Текст книги "Подростки"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава VI
Тося Вандышев

Игорь с матерью привыкли, что Тося в училище задерживается допоздна – если не вечерние консультации, то совет командиров, комсомольский прожектор, сдача норм ГТО. А если нет консультаций, собраний, советов, ГТО, все свободное время занимает комната технического творчества. И еще теперь поездная практика. Тося ездил уже на дальние расстояния, на так называемые большие плечи.

Тося иногда уезжал в ночь, иногда в день. Самые радостные часы его жизни, когда он шел в локомотивную бригаду. Врач перед поездкой почти не проверял Тосю. Достаточно было на него взглянуть, и становилось понятным, что Тося к рейсу готов. Это его единственная работа на всю жизнь. Он сам ее выбрал для себя, начал в семье локомотивное дело.

Игорь, конечно, вправе жить так, как он хочет, и не иметь к локомотивам никакого отношения. Игорь сказал, что, может быть, найдет себя в чем-то противоположном. Может быть, он станет водить самолеты. Небо, а не земля. Локомотивы – это неплохо, но однообразие «плеч» и только рельсы, которые куда хотят, туда тебя и везут, этого Игорю казалось мало. Что-то принудительное.

Старший на доводы младшего сдержанно улыбался. У Игоря перебывало уже несколько увлечений – гимнастика, Арктика, скалолазание. Потом решил быть мимом. Ходил в Дом культуры на занятия пантомимой. Бросил и это.

Мать пыталась доискаться причины, но Тося ей сказал, чтобы этого не делала. Пусть Игорь поищет. Тося получает стипендию тридцать рублей и еще как стажер помощника машиниста приносит вознаграждение до восьмидесяти рублей. Можно позволить младшему брату поискать себя. Привилегия младших. Он пока может думать только о себе. Ответственность за семью на Тосе, вся, целиком. С тех пор как не стало отца, Тося не имел права долго выбирать, и он выбрал и не ошибся.

Галина Степановна Вандышева не узнала старшего сына, когда он пришел из училища домой. Ей даже вдруг показалось, что Тося выпил. Сыновья не пили, но если бы Тося выпил, он должен быть, наверное, именно таким в ее представлении, каким пришел.

Медленно снял широкую рабочую куртку, снял фуражку, попытался накинуть ее на крючок. Бросил на стул. Не услышал, что в коридор вышла мать и смотрит на него. Стоял, одной рукой держался за крючок, на который только что попытался повесить фуражку.

– Ты что?

– Немного устал.

Мать смотрела на Тосю. Совсем непривычные для него слова. Не потому, что он не уставал, а просто слов таких не произносил.

– Больше ничего?

– Что же еще? – Тося отпустил крючок. Прошел в комнату. – Игорь где?

– У него свои заботы.

– А уроки?

– Выполняет.

– Как ты думаешь, я ему нужен?

Галина Степановна даже растерялась от такого вопроса. Тося прекрасно знает, как он необходим Игорю, как Игорь любит и дорожит вниманием старшего брата. В особенности теперь старается, во всяком случае. Если в чем-то и не понимают один другого, так оно и должно быть – старший и младший. Хотя разница между Тосей и Игорем всего три года, но Тося казался матери гораздо старше своих восемнадцати, а Игорь гораздо более юным в свои пятнадцать. Может быть, из-за разности характеров. Но сейчас Тося был какой-то необычный. Вопрос его был необычным. Странным.

– Тося, как тебя понимать?

– Не знаю, зачем спросил. Ты ему не говори.

Мать кивнула.

У Тоси с Игорем отдельная комната. Тося прошел в комнату, сел на вертящееся кресло, которое он сам и сделал, и начал медленно на нем крутиться.

Галина Степановна наблюдала из соседней комнаты. Она никогда не хотела быть навязчивой, в особенности в делах Тоси, поэтому ни о чем больше его не спросила. Ему было отдано первенство в семье, и Тося отнесся к этому со всей серьезностью старшего сына. Он теперь определял не только свою жизнь, но и жизнь семьи.

– Виктор Данилович ушел от нас, – сказал Тося. Он видел, что мать наблюдает за ним.

– Перед самыми государственными экзаменами? – Галина Степановна вошла в комнату к сыну. – Зачем же он ушел?

– Его уволили.

