Текст книги "Трудный переход"

Автор книги: Михаил Аношкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

БОЙ У РЕКИ

В роте ждала Андреева новость, которой он сразу и не поверил: подорвался на мине лейтенант Васенев.

– Как подорвался? – выдохнул пораженный Андреев, готовый взять Трусова, сообщившего это, за грудки. – Ты в своем уме?

– Не до смерти, – поправился Трусов, обидевшийся на старшего сержанта за то, что тот ему не поверил. – На «пудреницу» наступил.

Это уже легче. Если бы подорвался на противотанковой, от лейтенанта не осталось бы и подметок сапог. А противопехотная мина – «пудреница» – до смерти не убивает, она калечит.

– И сильно его?

– Ступню раздробило. Правую.

Вот-вот, для того эта мина и предназначалась – калечить ноги. Кто подрывался на ней, оставался жив, но солдатом никогда уже быть не мог. А Васенев мечтал жизнь посвятить военной службе.

– Как его угораздило?

– Землянку проверял. Все проверил, ничего не нашел. Он же с миноискателем ходил. Метрах в пяти от землянки и наткнулся на «пудреницу». Под щепкой лежала. Как змея подколодная.

Васенев лежал в лесочке. Возле него хлопотал Гордей Фомич. Он только что привел двуколку и сейчас готовил на дне подстилку – рвал папоротник, приговаривая:

– Соорудим, мягко будет, товарищ командир, вот беда-то какая. И не расстраивайтесь, главное – живы, молодой еще – заживет.

Рядом с Васеневым сидел капитан Курнышев, пришибленный, скучный, обхватив колени руками и держа в зубах травинку. Странно было видеть ротного, всегда деятельного и бодрого, в такой отрешенной позе. Правая нога у Васенева была завернута в плащ-палатку и походила на зеленый чурбан.

Андреев опустился на колени рядом с капитаном и обратил внимание на то, как заметно побледнел Васенев. Веки у него прикрыты, но все равно не могли сдержать слез. Они выкатывались светлыми капельками, скапливались в глазницах и, переполнив их, падали к вискам.

– Хватит слез, лейтенант, – проговорил Курнышев, выплевывая травинку. – Будь солдатом. Прав Гордеев – молодой еще, заживет. Ногу тебе подлатают, ступню сделают искусственную, и будешь ты еще спринтером.

– Я не потому плачу, – сказал Васенев, не открывая глаз. – Я о другом…

– А больше тебе не о чем печалиться.

– А помните, в прошлом году подорвался Женя Афанасьев?

– Ну и что?

– Так я ж на него тогда рапорт написал.

– Эк о чем вспомнил! – рассердился капитан. – Выбрось это из головы!

Да, Андреев отчетливо представил себе ту историю. День сегодня выдался такой, что ли, все приходится вспоминать. Час назад вспоминал капитана Анжерова. А сейчас вот – Женю Афанасьева. Васенев тогда решил, что Афанасьев специально прыгнул на «пудреницу», чтоб повредить ногу и так отбояриться от фронта. Лейтенант написал по этому случаю рапорт Курнышеву. Капитан рапорт не взял, и Васеневу пришлось его порвать. А сегодня повторил афанасьевскую историю сам. Парадокс! И мучила Васенева совесть: не копай другому яму, провалишься в нее сам. Женю увозили в медсанбат на той же двуколке, везла ее та же гнедая лошадь. И возница тот же – плотный украинец, кривоногий и неповоротливый.

– Обидно, товарищ капитан. – Васенев рукавом стер слезы, открыл глаза и увидел Андреева. Улыбнулся ему вымученно и посетовал: – Влип я, старший сержант, ох, как глупо влип.

– Могло быть хуже, – успокоил его Григорий, хотя чувствовал, что сказал не те слова. Но неожиданно его поддержал Курнышев:

– Вот именно! И давай без мокроты. Лечись хорошенько, а после войны приглашай нас с Григорием в гости.

Подошел Гордей Фомич и сказал:

– Так что все готово, можно трогать.

– Укладывайте в повозку, – поднялся капитан, опять становясь деятельным и обычным. – Только осторожнее.

Гордей Фомич с ездовым подняли Васенева на руки, им помог Андреев, поддерживая лейтенанту голову. Васенев опять заплакал, морщась так, будто проглотил чего-то кислого.

Васенева увезли. Гордей Фомич вздохнул:

– Вот она жизнь-то наша какая.

Курнышев глянул на него строго, и Гордей Фомич отправился искать свой взвод.

