Текст книги "Подростки"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Галина Степановна будет снова не верить во все случившееся с Тосей. Она и не верит. Поэтому нашла в себе силы улыбнуться Игорю. Тося был здесь, он не уходил из дому в ту ночь.

Его учебники на привычном месте. Странички в них слегка подкрашены после потопа в библиотеке. На месте конспекты, незаконченная дипломная работа: «Контроллер машиниста электровоза ВЛ-8. Формирование поездов. Воздухораспределитель». Схемы, чертежи.

Он работал на кухне, чтобы не мешать Игорю. Готовальня, общие тетради в клеточку, кальки, обрывок промокашки с темными уголками: промокал слишком густо наведенную на чертеже тушь. Маркировочные кисточки, пузырьки с тушью. Все это лежит на столе, все, как он оставил.

…Он маленький. И заболел краснухой. Поднялась температура. Она давала ему пить клюквенную воду, обтирала полотенцем. Он ничего этого не помнил. «Мама, я болел краснухой?» Там, в телефонной трубке, смеялись его друзья. Теперь она плачет, опять говорит с ним о краснухе, потому что она не сможет этого забыть. Она мысленно шла с ним в его последний рейс в депо к электровозу. Ночная улица, тихие дома. Она никогда не была на электровозе, но сейчас она слышала – катятся по рельсам колеса, чувствовала приближение угрозы. Эта угроза сжимала ей грудь. Катятся колеса – последние метры жизни ее сына. Последний лес, последнее небо, последняя утренняя заря.

Ей все объяснили, как это было. И почему. Но она лучше всех понимала почему. Она опять видит, как он стоял дома, посреди комнаты, беспомощный, но в кабине электровоза он беспомощным не был. Его отвращение к низости, к нечестности превосходило все, даже чувство самосохранения. Неужели, сынок, нельзя было сделать как-то иначе? Не так, как сделал ты. Чтобы не ошибиться, остаться в живых! Это был твой мастер, и я тебя понимаю. Ты хотел ему верить. Три года этот человек был с вами, и вы считали, что обязаны ему многим. Так оно и было. Но жизнь проделывает с людьми всякое. Не со всяким, конечно, с теми, с кем может проделать. Вы, в группе, не могли этого понять, не должны были, конечно. Это, сынок, уже не был твой мастер. Это был другой человек, чужой вам и себе, прежнему. Но ты не соглашался с этим. Конечно. Он учил тебя жить, и ты поступил так, как он и учил тебя когда-то.

«Ты опять в одной куртке?»

«Свитер, видишь? Я тебе столько раз объяснял, что в электровозе тепло».

«А что вы с Игорем? Что произошло?»

«Он сам тебе объяснит, если захочет».

Она кивнула.

«Но ничего не надо спрашивать».

«Да, сынок. Не буду».

Они разговаривали уже в коридоре. Он держал в руках чемоданчик, в который она только что положила завтрак. Потом он кивает ей и уходит. Дверь закрывается.

…Она встает из-за кухонного стола. Идет в коридор к дверям. Останавливается у дверей и стоит. Открывает дверь и продолжает стоять.

На лестничной площадке, на первой ступеньке сидит Аля. Несколькими ступеньками ниже – Игорь. Они сидят спиной к ней и не видят ее. У самого порога лежат их портфели. У Али на портфеле остатки детской переводной картинки.

Галина Степановна смотрит на Алю и Игоря. Боится закрыть дверь. Как хорошо, Что они сидят и не ушли.

Глава VII
Дневник Али Турчиновой

Аля, здравствуй!

Глупо, конечно, писать самой себе, но ведь человек никогда, даже через коротенькую минутку, не бывает абсолютно таким же. И пусть ты, Аля, через десять лет узнаешь точно и правдиво (!!!!!) как ты думала десять лет назад. Не бывает же людей, совершенно равнодушных к себе, волей-неволей, а что-то в себе украшаешь, усложняешь, и не хочется, а получается так… Смешно, наверное, люди радуются первой весенней траве, ее ненавязчивой после зимы яркости, а я смотрю на нее и жалею, помню, что она пожелтеет… Ну не дуреха? Фатальная. А сейчас мне страшно! Я очень боюсь! Опять эта кирпичная стена, около которой я уже стояла, там меня нашел Игорь. Он мой друг, а теперь он сам стоял у кирпичной стены депо. Какой был страшный вечер, я думала, вечер остановился навсегда. Когда ушел отец и Игорь нашел меня здесь, было утро. И время не останавливалось, мне было нехорошо, но время катило свои минутки, я чувствовала это, мне так хотелось, чтобы случившееся скорее сделалось прошлым. Я могу быть решительной и даже сильной, но для этого надо, чтобы меня очень обидели. А тогда вот и обидели, а я все-таки не сумела, все-таки – под крыло. Значит, нет во мне последовательности, ни в характере, ни в поступках. Произвольная я какая-то, иду на произвол судьбы.

