудовых побед, стоит алое комсомольское знамя с золотистыми кисточками. И с мудрой, добродушной улыбкой наблюдает за всем, что здесь творится, с портрета Ильич.

В комнате было трое. Кучерявый парень, с улыбчивым, простодушным лицом, видно, сам секретарь комитета. Перед столом мял в руках кепку парень в клетчатом пиджаке. Пиджак плотно облегал плечи парня, и казалось: шевельни он ими посвободнее – и пиджак пойдет по швам. У стенки сбоку примостилась девушка в синем берете, белокуренькая, какая-то вся миниатюрная, она смотрела то на секретаря, то на парня в клетчатом пиджаке.

В комнате спорили. Когда вошел Синилов, все смолкли. Кучерявый парень взглянул на Андрея, пригласил его сесть, показывая на стул рядом с девушкой, и опять обратился к парню в клетчатом пиджаке:

– Не отказывайся. Это тебе не поможет, Олег.

– Да ты войди в мое положение, – запальчиво возражал Олег. – Не могу я. Не могу, понимаешь. Ты еще скажешь городской «Крокодил» выпускать.

– Потребуется – и будешь городской выпускать. Что ж тут невозможного?

– Не выйдет! – возмутился Олег. – На одного человека навешаете всяких поручений, а другим делать нечего.

– Ай, ай, ай, – покачал головой секретарь комитета. – Совсем загоняли малого. Бедный Олег! Слышишь, Машенька. Может, освободим несчастного, а?

Машенька улыбнулась и сказала:

– Зачем? В цехе он вон какую «Колючку» выпускает. Пусть заводской «Крокодил» делает. У него получится.

– Да поймите вы, ребята, – взмолился Олег. – Я ж почти дома не бываю. Днем работаю, вечером в институте. А теперь последние свободные вечера отбираете. Сын у меня, ребята. Не вижу его почти. Можно ли так? Отпустите, Иван.

– Ты хоть бы показал когда сына-то своего, – упрекнул Иван. – Твердишь: сын, сын. Покажи!

– А он уже «папу» говорит и «маму». Честное слово! Забавный такой.

Разговор потек спокойно, речь велась о незнакомых Андрею людях. Он слушал и переживал радостное волнение от того, что попал снова в родную стихию. Пусть эти ребята и незнакомые ему, неважно! Но они были из того великого беспокойного племени, с каким давно Андрей связал свою судьбу. А за этот год оторвался и сейчас особенно больно ощутил, как много потерял за это время. Настоящая жизнь шумела в стороне, напоминая лишь горячими сообщениями газет и радио о боевых комсомольских делах.

Между тем парень в клетчатом пиджаке, довольный, что разговор кончился самой близкой ему темой, прочувствованно жал руку Ивану и Машеньке, а потом и Андрею.

– С понедельника начинай, – напомнил ему Иван. Тот вздохнул, качнул головой:

– Придется! – и вышел.

Иван посмотрел на посетителя, и Андрей, волнуясь, сказал:

– Я по поручению комсомольцев. Комсомольцев с целины.

То было волшебное слово – целина. Оно служило своего рода пропуском к сердцам людей. Иван вскочил со стула навстречу Андрею, протягивая ему руку:

– Здравствуйте, товарищ! Что же вы сразу не сказали?

– Да так…

– Вы тоже с целины?

– Не совсем. История тут такая получилась… – смутился Андрей. – Был я там…

– А, – разочарованно произнес Иван, и взгляд его потускнел, насторожился. Андрей коротко рассказал о себе. И взгляд Ивана опять стал доброжелательным, широкая дружеская улыбка окончательно согрела Андрея. Белокурая Машенька поглядывала на него с сочувствием.

Андрей изложил просьбу Дуси. Иван снова уселся на свое место.

– Вообще, конечно, нехорошо получилось, – сознался он. – Только вы, товарищ, немного опоздали. Мы тут недавно собрали металлолом, накупили подарков, сколотили агитбригаду, и дня три назад она выехала в Степной совхоз.

– Тогда порядок! – повеселел Андрей.

– Еще у нас кое-кто обещал, – задумчиво проговорил Иван, поглядывая на девушку. – А что, Машенька, не сходить ли нам с товарищем…

– Синиловым, – подсказал Андрей.

– С товарищем Синиловым к Котову? А? Мы-то ему уже надоели, а новый товарищ, может, и проймет его.

Машенька не возражала, и втроем они направились в завком. В кабинете у Зиновия Андрей прежде всего увидел Семена. Зиновий был чем-то рассержен. «Спорили, конечно», – догадался Андрей.

Иван выступил вперед:

– Вот товарищ с целины…

– С целины, – усмехнулся Зиновий, – больничной только. Ты что, Андрей, сюда мутить людей пришел? – спросил он начальственным тоном. Иван заморгал глазами, уставился на Андрея.

– Встреча состоялась! – засмеялся Семен. – Да они, милый друг, – обратился ом к Ивану, – еще в больнице надоели друг другу.

– Это к делу не относится! – насупился Зиновий. – Что хотите от меня?

– Обещанного для целинников, – сказал Иван.

– Я никому ничего не обещал. Это, во-первых.

– Но…

– Обещал заместитель, с него и спрашивайте, пусть раскошеливается, если богат. У меня лишних денег нет, ни своих, ни завкомовских. Это во-вторых.

– А как же на других заводах делают? – вмешалась Машенька, сердито насупив брови.