– Принимай команду, – приказал Курнышев Андрееву. А Григорий мысленно провожал повозку, и смысл сказанного капитаном дошел до него не сразу.

– Приказ понятен? – свел у переносья свои белесые брови Курнышев.

– Так точно! – вытянулся по стойке «смирно» Андреев. – Есть принимать взвод!

– Смотри, будь осторожен, хватит с меня одного Васенева! И чтоб к минам не подходить. Герои выискались: мол, вот какие мы хорошие, вместе с солдатами работаем. И наработались. У солдат постоянный навык, а у вас его нет. Иди!

Давно так сердито не разговаривал капитан с Андреевым. Но Григорий не обиделся. Курнышева понять легко – потерял толкового взводного. ЧП!

Наши войска, окончательно сломив противника, устремились на запад. Батальон, построившись поротно, влился в общий поток войск. Шли день, делая короткие привалы, шли до самых сумерек, падая от усталости. Ночь прокоротали в придорожном березняке и с рассветом двинулись дальше. Дорога то пряталась в лесу, то выбегала на открытое место. Войск на дороге становилось все меньше и меньше. Пехота и танки обживали леса, ожидая приказа двигаться дальше. А батальону Малашенко приказа остановиться не было. В пасмурный полдень вышли на опушку соснового леса и здесь задержались. Снаряд, разорвавшийся недалеко от опушки, засвидетельствовал, что впереди наших нет. Был приказ окопаться. Грунт оказался песчаным, и окопались без особых затруднений.

Потом огляделись. Открытая местность полого спускалась к речке. Виден был горбатый мост через нее. До него километра два. За речкой берег круто поднимался вверх. На горе, почти к самому обрыву, подступали деревянные дома. Немцы сидят на этом высоком берегу и постреливают оттуда. Городок звался Глусском, а речка – Птичь.

В промежутке между речкой и лесом, как раз на середине, замерли три машины – два грузовых ЗИСа и «эмка». Ближний к лесу ЗИС сгорел – от него остался только железный остов, что-то там еще дотлевало. Синей струйкой тянулся в небо дымок. Второй ЗИС взрывом снаряда перевернуло, он неуклюже поднял колеса с поношенными протекторами. «Эмка» в последний момент, видимо, хотела развернуться, да так и застыла поперек дороги. Из нее пытался выскочить офицер, но его сразило осколком, и он затвердел в неловкой позе, держась одной рукой за открытую дверцу. Тот, кто наблюдал эту трагедию, рассказал, что вперед вырвался на этих машинах интендант. Видимо, он посчитал, что городок наши захватили с ходу, и поэтому не поопасся. Вот его и накрыли немецкие артиллеристы.

В лесу, левее батальона, накапливались пехота и танки. Готовились к броску. Трудненько будет штурмовать тот высокий берег. Позиция у немцев там выгодная: все подходы к реке отлично просматриваются и простреливаются.

Курнышев созвал командиров взводов. Черепенников повязку снял. На виске лиловым шнурочком вился шрамик от пули «кукушки». Лейтенант со значением пожал руку Андрееву, как бы говоря, что одобряет выбор Курнышева.

Вчетвером выдвинулись на самую опушку – капитан и трое взводных.

– Завтра утром, – сказал Курнышев, – будет наступление. Пехота уже накопилась, подтягивается артиллерия. Наша задача: обеспечить переправу. Мост и подходы к нему скорее всего заминированы. Но мост нужно сохранить, чего бы это нам ни стоило. В сумерки рота выдвигается к реке. Андреев ведет разминирование. Два других взвода прикрывают его, в случае необходимости тоже подключаются к разминированию. Есть вопросы?

Вопросов не было.

– У каждого бойца проверить снаряжение. Чтоб ничто не бренчало и не стукало, – в заключение, сказал Курнышев. – К реке выдвинуться без лишнего шума. Начнем работать на рассвете, когда начнется артподготовка.

Снаряжение проверять, собственно, было нечего – ребята в роте притерлись ко всякой жизни. Но приказ есть приказ. Андреев построил свой взвод в глубине леса и заставил каждого попрыгать на месте, как это делают разведчики, уходящие в поиск. Трусов прыгал добросовестно, как он привык делать все. Лукин – с некоторой развалочкой, как бы давая понять старшему сержанту, что затея у него пустая. Ишакин потоптался на месте, как гусь, который собрался влезть в воду, – таким образом он выразил свое недовольство. Гордей Фомич прыгать принялся ретиво, в движение пришли и кончики усов, а котелок, притороченный почему-то сверху вещмешка, жалобно позвякивал. Андреев улыбнулся и сказал:

– Товарищ Гордеев, спрячьте котелок в вещмешок да оберните его чем-нибудь. Тогда будет тихо.