Есть у меня Красный конь. Мечта такая. У кого Синяя птица, а у меня Красный конь. Чистота, ясность жизни. Красный конь высоко вскидывает голову, и в его глазах – первые листья, трава (первая весенняя), теплый летний дождь. Все самое для меня простое и дорогое, искреннее, необманчивое. Родилось вместе со мной, может быть, поэтому мои глаза бывают зелеными, голубыми, синими. Утром иногда голубыми, днем зелеными, вечером синими. А то весь день голубыми или зелеными. Другие удивляются – почему так? Я не удивляюсь – родилось вместе со мной. Верно"} И потом, я высоко вскидываю голову, когда мне хорошо.

Для чего я все это пишу? А потому, что боюсь писать сегодня о самом для меня важном. И опять меня морозит, хотя сижу в большом толстом мамином платке, который, как трапеция, опускается вниз к полу. Я давно решила, как только начала дневник, что в нем не будет чисел и последовательности, не буду в нем ничего менять местами, ничего вычеркивать, фразы подправлять, стиль. Облагораживать себя. Все должно быть точно и правдиво (!!!!!). Все будет, как получается, а если не получается, – пусть. Хотела опять поставить заборчик из восклицательных знаков, но удержалась. Напишу лучше крупно – ПУСТЬ.

Надо успокоиться, поэтому и пишу про другое время и даже про восклицательные знаки, а не про то, что так важно, с чего начала. У Игоря не было своей мечты, ну вот просто самой какой-то обыкновенной, просто обыкновенной радости чему-то простому, естественному. Когда я долго не вижу траву, я мечтаю о траве. У Игоря всегда все глобальное. Должно быть таким. Это его слово. А когда его глобальное рушится, он едва живой остается, из-под обломков с трудом вылазит. Но он всегда уважал моего Красного коня. По-своему, конечно. Может оказаться, что он над ним смеется, издевается даже. Но я же говорю, это он по-своему так делает. Получается у него так. Со стороны может даже показаться, что у него ничего не получается, но это для тех, кто не знает Игоря. Платок свалился с плеч, поправлю. Завяжу узлом, чтобы не сваливался больше.

Игорь – характер. Сейчас Игорь ломает авторитеты. Любые. Ни с кем не согласен. Будет он их восстанавливать? Неизвестно. Где-то прочитала, что в юности падает авторитет даже Пифагора, а потом восстанавливается. Игорь и себя ломает. Он, может быть, потом не поверит, что я все про него знала, и я покажу ему дневник. Нет, скорее всего не покажу. Но может быть, покажу. Потом решу. Как рассказать про тот вечер, когда погиб Тося?! Что я могла сделать для Игоря? Мы стояли вместе, и была эта проклятая кирпичная стена. Ненавижу ее! Всегда буду ее ненавидеть, всю жизнь. А Игорь какой стоял? В его глаза ничего не попадало, он был совсем один. Отшвырнул бы от себя всякого, кто притронулся бы к нему. Я стояла рядом. Мне все кажется, что я оправдываюсь. Игорь отвел меня от стены, а я не могла этого сделать. Но что-то должно было во мне измениться, когда я приняла к себе в жизнь Игоря? Мера ответственности перед собой, перед ним. Правда ведь? Значит, я эгоистка, если во мне ничего не изменилось.

