Текст книги "Просто жизнь"
Автор книги: Михаил Аношкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Просто жизнь
ДОРОГУ НАЙДЕТ ИДУЩИЙ
1
Андрей проснулся ночью. Недалеко выли волки. Это было невероятно, чтобы в июле выли волки. Но Андрей проснулся именно с таким ощущением, будто сон его нарушило заунывное, хватающее за душу завывание: у-у-у-о-о-у-у.
Дверь избушки была открыта – даже ночью стояла духота.
В густо-синем мраке застыли сосны. Сразу за ними обрывался лес, зияла темная пустота. Дальше мрачнела дальняя гора, над ней мигала зеленоватая звездочка.
Пахло увядающей травой и еще чем-то терпким и очень знакомым, кажется, полынью.
Андрей потянулся, хотел было поднять над головой руки, вытянуть их, но ойкнул. Вот так всегда забывал о своей болезни.
Андрей снова прислушался: по камням будто кто-то ходит. Шуршали мелкие камешки. «Что такое?» – в тревоге подумал Андрей и поднялся на лежанке.
Вдруг совсем рядом, за стеной избушки завыл волк: у-о-о-у-у!
Ему вторил другой.
У Андрея побежали по спине мурашки. Схватив топор, выглянул наружу. Что-то непонятное творилось в природе. Это Андрей понял сразу.
На горе было прохладнее. Однако воздух не был так чист, как вечером. В него примешался горький запах дыма.
Андрей взобрался на большой камень-шихан и все понял: у северного подножия Егозы начался лесной пожар. Андрей вернулся в избушку, крутнул ручку допотопного телефона и, схватив трубку левой рукой, закричал:
– Ало! Ало! Кордон! Кордон!
Кричал он, наверно, с минуту, пока не проснулась телефонистка.
– Кордон? Это Синилов, наблюдатель с Егозы. В пятнадцатом квартале пожар. С вечера не было. Ничего не было. Это недавно.
Андрей повесил трубку на рычажок, вышел из избушки и сел на камень.
Вот отчего выли волки. Их потревожил пожар.
Сейчас не только волки бегут от огня. В ночной тайге, такой таинственной и необъятной, сейчас паника.
А пожар разгорался. Он бушевал внизу. Темнота скрадывала расстояние: казалось, до него рукой подать, хотя было пятнадцать километров.
Ночь была многозвездной. Вдалеке, слева и справа, стыли горы. Тишина стояла такая, будто весь мир прислушивался и настороженно ждал каких-то событий.
Андрей смотрел на всполохи пожара. Он представил: на кордоне сейчас подняли тревогу. Первая группа сезонных рабочих, вероятно, уже брошена на грузовиках к месту пожара. Завтра утром, а может быть, и ночью придут люди из города. И начнется ожесточенная борьба между людьми и стихией. Огонь отрежут, сожмут в тиски. Он будет бесноваться, кое-где сумеет прорвать кольцо блокады. Но ему вновь отрежут путь.
В детстве Андрею приходилось тушить лесной пожар. А теперь вот он, двадцатипятилетний парень, слесарь первой руки, вынужден прозябать на горе в жалкой роли наблюдателя.
До него жил старик. Жаловаться стал: тяжело подниматься на такую гору. Жить все время на горе нельзя. То продукты нужны, то вода вышла. А помощников нет. Вот и взяли сюда Андрея. Врач одобрил:
– Удивительное место! И воздух горный, и беспокойства меньше. Поправишься – на операцию можно.
Жил Андрей на Егозе третий месяц. Это был первый лесной пожар при нем.
2
Утром, когда поднялось солнце и рассеяло в низинах белесый туман, взору открылись неохватные дали. На восток зеленым ковром расстелилась холмистая равнина со светлыми озерами, бурыми прямоугольниками порубковых вырезок. Кое-где еще таял туман, а там, где по буграм раскинулся городок, туман был гуще и темнее, к нему примешивался дым заводов и железнодорожной станции.
А на все другие стороны света дыбились лесистые горы.
В пятнадцатом квартале и его окрестностях поднимался над лесом белесый дымок. Он полз по верху тайги, надвигался на гору, но до вершины не доходил – растекался по сторонам. У избушки пахло гарью.
День обещал быть опять жарким – туманные росы и чистое, немножко сероватое небо по горизонту. Андрей позавтракал и устроился в тени возле избушки.