– Это их дело. У меня есть статьи расхода. Мне что утвердили, тем я и распоряжаюсь.

– Правильно, Зиновий! – сказал Колечкин. Котов гневно сверкнул глазами в сторону шофера и металлическим голосом произнес:

– Нету денег.

Иван безнадежно вздохнул: вот всегда так. Он и Машенька собрались уходить. Андрей разозлился. «Не я буду, если не дойму этого бюрократа», – со злостью подумал он и сел возле стола, за которым важно восседал Зиновий Котов, председатель завкома, бывший сосед по койке.

– Садитесь, ребята, – пригласил всех Андрей. – Закрой, Семен, дверь, чтоб никто сюда не зашел.

– Что ты хочешь делать? – встревожился Котов. – Ты чего распоряжаешься в чужом кабинете?

– Видишь ли, Зиновий… – начал Андрей, чувствуя удивительное спокойствие.

– Петрович, – подсказал Котов.

– Видишь ли в чем дело, Зиновий Петрович, – упрямо повторил Андрей, – выгнать тебя из завкома – у нас нет полномочий. Но совести у тебя, по-моему, немного осталось.

– Браво! – мотнул головой Семен, удобнее усаживаясь на диван. – Браво, Андрей!

– Вот я и думаю проверить, сколько осталось в тебе этой совести, и воспользоваться этим. Только просьба: ни на смету, ни на инструкции не ссылайся. Не поможет. И еще: если откажешься выполнить обещание…

– Да не давал я его! – взмолился Зиновий.

– Неважно. Заместитель давал – все равно завком, твоя правая рука. Так вот, если откажешься, я отсюда прямым ходом иду в редакцию и расскажу, какой ты есть бюрократ. И не поздоровится. Имей в виду. На всю область осмеют, уж за это я тебе ручаюсь головой.

Сдался, нечем было крыть.

На улице Семен, не скрывая удивления, заявил:

– Ей-богу, ты мне нравишься. Мне такие товарищи нужны Откуда, скажи на милость, у тебя такая хватка? Мертвая!

– Старинку вспомнил, – улыбнулся Андрей.

Было это в совхозе месяца два спустя после его создания. Суетни и неразберихи тогда хватало: люди разные, совхоз только начинал жить. Комитет комсомола лишь организовался – ребята еще не привыкли друг к другу. И вот решили на комитете: одно из четырех отделений совхоза сделать целиком молодежным. Директор отмахнулся: некогда, обождите. Побежали к парторгу: он тоже закрутился не меньше директора. Не помог. А тут еще секретарь комитета заболел: грипп свалил. Все заботы легли на Андреевы плечи – был он заместителем секретаря. Дуся губу закусила, словно бы оказать хотела: «Как же так, ребята, неужели отступим от своего?» И сманила Андрея одним планом. Синилов было отбрыкиваться стал, она прищурилась презрительно: «Эх, ты…» Согласился. Пошел к директору, напросился на прием. Тот принял. А с Андреем прибыли все члены бюро, расселись.

– Ну, что ж, товарищи, – сказал Андрей, волнуясь, – заседание комитета комсомола считаю открытым. На повестке дня один вопрос…

Директор на дыбы поднялся, зашумел, но видит – проиграно его дело. Кричи не кричи, а комсомольцев не переспоришь. Махнул рукой:

– Ладно. Выкладывайте.

Потом жал ребятам руки, благодарил. Чуть позднее на районном партийном активе похвастал: вот, мол, какие у меня комсомольцы. Орлы! С тех пор комитет комсомола Степного считался в районе самым боевым, напористым. После этого случая ребята как-то сблизились между собой, силу свою почувствовали, уверенность обрели.

…Андрей взглянул на Колечкина, хотел было рассказать об этом, но раздумал. Не поймет. О другом бы – о выпивке, например, или о калыме каком-нибудь – иная статья, заинтересовался бы. Вдруг Семен хлопнул себя по лбу, обозвал себя ослом, вспомнив, что кто-то из друзей приглашал в гости.

– Пойдем, пойдем! – потащил он Андрея. Тот упирался.

– Пойдем, – убеждал Семен. – Мы сегодня должны с тобой по маленькой пропустить. Непременно, на прощанье. Может, последний раз видимся. Завтра я на посевную. Когда вернусь? И ты уедешь скоро. Пойдем, ей-богу!

– Не зови, – отказался Андрей. – Не любитель я по гостям ходить.

– Зря! – обиделся Колечкин. – Зря. Держись за меня – не пропадешь. Я жить умею и тебя научу. Потом спасибо скажешь.

– Ничего, как-нибудь проживу, – улыбнулся Андрей и помахал Колечкину рукой. – Пока!

Хорошо сегодня получилось. Нужное дело сделал, и Иван с Машенькой поверили в него. Знала бы Дуся – одобрила бы. Настроение светлее стало. Скорее бы в строй! Эх, удрать бы к своим ребятам, к Дусе! Да, но он болен, кому он там нужен такой? Дуся молодая, красивая, ей скоро надоест больной. И останется он снова один. Нина Петровна уже крепко обожглась в жизни, ей так хочется верности, она-то будет его ценить. Она ведь так одинока… Так, может, к Нине Петровне? В самом деле? Поступит опять на завод: никто не осудит, что не вернулся на целину. Причина уважительная. С болезнью шутки плохи. Женится на Нине Петровне, она хорошая, домик у нее свой, вот и семья, свой угол, свое счастье. Бориска помехой не станет, скорее наоборот…