Текст книги "Человек ищет счастья"
Автор книги: Михаил Аношкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
– А какой еще?
– О! Генералы разве такие? Они, как бы сказать… – и юноша пальцем приподнял кверху свой нос, надменно откинул голову. Ната рассмеялась:
– Какой ты наивный, Гедалио! Как малый ребенок.
Гедалио удрученно вздохнул.
Другой Семен Николаевич, подвижный толстяк, развеселился, когда к нему пожаловали непрошеные гости, повел их в комнату, достал из буфета пузатый графин, рюмки. Заставил выпить и сам выпил, провозгласив:
– За вашу удачу!
Налил по второй. Так бы, возможно, последовала и третья и туго бы пришлось нашим друзьям, но появилась хозяйка. Она наметанным глазом окинула сначала графин, потом мужа. И Семен Николаевич сник, потупил взгляд. Провожая гостей до двери, он с сожалением сказал:
– Жаль, что я не ваш дядюшка!
Но Гедалио родился под счастливой звездой. Вечером они решили посетить еще одну квартиру.
Дверь открыла девочка лет девяти.
– Вам кого? – спросила она.
– Семена Николаевича, – ответила Ната.
– Дедушка! – крикнула девочка. – К тебе ученики.
Ната улыбнулась. Она еще в позапрошлом году окончила десятилетку и работала на швейной фабрике. А Гедалио вообще забыл, когда ходил в школу.
– Ученики так ученики. Правда, Гедалио? – задорно кивнула Ната.
Миновало несколько минут, прежде чем послышались шаги, и в коридоре появился мужчина среднего роста, еще крепкий, в полосатых пижамных брюках, в синей рубашке. В очках, с сединой на висках, с маленькими усиками. Он понравился Гедалио.
– Симпатичный дядька. На учителя и похож, – успела шепнуть Ната.
Обычно разговор вела Ната, вопросы наизусть выучила.
– Вы – Семен Николаевич Алпатьев? – начала атаку девушка.
– Собственной персоной.
– У вас была сестра?
Семен Николаевич медленно снял очки и тихо ответил:
– Была.
– Мария Николаевна? – радостно воскликнула Ната.
Семен Николаевич заволновался, взял очки, хотел положить их в грудной кармашек, но на рубашке кармана не было.
– Дедушка, ты же не в пиджаке, – сказала девочка.
Она не спускала любопытных глаз с гостей.
– Да, – наконец выговорил Семен Николаевич и хотел сунуть очки в карман брюк. Но в пижамных брюках тоже не было кармана. Тогда он снова одел очки. Ната не давала ему опомниться.
– Она эмигрировала, да? Давно, давно, еще в революцию?
– А вам, собственно, что надо? Кто вы такие?
– Это очень и очень важно. Вот Гедалио. Он из Аргентины.
Гедалио застенчиво улыбнулся. Ната продолжала:
– Понимаете, из Аргентины. У него мама там осталась. Мария Николаевна. Она сейчас Нисская, а была Алпатьева.
Семен Николаевич опять в волнении содрал очки, круто повернулся, хотел уйти, чтобы позвать жену. Однако спохватился, что не так делает, вернулся к гостям, взял Нату за руку. Потом сообразил, что брать-то, собственно, надо Гедалио, и отпустил Нату, взял его за руку и закричал:
– Нюся! Скорее!
Но лишь тут заметил внучку возле себя и поторопил ее:
– Беги, Нюся, и буди бабушку.
Ната была довольна удачей. А Гедалио еще не верил, что все-таки разыскал дядю.
3
Ната ушла вскоре, пообещав заглянуть завтра.
Гедалио остался ночевать у Алпатьевых.
Засиделись допоздна: Семен Николаевич, его жена Людмила Ивановна, приветливая маленькая женщина, и Гедалио.
Хозяева расспрашивали гостя о далекой Аргентине. Гедалио с трудом подбирал слова, еще никогда не приходилось ему так много говорить по-русски. Он бережно вытащил из внутреннего кармана своего синего пиджака фотографию матери, завернутую в целлофан. Мать фотографировалась незадолго до поездки сына в Москву.
Семен Николаевич грустно покачал головой.
– Старушка. Совсем седая. И взгляд усталый.