Чувствовал ли он одиночество? Конечно, его тянуло к друзьям. Особенно грустно становилось под вечер или в бессонные ночи, а такие бывали нередко. И в то же время одному быть приходилось редко, а это все-таки скрашивало однообразие, отвлекало от дум.
На Егозе скрещивались многие лесные тропы. Были и удобные пути – через перевалы, в обход горы, по северному и южному склонам.
Но большинство троп, однако, пересекались на вершине Егозы. И путь труднее, и подъем круче, а вот шли именно здесь. Как бы человек ни привык к равнине, к степному раздолью, попав однажды на гору, увидев красоту родной земли с птичьего полета, он никогда не упустит случая еще раз бросить взгляд на синие дали с высоты.
С самого мая, когда кругом все зазеленело и стало по-летнему тепло, появились на горе младшие школьники – у них начались каникулы. У Андреевой избушки то и дело слышался гомон детских голосов. Ребята лазили по склонам, по теневым местам и собирали кислицу. Любили ребята эту кисло-сладкую траву. Приходили на гору и новички. Их можно было узнать сразу: держались они не так уверенно, боялись еще леса.
Особенно запомнился Андрею вихрастый черноглазый мальчуган в новеньких тапочках, Андрей спросил тогда с улыбкой, зачем он надел новенькие тапочки – здесь же сучья да камни.
Мальчишка недоуменно посмотрел на бородатого дядю и сказал:
– Так ведь это мама специально купила!
В июне поспела земляника. Словно бы весь лес наполнился ее чудесным запахом. Земляникой пахли ветры; девушки, отдыхающие у избушки, приносили столько этого аромата, что Андрей пьянел.
Девушки смеялись над ним:
– Сколько тебе лет, дедушка?
Андрей поглаживал черную окладистую бороду, большим пальцем важно раздвигал черные, с рыжинкой усы и говорил:
– А ну, которую поцеловать?
Девушки со смехом выталкивали какую-нибудь тихоню. Андрей приближался. Та, закрыв лицо рукой, пятилась, визжала. Девичий смех, кажется, слышали и на кордоне. Недаром телефонистка спрашивала по телефону полунасмешливо, полуревниво:
– У тебя опять ягодницы визжали?
Когда уходила такая веселая компания, Андрей ложился на траву и вспоминал.
…В январе он поехал на целину. Попал в новый совхоз, там его избрали в комитет комсомола, и встретился с Дусей. Она тоже была членом комитета. Скромная, с красивыми косами, карими глазами, которые удивленно и радостно смотрели на мир. При встречах – Андрей заметил – она смотрела на него именно так: удивленно и радостно, словно бы говоря: «Ах, как замечательно, что ты есть на свете, как я рада, что у меня есть такой друг».
С нею рядом легче жить и работать. На комитете журила кого-нибудь, словно бы удивлялась: «Как это у нас еще водятся такие глупости?»
И всем становилось неловко от того, что такие глупости действительно еще живучи.
В восемнадцати километрах от центральной усадьбы совхоза Степного образовалось Южное отделение. На комитете возник разговор, что там еще не создали комсомольскую организацию, хотя комсомольцев туда уехало много. А скоро уже полевые работы. Дуся тогда спросила:
– Как же так получилось, ребята?
После долгих споров, которые, собственно, свелись к тому, что комитет проморгал такое важное дело, к единому мнению не пришли. Ни у кого и мысли не было, чтобы направить на новое отделение в мартовскую сумятицу кого-нибудь из членов комитета.
Тогда Дуся поднялась, откинув с плеча за спину косу:
– Для чего ж тогда воду в ступе толкли? Надо ж, товарищи, немедленно туда ехать!
Ехать было нельзя, все это понимали. Снег таял вовсю: попробуй-ка, проберись сейчас через овраги! Тогда Дуся вызвалась идти пешком. Все запротестовали, поднялся спор. В конце концов секретарь разозлился и закричал:
– Да замолчите вы наконец!
Дуся настаивала на своем, и ее поддержал Андрей – он хотел идти с нею. Махнули рукой на упрямую девчонку, и Дуся собралась в путь. От попутчика наотрез отказалась. Андрей сначала обиделся. Но можно ли было сердиться на Дусю? Она отправилась в путь чуть свет. Андрей поджидал ее за околицей. Принес обыкновенную лыжную палку – все же в дороге с палкой было удобнее. И опереться можно, и прыгать легче, если потребуется.