Галина Степановна помолчала. Ждала, что еще скажет Тося. Но он ничего не сказал. Тогда она спросила:

– За что так сразу?

– Деньги.

Тося поднялся с кресла и с силой его вертанул. Оно покрутилось несколько оборотов.

– За деньги, – повторил Тося и опять с силой вертанул кресло.

– Обидел он вас? – спросила мать.

– Он нас предал.

– Деньги часто лишают людей честного имени.

Тося ничего не ответил. Стоял посредине комнаты, и в нем чувствовалась беспомощность.

Вечером братья были вместе.

Тося никуда не пошел: ему рано утром в рейс. Игорь тоже был свободен вечером или делал вид, что свободен.

Братья редко разговаривали между собой о личных делах, больше – о домашнем, общем, о том, что касалось их двоих и матери. Игорь не любил говорить о чем-то своем. Отмалчивался. Тося никогда не беспокоил его вопросами. В крайнем случае узнавал у матери, что и как у Игоря в школе. Если что-нибудь случалось, мать сама разговаривала с Игорем. Потом как бы невзначай говорила Тосе. Сообщала. Тося кивал, принимал к сведению. И все. Этого было достаточно для Игоря и для Тоси, чтобы исправить положение.

Тося лежал поверх одеяла в трусах, руки заложил под голову. На правой руке, на плече, видна наколка. Наколка появилась в детстве, когда ребята во дворе демонстрировали друг другу силу воли. Наколку сделал в три иглы, связанных ниткой, истопник Никифор. Сидели они все в котельной на куче угля. Тося помнил, как пьяный Никифор макал иголки в баночку с тушью и вкалывал в плечо по контуру рисунка, который перед этим навел химическим карандашом. Было больно. Тося молчал. Плечо воспалилось, долго потом болело. С Никифором разговаривал отец. Никифор пьяно мотал головой и доказывал, что ребята настоящие солдаты. Вытерпели. Когда протрезвел, приходил извиняться. Но наколка осталась. И эта боль, и запах водки, которой Никифор дезинфицировал ранку, и сам пьяный грязный Никифор. Может быть, поэтому Тося никогда не пробовал пить и следил, чтобы этого не делал младший брат.

Игорь сидел в том самом вертящемся кресле, тоже в трусах.

Горела настольная лампа. Дверь в комнату была закрыта, но из кухни слышалось, как мать возится с посудой, гремит крышками.

– Я обидел Алю, – сказал Игорь. – Сегодня. Только что.

Тося посмотрел на брата.

– Что ты сделал?

– Обидел, говорю тебе.

– Что ты сделал?

Игорь не ответил. Скрипнуло, повернулось под ним кресло.

– Слезь, прошу тебя.

Игорь слез с кресла, лег на кровать. Руки тоже заложил под голову.

Так лежали оба.

– Я… – Игорь осекся. – Не знаю, как это…

Тося приподнялся на одной руке, посмотрел на брата.

– Аля не хотела идти домой, боялась, что мать будет плакать. Она мне доверилась. Я расстегнул на ней пальто… и на платье… пуговицу… Ну, я думал, понимаешь, не о том, что у нее случилось в семье. Тося, ты когда-нибудь с девчонкой…

Игорь не успел докончить фразу.

Тося стоял уже над ним. Одной рукой Тося крепко прижимал Игоря к кровати, а другой сильно ударил по лицу.

Никто из них не издал ни звука. Тося отпустил брата и выпрямился.

В дверях с посудным полотенцем на плече и с крышкой от кастрюли в руках стояла мать. Глаза ее были широко раскрыты. В них был ужас.

Мать выронила крышку, и она с грохотом покатилась по полу.

– Тося… За что ты его?

– Он знает, – коротко ответил Тося. Поднял с пола крышку, подошел к матери, снял у нее с плеча полотенце и пошел в кухню.

– Отвяжитесь от меня! Уйдите все! – закричал Игорь, уткнулся лицом в подушку.

Когда Тося вернулся в комнату, Игорь лежал уже под одеялом. Лицом к стене.

Тося присел на край его кровати. Сидел долго. Игорь не поворачивался. Тося встал, погасил лампу. Погас свет и в комнате матери. Тося видел в щель под дверью. Прошел к своей кровати и лег. К четырем утра ему быть в депо.