Людмила Ивановна принесла альбом, разыскала старинную фотографию, и у Гедалио радостно екнуло сердце. Такая же фотография хранилась и у них дома. Мать на ней красивая, молодая. Мечтательница. Словно думает она о своем заветном и желанном. До него нелегко добраться, но надо добраться непременно. И эта еле заметная улыбка будто утверждала: все равно доберусь до заветного, потому что я знаю такое, что не знают другие.
И эта последняя фотография. Что-то общее в линиях лица, беспощадно тронутых временем, еще есть. Сохранились глаза, привлекательные, теперь глубоко запавшие, повидавшие много горя.
Гедалио не был склонен к философским размышлениям. Жизнь не оставляла времени на них. Его мечты редко когда уходили дальше желания хорошо заработать. Но первые московские впечатления заставили глубоко задуматься обо всем, как-то иначе, другими глазами посмотреть на мир.
И вот сейчас. Дома, когда он смотрел на девичью фотографию матери, думал только об одном, таком естественном: когда-то мать была молодой, красивой. В молодости каждый бывает таким. Приходит старость, человек тускнеет, меняется. Так будет со всеми.
А здесь неожиданно в фотографиях Гедалио разглядел другое: материнские мечты не сбылись. Жизнь, прожитая от одной фотографии до другой, полна лишений и горя. Сорок лет разделяют их, а что осталось после этих сорока лет? Домишко, вечная борьба за кусок хлеба, единственный сын, которому ежедневно грозит та же участь, что и двум его братьям и отцу.
Гедалио было четырнадцать лет, когда случилась катастрофа – пожар на нефтепромыслах. Пламя, усиливаемое ветром, бушевало несколько суток. Несколько суток люди вели нечеловеческую борьбу со стихией. И мать не знала, что с ее мужем и сыновьями. По поселку ходили тревожные слухи. А потом кто-то пришел к ним, чтобы подготовить мать. Она сразу почувствовала: страшное горе пришло в дом. Она потеряла сразу мужа и двух сыновей. Их привезли обгорелыми, обезображенными, неузнаваемыми. Мать схватилась за грудь и свалилась без чувств. Потом она долго болела… На пожаре тогда погибли не только родные Гедалио. На место погибших приняли других – наконец-то и они получили работу, кусок хлеба… Ведь и Гедалио попал на завод почти также. Рабочего искромсала машина. Вот на его место и приняли Гедалио.
Гедалио не удивился, когда узнал, что дочь Алпатьевых Машенька уехала в Сибирь. Об этом крае он был наслышан: там на лету замерзают птицы, от мороза лопаются деревья, туда ссылают бандитов. Жуткий край! Но там, конечно, есть работа. А в таком городе, как Москва, всякому хочется остаться, да не всякому удается устроиться.
Гедалио засмеялся, когда ему сказали, что Машенька уехала добровольно. Взяла и уехала, хотя после десятилетки год проработала на радиозаводе.
– Сама?! Нет, не понимаю.
– Да ведь она, сынок, по комсомольской путевке, – сказала Людмила Ивановна. – И не одна. Их много уехало. Все комсомольцы.
Это уже в высшей степени что-то непонятное. Строить электростанции в Сибири? Электростанции и города? Бросить Москву, родителей, такую чудесную квартиру, с газом, телевизором, и уехать в мрачную Сибирь? Тут что-то не так! Чего ради Гедалио бросил бы этот московский рай и уехал черт знает куда? Ради чего?
Определеннее было у них со старшим сыном Борисом. Геолог. И жена – геолог. У этих жизнь кочевая. Встречался он с геологами в Комодоро-Ривадавии. Хороший народ, завидовал им Гедалио. Счастливый Борис. А Нюся – эта девочка со смешными косичками – дочь Бориса…
Уже лежа в кровати, Гедалио добросовестно пытался разобраться в увиденном и услышанном за этот большой день. Не мог.
Не под силу.
С тем и уснул. Разбудила его песня. Открыл глаза. Комната полна свежего утреннего солнца. Окно распахнуто. Слышен неумолчный шум рано просыпающегося города, погрохатывание трамваев, чьи-то неразборчивые голоса.
И эта песня. Знакомая с колыбели. Ее мелодия часто смутно тревожила душу Гедалио. Эту песню напевала ему мать перед сном, баюкала. О почтовой тройке, о скорбной любви ямщика. И печаль этой песни была близка матери, напоминала навсегда утерянную родину.