Дуся улыбнулась:
– Спасибо, Андрюша. А я не догадалась.
И она пошла. Оглянулась, помахала ему рукой и скрылась за увалом.
О ней ничего не слышно было больше недели. В комитете начали беспокоиться, кляли себя за то, что отпустили ее одну. Уже согнало снег с полей, обмелели ручьи в оврагах. В один из ярких дней начала апреля ворвалась на центральную усадьбу бричка, запряженная парой лошадей, а на бричке – пятеро комсомольцев и с ними Дуся. Въехали в село с песней, подкатили к дому, где помещался комитет комсомола. Один из приехавших заорал во все горло, не вылезая из брички:
– Алло! Секретарь! Принимай нового секретаря комсомольской организации Южного!
Кто был в комитете, все высыпали на улицу. Ребята вывалились из брички, бережно высадили Дусю.
– Молодец, Дуся! – сказал обрадованный секретарь комитета.
Пожал ей руку и Андрей, спросил:
– А где же секретарь Южного?
– Здорово живешь! – засмеялись комсомольцы. – А кому ты сейчас руку жал?
– Да вы что, ребята!?
– Ничего! Избрали и все. Такие девушки самые подходящие для нас.
Дуся взглянула на Андрея, и он понял немой вопрос: «Как же могло быть иначе, Андрюша?»
Ох, как скучал теперь Андрей по девушке и ребятам из совхоза. Много читал. В правом углу избушки пристроил что-то наподобие книжной полки. Мало пришлось учиться: кончил только восемь классов. Мысль об учебе не покидала никогда. Крутая перемена в жизни из-за болезни принесла множество свободного времени. И книги поглощались одна за другой.
У Андрея было пылкое воображение и хорошая память. Порой забывался, и тогда оживало прочитанное. То виделись высокогрудые гордые ладьи князя Олега, смелые схватки с византийцами и Олегов щит на вратах Царьграда. То Жанна Д’Арк, чудесная девушка, облаченная в тяжелые рыцарские латы, увлекала французов на битву за родину против иноземцев. Вместе с Колумбом отправлялся в опасные путешествия искать сказочную Индию, мчался на каравеллах сквозь буйный океан, а впереди была неизвестность, лишь морские чайки были предвестниками легендарного открытия. А потом путешествовал с отважным Никитиным, и голубая Индия поражала его своими чудесами.
…Пожар, кажется, потушили. В том месте курился белесый дымок. Еще роса на траве не обсохла, еще в голубой лесной тени было прохладно, еще солнце палило не так жарко. Расстелил в тени избушки одеяло и забылся над книжкой.
Отвлекли ребячьи голоса. Отложив книжку, Андрей приподнялся. Их было четверо, этих голосистых мальчишек. Они поднимались на вершину по северному склону, выбрались на кремнистый гребень и направились к избушке. Впереди вышагивал старый знакомый, тот самый вихрастый мальчуган, которому мать купила новые тапочки для лесных хождений. Звали его Борисом.
Гомонливая компания подошла к Андрею. Он поднялся. Мальчуганы наперебой стали о чем-то рассказывать. Андрей засмеялся и сказал:
– Обождите. Не все сразу. Давай говори, Борис.
– Там дикий козел в яму провалился! – выпалил Борис, и мальчуганы снова загалдели, стараясь перекричать друг друга.
– Тише! – рассердился Андрей. – Какой козел?
– Обыкновенный. Только без рогов, – сказал Борис.
И ребятишки повели Андрея к месту происшествия. Спустились вниз, пробираясь сквозь заросли малины. Впереди шел Борис. Иногда он вовсе пропадал из глаз Андрея – высокий был малинник, и только среди зелени алела тюбетейка. Андрей подумал тепло: «Следопыт! Как он тут быстро освоился!»
Возле шурфа остановились. Когда-то в этих местах ходили геологи, набили шурфов, а потом забросали их жердями. Но этот шурф был мелким и поэтому его оставили открытым. Дожди и весенние воды размыли края, сделали их пологими.