Я стояла рядом, но все равно, как будто меня и не было, потому что я несамостоятельная, маленькая, слабая. «Это мы не проходили, это нам не задавали…» Человек должен что-то в себе утвердить уже свое, личное, из своего опыта, а не из жизни мамы или отца. Это чужое, не свое. В моей настоящей, взрослой жизни большое место занимает Игорь, его жизнь. Ну и словечко – занимает место. Лучше я его вычеркну, стыдно будет потом. Какая-то рыбья кость. Перевяжу узел на платке, он меня просто душит. Взрослая жизнь началась для Игоря сразу и, может быть, здесь, у стены. Здесь же, только раньше, она началась и для меня. И началась с потерь. Сделалось страшно и одиноко. И не стало надежды. Ждут Алый парус, а не Красного коня. Конь придуманный и несбыточный, как и мои глаза – голубые, синие, зеленые. Они у меня самые обыкновенные. Какие глаза считаются обыкновенными! Карие?

Я все-таки решилась и позвала Игоря. Окликнула его. Он молчал. Я опять позвала тихо: «Игорь, Игорь, Игорь, Игорь». Он молчал. Но я знала, что буду его звать до тех пор, пока он не откликнется. Я звала, а потом уже совсем шептала только, как заклинание. Заплакала. Взяла его за руку. Он пошел. Я увела его домой. Мы долго и медленно шли. Я не плакала больше, он молчал.

Следующая страница в дневнике густо перечеркнута.

Разговор с мамой о моем отце. Отец где-то в центре города комнату и живет один. Все это правда.

Мама. Он больше не вернется. Ко мне во всяком случае. Будет приходить за тобой, Аля.

Я. Пусть не приходит.

Мама. Жизнь сложна, Аля.

Я. Но ведь можно прожить так, как хочется.

Мама. Не всем удается.

Я. Почему?

Мама. Смелости не хватает. Самостоятельности.

Вот чего не хватает и мне. У меня совсем нет самостоятельности. Почти совсем.

Мама. Лучше бы мы были вместе – ты, я и наш папа.

Я смотрю на маму. Значит, и у нее самостоятельность не очень сильная. Не так я написала, неграмотно. Не окончательная самостоятельность… Не принципиальная… Фраза не получается. Но я же понимаю, что хочу написать. А пишу для кого? Для себя одной, в свое будущее. Раньше хотела написать письма, сложить в конверты и, когда постарею, отправить их самой себе, чтобы не стареть дальше и всегда помнить, какой я была. А потом решила писать дневник, как одно большое письмо. Письмо в старость. А зачем? Другой совсем буду, читать не захочу. Не буду я другой. Не буду. Не хочу быть другой! Ни за что. Нет!

Бедная моя мама – как мне тогда при нашем с ней разговоре захотелось сказать ей что-нибудь такое, что бы ее поддержало, а я сказала: «Мы не будем вместе. Отец ушел. Он бросил нас!»

Я закрываю глаза: мне надо убедить себя, что отец нас бросил. До сих пор не могу поверить. А мама будто видит мои слезы. Я пишу одна в комнате, а она видит. «Ты взрослая, и я говорю с тобой как со взрослой, Аля. Папа ушел не от тебя, от меня». Она даже повторяет: «Только от меня. Тебе бы он простил и дружбу с Игорем. И простит со временем». – «Мама, а что он не может простить тебе? Извини, я как-то не так сказала – что ты не можешь простить ему?»

Я уже не плачу, я вижу лицо мамы. Я ведь так на самом деле спросила маму. Глупейшая особа, примат какой-то – вот кто я. Игорь бы сказал иначе – шебалда. Надо было видеть лицо мамы после моего вопроса. «Его самого не могу простить», – ответила мама. Это значит – отца. Я испугалась и спросила: «Навсегда теперь?» – «Не знаю». – «А как бы ты хотела, мама?» – «Как в Молодости, Аля. Как теперь у тебя и у Игоря. Мне нравится твоя дружба с Игорем». – «Недавно я с Игорем поссорилась». Было такое. «Ваши ссоры понятны. В физике – конвенция». – «Да, – сказала я. – Перемещение холодного и теплого воздуха». А мама сказала: «Вы развиваетесь оба».

Около этой фразы мелкими буквами написано сбоку: «Я совсем не сексуальная. Я не развиваюсь?»

Людям в жизни нужно разное, потому что все люди разные. Один недоволен собой, другой – окружающим, все не по нем. Я недовольна чем? Школа меня не тяготит, мне легко в школе. Я ищу в жизни, что проще или что сложнее? Я самостоятельно иду по земле или меня ветром несет, и ничего я не ищу! Сижу вот и мысли из себя умные вытягиваю, авторитет себе создаю на будущее. Щепка я в ручье, вот кто я в жизни! Голова полна пустяками. «Люди, я расту!» Где-то совсем недавно прочитала эту фразу. Кажется, кричал какой-то маленький мальчик.