Гедалио боялся шелохнуться – слушал. Пел задушевный мужской голос. Откуда эта песня? Кто же поет? И, наконец, догадался: радио, в соседней комнате.
Гедалио закинул руки за голову. Песня взбудоражила.
Дома сейчас поздний вечер. На океане шторм. Тучи пыли носятся над городком. Стоит выйти – и почувствуешь ее на лице, во рту, в носу. Мать не спит. Она вообще поздно ложится. Конечно же, она вяжет кружева. Пододвинет поближе настольную лампу, оденет очки и вяжет. Призналась как-то: спокойнее думается за вязаньем.
О нем думает. Как он там? Замедлит движение пальцев, поднимет голову, прислушается: шумит океан, плохо сейчас на океане. Тоскливо на душе.
Одна.
Только бы Гедалио не попал в такой шторм, только бы с ним ничего не случилось.
Она даже не представляет, как ему хорошо, какую радость скоро привезет ей – весточку о потерянном брате.
Да. Ему здесь хорошо. И он опять подумал: «И я бы мог быть с ними. Может быть, я уехал бы вместе с Машенькой в Сибирь, если бы я был с ними и что-нибудь понимал в их жизни. А то я вчера впервые услышал о комсомольских путевках. Что это за путевки? Что в них за сила, если они влекут в морозную Сибирь из такой уютной квартиры?»
И встала перед глазами Ната, ее бирюзовые глаза, опушенные ресницами, такие чистые, ласковые. Она непохожа на девушек из Комодоро-Ривадавии. Есть там девушки черноокие, жгучие, – заглядишься. Они бы затмили Нату своей красотой. Но у Наты есть что-то большее, нежели красота. Она знает себе цену, держится маленькой решительной хозяйкой, хотя работает всего-навсего швеей. И что удивительно: ее понимают, ее слушают, не отталкивают.
Но хватит! Он рывком выбросил свое тело из кровати, вскочил на ноги. Скоро должна быть Ната, если, конечно, захочет прийти. Разве у нее мало своих дел? И кто он такой, чтобы она к нему пришла?
Но она пришла: в голубом платье, весенняя, радостная. У него даже голова закружилась – какая она хорошая!
4
Гедалио привык сдерживать чувства, редко когда руководствовался ими в своих поступках. В трудной борьбе за существование всегда побеждал тот, у кого больше трезвого расчета, у кого практичнее ум. Он научился сдерживать чувства еще и потому, что на них оставалось мало времени. Только ненависть иногда прорывалась, вспыхивала неукротимым огнем. Это заставляло чувствовать и в Гедалио сильного человека, умеющего постоять за себя.
Ната на второй же день их знакомства была свидетельницей необузданной вспышки его ненависти. Девушка достала пригласительный билет на торжественное открытие фестиваля. Гедалио же рассчитывал попасть туда со своей делегацией. Ната упрашивала его ехать с нею, и он согласился, но с тем условием, что прежде разыщет делегацию и предупредит руководителя. Так и сделали. Гедалио отозвал в сторонку руководителя, высокого хмурого малого, с темными бакенбардами, и сказал ему, что с делегацией не поедет.
Ната стояла недалеко, наблюдала за Гедалио: роста он среднего, коренастый, волосы русые, курчавые, привлекательный парень. Она не понимала, о чем они говорят. Но лицо Гедалио вдруг побагровело, вытянулось, злобный огонек вспыхнул в глазах. Ей показалось, будто Гедалио хочет ударить собеседника: медленно вытащил руку из кармана, сжал кулак… Собеседник испугался, попятился. С машины что-то закричали, два парня подбежали к Гедалио, начали успокаивать. А он кричал собеседнику, видимо, что-то злое, резкое на непонятном Нате языке. Потом потихоньку стал успокаиваться, обнял парней за плечи и подвел к Нате. Познакомил. Она не запомнила их имен – уж больно они были замысловаты.