Тося любил свой утренний, предрассветный путь в депо. Но сегодня Тося шел с тяжелым сердцем: прав ли он, что так поступил с Игорем? Имел право поступать? Может быть, в другой день, в другой час он бы этого не сделал. Может быть, поступил под влиянием истории со Скудатиным? Перед уходом в депо думал разбудить Игоря и что-нибудь сказать, ничего не выяснять, а вот просто: старший и младший. Несколько слов, необходимых обоим. Ясных, дружеских, как это бывало всегда. Игорь хотел что-то спросить, хотел, чтобы брат помог успокоиться. Сам ведь он заговорил. А Тося? Устроил расправу. Или что-то в этом роде. Какой он, к дьяволу, после этого старший в семье? Применил силу. Против родного брата. Мать разволновал. Поддался настроению.

Тося вступил на знакомый с детства мост-переход через пути. Для всех ребят из района мост составляет часть детства, на мосту назначали свидания, гуляли. Над проводами металлические таблички с надписями дырочками: «Конец контактной подвески». С моста надписи читаются наоборот. Сейчас надписи темные, а летом светает рано, они отчетливо видны.

На путях составы. Сверкают под высокими мачтами дуговых фонарей. Платформы с лесом, цистерны, закрытые пульманы-холодильники. Они тихонько гудят.

Весна, но только что выпал снег. Короткий, ночной. К утру его в городе опять не будет. А пока что он облепил платформы и вагоны, мачты дуговых фонарей, сложенные между путей грузы.

Когда трогаешь с места зимний состав, толкаешь его сперва назад, «собираешь», то он встряхивается, как сосна в зимнем лесу.

Горели светофоры – входные, выходные, прямоугольные фонарики стрелок. Красивый лунный огонь: разрешается производить маневры. Он на самом деле, как маленькая луна над снегом. В инструкции написано: «Лунно-белый огонь».

Стукались друг о друга пустые вагоны. Тося знал этот громыхающий звук. Даже дома, в квартире, Тося угадывал его.

По боковой лестнице Тося спустился с моста-перехода к линейной, двери которой постоянно открыты, потому что бригады выезжают круглосуточно – «локомотивы в голове поезда передним ходом 24 часа в сутки».

Машинисты и помощники играют в шахматы или в домино. Ждут, когда вызовет дежурный по депо. Стоит справочник-автомат, по нему можно узнать возникшие в электровозе или тепловозе неисправности и способы их устранения. Висит разверстка профиля пути с указанием особенностей – спуски, подъемы, кривые. Общая схема тракционных путей депо. Постоянно действующие предупреждения. График весеннего комиссионного осмотра локомотивов.

У дежурного депо на большом пульте вспыхивают контрольные лампочки, звонят телефоны связи. Дежурный сосредоточен и ни на что не отвлекается. Он – часть большого пульта с лампочками и телефонами. У него под наблюдением все тракционные пути.

Тося вошел в линейную и увидел Скудатина. Виктор Данилович сидел и заполнял маршрутный лист. Тося растерянно застыл. Мастер поднял голову, заметил Тосю. Встал и тут же подошел к нему.

– У меня срочная подмена, и я взял тебя. Не возражаешь? На рейс.

Тося не знал, что ответить.

– Поговорить хотелось. Не откажи. С дежурным все улажено.

Тося кивнул.

– Иди на врачебный осмотр.

Тося отправился наверх в здравпункт.

Врач взглянул на Тосю:

– Жалоб не имеешь?

– Нет.

– Выспался?

– Выспался.

– Подними рукав.

Врач будет измерять давление. Значит, у Тоси не обычный свежий вид.

Повыше локтя – резиновая манжета. Ртутный столбик манометра. Врач измерил давление, сказал:

– Счастливого пути.

Тося спустился к Виктору Даниловичу. Тот читал телеграммы о состоянии дороги на данное время суток. Протянул их Тосе. Тося просмотрел – нигде никаких заносов, повреждений, ремонтных работ.

– Пойдем принимать электровоз, – сказал Скудатин.

Они вышли. Скудатин закурил.

Безмолвно чернели электровозы. Паровоз всегда какой-то живой, в нем постоянно шевелится пар, а электровоз, когда он не в движении, напоминает комнату, в которой выключили свет.

