Текст книги "Подростки"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Михаил Павлович Коршунов
Подростки

Глава I
Группа ЭЛ-16

Включилась камера внутриучилищного телевидения, и голос директора Юрия Матвеевича громко прозвучал в лаборатории электровозов:

– Евгений Константинович, у нас гости из депо Москва-Сортировочная. Позвольте посмотреть ваш урок.

На занятии у Евгения Константиновича сидела группа ЭЛ-16. Шло повторение схем цепей управления грузовым электровозом. У доски, у большой схемы, с указкой в руке – Лучковский, танцовщик-виртуоз. Не лучший представитель группы, мягко говоря, но тем не менее будущий помощник машиниста. И сейчас должны происходить не танцы, а нечто посерьезнее. Остались считанные недели до защиты дипломов по специальности. Демонстрировать Лучковский будет не только себя, но и группу и преподавателя. И не только перед директором, а и перед представителями одного из самых знаменитых в стране депо. Тем более, представители пришли, может быть, отбирать для себя будущих помощников машинистов. Может быть, сидят у директора даже сами машинисты. Надо же, чтобы у доски оказалось это «фуфло», которое ничего «не волокёт» в теории!

– Лучковский, – сказал Евгений Константинович, – строньте на схеме с места электровоз.

Евгений Константинович переживает за Лучковского, за группу и за себя. Но делать нечего, нужно вести урок.

Наступила продолжительная пауза.

Шмелев поднял руку и сказал:

– Позвольте, Евгений Константинович.

– Ты что?

– Включить светофор.

– А-а, да. Можно, для полноты картины.

Шмелев встал, подошел к кнопкам, которые были рядом с классной доской, и нажал одну из них. На светофоре, расположенном за окном лаборатории во дворе училища, вспыхнул зеленый свет. Светофор был для занятий по ОКЖД – общему курсу железных дорог (занятия проводит директор). На светофоре, на натуре, показываются дорожные сигналы, их сочетания.

Шмелев шел прямо на камеру телевидения и так перед камерой теперь и стоял, не отворачиваясь от нее. На спине у Шмелева, подсунутая за воротник пиджака, висела страничка из учебника, срочно вырванная Димой Дробизом.

– Я могу остаться на сигналах, – сказал Шмелев.

– Хорошо, – согласился ни о чем не подозревающий Евгений Константинович.

Шмелев стоял спиной к Лучковскому, и Лучковский, как и весь класс, кроме преподавателя и телекамеры, видел листок из учебника.

– Даем первую позицию, – сказал Лучковский. – На первой позиции включаются пять линейных контакторов. Электровоз получит толчок.

– Реверсивная рукоятка при этом… – спросил Евгений Константинович.

– На положении «вперед». Потом одиннадцать реостатных контакторов получат питание через контроллер. Теперь мы едем. Надо ввести в цепь пусковые сопротивления. Получат питание пятый провод и седьмой.

– На схеме, Лучковский.

Лучковский нашел провода на схеме.

Шмелев стоял неподвижно и вглядывался в светофор.

– Двадцать третий провод под напряжением, – продолжал говорить Лучковский. – Набираем скорость до двадцать седьмой позиции.

– Какое напряжение будет на тяговых двигателях? – спросил Евгений Константинович.

– Семьсот пятьдесят вольт.

– Правильно. На каком соединении едете?

– На последовательно-параллельном.

– Правильно.

– А что вы сделаете на тридцать седьмой позиции? – прозвучал голос из директорского кабинета.

– Ослабление поля.

– При подходе для сцепки с тяжеловесным составом за сколько метров начнете сыпать на рельсы песок в такую погоду, как сегодня? – продолжали спрашивать из директорского кабинета.

За окном снег. Небольшой морозец.

Лучковский призадумался. Теперь надо было отвечать самому: в листке из учебника этого не было.

– Метров за сорок.

– Маловато.

– Пятьдесят.

– Так будет надежнее. А потом, при трогании с места с тяжелым составом?

– Тоже буду сыпать песок.

Евгений Константинович, слушая ответы Лучковского, успокоился, распрямил спину.

– Мы отключаем ваш класс, – это сказал уже директор.

Над телекамерой погас контрольный огонек.

Когда закончились занятия и группа вышла на перемену, ребята окружили Лучковского. Шмелев протянул ему листок учебника и коротко сказал:

– Ешь.

– Ты что, в натуре опсихел? – попробовал вознегодовать Лучковский.