Гедалио и Ната заспешили на стадион: времени оставалось в обрез. Лишь на полпути Гедалио заговорил. Этот Генсалес, руководитель делегации, – свинья. Он из Буэнос-Айреса, какая-то шишка. Ему не понравилось, что Гедалио отсутствовал сутки. Ему не понравилось, что Гедалио не поедет с ними. Пусть расстраивается! Но когда Генсалес ехидно заметил: уж не продался ли он коммунистам, Гедалио охватила ярость. А когда эта свинья заявила, что дома об этом расскажет, кому следует, Гедалио взорвался окончательно и хотел его избить. Спасибо, подоспели друзья. Стадион уже клокотал. Они разыскали свои места, и Гедалио огляделся. Громадина какая! И людей – не сочтешь!
Началось! По кругу стадиона пронесли большую эмблему фестиваля. Минутная передышка, и появились первые делегации. Гедалио узнал своих, обрадовался, закричал и вдруг испугался своего порыва, оглянулся. Но на него никто не обращал внимания, потому что все кричали, махали руками, флажками, головными уборами. И печаль, и торжество, и какое-то новое, не изведанное еще чувство, поднимающее Гедалио в собственных глазах, – все это потрясло его. Он плакал и улыбался сквозь слезы и не стыдился их.
Ната поняла Гедалио, поняла его сложные переживания и не удивилась. У нее у самой навернулись слезы восторга и жалости к этому юноше.
Стадион в едином порыве кричал: «Мир!» Это слово повторялось на многих языках. Гедалио, подхваченный общим порывом, вскочил на ноги и закричал:
– Мир! Дружба! Мир! Дружба!
Такое длилось несколько минут. Гедалио увлекся и не скоро сообразил, что на сегодня праздник окончен. Оказывается, уже наступил вечер. И над стадионом высоко в темном небе повисла фестивальная ромашка. С земли ее осветили мощные прожекторы.
Ната все тянула и тянула Гедалио за рукав. Он послушно следовал за нею, боясь потеряться в этой толчее, и молчал. Не хотелось разговаривать. Даже сказка не могла быть прекраснее сегодняшнего дня. И это ощущение хотелось сохранить подольше.
Ната помогла ему разыскать свою делегацию, крепко пожала руку на прощанье.
– Ната, еще полчасика!
– Не могу, мне далеко добираться.
– Но как же… – он хотел ей сказать, что так можно потеряться навсегда! Она догадалась, о чем он думает, улыбнулась:
– Я найду тебя, Гедалио! – и, помахав рукой, скрылась в толпе.
5
В последующие два дня Гедалио оказался в самой гуще праздника. С утра до позднего вечера встречи, концерты, знакомства, песни, шутки, смех. Левый отворот пиджака украсился значками – их, наверное, было штук десять.
Поздно вечером второго дня он вспомнил о Нате и твердо решил утром искать ее. Он ждал ее, а она не приезжала. Она нужна была ему, с ней интересно и поговорить, и просто помолчать. Гедалио направился к дяде в надежде, что именно там узнает что-нибудь о Нате. Добрался до Алпатьевых с трудом: дорогу не запомнил. Однако москвичи наперебой объясняли, как лучше и быстрее проехать до Лефортово, требуя единственную плату – автограф.
Встретила Гедалио Нюся. Запрыгала, захлопала в ладоши, и по всей квартире зазвенел ее голос:
– Гедалио приехал! Гедалио приехал! – Семен Николаевич укоризненно покачал головой, осуждая гостя: разве так можно? Показался на вечер и вот уже несколько дней не едет и не звонит. Нехорошо! Ему поставили два условия: чтобы он непременно позавтракал и чтобы в будущем почаще наведывался бы, или, в крайнем случае, звонил.
Когда сели завтракать, Нюся, эта бойкая и всезнающая девчонка, сбегала в другую комнату и появилась, торжественно держа над головой розовый конверт. Гедалио невольно вспыхнул: «От Наты!» Значит она искала его! Открыл конверт, озабоченно повертел письмо в руках. Какая досада – он не мог разобрать Наташин почерк. Печатный текст он бы с горем пополам прочитал, а написанное от руки не мог.
Семен Николаевич догадался, в каком затруднении находится Гедалио, хотел помочь ему, но раздумал. Письмо все-таки от девушки. После завтрака он незаметно удалился в кухню, вслед за женой.
Нюся с сочувствием спросила Гедалио:
– Вы неграмотный?
Он растерянно развел руками.
– А я от папы и мамы сама письма читаю, – продолжала Нюся.