Помечено число. Зачеркнуто.

Мне приснился сон. Очень страшный. Я кричу где-то совсем одна, меня никто не слышит. И тогда я куда-то иду через глубокие ямы. В них вода. А потом кто-то говорит: «Пора кончать с джоггингом». Совсем не Игорь. Люди, я расту или нет?

«Гнев есть кратковременное безумие», – Гораций, римский поэт. Прочесть изречение Горация Игорю.

Мы с Игорем в классе никогда не сидим за одной партой. Ходим вместе, а за партой не сидим. Разве можно сидеть за одной партой, если любишь друг друга?

Что мой папа думает о гибели Тоси? Ну, с папиными воззрениями… И потом, он инженер депо по технике безопасности. Что он думает про это? Что он чувствует? Он мой отец. А Тося брат Игоря. Вот как получается. Тося был непримирим ко лжи – большой и самой маленькой, обычной. Если каждый себя внутренне проверит с предельной строгостью, выдержит проверку? Я выдержу?

У одной девочки в классе, Ренаты Гуцаевой, мать выходит замуж. Рената прибежала в учительскую жаловаться учителям – какое мать имеет право, она старая! Моя мама не выйдет вторично замуж, она любит отца, вот почему. Это плохо или хорошо?

Глава VIII
Игорь Вандышев

Игорь случайно заметил, что на первом этаже не прикрыто окно. Игорь пришел к зданию училища. Двери давно заперты. Сколько Тося рассказывал ему о мастерских, о лабораториях, о своей комнате технического творчества. Где-то она на втором этаже. Но всюду темно. Никого вокруг.

Дома, на кухонном столе, среди черновиков дипломной работы брата он нашел наброски локомотивов с реактивными двигателями и рельсолетов на воздушной подушке. Тося рисовал их, может быть, просто так. Или для фабрики учебно-наглядных пособий. А может быть, он мечтал о чем-то новом и серьезном? Не игрушечном? Спросить у кого-нибудь?

Не надо ни о чем ни у кого спрашивать. Не может он сейчас. Игорь прячется ото всех, кроме Али. В школе почти не бывает. Встреч со Светланой Сергеевной избегает: она хороший классный руководитель, но не требуется ему сейчас никаких классных руководителей, ни хороших, ни плохих. Он даже не знает, зачем поздно вечером пришел сюда. И что ему вообще нужно. У Игоря никогда не было интереса к железной дороге. Из-за Алиного отца даже возненавидел железную дорогу. Семен Аркадьевич любил в присутствии Игоря рассуждать о ремесле, которое выхолащивает, обедняет, и что это не торжество разума. Потом как бы спохватывался и спрашивал: «Но в вашей семье именно такое направление?» При этом выдавалась улыбочка. А сам в депо сидел, правда, незаметно, интеллигентно вроде бы: плакаты, инструкции, отдельный кабинетик. Локомотивы где-то там, за стеной. И возмущался: в Москве, мол, других ребят вроде бы и нет, кроме этих Вандышевых, с которыми согласилась бы дружить его дочь.

На первом этаже не прикрыто окно. Игорь попробовал. Так и есть. Окно открылось. Игорь подтянулся на руках, влез на подоконник, спрыгнул. Что-то зашуршало под ногами. Пол и все, что находилось в комнате, закрыто газетами. Стояли ведра с кистями, раздвижная лестница, пахло известью и краской: ремонт.

Игорь осторожно двинулся вперед, вышел в коридор. На стене висела огромная карта страны, на ней отмечены железные дороги. Крупно написано: «Год рождения первой в мире железнодорожной паровой машины 1814. Будущее – это атомные локомотивы».

Дальше было написано, что самая длинная в мире электрифицированная магистраль – Москва – Куйбышев – Омск – Новосибирск – Красноярск – Иркутск – Чита – Нарымская. 5500 километров.

Игорь долго разглядывал карту, нашел все пункты. За окнами училища горели фонари, поэтому все отчетливо было видно. Игорь отправился искать лестницу на второй этаж. Прошел мимо лаборатории контактной сети, механической мастерской, актового зала. И вот – лестница. Второй этаж. Здесь еще светлее: фонари на улице как раз на уровне второго этажа.