– Пожалуйста, – охотно согласился Гордей Фомич. – Какой может быть разговор, коли требует война!

До сумерек дымили самокрутками, разговор как-то не клеился. Не было настроения. Свежа еще была история с Васеневым. К тому же каждый понимал, что работа ночью предстоит нешуточная. Мост находился под прикрытием правого крутого берега, а наверху у фашистов сосредоточены все огневые средства. Выйти к речке – это еще полдела, и не самое опасное, хотя немцы будут жечь ракеты, бдительно сторожить переправу. На берегу можно мало-мальски окопаться. Самое трудное будет связано с мостом. Осмотреть его надо незаметно, сразу обнаружить фугасы и найти выводы от взрывателей в окопы, к адской машинке. Под прикрытием артподготовки работать все же будет безопаснее, а когда она кончится? Тут придется туго. Пока танки преодолеют двухкилометровую полосу, пока подтянется пехота, немцы, безусловно, попытаются разделаться с ротой, которая выдвинулась к ним почти под самый нос.

Всякий бой сулит много неожиданностей. Каждый боец вольно или невольно думает о них по-своему, каждого холодит мысль о том, что та неожиданность может стать для него последней. Привыкли, конечно, солдаты к свисту пуль, к холодящему сердце шелесту снарядов, к вою пикирующих бомбардировщиков, к потере друзей, но привычка эта тяжелая и не освобождает солдат от переживаний. Но каждый переживает по-своему. Лукин может не спать ночь. Андрееву будут сниться кошмарные сны. Ишакин весь уйдет в себя. Капитан Курнышев, чтобы скрыть тревогу, станет всю ночь ходить по расположению роты, проверяя посты. Заглянет на кухню – не забыл ли повар накормить людей?

Медленно, как бы нехотя, на лес спустилась пасмурная ночь. Курнышев приказал Андрееву:

– Поднимай своих, пойдете первыми.

Андреев рассредоточил взвод по отделениям, выслав вперед трех разведчиков. Двинулись, соблюдая полную тишину, готовые ко всяким подвохам. Шли по дороге, она была твердой, накатанной: немцы ее так укатали. Те, что двигались по обочинам, мяли сапогами траву, поднимая с земли горький полынный запах.

Рядом с Андреевым вышагивал Ишакин, за ним татарин Файзуллин. Замыкал взвод Гордей Фомич. Что-то притих рязанец, молчал весь вечер, тоже кошки на душе скребут.

Возле подбитых машин на секунду задержались. От трупов несло тошнотворным сладковатым запахом. Гордей Фомич громко вздохнул, а Андреев зажал нос ладонью.

Обойдя «эмку», густо чернеющую на полотне дороги, прибавили шагу.

Ночь выдалась теплая. Последние два дня небо заволокли тучи, изредка накрапывал мелкий дождик. А сейчас тучи рассеялись, небо вызвездило, и вроде бы кругом стало светлее. Приглядишься пристальнее – и увидишь темные силуэты бойцов, спешащих к реке.

Немцы вели себя спокойно. Еще ничего не обнаружили. Изредка, для порядка, с высокого берега бросают ракеты. Те вспыхивают ярко, но гаснут быстро, рассыпаясь на мелкие искорки. Временами подавал голос пулемет, его татаканье разносилось по ночи гулко. Чутко спят немцы на своем бугре, понимают – тихой жизни им все равно не будет, не те времена. Они же не слепые, видели, какая махина спряталась в лесу на левом берегу.

И все-таки бойцы Андреева до речки добрались без происшествий, без единого выстрела. Залегли на влажной земле у самой почти воды. Слышали, как на разные голоса журчала речка. Ждали, когда выдвинутся сюда остальные два взвода. Вот появились и они.

Андреева разыскал Воловик и повел к капитану. Курнышев лежал в кювете и грыз зубами соломинку: что за дурная привычка появилась у ротного?

– Как дела? – шепотом спросил Курнышев.

– В порядке.

– Только не пори горячку. Мост должен быть сохранен во что бы то ни стало. Помни это.

– Разрешите, товарищ капитан?

– Давай, что у тебя там?

– Противник, почувствовав опасность, немедленно взорвет мост.

– Естественно.

