Текст книги "Подростки"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

С чего все началось? С печати на бланке. С подписей. «А ребят ты предал! Ты собственными руками вычеркнул себя!»

Вот когда погиб Тося… Еще тогда…

– Я подонок! – вдруг громко и отчетливо сказал Виктор и опустился на скамью между стоящими по краям милиционерами.

К депо подъехало такси. Из такси вышла Ирина, попросила водителя не уезжать, медленно и как-то осторожно направилась к дверям клуба.

Вошла.

Остановилась где-то сбоку, в тени, не хотела привлекать к себе внимания. Может быть, впервые в жизни. Она смотрела на Виктора, послушала недолго и так же незаметно вышла из клуба.

В самом конце судебного заседания, когда суд должен был уже удалиться для вынесения приговора, Виктор долго смотрел в зал. Это стоило ему неимоверного душевного напряжения. Ирины в зале не было. И все равно он ее любил, даже сейчас.

Глава X
Дипломы

К Галине Степановне явились Дима Дробиз и Шмелев. Они были в синих парадных костюмах. Дробиз держал фуражку, прижимая ее локтем. Ребята волновались: им надо было выполнить поручение дирекции училища. Дима Дробиз и Шмелев, комсорг и профорг ЭЛ-16, были теперь руководителями группы, потому что избирать нового командира группа отказалась. По-прежнему командиром оставался Тося, на все последние дни, пока ЭЛ-16 закончит училище. Дима и Шмелев строили группу, назначали дежурных по классу, мастерским, столовой, ответственных за предэкзаменационные консультации. Но ни к одному из них не обращались со словом «командир».

Сегодня ЭЛ-16 получила дипломы по специальности.

Галина Степановна собралась в училище. Она боялась идти, но ей было приятно, что ее позвали в этот день, что она увидит товарищей сына. Тосин незаконченный диплом принесла в училище Марина Осиповна. Чертежи, тетрадь, титульный лист диплома. Теперь в кухне за столом по вечерам сидел Игорь, хотя он мог бы сидеть и у себя в комнате. Матери было приятно, что, как и прежде, на кухне подолгу горит свет, шелестят страницы книг и каких-то чертежей, которые приносил Игорь. Он начинал свою новую жизнь и сказал об этом матери. Но Игорь есть Игорь, вроде бы на что-то решился, разве поймешь – серьезно ли это. Книги перед ним лежали не простые: «Испытание транспортных конструкций», «Механические колебания», «Определение моментов инерции».

– Начинаю от исходного, – сказал он. – Ты не беспокойся. Я не подведу.

«Неужели он все сам решил?» – думала Галина Степановна. Галине Степановне хотелось наделить Игоря самостоятельностью.

Игорь должен действовать, как завещал сыновьям отец. В детстве она стегала его веником, когда он не слушался. А он кричал, как от большой обиды. Однажды укусил ее за руку. Отцу она этого не сказала: боялась, что отец его серьезно накажет.

Галина Степановна шла с Димой и Шмелевым и с каждым шагом, приближающим ее к училищу, волновалась все больше. Наверное, не надо было идти. Вдруг не выдержит, не справится с собой, испортит ребятам праздник?

На пороге училища Галину Степановну встретил замполит Жихарев, провел в лабораторию электровозов, где должна была состояться церемония вручения дипломов. Галина Степановна прошла по коридорам училища. Ребята всех курсов, все, кто попадался ей навстречу, останавливались и здоровались. Утром на общей линейке было объявлено, что придет мать Анатолия Вандышева.

В лаборатории электровозов уже была построена группа.

Лаборатория была необыкновенно чистая и нарядная после ремонта. На столе, за которым сидели члены государственной экзаменационной комиссии, сложены папки с дипломными работами и дипломные чертежи, развернуты листы экзаменационных ведомостей.

Марина Осиповна подошла к Галине Степановне, встала рядом.

Появился директор в черном форменном костюме, в галстуке, узелок которого занимал место точно посредине воротничка. Вслед за директором Тамара Александровна внесла стопочку дипломов.

Галина Степановна понимала, что в училище праздник, потому что каждый выпуск – праздник, и она старалась быть на празднике Тосиных друзей; нельзя омрачать радость другим, омрачать их жизнь и надежды в такой долгожданный решающий день.