Скудатин спросил:

– Что думают ребята в группе?

– Разное.

– Ты что думаешь?

– Вам нужны были деньги?

– Да. Сумма. Я обещал.

Тося ничего не ответил. Почему-то вспомнил Гибича и все его дела. Гибич тоже говорил, что ему нужны были деньги, сумма. Но сам же Виктор Данилович окончательно изгнал Гибича из группы, из училища.

– Требуется для семьи, – сказал Виктор Данилович и повторил: – Сумма.

– А разве большая семья? – спросил Тося.

– Не большая, но может состояться только при определенных условиях.

– Без таких условий нельзя?

– Нет.

Тося ничего больше не спросил. Зачем?

Скудатин бросил окурок, придавил ботинком. Тося любил мастера даже теперь, и начавшийся разговор и предстоящий, очевидно, во время пути в электровозе волновал его, как волновала судьба Виктора Даниловича. Хотелось быть полезным ему, хотя Тося и не понимал принципов («резонов»), которыми руководствовался их бывший мастер в своей семейной жизни. Тося не представлял, как можно отгородить себя и свою семью от того, чем ты занимаешься, от своей работы. Изменить себе, изменить ребятам. За что? Обманывать. Добывать деньги. А что потом? Опять обманывать? Пока не станет противно? И к чему тогда ты, вся твоя семья, вся твоя жизнь? Честное прошлое, которым дорожил и от которого отказался? А богатство? Оно зачем? Если это твой стыд и позор.

Тося первым поднялся к дверце электровоза, вошел и повернул выключатель, обыкновенный, на стене: зажег в комнате свет. Поставил в угол чемоданчик. Следом поднялся Скудатин. Тоже поставил чемоданчик. Включил отопление. Тося узнал электровоз. Это был тот самый, которому группа делала профилактику.

В «Технической книге», в графе «замечания и неисправности», предыдущей бригадой было записано: «Не идет песок, левая шестая ось». Как всегда, были отмечены показания счетчика электроэнергии.

Тося прошел по коридору, вокруг двигателей и высоковольтных щитов, потом спустился на полотно, чтобы осмотреть экипажную часть электровоза. Тося не спеша проверил основные болты и гайки. Скудатин поднял пантограф. Тосе всегда кажется, что он ощущает толчок пантографа о контактный провод. Не просто видит, что провод качнулся, а ощущает толчок медной лыжи. Скудатин включил компрессор. Тося громко свистнул (так делают помощники, чтобы машинисты их услышали, даже когда работает компрессор).

Виктор Данилович открыл окно со стороны машиниста.

– Дайте песок! – крикнул Тося.

Скудатин одну за другой включил песочницы, и у колес, подсвеченных нижними лампочками, с шумом взвихрялись маленькие песчаные бури. Тося обходил электровоз, проверял. Песочницу у левой шестой оси решил проверить особенно внимательно, посмотреть, как ее отрегулировали механики. Опять свистнул, и, когда Виктор Данилович открыл окно, Тося попросил:

– Шестую! Еще разок!

Скудатин снова включил песочницу у левой шестой оси.

– В порядке! – сказал Тося.

Потом он проверил тормозные колодки. Тормоза – это посерьезнее песочниц.

Когда поднялся на электровоз, в кабине было уже тепло. Скудатин без рабочей куртки, в одном форменном пиджаке, стоял у контрольно-записывающего аппарата, заправлял в него катушку с бумажкой скоростемерной лентой, покрытой мелом.

– Заточить перо? – спросил Тося.

Если на пере самописца окажется заусеница, перо может порвать ленту, на которой ведется постоянная контрольная запись скорости электровоза, времени в пути и мелкими дырочками накалываются пройденные километры.

Тося начал затачивать перо наждачной бумагой, которую вынул из чемоданчика. Скудатин пустил большие часы, вмонтированные в контрольно-записывающий аппарат, и поставил точное время.

Отключился компрессор. В кабине наступила тишина. Громко тикали часы. Опять все, как в обычной комнате. Тося передал Скудатину заточенное перо. Скудатин вставил его в аппарат.

Они готовили электровоз и обменивались короткими деловыми фразами. Для другого разговора сейчас не время.

– Проверь замок тормозного рукава. Не заледенел?