– Бабушка плохо видит, а дедушка всегда говорит: «Читай, Нюся, а мы послушаем».
Семен Николаевич угадал: Гедалио не обратился к нему за помощью, а попросил Нюсю почитать его. В письме ничего особенного не было. Ната высказывала свои соображения о том, когда и где им встретиться. Она уверена, что Гедалио навестит дядю, а значит и письмо получит. 1 августа будет посадка парка Дружбы, и Ната надеется там встретиться. Если же ей не удастся найти Гедалио на посадке, то на следующий день прямо с утра она приедет к Алпатьевым и будет у них ждать Гедалио.
Нюся кончила читать и вздохнула:
– А я не поеду.
– Куда?
– Да садить этот парк. Алла Петровна сказала: «Алпатьева, не просись. Поедут только лучшие пионеры». А я не лучшая. Но я хитрая: мы с Генкой Васильевым договорились – вместе будем ухаживать за его деревцем. Генка – лучший.
* * *
Автобус прибыл в Химки, Гедалио выпрыгнул из него одним из первых. Когда Гедалио пересек шоссе, он изумился. Огромный бугроватый пустырь кишел народом. Можно было увидеть и клетчатые юбочки шотландцев, и причудливые шапочки итальянцев, похожие на ковши, сплошь усеянные фестивальными значками, и белые чалмы арабов, и черные лица негров, и строгие синие костюмы китайцев. Глухой гул, сплетенный из тысяч человеческих голосов, плыл над пустырем.
Вместе с тем Гедалио подумал с испугом о том, что в этом скопище не так-то легко будет разыскать Нату.
Гедалио остановился, но его со смехом подтолкнули друзья. Он тоже засмеялся – будь, что будет! Не найдет Нату здесь, встретится завтра у дяди.
Когда аргентинцы подошли к месту, отведенному им, Гедалио вручили лопату. Он поплевал на ладони и принялся за работу. Вырыл ямку и только теперь заметил мальчика с красным галстуком. Друзья Гедалио подхватили какое-то маленькое деревцо, бережно опустили в ямку. А Гедалио спросил мальчика, показывая на деревцо:
– Это как?..
– Называется, да? – уточнил мальчик.
Гедалио закивал головой.
– Береза.
– Бе-ре-за! – засмеялся Гедалио.
– Бье-ре-са! – повторили его товарищи и тоже засмеялись.
Мальчик заставил Гедалио расписаться на листке бумаги. Видя недоуменные лица гостей, пионер пояснил:
– Я буду ухаживать за этим деревцом, понимаете? Ухаживать, поливать.
– О! – обрадовался Гедалио, вспомнив Нюсю и ее огорчение из-за того, что она не лучшая пионерка. – Ты Генка Васильев?
– Нет, – серьезно ответил мальчик. – Я Вова Забалуев.
– Вова. Спа-си-бо, Вова, – Гедалио легонько похлопал мальчика по плечу и пошел искать Нату. Но его привлекла чудесная рыжая борода. Она закрывала половину лица владельца, обветренного лица, с веселыми, умными глазами. Молодой бородач закончил посадку и вытирал платочком руки. Бородач посмотрел на Гедалио, широко улыбнулся, обнажив крупные белые зубы и опросил:
– Рус?
– Архентина.
– А! О! – воскликнул бородач и протянул руку. – Ирландия Федерик Махмихон.
Ладонь у него широкая, сильная, и Гедалио с удовольствием пожал ее.
– Карашо! – засмеялся Федерик.
– Хо-ро-шо! – ответил Гедалио.
Прыгая через ямки и рытвины, Гедалио двинулся дальше, разыскивая Нату.
Заметил чернокожего. Увидев Гедалио, тот разогнул спину, воткнул в землю лопату и улыбнулся. Гедалио кивнул на деревцо и торжественно произнес:
– Бе-ре-за!
Негр закивал головой, не гася улыбки, и сказал:
– Э-рье-са! Пальма! – бросил на землю лопату, сжал руки над головой и проскандировал:
– Друж-ба! Друж-ба!