Где же комната технического творчества? Может быть, на ней нет таблички? Должна быть, если все остальные комнаты обозначены. Кабинет литературы, черчения, географии. Тут все налажено. Все сами делают. Вертящиеся стулья, таблички, стенды, декоративные решетки, электрогитары.

На стене висела, поблескивала медная жар-птица. Светильник. Тося приносил домой первые варианты. Чеканил дома. Игорь знал, где у жар-птицы выключатель, и зажег светильник. Вспыхнула маленькая лампочка. Он увидел дверь. На двери отчеканенная, тоже из меди, табличка – «Техническое творчество».

Игорь дернул дверь. Заперта. А ему надо войти. Он хочет побывать в этой комнате! Может быть, лучшие часы жизни его брат провел здесь. Игорь начал дергать двери других комнат – тоже заперты. Где же они хранят ключи?

Он шел и проверял каждую дверь – пинал двери ногами. И вдруг увидел фотографию на Доске почета. Пригляделся повнимательнее. Тося смотрел на Игоря.

Медленно Игорь спустился в комнату, где было открыто окно. Теперь на дверях прочитал: «Лаборатория электровозов».

Часть газет съехала, и он увидел колесную пару настоящего электровоза. Игорь начал лихорадочно отбрасывать газеты, и постепенно перед ним оказался в разобранном виде электровоз. Игорь тронул рукоятку управления. Поставил на одну позицию, на другую. Никакого включения. Колеса не вращаются. Он видел на чертеже Тосиного диплома пульт машиниста и позиции. Подвигал еще. Вспомнил: все в электровозе начинается от сжатого воздуха. Где компрессор? Шланги наверняка шли к компрессору.

Игорь выбежал за дверь. Шланги тянулись в соседнюю комнату. Надпись: «Компрессорная». Все правильно. Дернул дверь, и даже слишком сильно. Он боялся, что заперта. Дверь оказалась незапертой. Здесь тоже был ремонт. Отыскал на стене рубильник. Ввел его пластинки в зажимы – компрессор заработал.

Игорь вернулся к пульту. Подождал немного, чтобы компрессор накачал достаточно воздуха. Повернул рычажок – «Пантограф». Негромко щелкнув, поднялся пантограф, сбросив с себя в темноте листы газет.

Поворот рукоятки управления. Зашипел сжатый воздух, и щелкнули контакторы. Колеса на стенде начинают медленно вращаться. Игорь дальше переводит рукоятку.

Колеса разогнались, и уже от их движения взметнулись, зашелестели газеты на полу. Электровоз набирал скорость. А вокруг, поднятые ветром от колес, тревожными белыми птицами летали газеты. Игорь увидел кнопку «сигнал». Надавил ее.

Низкий голос сотрясал комнату, наполнял ее до краев. Он сотрясал здание училища, вырывался наружу во двор, на асфальт больших улиц, в город. И казалось, вслед за ним улетали в город тревожные белые птицы…

Игорь не услышал, как в лаборатории появился сторож. И он даже не испугался, когда чья-то рука сдернула его руку с кнопки сигнала.

Постовой милиционер привел его в железнодорожное отделение. Игорь шел покорно, не сопротивлялся и ничего не объяснял – кто он и зачем оказался ночью в помещении училища. Зачем включил сигнал и гудел им на весь город. Постовой милиционер доложил дежурному лейтенанту, за какое нарушение он привел подростка. Лейтенант поглядел на Игоря. Игорь молчал.

В это время к лейтенанту ввели другого человека. Небритый, лицо грязное, с ввалившимися усталыми глазами. Руки исцарапаны, форменная тужурка во многих местах разодрана, на брюках – хвоя, кусочки сосновой коры; ботинки, напитанные влагой, разбухли. Сопровождавший его милиционер доложил лейтенанту:

– Говорит, что погубил какого-то парня.

– Анатолия Вандышева, – хрипло ответил человек.

Игорь кинулся на Скудатина.

Теперь он его узнал. Виктор, обессиленный, отшатнулся к стене и ударился головой. Игоря поймали за руки, оттащили, Игорь отбивался с такой яростью, что его долго не могли успокоить ничего не понимающие милиционеры.