Тося надевает брезентовые рукавицы и вновь спускается на полотно. Проверяет замок. Он покрыт тонким льдом. Скудатин оказался прав. Тося в очередной раз громко свистнул и попросил у Виктора Даниловича отвертку. Скудатин бросил отвертку через окно. Тося отверткой отколол от замка ледяную корочку. Убедился, что теперь замок в порядке и, когда они будут подключать его к поезду, никаких задержек не произойдет.

Вновь поднялся в кабину. Ему нравилось сильно и резко подтягиваться на поручнях к дверце и пользоваться, чтобы войти в электровоз, последней, четвертой, ступенькой. Гимнастика.

Где-то впереди, у прямоугольных огней стрелок, тоже шумит сжатый воздух: продувают, очищают от снега стрелки.

Включилась рация.

– Машинист поезда номер пятьсот двадцать пять?

Тося снял трубку.

– Машинист поезда пятьсот двадцать пять слушает.

– Маршрут готов, светофор открыт. Выезжайте к поезду.

Тося вручную повертел ручку «дворника» и стер со стекла капли, образовавшиеся от растаявших снежинок.

Вспыхнул лунно-белый светофор: маневрирование разрешается.

Скудатин медленно подвел электровоз к ожидавшему их грузовому поезду. Осторожно сцепился с ним. Тося надел рукавицы и выскочил к переднему вагону, чтобы подсоединить тормозной рукав. Рукав подсоединился быстро, замок легко захлопнулся. Как хорошо, что заблаговременно с замка был очищен лед.

Скудатин по коридору переходит в другую, теперь ставшую уже ведущей, кабину. Сюда возвращается и Тося. Казалось бы, между ним и Виктором Даниловичем полная слаженность в работе, но Тосю ни на минуту не покидает чувство угнетенности, неясности их отношений. Кто теперь Тося и Виктор Данилович? Стажер и машинист? Ученик и мастер? По-человечески?..

Они ждут последний поездной документ: справку о надежности тормозной системы всего поезда.

Негромкий стук в дверь. Сцепщик вручает справку. Дежурный запрашивает по радио машиниста. Тося снимает трубку. Она слева, где место помощника, и отвечать по радио – обязанность помощника.

– Машинист поезда пятьсот двадцать пять слушает.

– Вам зеленый. Отправляйтесь!

Поезд был гружен лесом. Тяжелый, сложный, с превышением грузового задания. Если где-то не рассчитаешь на уклоне, не разгонишь его – можно не одолеть подъем. Встать. С места не стронешь без дополнительной помощи.

Для Тоси подобный состав – радость, проверка сил и возможностей человека, его мастерства. Не просто азарт, а уверенность и чтоб – привычное дело. Взять и зашвырнуть за несколько сот километров лишние полтора миллиона ньютонов!

Поезд встряхнулся, как сосна, и тронулся. Защелкали рычаги в высоковольтных камерах. На зажимах двигателей повысился ток. Заработали вентиляторы, начали охлаждать двигатели. Тося опять повертел ручку «дворника», протер стекло.

Прожектор высвечивает впереди электровоза участок пути, блестят рельсы, и над ними – контактный провод. Он отражает на себе цвета светофора.

Мелькали пригородные платформы. Иногда надвигался прожектор встречного электровоза. Если состав пассажирский, то вслед за прожектором вытягивались длинные полоски габаритных огней вагонов. Если товарный, то шла темная полоса до последнего вагона, когда последние на нем огни завершали движение состава.

– Налей кофе, – попросил Скудатин. – У меня в термосе.

Тося достал из чемоданчика Скудатина термос, две чашки. Разлил кофе по чашкам.

– Заморозки еще, – сказал Скудатин. – Жесткое полотно.

Светятся на пульте электровоза красные звездочки – «Вентилятор I», «Вентилятор II», самописец накалывает на меловой бумаге первые десятки километров маршрута.

Небольшой спуск. Состав наваливается на электровоз. Ощущаешь физически, собственной спиной. Набор скорости, чтобы легко выйти на подъем. Полотно жесткое.

Вышли на подъем.

Ровный, спокойный участок. Машинист и помощник следят за дорогой и прихлебывают кофе. Можно ли во время движения пить кофе? Наверное, нет. Но Тося не хотел чем-нибудь обидеть сейчас мастера.