Гедалио обнял негра, и они закружились, что-то говоря каждый на своем языке. Фоторепортеры запрыгали возле них, стараясь выбрать самый удачный момент. Внезапно хлынул дождь, крупный, теплый, частый. Поднялся веселый гвалт. Все засуетились. Гедалио растерянно огляделся и заметил, что люди бежали под навесы. Оказывается, их тут было много, этих навесов. Гедалио кинулся к ближайшему, под которым уже не осталось свободного места. Гедалио стал все-таки протискиваться, и ему помогли опоздавшие. Они так напирали, что Гедалио очутился под крышей. Дождь как начался внезапно, так же внезапно и кончился. Народ из-под навеса начал расходиться. Гедалио вглядывался в каждую девушку, но Наты не находил.
Кто-то тронул его за плечо. Оглянулся, молодой щеголеватый человек, с маленькими черными усиками на чистом румяном лице, иссиня-черными глазами, на груди фотоаппарат. Гедалио сразу вспомнил: он видел этого человека на пароходе, и в гостинице. Это корреспондент какой-то столичной аргентинской газеты. Сейчас они познакомились. Корреспондент хотел бы взять от Гедалио интервью. Оказывается, он приглядывался к Гедалио еще на пароходе, и ему понравился самостоятельный молчаливый юноша.
– Между нами говоря, – доверительно поведал корреспондент, взяв Гедалио за пуговицу пиджака, – среди делегатов нашей страны, к сожалению, немало болванов, особенно этот напыщенный дурак Генсалес.
После этих слов Гедалио проникся доверием к корреспонденту и охотно отвечал на все вопросы. Как ему понравился фестиваль? Честно признаться, он, Гедалио, еще не разобрался в своих впечатлениях. Их так много. А вообще здесь хорошо. С кем из русских он познакомился? О! Он разыскал здесь дядю. Корреспондент, как показалось Гедалио, весь просиял. Интересно! Как? Дядя работает учителем. Дочь уехала в Сибирь и – что самое непонятное – добровольно. А сын в каком-то Казахстане, он геолог. Живут неплохо.
Затем корреспондент сфотографировал Гедалио на фоне навеса, сердечно поблагодарил его и простился. «Славный парень, – подумал Гедалио, смотря вслед удаляющемуся корреспонденту. – Верно раскусил он Генсалеса, этого напыщенного дурака».
Напишет о Гедалио в газете, вот и будет матери добрая весточка от сына из Москвы. Все собирался написать ей, да никак не собрался. А тут такая удача!
Но где же Ната? Сегодня, наверно, найти ее не удастся, а жаль! Ничего! Завтра встретимся.
А Ната искала, искала Гедалио и решила идти к автобусам: там и подождет. Нашла автобус, в котором ездили аргентинцы, и стала ждать. Утомительно медленно тянулось время. Гедалио заметила издалека и поспешила ему навстречу. Увидев девушку, он воскликнул:
– Ната!
Его радость была такой искренней, неподдельной, что у Наты екнуло сердце. Они стояли друг против друга, улыбающиеся, счастливые, не замечая, как их толкают и что опять закрапал дождь. Первой опомнилась Ната.
– Ой, чего же мы так стоим? – она потянула Гедалио за рукав. Он взял ее руку – ладонь у нее была маленькая, теплая, шершавая, – и они побежали. Куда? Не все ли равно.
Шли, держась за руки, молчали и без слов было хорошо. Устав, сели в троллейбус, добрались до центра. До самой ночи бродили по людным улицам, очутились на Красной площади. Несмотря на поздний час, здесь было много народу. Прожекторы освещали колышущееся человеческое море. На древних башнях Кремля алели рубиновые звезды. Голубые ели застыли по обеим сторонам Мавзолея. Послышался перезвон курантов – уже половина первого ночи!
6
Теперь Гедалио и Ната время проводили вместе. Утром встречались в условленном месте и не разлучались до вечера. Бродили по улицам. Или спешили в парк Горького, протискивались поближе к эстраде и смотрели концерт. Или доставали билеты на закрытый концерт, в цирк, а потом спорили. Вкусы у обоих оказались разными.
Неожиданно им удалось достать билеты на бал в Кремле.
Вечером с душевным трепетом вступил Гедалио на кремлевскую землю. Их было много таких, как он, приехавших со всех концов планеты. И сам Кремль с золотыми маковками соборов, с величавой красотой дворцов и палат, с древними башнями и зубчатыми стенами, даже сам Кремль, много повидавший на своем веку, еще ни разу не видел столько разноплеменных молодых гостей.