Дима Дробиз скомандовал группе «смирно» и доложил директору, что ЭЛ-16 построена для торжественного акта вручения дипломов по производственно-техническому обучению. За командира группы Анатолия Вандышева – комсорг группы Дробиз.

Директор скомандовал:

– Вольно.

– Вольно, – повторил Дробиз.

Тамара Александровна передала директору первый диплом. Директор раскрыл его и вызвал к себе Ивана Карпухина.

– Поздравляю вас, Карпухин, с окончанием училища. Вы теперь помощник машиниста электровоза и слесарь третьего разряда.

Карпухин принял из рук директора диплом и вернулся в строй.

Юрий Матвеевич вызвал Федора Балина. Федор спокойно вышагнул из строя. Лицо его было неулыбчивым. Он пожал директору руку и негромко сказал:

– Благодарю.

– Балин, вы окончили с отличием, и это мы благодарим вас.

– Summa cum hide, – произнесла Эра Васильевна. – Так будет по-латыни «с отличием».

Федор нагнул в смущении голову и опять неулыбчиво пробормотал:

– Благодарю.

Кажется, он выдал сегодня максимум слов. На его груди сверкала золотая медаль участника ВДНХ. Это за достижения в техническом творчестве.

– Балин, – сказала Тамара Александровна, – хоть в этот день улыбнитесь, пожалуйста.

Что-то наподобие улыбки коснулось лица Балина.

– Федя, – не успокаивалась Тамара Александровна. – Смелее.

Ефимочкин громко сказал:

– Пан специалист, ну же, не бойся эксперимента!

Балин улыбнулся. Это была почти широкая улыбка.

Засмеялась вся «контора». Даже Галина Степановна улыбнулась. Какой он настоящий, этот парень. Марина Осиповна погрозила Ефимочкину пальцем. Ефимочкин показал Марине Осиповне, что он вырвал у себя язык, раскрутил его и выбросил. Марина Осиповна добилась, что Виталия все-таки выпустили помощником машиниста, хотя и не было окончательно известно – разрешит ли ему медкомиссия сесть на машину. Но Виталий шутил и смеялся, потому что не хотел портить праздник себе и друзьям.

Директор продолжал вызывать ребят и вручать дипломы. Двери в лабораторию приоткрылись, и там застыли первокурсники. Они хотели видеть церемонию. Первокурсников сдерживала и пыталась навести среди них порядок секретарь учебной части Валя.

Юрий Матвеевич поднял руку и потребовал абсолютной тишины. Обождал, пока такая тишина не наступила. В лаборатории и за дверью лаборатории.

– Решением Государственного комитета профессионально-технического образования при Совете Министров РСФСР, Московского городского управления и педагогического совета училища диплом с отличием по годовым оценкам и производственным характеристикам вручается Анатолию Вандышеву посмертно. Галина Степановна, примите диплом вашего сына…

Галина Степановна побледнела. Она почувствовала, что побледнела, не может сделать хотя бы шаг, чтобы принять из рук директора документ. Юрий Матвеевич сам подошел к ней и передал его. Она взяла. Ей казалось, что в тишине все услышат, как больно бьется ее сердце.

Галина Степановна поняла, что должна что-то сказать ребятам. Единственное для себя и для них. Она медленно и негромко сказала:

– Живите честно. – В волнении она помолчала. – С вас спросят ваши дети…

…Галина Степановна шла из училища и никак не могла успокоиться.

На днях дома, среди инструментов, она отыскала плоскогубцы, которые Тося сделал на конкурс слесарей. На одной из рукояток выбита цифра. Конкурс был под цифрами, чтобы жюри не знало, где чье изделие, и было беспристрастно в оценках. На плоскогубцах Тоси стояла цифра «9». Галина Степановна убрала плоскогубцы к себе в ящичек, в шкаф, где у нее лежали сохранившиеся от собственного детства вышитая гладью закладочка, кубик от лото со счастливой цифрой «7», тонкие золотые сережки-самоколки (хотела подарить первой невестке, Тосиной жене; какая бы она была, Тосина жена?..), связочка фотографий и писем, талон сорок третьего года от хлебной карточки в отдельном конвертике и другие бесценные вещицы.