Дверь кабинета Турчинова открылась, и Семен Аркадьевич увидел Игоря Вандышева. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

Семен Аркадьевич не ожидал встречи. В этом мальчике его раздражало абсолютно все: лицо – нервное, импульсивное; никогда не знаешь, что он сделает, куда повернет; постоянная скрытая дерзость по отношению к нему, Семену Аркадьевичу, и, главное, дурацкая дружба дочери. Именно с ним. Этот мальчик определенно повинен в том, что случилось в семье Турчиновых. Звучит, может быть, странно, но это факт. Мальчик причастен.

Теперь Игорь стоял в дверях кабинета и смотрел на Семена Аркадьевича, как всегда, с вызовом. Впрочем, на этот раз можно понять: погиб его брат.

Игорь сам не знал, что он, собственно, хотел сказать Алиному отцу, зачем пришел. Тоси нет, но есть он, Игорь. И вот он хотел напомнить Турчинову, что есть еще Вандышевы. Игорь подошел к столу, все еще не соображая, что же он все-таки скажет, что он может сказать о себе как о Вандышеве, чтобы как-то унизить Семена Аркадьевича.

– Садитесь, – кивком головы пригласил Семен Аркадьевич.

И тут вдруг Игорь увидел на столе инженера обходной листок. Он прекрасно понимал, что это значит.

– Рвете когти! – закричал Игорь и в слепой злости добавил: – Незапачканным смываетесь!

Выбежал из кабинета.

Турчинов побледнел, ничего не успел ответить. Продолжал сидеть за столом, пытался успокоиться. Повзрослеет дочь, и серьезные разговоры впереди: о нем, о ней самой и о матери. Может быть, и об этом сумасшедшем мальчишке, и о том, что случилось с его братом, к гибели которого Семен Аркадьевич не имеет отношения даже как инженер по технике безопасности.

Галина Степановна ничего не могла поделать с Игорем. Он и раньше был несдержанным, вспыльчивым, а теперь совсем перестал слушаться. Пропускал занятия в школе, не являлся домой или приходил и тут же ложился спать.

Галина Степановна пробовала с ним говорить.

– Ты пугаешь меня, Игорь. Нельзя так. Возьми себя в руки.

– Я не могу, – отвечал Игорь.

– Я понимаю.

– Тогда зачем спрашиваешь?

– Хочу помочь тебе.

– Нельзя помочь.

– А мне, Игорь, кто поможет?

Он лежал на кровати. Она сидела рядом. Положила ему ладонь на голову. Успокаивала, хотя сама еле держалась, потому что у самой не было сил поверить, что Тося погиб и Игорь теперь единственный ее сын. Вся ответственность, все их будущее на его плечах. А он еще ничего не умеет. Не может даже остановиться, подумать, побыть в тишине. Боится тишины, она его пугает. Он в самом сложном возрасте, а с ним никого, кроме матери. Хотя могли быть и отец, и старший брат. И он знает, что не мать должна быть около него, а он должен быть около матери. Но этого он еще не умеет. Ничего еще толком не умеет и понял это только теперь. Под ногами все зыбко, непрочно, неясно.

Галина Степановна думала, что она уже знает, как растить мальчиков. Но с Игорем трудно. Тося в пятнадцать лет сумел принять решение, которое определило его будущее и будущее всей семьи. Научился быть взрослым. Игорь не научился. Может, она несправедлива к младшему.

Тося погиб! Они с Игорем вдвоем в квартире, и завтра будут вдвоем, и послезавтра, и навсегда. Дверь не откроется, и не стукнет об пол чемоданчик, не скрипнет крючок на вешалке под тяжестью куртки, не скрипнет дверь на кухню. Тося не вернется из рейса.

– Мама! – Игорь вскакивал, обнимал ее ставшие вдруг слабыми плечи, смотрел в лицо. – Не надо!

Она не плакала, но Игорь чувствовал, что с ней: минута беспредельного одиночества и отчаяния. Когда она не плачет, еще хуже, еще страшнее.

Она уходила к себе в комнату, а он оставался, лежал тоже один, повернувшись лицом к стене.

На следующий день Игорь исчезал, и ничего нельзя было с ним поделать. Галина Степановна обрадовалась, когда Марина Осиповна пришла и заговорила об Игоре.

– Я попросила Алю, чтобы она нашла Игоря и привела домой, – сказала Марина Осиповна. – Мы поговорим все трое: я, вы и он.