– Ешь! – сказал Мысливец.

Костя Зерчанинов схватил Лучковского за шею и притянул его голову вплотную к листку бумаги.

– И не шурши.

Лучковский попытался вывернуться. Но еще несколько рук плотно легли ему на загривок.

– Упадешь и размажешься… – сказал Шмелев.

– Тося!.. – взмолился Лучковский.

Тося ничего ему не ответил. Лучковский начал жевать листок из учебника.

Эту машину Тося Вандышев знает до последнего разрядника сопротивления, до последнего болта, штепсельного разъема.

Машина стоит в депо. Ее очищают от пыли, заваривают трещины, проверяют надежность изоляции электрических цепей, смазывают, подкрашивают.

Тося Вандышев и его группа проходят на ней производственную практику. Тося занят пультом управления машиниста, это тема его дипломной работы. Он зачищает клеммы, которые перекрыла искра и кое-где подпалила.

В смотровой канаве горит свет. Там Федя Балин. Колесные пары, рессорное подвешивание – его дипломная работа. В берете, рукава халата подвязаны бинтом, чтобы плотно прилегали к запястьям и, когда поднимаешь руки, не текло под рукава дизельное топливо или керосин. В руках у Феди банка с дизельным топливом и квач из пакли. С Федей – Дима Дробиз, Виталий Ефимочкин и Мысливец. Старшим над ними поставлен Федя Балин. Дима Дробиз пижонит: на халате изоляционным желтым лаком нарисовал нелепые фигуры. Говорит: «Без прекрасного, ребята, я ржавею». А сам пока счищает ржавчину, смазывает электровоз снизу. В руках у него тоже квач из пакли. Дима Дробиз – комсорг группы. Избран единогласно на последнем групповом комсомольском собрании. Виталий Ефимочкин – провиантмейстер и хранитель финансов. С первого курса, все три года. Его отчеты о финансовом состоянии группы – подлинные поэмы, написанные высоким слогом. Виталий бережет копейку и пресекает любое мотовство. Даже теперь, на выпуске. Недавно Дробиз предлагал купить каждому по яркому модному галстуку к выпускному торжеству – в ГУМе у него договоренность с продавщицей. Ефимочкин пресек. Торжествовать будут в своей училищной форме. «Ему хоть кол на голове теши! – возмущался Дробиз. – Эксплуататор!» Мысливец – рядовой учащийся, но по призванию демагог. Когда горячится, у него пропадают согласные буквы. В борьбе за яркие галстуки (Мысливец был на стороне Дробиза) он чуть не потерял их все.

Сейчас Мысливец помогает Ефимочкину, держит большой гайковерт.

В отсеках локомотива работают Костя Зерчанинов и Лучковский. Костя сосредоточен, берет надвинут почти до переносицы, маленькие часы прикреплены к широкому ремню-напульснику. Надет ремень-напульсник поверх манжеты халата. Лучковский, тот притоптывает в такт мелодии, которую негромко напевает, и поглядывает по сторонам. Скоро полезет на крышу электровоза: на крыше можно пофилонить, незаметно вздремнуть, если захочется. Лучковский готов служить на электровозе, потому что это обеспечивает приличные деньги – гульдены, но электровоз он не любит. Занудство, никакой индивидуальной жизни, можно сказать, больничный режим. Нельзя кутнуть, повеселиться – на другой день могут не допустить на машину: по состоянию здоровья вы не готовы к рейсу. Мракобесие какое-то средневековое, только что на костре не жгут. Так считает Лучковский.

Тося работает не спеша. Под пальцами каждая клемма, каждый провод пульта управления машиниста. Прикосновения радуют, потому что ты все освежаешь до острого запаха свежей меди или латуни.

Лучковский уже на крыше, переговаривается оттуда с Ваней Карпухиным, самым младшим учеником в группе. Ваня стоит впереди электровоза на обыкновенной деревянной лестнице и проводит кистью, подновляет красные полосы вокруг государственного герба. Рабочие ботинки Ване очень велики, штаны заползают в них сзади, и Ване приходится изредка переминаться с ноги на ногу, чтобы штаны выдернулись. Лучковский что-то говорит по этому поводу, Ваня нехотя отвечает: Лучковский мешает ему.

Тося отправляется по внутреннему коридору к люку, который ведет на крышу. Поднимает люк, выглядывает. Лучковский, заметив Тосю, хватает безмен, проверяет пружины пантографа.