«Мама, я сделал плоскогубцы за четыре часа десять минут. Соревновались по два человека от каждой группы».

«Что за нож? Откуда?»

«Отобрал у одного в группе».

«Тося!»

«Все в порядке. Не беспокойся».

Так она впервые услышала о Гибиче.

«Ну и филон! Взмахну рукой, говорит, только чтобы кинуть подпись на зарплату».

Она впервые услышала о Лучковском.

«Он меня не понимает».

«Кто?»

«Да этот, Лось-Анджелес».

Тося говорил о Диме Дробизе.

«И въедливый один такой, глотку дерет. – Тося имел в виду Мысливца. – Не сумею быть командиром».

«Учись, сынок».

«Я учусь, мама».

А потом история со Шмелевым, а потом – Тося читал в медицинском справочнике, что такое морфин, анаша, кодеин, опиум. История с Зерчаниновым.

Галина Степановна остановилась. Надо было подниматься на деревянный мост через железнодорожные пути. Галина Степановна старается не ходить по этому мосту, чтобы случайно не увидеть электровоз, который она обязательно узнает, если увидит.

…Тихий, он подходит к депо, въезжает на поворотный круг, останавливается. И звук, похожий на удар, – это упал, сложился на крыше пантограф. На электровозе свежие сосновые ветки, поручни обмотаны траурной лентой. И оркестр, люди без шапок, она, ничего не понимающая, почти незрячая от слез, и вращение поворотного круга, по краю которого выстроились училище и бывшая Тосина школа. Поворотный круг медленно движется перед строем ребят, и каждый из них видит перед собой в черных лентах электровоз: Рядом с Галиной Степановной Жихарев. Он сдерживает ладонью свое лицо. Он сам почти незрячий в тот момент, как и Галина Степановна. Потом Марина Осиповна проводит по руке Галины Степановны своей рукой, сдавливает руку. И еще она помнит Ваню Карпухина, который только что первым получал диплом: Ваня закрыл фуражкой лицо и отчаянно плакал. Ростом самый маленький в группе и по возрасту самый юный. Большая фуражка тряслась в его руках. К нему подошел Евгений Константинович и отвел Ваню в сторону. И кто-то еще, и кто-то еще… после Вани не может удержаться. В особенности девочка эта в очках, библиотекарша, кажется. А может быть, это и была Тосина любовь? Галине Степановне хотелось найти девушку, с которой дружил Тося. Неужели нет такой девушки?..

…А сосновые ветки плывут, движутся в протяжных звуках оркестра. Зачем они движутся?.. Для чего?..

Галина Степановна не поднимается на мост, идет дальше, за сортировочную горку, к туннелю. Она опять не может поверить в то, что произошло с ее старшим сыном.

И так будет всегда, пока она жива.

…У тебя больше нет друга. Друга надежного, верного, настоящего. С ним ты впервые пришел в училище, вместе поступил в группу, вместе проучился три года. У него дипломная работа – контроллер машиниста, у тебя – колесные пары, рессорное подвешивание. Ты защитил свой диплом. Диплом друга остался незаконченным. Ты скоро сядешь на электровоз, твой друг навсегда остался стажером.

Ты достаешь свою автоматическую ручку и погружаешься в технические расчеты, в решение математической задачи или задачи по физике. Ты чертишь, придумываешь новые виды транспорта. Но ты один. Ты среди товарищей, но один.

Ты не умеешь выступать (твой друг тоже не очень умел). Не получается у тебя. Ты бы хотел сказать о нем все, каким он был, каким он был для всех и для тебя. И не можешь. Не доверяешь силе своих слов. Не умеешь наделять их силой. У других есть такие слова. И они настоящие, когда они у настоящих людей. Федя замкнулся, замолчал.

Что думает Федя о Скудатине? Что все думают о Скудатине? Учителя, ребята, рабочие в депо?