Галина Степановна кивнула.

– Хорошо бы, не лишая его самостоятельности, помочь Игорю… Как ему быть дальше, – сказала Марина Осиповна.

– Я сама этого не знаю.

– Во всяком случае, учиться, – ответила Марина Осиповна.

– Вы думаете, он должен пойти в училище?

– А вы как думаете?

– Я не знаю.

– Игорю, как никому другому, нужна дисциплина. Тося влиял на него ненавязчиво, спокойно и даже неощутимо, но влиял. Сейчас дисциплина необходима особенно.

Галина Степановна вспомнила последний вечер, ссору между Игорем и Тосей. Искаженное, несчастное лицо старшего сына.

– В отношении дисциплины училище, конечно, предпочтительнее, – продолжала Марина Осиповна. – Я разговаривала с Юрием Матвеевичем, с Леонидом Павловичем, с преподавателями. Вы понимаете, что Игорь… Мы всеми силами постараемся помочь ему. Считаем себя самыми близкими вам людьми. Не пустые слова, и вы, дорогая Галина Степановна, знаете. Мы не могли сразу затевать с вами или Игорем подобного разговора. Но теперь прошли дни, и мы сочли возможным поговорить об Игоре и, если можно – быть максимально полезными вам и ему. Простите, что я так как-то… словами, какими-то официальными… – Марина Осиповна волновалась, и от волнения у нее прерывался голос. – Простите, Галина Степановна… Мы с вами женщины… наши дети…

У Марины Осиповны совсем открыто начала дрожать, горбиться спина. Может быть, сейчас на кухонном столе Марина Осиповна увидела все то, что лежало у Тоси для завершения работы над дипломом, потому что ни мать, ни Игорь не посмели ничего из этого тронуть, перенести в другое место. Убрать со стола.

В дверь позвонили. Игорь.

Галина Степановна сказала:

– Мы ждем тебя, сынок. – Она так сказала, чтобы Игорь понял, что она не одна, хотя Аля, конечно, сказала ему, кто у них и почему его просят прийти.

Игорь вошел в кухню. Марина Осиповна уже справилась со своим волнением, посмотрела на Игоря.

– Здравствуйте, – сказал Игорь.

– Здравствуй.

– Вы будете говорить со мной об училище? – спросил Игорь. – Чтобы я поступил к вам?

– И об училище.

– Не надо об училище. – И, помолчав, сказал: – Я не пойду к вам учиться.

Галина Степановна смотрела на сына, и в глазах ее, как и в тот вечер, когда она выпустила из рук крышку от кастрюли и крышка с грохотом покатилась по комнате, появился ужас.

Игорь и Аля были уже недалеко от Алиного дома, в парке, когда она сказала:

– Зачем ты так себя ведешь? Не надо.

– А что надо? Ты знаешь, что надо?

– Не кричи, пожалуйста.

– Я не кричу. Я говорю. Всюду всегда обязанности. Хочешь, расскажу о моей колыбельной жизни?

– Можно обязанности не выполнять. Как ты, после колыбельной жизни.

– Замолчи, слышишь! Естественная девочка! – Он схватил ее за отворот пальто и начал трясти. Она испугалась. Он выпустил ее, и она почти упала на скамейку.

А он пошел. Потом остановился, обернулся и начал кричать:

– Алька! Я негодяй! Шваль! Скотина!

Он стоял и кричал на весь парк. Люди смотрели на него и на Алю. Кто-то громко сказал:

– Пьяный оголец раздухарился.

Тогда Аля вскочила со скамьи, подбежала к Игорю. Схватила его за руку. Игорь выдернул руку, обнял Алю нарочно грубо, с вызовом для всех, кто за ними наблюдал.

– Пойдем, ляпнем пивка.

Аля оттолкнула его и срывающимся от боли и обиды голосом сказала:

– Я тебя ударю!..

– Выруливай на буфет, лепешка!

– Ты действительно негодяй!

– А что, мне терять нечего!

– Потеряешь… – Она едва прошептала.

Аля повернулась и быстро пошла. А он остался стоять. Увидел лицо Тоси, серьезное, грустное и навсегда единственное. Совсем такое, как только что у Али. Ведь это было в последний раз, когда он видел Тосю. Потом Тося присел на край кровати, но Игорь не повернулся к нему, хотя Тося был прав во всем. Как сейчас Аля права во всем. И он не может без нее. А она уходит. Почему же он стоит? Почему он тогда, в тот последний вечер, не повернулся к Тосе? Почему Тося умер? Почему? Почему Игорю некуда теперь себя деть? У Игоря был Тося, но Игорь не понимал этого, как понимает теперь, когда Тося умер.