– Предлагаю: сейчас же выдвинуть вперед отделение. Оно нащупает провода и перережет их.

– Правильно, – сразу согласился капитан. – Действуй.

Вернувшись к себе, Андреев замысел свой поручил выполнить отделению ефрейтора Лукина. Пополз и Гордей Фомич, потому что он был в этом отделении. Андреев хотел было его вернуть, все равно старик не смыслит в фугасах, но подумал: в случае чего – поможет прикрыть минеров. Стреляет он метко.

Отделение бесшумно уползло в темноту. Настолько плотно сливались фигуры бойцов с землей, что, даже зная, что они здесь ползут, невозможно было их обнаружить.

Андреев вслушивался в темноту тревожно, а время, как назло, тянулось медленно. Григорий про себя прикидывал: «Сейчас они достигли середины моста, ищут провода… Продвинулись к тому берегу… Тихо… Наверняка нашли и перерезали…»

И вдруг бешено ударил автомат, за ним – другой, и тишины как не бывало. И по тому, что мост не взлетел на воздух, можно было догадаться, что Лукин успел перерезать провода, а значит, и выполнить задание. С обрыва посыпались одна за другой ракеты, самые разноцветные: красные, желтые, зеленые. Ну, прямо фейерверк, словно бы на празднике. В их мерцающем свете отчетливо выступали на фоне неба домики городка, видно было, как там, на верхотуре, перемещаются торопливые тени разбуженных солдат противника. В трескотню автоматов врезалась басовитая скороговорка пулемета. Немцы весь огонь сосредоточили на отделении Лукина. Возможно, они приняли его за разведку и не догадываются, что у моста залегла целая рота? Лукин до поры до времени помалкивал, а вот он стал тоже огрызаться. И про себя Григорий похвалил ефрейтора: он сумел вывести отделение на кромку того берега и зацепился за нее. К Андрееву подбежал Курнышев с неизменным Воловиком, плюхнулся рядом.

– Твои зацепились за тот берег, их постараются скинуть. Этого позволить нельзя. Я бросил на подмогу взвод Черепенникова.

Из темноты вынырнула фигура бойца, он не видел капитана, потому обратился к взводному:

– Старшой, немцы жмут, их много!

По акценту Григорий узнал татарина Файзуллина.

– Держаться! Пошла подмога! – вмешался капитан.

– Есть держаться! Маленько несчастье.

– Какое? – невольно сорвалось у Андреева.

– Мало-мало помирал Гордей Фомич.

– Вот незадача, – опечалился Андреев и позвал: – Ишакин!

– Слышу, старшой, – раздался из темноты хриплый голос Ишакина.

– Пойдешь с Файзуллиным и принесешь Гордеева.

Бойцы убежали к мосту.

– Жалко мужика, – подал голос Курнышев.

– Ну какой же я дурак! – простонал Григорий. – Ведь сердце чуяло: не надо отпускать старика в это пекло. Ребята молодые, верткие, ко всему привычные, им море по колено. А он же не такой, у него нет той прыти.

– Не сокрушайся так.

– Оставить бы мне его у себя связным – и не было бы беды. А я по привычке оставил Ишакина.

А между тем по мосту топали десятки ног – это спешил на помощь Лукину взвод Черепенникова. При свете ракет хорошо были видны согнутые фигуры бойцов, преодолевающих мост. В блеклом дрожащем свете они были какие-то странные, без теней, похожие сами на тени. Немцы начали минометный обстрел. Взрывы яркими всполохами кромсали темноту на том и на этом берегу. Заверещали осколки. Один, горяченький, шлепнулся возле Андреева. Григорий как-то машинально нащупал его рукой и почувствовал боль от ожога. Поддержанная этим огнем, с бугра к мосту бежала к группе немцев, которая вела бой с отделением Лукина, подмога. И Черепенников подоспел вовремя. Бой вспыхнул с новым ожесточением.

К этому времени на линию реки выдвинулся весь батальон, за Курнышевым прибежал связной от Малашенко. Капитан наскоро доложил комбату обстановку.

Немцы непрерывно жгли ракеты, а потом, видимо, сообразили, что их свет, скорее, помогает русским. И перестали. Но стрельба не утихала.

Начало светать. Сначала на востоке, над зубчатой кромкой деревьев, посветлел краешек леса, с каждой минутой расширяясь и расширяясь. Потянуло прохладой. Над рекой поплыли белесые клочья тумана, цепляясь за прибрежные кусты и камыши. И вроде бы завороженные медленным и прекрасным рождением нового дня, притихли обе стороны. Стрельба пошла на убыль, и наступила недолгая минута, когда все вдруг стихло.