Была попытка вернуть группе мастера. Вернуть то, что ушло, потерялось между мастером и группой. С чем не мог примириться Тося. Мастер учил любить машину, быть преданным ей. Говорил, что машина этого заслуживает. Учил честности, добросовестности. Но как же он сам… мог вот так поступить…

Этот вопрос мучил не одного Федю. Он мучил всех. Федя не мог говорить об этом ни с кем. Тоси не стало, и из Фединой жизни ушла юность. Дома было трудно, непереносимо, но Федя забывал об этом рядом с Тосей, единственный его друг все понимал.

Федя вышел из дому.

Был поздний час. Но если там, в том доме, в хорошо знакомых ему окнах, горит свет, он поднимется и позвонит в двери. Федя спешил, почти бежал по улицам.

Свет в окнах горел. Федя взбежал по лестнице и позвонил.

Двери ему открыла Галина Степановна. Ее Федя и хотел видеть.

Галина Степановна смотрела на Федю. Федя так много хотел сказать ей, но уже знал, что ничего не скажет и что так лучше и ему, и ей. Что и без слов все понятно. И Федя говорит, как всегда в трудные для себя минуты:

– Я так, Галина Степановна, вообще…

– Ты приходи потом опять, – тихо сказала Галина Степановна, не удивившись Фединым словам. Она знала и любила Федю.

– Я приду.

Вернувшись домой, Федя лег на раскладушку не раздеваясь. Дома он был один. Потом постелил себе, лег уже под одеяло. Он никак не мог согреться. Слышал, как пришли мать с отцом. Отец был трезвым. Кажется, был трезвым. Но сейчас Феде это было все равно.

Диплом по производственному обучению Ефимочкин получил, но на машину его не взяли: опять давление. Мерили на правой руке – повышенное, на левой – все равно повышенное.

Что теперь делать? Представим себе картинку. Карьера финансиста и провиантмейстера имеет скромное продолжение в трамвайном депо одного из районов города. Он принят на должность контролера. Во всяком случае, «контролер» похоже на «контроллер» машиниста. Итак, луч света в темном царстве! Перспектива! Забалдеешь!

Маршрут одного трамвая он знает наизусть. С закрытыми глазами, можно сказать. «Предъявите билетик. Ваш билетик. А ваш билетик?»

Виталий свернул за угол. Постоять, что ли, на углу, посмотреть на трамвайчики. Бегут, резвятся один за другим. Трамвайчики-попугайчики.

Виталий стоял на углу. Он терпелив. Он хочет близко увидеть знакомый султан. Пускай и хозяйка султана посмеется сегодня над ним. Пускай над ним все сегодня смеются. Случайный попутчик. Вот именно. Точнее и не скажешь. Все пусть смеются, кому не лень. И рыжая смеется и охарактеризует его с присущей ей прямотой. Цветочек крапивы.

Виталий увидел ее издали. Трамвай приближался. Скорости не сбавлял. А почему он должен сбавлять скорость, когда здесь свободный прямой участок пути?

Трамвай поравнялся с Виталием и вдруг резко затормозил. Качнулись в вагоне пассажиры. Передняя дверь была прямо против Виталия. Щелкнув автоматикой, дверь открылась.

– Входи, – сказала Лиза.

Виталий вошел. Дверь захлопнулась.

Трамвай рванулся с места. Опять покачнулись пассажиры. Покачнулся и Виталий.

– Чтоб тебя, рыжая… – возмутился кто-то из пассажиров.

– Вы чем недовольны? – строго спросил Виталий. – Я контролер. Граждане, предъявите билеты.

Виталий был еще в училищной форме, поэтому вполне мог сойти за контролера.

– А почему только один контролер? – спросила бдительная старушка с большой корзиной.

– Второй будет на обратном пути, – ответил Ефимочкин, а сам подумал, что же будет лично с ним на обратном пути. – У вас, бабушка, багаж оплачен? – Виталий показал на корзину.

– Оплачен. Ты же держишь два билета.

– Верно. Два билета.

– На меня и на корзину.

Виталий вынужден был проверить билеты у всех пассажиров. Потом он вернулся и встал сзади кабины Лизы.

– Ты можешь войти в кабину, – сказала Лиза.

Он вошел.

– Тебя не взяли на электровоз, – сказала Лиза.

– Буль-буль. Откуда известно?

– Я была в училище.

– В училище? – удивился Ефимочкин.

– Конечно. Ты же приглашал. Забыл?