Игорь через проходной двор побежал к дому Али, поднялся на ее этаж. За дверью услышал ее голос. Бежала, чтобы только поскорее уйти от него. За дверью взволнованно переговаривались теперь три голоса.

– Все уедем из этого района к моим родным. Поменяем квартиры. – Это Семен Аркадьевич. – Попробуем начать новую жизнь. А родные переедут сюда. Ты, Аля, пойдешь в новую школу. И ты, Нина…

– Пусть решает Аля, – говорит Нина Михайловна.

Игорь позвонил.

В дверях – Семен Аркадьевич. За его спиной – Аля. Смотрит на Игоря. Игорь молчит. Молчит Аля. Семен Аркадьевич с силой закрывает дверь.

Игорь стоял и ждал, что Аля откроет дверь. Дверь не открылась.

Игорь пнул дверь ногой и крикнул:

– Мой корабль еще не тонет!

Сбежал вниз с лестницы, выскочил во двор.

Долго и медленно шел. Когда оглянулся – увидел Алю. Она шла за ним.

Игорь побежал к Але навстречу. Она ждала его.

Игорь не успел удивить Тосю, рассказать ему, что есть такой Научно-исследовательский институт скоростного транспорта (НИИСТ).

Два раза он заходил в институт. Старенькая невзрачная дверь. В прихожей стенд, на котором наклеены рисунки локомотивов и вагонов. Повестки дня научно-технических советов, программы исследований и графики их выполнения. Игорь прочитал, что институт совместно с конструкторским бюро по авиационной технике и вагоностроительным заводом заканчивает перемонтаж скоростного локомотива СЛОК-4 на реактивной тяге и приступит к повторным испытаниям СЛОК-5. Информация для сотрудников института. Подпись – Чеботарев Б. А., старший научный сотрудник, руководитель испытаний.

Игоря поразили в листке слова «реактивная тяга». Что же это такое? Самолет на рельсах? Иначе быть не может, ясно написано СЛОК – скоростной локомотив на реактивной тяге. Поэтому участвует и конструкторское бюро по авиационной технике.

Игорь решил войти и осмотреть институт. Вход свободный, в чем дело?

Пошел по коридору – склады, библиотека, кабинет политического просвещения, сектор ценообразования. Игорь читал таблички, как он их читал в училище. Лаборатория грузовых магистральных вагонов, кабинет норм проектирования, сектор изучения иностранной техники, патентный отдел. Лаборатория повышения надежности. На дверях надпись «Stop» из новых правил уличного движения. За дверью слышна жизнь, раздаются голоса, смех, стук пишущих машинок. Стучали даже косточки домино. Игорь услышал совершенно точно, и это его настроило оптимистично. Вполне доступные люди. Имеются такие. Еще были перечни фамилий и должностей – лаборанты, старшие и младшие научные сотрудники, механики, техники. Игорь заметил объявление, в котором говорилось, что состоится вечер музыкального ансамбля. Значит, тоже играют на гитарах.

Игорь старался ходить деловой походкой, а то остановят и, чего доброго, наладят отсюда.

В коридоре, у дверей с надписью «Лаборатория прочностных испытаний», Игорь увидел стенд, на котором были выставлены материалы по испытаниям железнодорожных составов. Оказывается, нарочно делают крушения: сталкивают груженные балластом составы и изучают последствия катастроф. Игорь рассматривал характеристики колебаний кузова, воздушных волн и всякие коэффициенты прочности. И опять было написано – руководитель испытаний старший научный сотрудник, но только не Чеботарев Б. А., а Устинцев С. Н. Игорь решил, что в испытаниях составов на прочность тоже что-то есть. Главное, присутствует риск. И все-таки реактивная тяга. Вот это для него. Только бы проникнуть к Чеботареву Б. А. Пока что на дверях он нигде не нашел его фамилии или каких-либо сведений о СЛОКе. СЛОК – он уже запомнил. И вдруг Игорь подумал – должна же здесь быть Доска почета. А на ней фотография Чеботарева? Не исключено.