На дне ямы действительно что-то лежало. Нагнувшись, Андрей увидел молодую красивую косулю с рыжеватой шерстью. Она испугалась, стремительно рванулась вперед, вскочила на ноги. Но тут же, жалобно вскрикнув, упала и печально глядела на людей большими иссиня-черными глазами. Бока вздрагивали, а черная влажная мордочка неожиданно потянулась к Андреевой руке. Кто-то из мальчуганов оступился, косуля снова дернулась, забилась, и Андрей укоризненно сказал:
– Не бойся, дурашка. Мы не тронем тебя. Вот что, – обратился он к мальчишкам, – давайте вытаскивать.
Андрей отстегнул свой ремень и подал Борису. Нашлось еще три ремня, правда, маленьких, но когда их связали вместе, получилась длинная ременная веревка. Борис прыгнул в яму. Не без труда он просунул косуле под брюхо ремень и связал концы над спиной.
Общими усилиями удалось вытянуть косулю из шурфа. Она настолько была испугана, что не сопротивлялась, а только смотрела на людей печальными глазами.
Косуля лежала на земле и не поднималась.
– Она, кажется, ногу повредила! – присвистнул Андрей. – Плохо!
Так молодая косуля очутилась у Андреевой избушки. Андрей вместе с Борисом сделал загончик, где и поселил пострадавшую. Двух других мальчуганов послал вниз за водой. Сначала животное пить отказывалось, подозрительно посматривало на людей.
– Идем отсюда! – махнул Андрей здоровой рукой, и они спрятались за деревьями. Косуля робко потянулась к ведру, но резко отпрянула – смущал человеческий запах. Однако жажда взяла верх. Косуля приложилась к ведру, и уже никакая сила не могла оторвать ее от влаги.
Теперь Борис целыми днями пропадал на горе. Он где-то раздобыл ржавый серп, резал им для косули траву, бегал за водой к роднику, что пробился у подножия горы, часами просиживал с Андреем, донимая его вопросами.
Андрею нравился смышленый мальчик, нравились бойкие черные, как смородинки, глаза. Неожиданные вопросы Бориса ставили в тупик.
– Дядя Андрей, почему сколько мы ни ухаживаем за козочкой, а она боится нас? – спрашивал он, и глаза в ожидании ответа смотрели прямо на Андрея. Синилов объяснял, что козочка выросла в лесу, дикая, и у нее инстинкт такой – бояться всех, потому что ее могут обидеть или волки, или медведи, или рыси.
А Борис мотал головой и упрямо твердил:
– Мы же ее не обижаем!
Однажды Борис задержался на горе дольше обычного. Андрей забеспокоился, стал выпроваживать мальчугана домой.
– Иди, иди, – говорил он, подталкивая Бориса в плечо. – Мать потеряла тебя, а потом и мне влетит за компанию.
– Не, мама не заругается. Она же знает, где я.
– Все равно. Уж ночь скоро, а идти тебе далеко.
– Я возьму, да и заночую у вас, в избушке. Вот хорошо-то будет!
– Не валяй дурака! – рассердился Андрей.
– У меня мама хорошая. Я ей сказал: мама, может, я заночую у дяди Андрея. Она говорит: ночуй, только будь осторожен. Чудная! Волки тут, что ли?
– И волки есть.
– Ну, уж и волки! Они сейчас человека не трогают.
– Попробуй попадись им на зуб! – улыбнулся Андрей.
– Нет, правда. Они сейчас смирные. Наша учительница рассказывала. И мама. Она тоже учительница.
– Гляди, Борис! – погрозил пальцем Андрей. – Как бы нам с тобой нагоняя не было!
– Не!
Они поужинали, накосили косуле свежей травы. Андреи вдруг спросил:
– Где у тебя отец работает?
– Отца у меня нет, дядя Андрей, – тихо отозвался Борис, вздохнул, поднял глаза-смородинки и добавил:
– Он с другой тетей живет.
– М-да-а… – произнес Андрей и привлек мальчугана.
Тот доверчиво прижался и в порыве откровенности поведал:
– Вот вырасту, я с ним не буду разговаривать. Пусть знает!
Не ложились спать допоздна. Уже звезды высыпали на темном небе. Так и сидели молча на пороге избушки, прижавшись друг к другу.