Бал уже начался. Ната и Гедалио пробрались на Ивановскую площадь. Вдруг кто-то схватил юношу за руку, потянул в сторону. Он не сразу сообразил, куда его тянут, – в хоровод. Лишь после того, как он убедился, что Ната рядом с ним, успокоился.
Им овладело легкое, бездумное настроение. Дурачился, смеялся, играл в «третий лишний», увлек Нату танцевать, хотя танцор из него был никудышный. Часто наступал ей на ноги. Ната смеялась:
– Ой, какой ты неловкий, Гедалио.
И он смеялся. Потом схватил ее за руку, потащил, сам не ведая куда. Очутились на краю крутого ската, и Гедалио увлек Нату вниз, где в мерцании веселых огоньков, вдоль стены разместились торговые палатки.
Наткнулись на аттракционы. Гедалио вызвался показать свою силу. Перед ним бил кулаком о наковальню дюжий негр. Но несмотря на многообещающую комплекцию, удар был слабый – стрелка едва перевалила середину штатива.
Гедалио ударил на совесть, и зрители одобрительно загудели: стрелка чуть не достигла вершины.
– А ну, попробуем! – и вперед протиснулся небольшого роста, широкий в плечах парень. Он ударил энергично, коротко, и стрелка стремительно врезалась в ограничитель и застряла там. Поднялся восторженный крик, парня подхватили дюжие руки и подкинули кверху. Когда, смущенный такой почестью, он наконец, снова почувствовал под ногами землю, а внимание зрителей привлек очередной претендент на почести, Ната подошла к парню и сказала улыбаясь:
– Здравствуй, Коля!
Тот вскинул густые пшеничные брови и и радостно воскликнул:
– Наташка! Здравствуй!
Гедалио наблюдал в стороне. Ната подозвала его и познакомила, представив парня:
– Мой школьный товарищ Николай Трубников. Покоритель Сибири.
– Сибирь? – заинтересовался Гедалио. – О! Сибирь!
– Поедем к нам, – улыбнулся парень, – У нас неплохо.
– Холодно, – заметил Гедалио.
– Что холодно, то холодно. Знаешь, Наташка, мы первую зиму жили в палатках, ох, и досталось же нам. Но не пропали, как видишь.
– Ты на какой стройке?
– Я в Братске. Уехал на Иркутскую ГЭС, а потом в Братск перебрался, романтики больше. Ну что, товарищ, – обратился он к Гедалио с улыбкой, – поедешь в Сибирь?
Гедалио подумал и сознался:
– О, я боюсь!
– Не здорово, зато искренне. Я к тебе, Наташка, забегу. Тебе от Фени подарок занести надо. Но после фестиваля, раньше некогда, сама понимаешь. Ну, до скорой встречи, меня друзья ждут. Пока! – он помахал рукой и заспешил к торговым палаткам.
– Он сам виноват? – спросил Гедалио.
– Как виноват? – удивилась Ната.
– Я хотел сказать, сам, без помощи уехал в Сибирь?
– Как без помощи? Бесплатная дорога, подъемные…
– Нет, нет, – замахал руками Гедалио, досадуя на себя за то, что никак не может вспомнить нужное слово. Оно вот где-то рядом, так и крутится вокруг да около, а на язык попасть не может. Наконец оно пришло:
– Добровольно?
– Конечно! Он по комсомольской путевке поехал.
Опять комсомольская путевка! Надо будет позднее узнать, что это такое.
Они поднялись наверх, и Ната повела его в Большой Кремлевский дворец. Они поднялись по широкой лестнице. Гедалио, никогда не бывавший во дворцах, был восхищен. Ната привела его в зал заседаний Верховного Совета и шепотом объяснила, что это за зал.
– Парламент? – спросил Гедалио. Не удержался от соблазна, опустился в депутатское кресло и засмеялся довольный. Кто бы мог подумать, что Гедалио побывает там, где заседает советский парламент, даже посидит в депутатском кресле. Самая высокая власть – это такое непостижимое, это такое далекое, что даже малейшая, хотя бы внешняя близость с нею, не представлялась ему возможной. Гедалио представил себе, как недоверчиво посмотрит на него мать, когда он расскажет, что был в Кремле, в этом дворце, даже пробовал сидеть в депутатском кресле. При этой мысли он опять рассмеялся и рассказал Нате, что думал.