– Нет. Не забыл. Зачем приходила?

– Обыкновенное дело – искала тебя.

Виталий посмотрел на нее внимательно и серьезно.

Встречное солнце подпалило волосы, тронуло их огнем. Все как и должно быть. Характер.

В двери всунулась бабка с корзиной.

– Я схожу, милок, – доложила она.

Виталий кивнул.

Бабка, вытягивая шею, спросила громким шепотом:

– У тебя с нею амуры?

– Вы где находитесь? – возмутился Ефимочкин. – В общественном транспорте!

Бабка шустро выкатилась из вагона.

Несколько минут ехали и молчали. Только Лиза в микрофон объявляла остановки.

– Я его помню, – сказала Лиза, откладывая микрофон в сторону. – Он ехал как-то поздно вечером в моем трамвае.

– Ты о Тосе?

– Да.

– И я помню, когда это было, – ответил Виталий. Он не удивился, что Лиза заговорила о Тосе Вандышеве. О нем сейчас говорили на всем транспорте. – Я хотел тогда сесть к тебе. – Ефимочкин тут же испугался, что Лиза опять скажет, что он из нее делал личную тайну.

– Вы его любили, корифеи?

– Да, – просто ответил Ефимочкин. – Он был лучшим командиром в училище. Он был другом.

– Он мог быть и моим другом, – сказала Лиза.

Они проехали последнюю остановку перед конечной. Трамвай опустел. В вагоне они были вдвоем. Лиза вела трамвай легко, уверенно.

– Зачем ты прятался от меня все дни?

– Где?

– На моем маршруте.

– Ты видела?

– Видела. Я все вижу, когда еду.

Конечная остановка. Трамвай встал.

– А где эти идиоты, которые когда-то кривлялись? – спросила Лиза.

Виталий понял, что она имеет в виду Лучковского и Костю Зерчанинова.

– Кривлялся один.

– Ну, этот один?

– Принят на электровоз.

– Может быть, когда-нибудь я буду твоей женой, – сказала Лиза.

Ефимочкин глядел на нее, пораженный. Он не верил своим ушам.

Лиза повернулась к нему:

– Возражаешь?

– Союз рыжих!

– Это еще что?

– Исключительно ничего-ничего, – испугался Виталий. – Как она… метафора, кажется.

– Определение. Буль-буль…

– Ну определение.

– Отметь время. – Лиза протянула ему свой водительский табель. – Запомни: я сказала – когда-нибудь.

– Чаяние, значит.

– Именно.

Виталий спрыгнул с подножки, подбежал к автоматическим часам, нажал на педаль и отбил на табеле время. Время и сегодняшнее число он запомнит на всю жизнь. Ведь будет то, что сказала Лиза!

Утром, когда Федя Балин проснулся, в доме никого не было. В кухне на столе в молочной бутылке, заменявшей вазу, торчал букетик цветов. Это мама. Она знала, что сын получил документ об окончании училища. Он уже распределен на работу, вместе со Шмелевым. Шмелев и Дробиз расстались, потому что Дима будет работать по месту жительства, в своем «Анджелесе». Отработает год и поедет поступать в морское училище. Сказал об этом ребятам.

Под молочной бутылкой Федя нашел записку. Мама поздравляла его с окончанием училища и писала, что ждет его после работы у себя на фабрике. Мать работала на фабрике искусственного волокна. Матери, очевидно, хотелось, чтобы Федя пришел, и она всем расскажет, что ее сын помощник машиниста. Федю будут поздравлять. Он этого не любит. Но пойдет. Пусть все будет так, как приятно матери. Лишь бы только она не стояла на коленях, лишь бы прекратились ее молитвы.

Юрий Матвеевич сказал, что Федя может подавать документы в Институт инженеров транспорта. Он отличник и поэтому имеет право идти учиться дальше, если хочет.

– Я пойду, – ответил Федя. – Не теперь.

– Отец пьет?

– Да.

– Нужны деньги?

– Да.

– Прости, что спрашивал. Ты гордость училища. – И директор попытался по-латыни сказать то, что сказала Эра Васильевна. У директора не получилось. Он забыл. Федя знал, как сказать, он запомнил. Но не сказал, чтобы не ставить директора в неудобное положение.