Андреев, воспользовавшись этим, подозвал к себе Трусова и еще двух бойцов и сказал им:

– Вот-вот начнется артподготовка. Приказываю: тщательно осмотреть мост и из фугасов вывернуть взрыватели. Фугасы не трогать, их уберут позднее. Ты что, Трусов?

– Танк этот мост выдержит?

– Должен выдержать.

– Больно уж он хлипкий.

– Ты, Трусов, знай свое дело, остальное решат без тебя.

– Все-таки боязно.

– Приказ понятен?

– Так точно!

– Выполняйте. Старшим назначается Трусов.

Над головой прошелестел первый наш снаряд. Потом другой – и пошла писать губерния! На обрыве поднялась сплошная завеса земли. Загорелись окраинные домики. Черный густой дым потянулся к реке.

Наконец появился Ишакин. Рукавом он стирал со лба нот. Гордея Фомича он приволок на плащ-палатке. Рязанец тяжел, тащить его было непросто. Пуля угодила ему в правый глаз. Смерть наступила мгновенно. Глаз вытек. Кровь загустилась, особенно в усах. Гордей Фомич не был похож на себя. Лицо резко осунулось и посинело.

Андреев машинально стянул пилотку. Ишакин что-то хотел объяснить, но Григорий махнул рукой.

Артподготовка продолжалась. От леса к речке мчались танки с пехотой на броне. Такой поднялся гул, что в ушах зашумело, даже земля задрожала.

Неожиданно, по крайней мере для Андреева и Ишакина, слева, на той стороне, родилось и стало крепнуть, наливаясь густотой, протяжное «ура». И поскольку артиллерия умолкла, стало отчетливо слышно, как оно катилось волной к городку, и уже не было на свете такой силы, которая могла бы остановить этот грозный клич. Хотя атакующих скрывала высокая кромка берега, Григорий физически ощущал их могучий порыв, и ему самому захотелось немедленно очутиться рядом с ними. И это непреодолимое чувство появилось не только у Андреева. Весь батальон, не ожидая, когда подойдут танки с десантом, молча поднялся с земли и ринулся через мост, карабкаясь на кручу правого берега. И те немцы, которые хотели сбросить отделение Лукина и взвод Черепенникова в воду, и те, которые прибежали им на подмогу, были ошеломлены мощным порывом русских и поняли, что сейчас их единственное спасение – плен. Они дружно подняли руки и боязливо уступили дорогу рвущимся вперед бойцам подполковника Малашенко, не без основания полагая, что в таком горячем азарте их свободно могут прикончить.

Андреев бежал, напряженный до предела, но в то же время способный с фотографической точностью фиксировать все то, что встречалось ему на пути: и высаженное кем-то звено деревянных перил; и уткнувшегося в колесоотбойный брус убитого солдата, наверное, из взвода Черепенникова; и бегущего впереди капитана с перекрещенной портупеей спиной и почему-то без фуражки; и пыхтящего рядом с ним связного Воловика; и поднимающихся там, за мостом, бойцов Черепенникова; и даже взмокшую спину Юры Лукина; и серую, не очень широкую ленту дороги, которая, извиваясь, будто корчась, лезла на бугор; и первый луч солнца, ударивший в мрачно-серую стену бугра и блеснувший в капельках росы, которая только что упала на скудную траву.

Подразделения, атаковавшие фашистов с фланга, первыми ворвались в городок. Там раздавались крики и выстрелы. И к тому времени, когда батальон Малашенко ворвался на бугор и устремился к первым домикам, снесенным артиллерийским ураганом, бой был закончен.

Командиры рот собирали своих бойцов. На маленькой пустынной улочке, заросшей гусиной лапкой и подорожником, собрал своих хлопцев и Андреев. Ребята устали, осунулись за эту ночь. У Ишакина посинели подглазицы. Лукин в суматохе боя потерял пилотку, и сейчас особенно был заметен седой клок в его чубе. Сапоги у Трусова, всегда тщательно начищенные, покрылись пылью, а на лбу появилась новая складка. Да и сам Трусов заметно потускнел. А вот Файзуллин был подтянут, словно бы он в эту ночь отдыхал, хотя ему досталось нисколько не меньше других. Боевой запал, с которым все кинулись в атаку, уже иссяк. Андреев подал команду «вольно», объявил перекур и отозвал в сторонку Лукина:

– Как с Гордеевым получилось?