3
Утром явилась мать Бориса. Борис заметил сначала, как за кустами шиповника мелькнула белая косынка и синяя кофточка. Когда мать вышла на чистое место, вскрикнул радостно:
– Мама идет! – и сломя голову кинулся навстречу. Андрей нахмурился. Этого еще не хватало! Придется сейчас оправдываться. И почему он вчера не настоял на своем, не отправил мальчика домой?
Андрей спустился к загончику, бросил косуле охапку травы, поставил ведро, а сам с тревогой наблюдал, как Борис с матерью подошли к избушке.
– Дядя Андрей! – крикнул Борис. – Идите скорее сюда.
Андрей откликнулся и, внутренне робея, стал подниматься наверх. Гостья на вид была еще молода – лет тридцати, не больше. Лицо открытое, милое, с такими же глазами, как у Бориса. Только эти глаза не были такими наивно-чистыми, как у сына. В них проглядывала житейская мудрость. Роста она была невысокого, с заметно полнеющей талией.
– Здравствуйте, – буркнул Андрей, – мы вас не ждали.
Она приветливо кивнула головой и улыбнулась:
– А вас за Берендея можно принять, – и протянула Андрею руку:
– Нина Петровна Орлова, мать Бориса.
– Очень приятно, – смутился Андрей. – Синилов.
– Дядя Андрей, – опять улыбнулась Нина Петровна. – Этот Миклухо-Маклай, – потрепала она по голове сына, – о вас мне все уши прожужжал. Вот я и решила познакомиться с вами. Благо, предлог был: Боря у вас ночевал. Материнское сердце ревниво!
– Вы знаете, – в отчаянии сказал Андрей, – мне вас угощать нечем.
– Господи! Разве я за угощением шла!
– Тогда садитесь, хоть сюда, – он показал на порог избушки, – хоть сюда, – кивнул на камень, в зависимости от обстоятельств служивший то стулом, то столом.
Нина Петровна села. Разговор не клеился. Андрей, взглянув украдкой на Орлову, поймал на себе ее пристальный взгляд. Стало неловко, и он с грубоватой прямотой спросил:
– За Бориса боитесь?
– Что вы! – смутилась она. – Я просто подумала: зачем вам такая пышная борода? Она не украшает вас.
– Но парикмахер не догадался прийти.
– Вы сами!
Андрей поморщился, потупил взгляд: ему всегда делалось больно, когда кто-нибудь невзначай напоминал о болезни. Правую руку он не мог подтянуть не только до подбородка, но и до груди. Одолевал туберкулез плечевой кости…
Андрей резко поднялся, вошел в избушку. Хотя ему вовсе не нужно было звонить на кордон, все-таки крутнул ручку, взял трубку и спросил время. Это немного охладило.
Когда он появился снова и сел на порог, Нина Петровна ушла с Борисом за ягодами. Андрей взял книгу, но не читалось. Сходил к загородке – там делать было нечего. Лег на спину и стал думать, а думы путались. Осенью поедет на операцию – чистить кость будут. Скорее бы!
Ягодники вернулись поздно, отдохнули у избушки и собрались домой. Нина Петровна спросила на прощанье:
– Вы не обидитесь, если я завтра обернусь парикмахером?
Хотелось сказать спасибо, а вырвалось другое:
– Не стоит. Лучше отпустите завтра Бориса.
– Хорошо, – задумчиво произнесла она, – наверное, я его отпущу.
А назавтра пришли оба. Андрей сам себе сознался, что ждал обоих.
– Берегитесь! – весело сказала Нина Петровна. – Я принесла самое страшное для бороды: ножницы и бритву.
– Вот вы, в самом деле, какие! – пробормотал Андрей. – Лишние хлопоты.
– Какие там хлопоты, я все равно в отпуске, делать мне нечего. Присаживайтесь, где удобнее. И не возражайте! Бориска! Разведи костер и согрей воды. Пока я стригу, чтоб вода была готова!
Андрей покорился. Нина Петровна, как заправский парикмахер, пощелкала ножницами, нахмурилась, сжала губы, обошла вокруг Андрея.
– Ну-с! – улыбнулась она. – Начнем!
Андрей смущенно прятал глаза.
Когда он, чисто выбритый, чувствуя непривычную легкость на щеках и подбородке, поднялся и улыбнулся благодарно, Нина Петровна посерьезнела сразу, взглянула на него с удивлением, будто увидела его впервые.