– Знаешь, где я впервые встретил Ирину? В Центральном выставочном зале, когда ходили смотреть народные промыслы. Помнишь?

Тося сказал:

– Помню.

Они тогда с ребятами в своем «техническом творчестве» занимались изделиями из капа – древесных наплывов. И на выставке было много таких изделий из города Кирова.

– Она была с сестрой. Вы ушли, а я остался, заглянул в буфет. В буфете и встретил. «Вы, говорит, учитель?» – «С чего вы взяли?» – говорю. – «Были с ребятами». – «Да. Вроде учителя». – «Славные у вас ребята» – это она сказала.

Тося подумал: «Не могла она этого сказать».

Скудатин попросил еще кофе. Тося налил. Он смотрел на линию, медленно пил свою чашку. Включилось радио.

– Ваш поезд идет без замечаний. Хвостовые сигналы горят.

Радио отключилось.

– Старину собирает, – продолжал рассказывать Виктор Данилович. – Предметы быта. Любопытные вещицы. Чайники, миски, тарелки. Недавно коромысло достала, резное. Или безмен большой, подвесной. На нем фунты, четверти, осьмушки. Все хотел ее с Эрой Васильевной познакомить.

– Кем она работает? – спросил Тося, чтобы не молчать, потому что знал, что она нигде не работает.

– В институт будет готовиться. Внешторг. Вначале на подготовительное отделение. Не думай, я сам предложил с институтом. Что ж тут плохого? Она способная.

Тося не думал – что тут плохого. Он теперь слушал, как работают двигатели.

Некоторое время ехали молча. Кофе был выпит. Когда проходили стрелки, пустые чашки слегка подпрыгивали. Тося наблюдал, как они приближались друг к другу. Рассказ Скудатина утомил Тосю. Мастер оправдывался, оправдывал жизнь с Ириной Камбуровой и хотел, чтобы Тося понял его, чем-то подтвердил его правоту. Хотя бы своим присутствием. Но Тосе присутствовать становилось все тяжелее. Он не получал от рейса удовольствия. Ему хотелось после случившегося дома между ним и Игорем отвлечься в поездке. Это его любимое – машина на рельсах и он в машине. Путь впереди. День впереди. Потому что скоро начнет светать. Кажется, что ты едешь в новый день, все заботы остались в прошлом. Ты от них уехал.

Чашки соединились, зазвенели. Тося их убрал. Предметы быта.

Начало светать. Отгремели фермы моста. Опять спуск.

Тося проверил, как пишется лента самописцем, поступает ли зарядный ток на аккумуляторные батареи. Продул магистральные краны, чтобы не замерзли. Проверил, нет ли постороннего запаха в электровозе.

Они были в пути уже третий час. Шли густым лесом, постепенно вписываясь в кривую. Тося только что сказал, что он видит зеленый сигнал светофора. Из-за леса выглянуло солнце. Начало слепить. Скудатин на полоску светозащитного пластика накинул согнутый пополам маршрутный лист, чтобы он окончательно перекрыл встречное солнце. Рация сообщила:

– На станции Валки возможна остановка.

Скудатин как-то странно воспринял слова «возможна остановка».

– Никогда раньше там не задерживали. В телеграммах было, что кругом на маршруте норма.

Тося сказал:

– Запросить причину?

– Не надо. Думаю, проверка.

– Какая?

– Бывает. Инспекторская. Или машинист-инструктор подсядет.

– Мог бы и в Москве.

– Бывает, что в пути.

Виктор Данилович замолчал. Тося прислушался, ему показалось, что в высоковольтных камерах что-то заискрило. Появился запах. Тося хотел пойти проверить.

– Не ходи, – сказал Скудатин совсем несвойственным ему голосом.

– Искрит…

– Не ходи! Не смей!

Тося с удивлением смотрел на Виктора Даниловича. И вдруг догадался, он как бы прочитал это в его взгляде: счетчик закорочен… Добавочные деньги за сэкономленную электроэнергию. Но она украдена!

– Ну и что! Да! Деньги, деньги!.. – крикнул Скудатин. Он понял, что Тося догадался о счетчике. – Необходимы, ты понимаешь! – Потом уже спокойно: – Стань у контроллера. Я сам.

Но Тося не встал за пульт машиниста. Он бросился к высоковольтным камерам, задевая плечами узкий коридор и едва в нем сейчас помещаясь.