– А что?

– Как что?

– Не пойму я тебя что-то, старшой.

– Ничего себе командир отделения! Разве тебе Файзуллин ничего не докладывал?

– Нет.

– Ведь Гордеев-то убит.

Лукин даже присел от неожиданности. Он увлекся тогда – сначала искал провода, идущие к фугасам, потом втянулся в перестрелку и забыл, что отвечает не только за себя, но и за отделение. Он постоянно чувствовал возле себя дыхание своих ребят, и ему в голову не приходило оглянуться назад и проверить, не отстал ли кто.

Гордея Фомича похоронили на окраине городка, на самом высоком месте. Андреев склонил голову над мертвым бойцом. Он думал о том, как все-таки глупо бывает на войне. Три года шагает он сквозь смерть, хоронит своих друзей и никак не может ответить на один вопрос: почему умирают люди? Разве эта мысль никогда не приходит в голову немецких солдат? А если приходит, то почему же они не возьмут за глотку своего фюрера и иже с ним?

Гордей Фомич во взводе был всего лишь несколько недель. Но незаметно врос в коллектив, стал необходимым всем. И нет его! Самый старший по возрасту во взводе и самый любознательный и общительный. Осталось у него пятеро детей, старший сын тоже на войне, пропал без вести…

Файзуллин прибыл во взвод в одно время с ним! И пока остался за семью печатями – ни с кем близко не сошелся, был молчалив. Теперь во взводе было два молчуна, если считать и Строкова.

А Гордей Фомич с первого же дня стал своим, и сейчас странно было привыкать, что его уже нет и никогда не будет.

Андреев говорил прощальное слово:

– Есть такие люди, которые необходимы всем. Они незаметны, постов они никаких не занимают, но без них жизнь была бы бедна. Таким и был у нас во взводе Гордей Фомич, рядовой, бывший участник гражданской войны. И мы клянемся тебе, Гордей Фомич, что отомстим врагам за твою смерть, как и за смерть всех наших товарищей, погибших в сегодняшнем бою. Мы будем без передыха гнать фашистов на запад до полного их разгрома. Да будет тебе земля пухом. Кровь за кровь! Смерть за смерть!

Андреев взял горсть земли, теплой и глинистой, и бросил в могилу, в которой запеленутое в плащ-палатку лежало тело Гордея Фомича.

Позднее Ишакин сказал Андрееву:

– Вот так когда-нибудь и меня кокнет, подлая.

– Типун тебе на язык.

– Но ты, старшой, тогда речей не произноси, не надо. Жизнь у меня все равно не удалась, а ты еще произведешь в герои. Но ей напиши, ты знаешь кому.

– Не беспокойся, героем я тебя не назову, а симпатии твоей напишу непременно. Если снять с тебя лишнюю шелуху, то мужик-то ты в общем и целом ничего.

– Все равно не любите вы Ишакина.

– Песня эта старая, ею ты меня не разжалобишь. Только что просил не производить тебя в герои, я с тобой согласился, а ты обиделся – опять про любовь запел.

– Ладно, старшой, я просто хотел душу отвести, все-таки жалко усача, хороший он дядька был. А ты уже возвел все в философию, ох, и любишь ты философствовать!

Батальон вывели за город, там снова начались леса. Дали отдохнуть. После бурной ночи спали крепко. В полдень прозвучала команда на построение. Думали, что опять придется догонять противника, но случилось иное.

На окраине городка стояла колонна «студебеккеров». Кто-то пошутил:

– Сапоги сносил до колен, а вот в такой карете ездить не приходилось.

В тон ему ответили:

– После войны вдоволь накатаешься, а если подашься в шофера – тем более.

– Долго, брат, ждать.

Оказалось, что машины эти прислали за батальоном Малашенко. Капитан Курнышев, вернувшись от комбата, сказал командирам взводов:

– Нашей роте выделили три машины. Я еду в головной со взводом Андреева. За нами едет взвод Черепенникова. По машинам!

В кузовах из досок сделаны специальные сиденья. Устроились хорошо, лучше некуда. Ишакин спросил Андреева:

– Куда это нас?

– Не знаю, Ишакин.

– Неужели фрицы удрапали так далеко, что приходится нагонять их на машинах?

Но колонна взяла направление не на запад, а на юг. Это еще больше озадачило бойцов. Но они знали: никто им до поры до времени не скажет, куда держит путь батальон. Поэтому вопросов не задавали, хотя догадки строили самые фантастические.