Феде нужны деньги. Федя думал: Виктору Даниловичу нужны были деньги и Феде нужны. И обоим они нужны не для себя. Федя должен обеспечивать мать: она больна. Скудатин должен был обеспечивать Ирину Камбурову. У Виктора Даниловича семья, и у Феди семья. Но разные семьи и разные способы добывания денег. Он будет их зарабатывать, добывать не будет. Неприятные какие-то мысли о деньгах, в духе Лучковского. Или даже так – раннего Лучковского. Вот теперь, кажется, точное слово. Поздний Лучковский лучше. Поздние ребята все лучше. В их группе, во всяком случае.

Федя сидел в кухне за столом. Положив перед собой руки. Подумал, что скоро уйдет из дома навсегда. А у него был дом? У него есть мать. И он уйдет с матерью.

Задвигался в двери замка ключ. Дверь открылась, и вошел отец.

Федя поднялся из-за стола. Выпрямился. Отец был трезвым.

– Значит, все, – сказал отец.

Федя не понял, что этим хотел сказать отец.

– Оперился, – сказал отец.

Федя молчал.

– По такому бы случаю выпить. Как считаешь? В магазине в кредит дали. – И отец вынул из кармана бутылку водки.

Он подошел к раковине на кухне, распечатал бутылку, помедлил, наклонил. Водка потекла в раковину. Стоял и молча наблюдал.

– Сегодня, во всяком случае, так, – сказал отец.

Федя по-прежнему ничего не говорил. Когда вся водка вытекла, отец повернулся и сказал:

– Приведи мать. Я знаю, что ты идешь к ней. Прочитал записку. Возвращайтесь оба.

Федя кивнул. Он понимал, что сегодня отец пить не будет. Что это действительно только на сегодня. Скорее всего. Но все-таки… И, может быть, мама хоть на какие-то минуты станет молодой и веселой. Или это уже невозможно, когда они втроем?

В день открытия музея Ваня Карпухин ушел из училища одним из последних. Он хотел поговорить с Евгением Константиновичем. Дождался его, и они пошли вместе. Ваня был в нарядном галстуке, который выдувался из-под отворотов форменного пиджака большим цветным пузырем. «Какой ты пышный нынче», – сказал Ване Шмелев. Если с новыми брюками и новыми ботинками все обстояло нормально, то с галстуком происходило такое вот ненормальное явление. Но все равно Ваня чувствовал себя вполне взрослым и о взрослом хотел поговорить с Евгением Константиновичем. Только вот с чего начать, Ваня не знает. Разговор Ваня должен был завести о старике Лиханове, а главное – о внучке Лиханова Наташе. Старик обижает внучку за то, что она носит модные туфли на подставочках, и Ваня вызвался ей помочь. А помочь как? Через Воротникова. «Ты сам не можешь?» – спрашивала Наташа. «Не могу», – честно сознавался Ваня. «Ты попробуй при случае». При случае Ваня попробует, а теперь лучше обратиться к Воротникову, хотя… Он кто теперь, Иван Карпухин? Локомотивщик! Самостоятельная личность! Поэтому, когда Евгений Константинович, расставаясь с Ваней, сказал ему: «Иди домой, Ванюша. Отдыхай», Ваня только кивнул, в последний раз попытался поправить галстук и уверенно зашагал домой. Он вполне взрослый и… при случае поговорит со стариком Лихановым. Ему бы сейчас сигарету энд спички. Он закурить хочет, может быть, первый раз в жизни!

…Так распорядилась судьба, что Лучковский попал на работу в депо Москва-Сортировочная. Тогда, на уроке, его ответы действительно слушали машинисты и поверили, что Лучковский вполне подходит как будущий помощник одному из них.

Мамочка родная, подумал Лучковский, когда впервые вышел на работу. Помощник машиниста Лучковский. Есть от чего впасть в некоторое замешательство. Лучковский окончил училище. Свершилось. Худо ли, бедно – окончил. Не будем уточнять. Документы ему вручил директор, лично. Правда, при этом сказал, что у Лучковского на его магистрали не горят еще светофоры зеленым. Но теперь это зависит от самого Лучковского – получить в жизни открытую магистраль. «Да уж, получишь, – подумал тогда Лучковский. – На тарелочке с голубой каемочкой».