– Нельзя на ходу! – крикнул Скудатин. – Опасно!..

Тося изо всех сил рванул сетку той камеры, где искрило. Высыпались из гнезда шурупы. Сетка обвисла, перегородила коридор. Тося еще раз ее рванул, двинул плечом, проделал в ней отверстие. Еще высыпались шурупы. И вот она – закоротка…

Тося не мог сдержать себя от обиды, от горя, презрения, ненависти. Сейчас это был Игорь – неистовый, незамедлительный в поступках. Но если у Игоря цели молниеносно менялись, у Тоси была одна цель – ясная и определенная: никаких и ни в чем больше оправданий мастеру. Вор! Вор! Деньги! Гульдены!

Тося схватил закоротку, где концы с изоляцией, дернул на себя. Электровоз проходил самую середину кривой, его резко качнуло. У Тоси соскользнули пальцы с изоляции…

…В единственный теперь и в последний миг в его жизни ему показалось, что у него в руках сосновые стружки и он не может их удержать в сразу онемевших пальцах. И стружки, как рассыпанные из больших часов пружины, медленно, беззвучно падают куда-то вниз.

Скудатин опустил пантограф, но опоздал.

Он все услышал, что произошло в коридоре перед высоковольтной камерой, в которой он перед рейсом поставил закоротку – «крокодила».

Была тишина.

Поезд стоял в лесу. Шумел ветер в соснах, и негромко текла по земле оттаявшая к утру под снегом вода. В глубине леса свернулся, застыл холодный туман, и лес стоял настороженный, неприветливый.

Скудатин смотрел на поезд, на открытую дверь электровоза, из которой он только что спустился по ступенькам на песчаную насыпь и где у высоковольтной камеры в коридоре лежал погибший Тося Вандышев.

Скудатин побежал, глубоко проваливаясь в талом снегу. Он тяжело дышал, захлебывался в собственном дыхании. Внутри у него все дрожало до самых ребер. Скорее прочь от этого места, от этой машины, от всего, что случилось! Он бежал, разбрызгивая воду, напролом через кусты в лес. Он видел, как он держит в руках голову Тоси и как потом опускает ее снова на пол. Как пытался сделать искусственное дыхание, а под ногами катались погнутые шурупы и все время валилась на Скудатина, мешала ему оторванная Тосей защитная сетка.

Теперь он убегал от мертвого Тоси. Не видеть! Только не видеть!.. Бежать! Прочь от электровоза.

Ветви кустов жестко и больно царапали руки, лицо. Снег сразу же набивался в ботинки. Скудатин потерял шапку и не помнил где – в электровозе, когда делал искусственное дыхание Тосе, или в кустах. Ломился вперед, не оглядываясь и не останавливаясь. Он перестал владеть собой.

Поезд стоял.

Он будто сделался частью леса, частью тишины. Птицы разгуливали по платформам, разглядывали бревна, как живые деревья. От еще горячих двигателей распространялось медленное тепло. Ветер шевелил раскрытой дверцей электровоза, как он шевелил вершинами сосен. В кабине прекратила движение меловая лента, на которой был наколот последний пройденный электровозом километр. Подрагивал от ветра переброшенный через светозащитный пластик согнутый пополам маршрутный лист.

Свалился намерзший за время пути на поезде лед. Мягко погружались в песок тяжелые промасленные капли с букс и осей, с металлических захватов автосцепки.

Сзади поезда томительно одиноко светился красный огонь светофора, показывая, что на перегоне находится состав. Что он, как часть леса, что он неподвижен. Красным светился и контактный провод, по которому будто растекся этот красный огонь светофора.

Заговорило радио. Громко в пустой кабине. Скудатин бросил трубку, и она свободно висела на шнуре, покачиваясь от ветра и изредка стукаясь о стену кабины.

– Машинист поезда пятьсот двадцать пять! Почему занимаете блок-участок? – Голос был нетерпеливым, требовательным. – Машинист! В чем дело? Отвечайте!

Человек, который мог ответить, продолжал ломиться сквозь кусты, сам не зная, куда и зачем.