– Боже! – тихо произнесла она, прижав руки к груди. – Да вы еще совсем мальчик! Сколько же вам лет, Андрей?
– Скоро будет четверть века.
– Двадцать пять! – грустно качнула она головой. – Совсем, совсем мальчик.
С тех пор Нина Петровна частенько наведывалась к Андрею. Что-то влекло ее сюда, ему это было приятно. Однажды она пришла без Бориса. Андрей вопросительно приподнял черные брови, и она поняла, пояснила:
– Друзья сговорили на рыбалку. Просил не выпускать козочку. «Мама, говорит, пусть дядя Андрей козочку не выпускает. Завтра приду и выпустим вместе».
Косуля за это время поправилась. Хоть и не пугалась своих спасителей, а все же вела себя беспокойно, тосковала по воле.
– Ну, что ж, – согласился Андрей, – у него, пожалуй, больше прав ее выпустить, чем у меня. Подождем.
Нина Петровна присела на камень, Андрей – на свое любимое место, на порог избушки. Обхватив руками колени, Нина Петровна вглядывалась в зыбкое марево, что струилось перед соседней горой. Ветерок шевелил на висках завитки русых волос, и Андрею почему-то очень хотелось потрогать их рукой.
– Что вы так на меня смотрите, Андрей? – спросила Нина Петровна. – Наверное, думаете, какая я старуха? Мне и самой иногда кажется, будто я прожила на свете сто лет, а жить все равно хочется. Расскажите что-нибудь о себе.
И от того, что она заговорила с ним так задушевно, словно с близким, кому можно сполна довериться, ему захотелось рассказать о себе все.
Синилов взял в руки камешек и, крутя его пальцами, тихо начал:
– Мать была больна. Я не помню: ласкала она меня когда или нет. Я самый младший в семье. В войну она умерла. Мне тогда было двенадцать лет. Может, вам не интересно?
– Продолжайте, пожалуйста, прошу вас.
– И остался я один. Жить к себе взял старший брат.
Андрей грустно улыбнулся, вспоминая те далекие и вместе с тем близкие годы, одновременно горькие и радостные.
А было у него три брата. Старший – Василий, молчаливый, угрюмый человек, имел большую семью – шестеро детей, мал-мала меньше. Работал на заводе, на фронт не взяли – остался по брони. Привел в свой дом Андрея и сказал своим:
– Андрюшку не обижать!
Трудно доставалось в большой братовой семье, и не только Андрею – всем. И никогда, никто не упрекнул Андрея, что он лишний рот. Жена Василия не делала различия между ним и своими детьми.
Вскоре после войны прикатил в гости средний брат Виктор. Приехал по какому-то делу: говорил, что в командировку. Навез кучу подарков. Особенно щедр был к младшему брату. Говорил без умолку, горестно вздыхал, сочувствовал трудному житью-бытью Василия и хвастался, что сам устроился лучше. Василий слушал молча, исподлобья наблюдал за Виктором, а потом отрубил:
– Не хвастай! Я лучше тебя живу – у меня дети, видишь сколько! А у тебя нет. Значит, нет у тебя радости.
Виктор обиделся и вскоре уехал. Уезжая, сказал Андрею:
– Ты, брательник, приезжай ко мне. Не покаешься.
Андрей решил воспользоваться приглашением. Не то, чтобы уехать хотел в Свердловск насовсем, нет, просто погостить, посмотреть на город. Жена Василия собрала ему чемоданчик, и Андрей отправился в путь.
– Зря! – в напутствие сказал ему Василий. – А впрочем охотку не сбиваю. Съезди.
В большом, шумном городе Андрей с трудом разыскал квартиру Виктора. Робея, нажал кнопку звонка. Дверь открыла дородная сердитая женщина в цветастом халате. Андрея осмотрела подозрительно.
– Кого надо? – сурово спросила она. Андрей назвался. У хозяйки это не вызвало особой радости. Равнодушно повернулась к гостю спиной и крикнула:
– Витя! К тебе!
Виктор вышел в полосатой пижаме, в тапочках на босу ногу. В коридоре горела лампочка, и тусклый свет ее глянцем ложился на лысину брата.
– А! – произнес он. – Ты! Ну входи, входи.
Хозяева оставили Андрея в кухне, а сами ушли в другую комнату советоваться. Андрей чутко прислушивался к бубнящим за стенкой голосам, но понять ничего не мог.