– А что же в этом удивительного? – пожала она плечами. – Мой дядя, папин брат младший, здесь часто бывает. Он депутат.
– О! – проникся уважением к незнакомому Наташиному дяде Гедалио. – Он большой начальник?
– Очень большой, – улыбнулась Ната. – Токарь.
– Ай, ай! – покачал головой Гедалио, стараясь пристыдить девушку, зачем она обманывает его.
– Ладно, – махнула рукой Ната, – пойдем на улицу.
Когда вышли, Гедалио виновато спросил:
– Ты обиделась?
– Разве на тебя можно обижаться? Ты в самом деле еще младенец.
7
Как ни хорошо жилось в Москве, как ни весело Гедалио проводил время, но чаще и чаще тревожили думы о доме, о матери. Порой ему казалось, что он очень виноват перед ней. Ему – сплошной праздник, а она там одна. Даже письмо не написал ей. Пробовал писать, но не писалось, не хватало слов, чтобы рассказать о впечатлениях.
Он начал уставать от сплошного праздника, не привык он подолгу веселиться. Если бы не Ната, Гедалио сократил бы круг своих развлечений. А тут случилось нечто такое, что вывело Гедалио из душевного равновесия. За последние дни к нему подозрительно ласково стал относиться Генсалес. Пытался заговорить с Гедалио, уверял, что непростительно ошибся в нем. Гедалио терялся в догадках. Он никогда не давал повода этому прилизанному молодчику надеяться на взаимную симпатию. Старался избегать с ним встреч, боялся за себя: не выдержит и поколотит его.
Сильнее всего смущало поведение друзей, тех, с которыми так близко сошелся в пути. Друзья не сторонились Гедалио, но и не откровенничали с ним, как случалось раньше. Проводя большую часть времени с Натой, он несколько отдалился от них. Так было и в первые дни, однако тогда они по-приятельски похлопывали его по плечу и говорили, что завидуют Гедалио, что ему посчастливилось встретиться с такой хорошей девушкой. И если они сейчас стали относиться к нему с холодком, то это никак нельзя было отнести на счет Наты. Видимо, что-то другое насторожило их. В чем-то он провинился перед товарищами. В чем?
В этот день делегация была на манифестации, которая состоялась на Манежной площади. Ната в этот вечер была занята, и Гедалио на площадь ушел со своей делегацией.
На площади колыхалось людское море.
Смеркалось.
Над головами людей красноватый свет факелов. Ветерок относил от них в сторону черный дымок.
Выступала японка, пострадавшая в Хиросиме от атомной бомбы. Ее слабый, глуховатый голос усиливали репродукторы. Гедалио слушал внимательно, хотя ничего не понимал.
Сосед тронул его за плечи и спросил на ухо:
– Ты когда-нибудь говорил с Сильвио?
– С каким Сильвио?
– С корреспондентом. Такой с усиками.
– Говорил, а что?
– На, прочти, – и сосед сунул Гедалио газету. Он развернул ее, привычным взглядом скользнул по первой полосе, перевернул и вдруг смутно почувствовал что-то неладное, заколотилось сердце. И хотя света было недостаточно, сразу бросился в глаза снимок. На нем Гедалио улыбался, а позади высился неуклюжий навес. Стал читать, и кровь ударила в голову.
Но это же подлость! Выходило, что Гедалио утверждал, будто русские живут хуже, чем аргентинцы. Доказательства? Пожалуйста! Вот он, Гедалио, разыскал в Москве дядю. Дочь у него сослана в Сибирь. Старший сын тоже изгнан из Москвы, скитается с женой в пустынном Казахстане. Дядя убит горем, ему тяжело переносить это.
Что касается фестиваля, то ему, Гедалио, не очень нравится. Все здесь не то, не искренне, на каждом шагу их, иностранцев, надувают русские, стремятся пустить пыль в глаза, худшее выставить в лучшем свете! Не этого ждал он, Гедалио, от фестиваля. И он, русский по национальности, счастлив, что не живет в России.
Какая беззастенчивая ложь! И это прочитает мать, все аргентинцы. Они поверят этой басне, как поверил бы он, Гедалио, если бы речь шла не о нем, если бы он сейчас был там, дома, и ничего не видел. И друзья отвернулись от него.