Электровоз медленно двигался сквозь светофоры. Его никто нигде не задерживал. Равномерно и глухо катились колеса по рельсам, входили в стрелочные переводы и пересечения. Дежурные сигналисты и постовые стрелочники знали о нем, снимали фуражки и долго еще смотрели ему вслед. Электровоз двигался один, без состава. Он возвращался в Москву. Его поручни были обмотаны черной траурной лентой. Впереди были уложены свежие сосновые ветки с того самого места, откуда электровоз начал свой путь.

Люди на пригородных станциях смотрели на него и невольно замолкали.

На следующий день фотография этого электровоза появилась в газетах.

Тосю Вандышева хоронили вечером. Стояли училище и средняя школа, в которой он до этого учился. Школьники и ребята из училища в одном строю, в депо, где бесперебойно, днем и ночью, двигаются, работают локомотивы, где горят лунно-белые и зеленые огни, от которых уходят потом вдаль поезда.

Галина Степановна была одна. Теперь она должна убедить себя, что Тоси больше нет. Он погиб. Умер. Она не уберегла, не сохранила Тосю. Так обошлась судьба. Тося погиб, уже определив цель и смысл жизни. Он был ее старшим сыном. Ушел из дому под утро. Юный и взрослый.

Когда она вышла на кухню, он уже завтракал. Сидел в майке. Держал стакан с чаем. Обхватил его двумя руками, как будто согревал руки. Или просто задумался. Увидел ее, улыбнулся. Она села напротив, чтобы побыть с ним хотя бы несколько минут. Всегда так делала, когда он собирался в депо.

Она очень дорожила этими несколькими минутами. Ее жизнь иногда складывалась из этих нескольких минут в день. Видела сына, могла побыть с ним, поговорить. У Тоси шла активная жизнь, в которой матери уже трудно было отыскать место для себя. Она не винила Тосю, она понимала, что жизнь требовательна и должна быть такой. Это была молодость, когда ты способен и должен сделать многое.

Разговоры по телефону, быстрые, в несколько слов, во время перемены или производственного перерыва: «Мама, я сегодня буду поздно: комитет комсомола», «Мама, задерживаюсь – обсуждаем работу базового предприятия», «Заскочу домой на минутку – я дневальный по училищу», «Мама, секция слесарных профессий. Не жди», «Ты знаешь, в училище вспыхнула эпидемия краснухи. Врач спрашивает, я болел краснухой?», «У нас вечером волейбол», «Помнишь, я тебе говорил о новом фрезерном станке? Ломаются фрезы. Будем отлаживать», «Факультативные занятия английским».

А потом поздно вечером осторожные шаги по квартире. «Тося, это ты?» – «Я, мама, спи». И только когда он собирался в училище или в депо, она бывала с ним.

Тогда ночью на кухне сидела напротив него и смотрела, как он ест, могла спросить о новостях в его жизни, могла ему улыбнуться в ответ на его улыбку. Могла понять, как он возмужал, окреп и что становится все больше похожим на своего отца. Даже плотнее, шире в плечах. И эта его наколка, воспоминание детства. Гнев отца и пьяный, растерянный истопник. Он жив и до сих пор, Никифор. Таскает в котельную свои старые кости. За шестьдесят ему.

Или как она пришивала на левый рукав Тосиного форменного пиджака «курсовку» – золотой шеврон. «Курсовку» он купил в Военторге – курсовой знак слушателей военных училищ.

В ПТУ этими знаками выделялись командиры групп. Тосю похоронили в новой синей форме. А на левом рукаве была старая «курсовка». Ее пришила Галина Степановна.

Сейчас она сидела на кухне одна. Отправила Игоря в школу, хотя он и сопротивлялся. Нагрубил ей. Но она понимала, что это от отчаяния. Может быть, он нагрубил бы ей еще больше, если бы не пришла Аля. Игорь вдруг подошел к матери, и она увидела – он сдерживается, чтобы не заплакать. И она нашла в себе силы, чтобы улыбнуться ему, чтобы ему было легче. Он теперь единственный ее сын. Первый раз после гибели Тоси Галина Степановна отправит Игоря в школу и останется первый раз одна. И не будет искать в себе никаких сил для себя, опустит на руки голову и начнет плакать, как плачут матери, потерявшие сыновей. Плачут так вот на кухне, прижимая к глазам край фартука или посудного полотенца и никогда не чувствуя облегчения, не надеясь его почувствовать.