Наконец Виктор появился в кухне один, присел напротив Андрея и, пряча глаза, начал:
– Видишь ли, какое дело, брательник. Тут у нас появились непредвиденные обстоятельства, так что ты сам понимаешь…
От обиды сжалось сердце: да, Андрей понял, почему так мялся брат, так заискивающе улыбался: не хотелось принимать лишнюю обузу. Ну и пусть.
– Я тогда пойду, – упавшим голосом произнес Андрей. – Я пойду.
– Ты не торопись, – забеспокоился Виктор. – Ты хоть переночуй.
Андрей поднял глаза и вдруг увидел, какое багровое, до противного багровое лицо у брата. И эти капельки пота, выступившие на лбу, тоже были противными, и лысина отсвечивала противно. У Андрея даже дрожь прошла по телу.
– Нет! Я пойду, – уже твердо заявил Андрей. – Я еще успею на поезд.
– Смотри, смотри, тебе виднее, – пожал плечами Виктор. – А то бы переночевал. Утро вечера мудренее.
Виктор ушел в комнату, и Андрей отчетливо услышал, как он переговаривался с женой, сколько дать на дорогу непрошеному гостю. Виктор назвал какую-то сумму, а жена грубо перебила его:
– Не сори деньгами. И сотни ему хватит. Подумаешь, барин какой!
Виктор появился в прихожей и виновато, украдкой сунул Андрею сотенную бумажку. Андрей не взял. Бумажка упала на пол.
– Чудак человек! – удивился Виктор. – Деньги ведь. Бери, бери. Пригодятся.
Андрей выбежал из квартиры, услышал, как жена Виктора прорычала вслед:
– Щенок!
Андрей кинул камешек под гору, вздохнул: его и сейчас мучила обида на Виктора, на его жену.
– Ох, какие эгоисты! – воскликнула Нина Петровна. Возле уголков рта резко обозначились горькие складки, и в глазах затрепетал холодный огонек. На лице появилось выражение горечи и презрения.
– Уж так устроен, наверное, свет, – тихо проговорила Нина Петровна. – Людей вокруг много, хороших и плохих, а живет каждый для себя. И думает о себе.
– Не всегда так.
– Мало еще вы жизнь знаете, Андрей, не хлебнули ее через край и не дай бог. Я ведь тоже когда-то так думала. Я много мечтала, торопила время – хотелось скорее будущего. Каким оно было лучезрным, боже мой! В двадцать лет полюбила парня, тихого, скромного, умного. Я быала счастлива, и все люди, казалось мне, были счастливы! Счастье затмило глаза, ничего я не замечала и замечать не хотела. А мой любимый женился на другой.
Нина Петровна потупила голову, несколько минут сидела молча, потом продолжила:
– Но время – лучший лекарь. Боль в сердце притупилась. Я стала забывать измену. Молода была. Думаю, все равно найду свою долю – должна же она быть, эта хорошая моя доля, если мать на свет родила! Повстречался один мужчина, представительный, ласковый. Поженились. Я уже институт окончила, он учился заочно. Помогала ему как могла, поддерживала. Бориска у нас родился. Вот, думаю, и моя доля нашлась. Успокоилась. Выучился мой муж, инженером стал. Помоложе встретил, девочку почти, и опять осталась я одна. Теперь единственная во мне вера – это мой сын. Тяжело мне, ой как тяжело – ни одной близкой души на свете нет. А у меня душа горит, кричать хочется. Ведь мне тоже хочется жить по-человечески. Разве я не имею на это право?
Уходила Нина Петровна от Андрея расстроенная воспоминаниями, откровенным разговором.
– Вы уж меня извините, – печально улыбнулась она на прощанье, – что я так с вами откровенна. Ведь мне тоже хочется поговорить с кем-нибудь.
Жалко было эту славную маленькую женщину. Ободрить бы ее, сказать бы ей такие слова, чтоб веселее стало у нее на сердце. Да только не знал таких слов Андрей, не умел утешить. Он только сказал:
– Приходите еще, Нина Петровна. С вами так хорошо!