И вот она, тарелочка с каемочкой.

– Будешь работать со мной, – сказал машинист, к которому Лучковский явился из отдела кадров депо.

Солидный старый машинист с военными орденскими планками на кителе. Когда вел машину, казалось, он наваливается на нее массивной грудью и плечами. В каждом его движении была особая повышенная требовательность к машине, он будто приказывал ей беспрекословно слушаться. Такое же чувство беспрекословного послушания ощущал и Лучковский. Лучковский думал, что, наверное, таким вот машинистом был бы Тося Вандышев. О Тосе у Лучковского были самые хорошие воспоминания. В особенности о тех днях, когда Тося буквально опекал Лучковского, заставлял заниматься, закрывать двойки. Лучковский не сердился на Тосю, хотя тот мог бы все-таки заступиться, не позволить ребятам накормить Лучковского страницей из учебника. Именно Тося должен был бы работать в депо Москва-Сортировочная. А начинает здесь работать Лучковский. Он занимает Тосино место. Это его, Тосино, место, его депо – лучшее из лучших в стране. Так неужели – опять филонить? Ну, а если нет, что же – батрачить? Нет, работать. Просто работать. Пора, кажется, сделать выбор. Прежде Лучковский откладывал, думал, потом займется серьезным выбором. А теперь уже нет времени рассуждать. Не осталось. Училище закончил, и надо или работать, или не работать. На зажимах предельное напряжение 1500 вольт.

Так что же делать? Сорваться с крючка? Намыливаться отсюда?

Лучковский мучительно думал и нес вахту на машине. Даже вновь иногда читал учебник по электровозам. Без этого нельзя. Ему, Лучковскому, нельзя. Окажешься ненужным. Ничего решить не успеешь – снимут с машины и звание помощника машиниста отберут. Единственное, что ему пока что правдами и неправдами удалось приобрести в жизни. А деньги? Откуда их взять, если потеряешь звание помощника? Да еще в таком депо: здесь уж если потеряешь… Почему-то вспомнил, как сушили, спасали книги и ему попалась книга о каком-то вечно сомневающемся охламоне и как этот охламон из-за своих сомнений едва не погубил свою жизнь. Лучковский сушил книгу страница за страницей и постепенно прочитал ее всю. Даже вот запомнил.

Лучковский решил: пока он сделает для себя окончательный выбор, нужно работать, не филонить, а именно работать. А может, работать даже интереснее, чем филонить да выбирать? Работать – и все. Сомнений не будет. А то перегрузка для организма. Даже ноги отупели, музыку он ими не чувствует. Или надо соответственно встряхнуться? Повеселиться? Устроить эскападу? Французское словечко. Недавно обогатился. Какая-то выходка. Обидная, что ли. Неважно. Красивое словечко, молотковое, всегда приятно пульнуть в разговоре.

Дни шли. Лучковский все думал и работал. Под ним беспрестанно работали колеса электровоза, и это его не угнетало, а даже помогало думать, решать. И деньги шли. Сумма прописью. Он их зарабатывал. Может, это и есть нормальная жизнь? И ничего в этом нет удручающего. Нет занудства. Больничного режима. Колеса постоянно двигаются, и ты движешься. Деньги к тебе идут. Жить можно. Да и в охламонах оказаться не хочется. Остальная братва работает, набирает авторитетного жирка, всякого гонора. Может быть, директор училища был серьезен, когда на выпускном вечере сказал, что не удивится, если кто-нибудь из ребят станет в свое время министром путей сообщения. Лучковского Юрий Матвеевич, конечно, не имел в виду, но вот Федю Балина мог вполне иметь. Или Мысливца. Мысливец даже больше подходит. Федю Балина не оторвешь от техники, а Мысливца не оторвешь от речей и борьбы за всякие права и общий прогресс. О таком общем прогрессе Мысливец сказал на выпускном вечере.

Не думал Лучковский прежде, что приятно будет вспоминать когда-нибудь училище, ребят. А вот не прошло и месяца, и он уже вспоминает. Ума прибавляется, что ли? Ума не палата была, теперь это ясно.