4
Вскоре начались дожди. Маленькую избушку обдувало со всех сторон ветрами, обмывало холодными дождями. Тоска одиночества настойчивее и настойчивее овладевала Андреем. Неожиданно пришел племянник Демид. Они были почти ровесниками – Демид был всего на два года моложе. Но плечистый, краснощекий, с диковатым взглядом серых глаз, с медвежьей увалистой походкой он казался старше стройного черноволосого Андрея. Как хорошо, что Демид пришел! Андрей изнывал от одиночества: не появлялась Нина Петровна, не забегал Борис, исчезли ягодницы, надоели бестолковые разговоры по телефону с кордонной телефонисткой. Правда, эти разговоры имели одну положительную сторону: не давали забывать, что в мире еще кто-то существует, кроме него, Андрея. От книжек болела голова. Стихи не давались – сколько ни пробовал их писать.
Демид на горе был впервые: все некогда, дела. Он придирчиво осмотрел избушку со всех сторон.
– Свистит? – спросил он, показывая на щели. И неодобрительно покачал головой:
– Непорядок!
Молча выстрогал маленькую деревянную лопаточку, сходил в лес, принес моху, умудрившись где-то достать сухого, и, посвистывая, закрыл все щели.
– А теперь здорово можно сказать! – скупо улыбнулся Демид, и скуластое лицо с мохнатыми бровями сразу подобрело, стало привлекательным. Демид закурил. Как и отец, говорить много не любил, а уж если говорил – обязательно о деле.
– Держись. Я к тебе не простой. Письма принес.
– Письма?! – вскочил Андрей. – Откуда?
– Увидишь. – Демид полез во внутренний карман пиджака и вытащил сверток из газетной бумаги, перевязанный крест-накрест ниточкой. Андрей поспешно сорвал ниточку. Ах этот Демид! Аккуратнейший человек, любящий всюду порядок, – он и письма постарался плотно завернуть, в несколько слоев. Распутывай одной-то рукой!
– Дай-кось! – Демид не спеша развернул газеты и вывалил на дощатый стол письма. Их было много: в серых, синих, белых конвертах, даже были треугольники.
– Ух ты! – изумился Андрей. – Да тут их, никак, штук тридцать?
– Двадцать семь, – уточнил Демид. – На заводе в комитете комсомола нашел. Спрашиваю на днях: Андрею Синилову писем нет? Думаю, не может быть, чтобы не было. Не такие ребята на целину поехали, чтоб забывать друга. А Ванька Самойлов из механического – он теперь секретарем – говорит: «Нету». Тут Анечка вбегает: «Есть, есть!» Вот бюрократы!
У Андрея на глазах выступили слезы. Он обнял левой рукой Демида и проговорил:
– Спасибо, дорогой!
– Брось! Не я ведь писал, – грубовато ответил Демид, вообще не любивший сентиментов. Докурив папироску, он поднялся:
– Пока! Вижу, не до меня. Потом приду. Что принести?
– Ничего. Ой, и славный же ты, Демидка!
– Ладно, ладно. Да, чуть не забыл: Иван Митрич и Витька Горелов по привету передали, – пожав Андрею руку, ушел, ни разу не оглянувшись. Андрей крепко обрадовался привету от мастера и друга. С Витькой пришли в цех в одно и то же время и попали в заботливые руки Ивана Митрича.
* * *
Ах, какую драгоценность принес Демид! Андрей перебрал письма, нашел прежде всего от Дуси.
Снова в мыслях унесся в далекий целинный совхоз; в бескрайний расхлест полей, в тот самый беспокойный мир, в котором хотел жить Андрей и где теперь жили его друзья. И повеяло весенними запахами талой земли, суровыми степными ветрами, очаровали серебряным звоном мартовские ручьи.
«Андрюша, милый, здравствуй! – писала Дуся – Разве забыл нас? Скажешь: не забыл! А где твои письма? Я пишу тебе четвертое, а ты молчишь. Как ты можешь молчать, если тебе пишут друзья? Тебе плохо, Андрюша?»
– Плохо, Дуся, очень плохо, – прошептал Андрей. – Если бы ты только знала!
Он не стал дочитывать это письмо. Хотелось прочесть ее письма в том порядке, в каком они писались. Вот оно, первое, еще в начале мая пришло на завод. Ну, что стоило переслать вовремя? Демида в комитете знают, да и брат Василий на заводе человек известный.
Дуся в первом письме передавала многочисленные приветы от товарищей – перечень их занял чуть ли не тетрадную страничку.