– Десять килограмм, – говорит Лучковский. – Норма.

Тося смотрит на Лучковского.

– Слазь.

– А что я…

– Иди внутрь.

– Иду. – Но сам остается на месте. Ноги в рабочих ботинках ловко выстукивают негромкий танцевальный ритм на крыше электровоза.

– Немедленно иди.

– Эй ты, звезда на крыше! – кричит из смотровой канавы Димка Дробиз. – Загляни к нам на уикэнд!

Лучковский спускается с крыши. Идет внутрь электровоза вслед за Тосей.

– Твое место здесь, – показывает Тося на высоковольтные камеры. – Очисть от пыли.

Лучковский медленно почесывает затылок.

– Без прекрасного я тоже ржавею.

– Давай-давай, не то гульдены заржавеют.

Лучковский опять почесывает затылок, вздыхает. На лице мука-мученическая. Но если заржавеют гульдены – плохо.

– Эй! – кричит он в смотровую канаву. – Дайте сигареты энд спички!

Когда Тося вернулся в переднюю кабину электровоза, его окликнул мастер их группы Виктор Данилович Скудатин. Он ведет, их с первого курса. Постоянный руководитель.

– До обеда группа в депо, – сказал Скудатин, – потом пойдете в училище.

– Я знаю, – сказал Тося.

Скудатин сел в кресло машиниста. Тося стоял рядом. Впереди – пустое депо, ворота депо открыты и виднеются рельсы, уходящие в снежную даль, где метет поземку ветер.

Когда работа по электровозу будет закончена и его примет комиссия, электровоз выведут за ворота.

Ваня Карпухин убрал лестницу. Выдернул из башмаков брюки. Прошел Лучковский к воротам. Быстрой и как будто деловой походкой. Притворство – решил пофилонить за воротами с сигаретой.

– Он исправил двойку по химии? – спросил Виктор Данилович Тосю.

– Нет еще.

Виктор Данилович кивнул.

– Задержать его?

– Пусть идет.

У ворот, громко взревев, остановился грузовик. Номера на нем не было: грузовик списан и работает только на территории депо. Подвозит детали, необходимые для ремонта локомотивов.

К грузовику проворно направился старик с сутулыми плечами, но плотный и вместе с шофером начал выгружать тормозные колодки. Лучковский поравнялся со стариком. Старик что-то ему сказал. Лучковский, очевидно, вынужден был задержаться. Старик передал ему колодку. Лучковский принял ее и положил на землю. Потом получил следующую.

– У Лиханова не вывернется, – сказал Виктор Данилович, – пока не разгрузит машину.

– Да, – улыбнулся Тося.

Старик Лиханов знаменитая личность. Ему семьдесят три года. На территории депо старик – хозяин, и притом деспотичный. Во дворе депо лежит паровозный котел, воспоминание о далекой молодости старика. Теперь он пытается к чему-нибудь этот котел приспособить. Котел его собственность. Его забава. Но никто не смеет вслух сказать, что забава. Боятся. Лучковский, после разгрузки и складывания колодок, наверное, будет мобилизован еще и на котел.

С крыши спустился Шмелев, закончил работу. Шмелев величайший насмешник в училище. Но лучше его нет крышевика. Многие боятся прикоснуться к контактному проводу, даже если горит зеленый разрешающий сигнал, висит изолирующая штанга и закрыта на замок рукоятка включения напряжения на провод. Все равно боятся.

Очень не любит вылезать на крышу Ваня Карпухин. Он не доверяет электричеству. На втором курсе Ваня пальцами попал на ток. Он закричал, и все перепугались. А Ваня шептал побелевшими губами, что побывал под напряжением. Его трясло. Прибежавший на шум Виктор Данилович положил на клеммы прибора свои пальцы и продемонстрировал Ване, что ток ерундовый, комариный. Почти всех ребят потом не один раз кусало комариным током.

Шмелев, спустившись с электровоза, сказал:

– Крыша на высоте! Проверяйте, мастер. Ключ и ромашка!

Виктор Данилович кивнул. Шмелева проверять не надо. Гаечный ключ и ромашка – плакат в училище, на котором написано: «Соблюдай культуру в труде!»

А Ваня Карпухин остатками красной краски выкрасил пожарное ведро, тоже инвентарь электровоза. Ведро висело, как гроздь спелой рябины.

Электровоз был готов к сдаче комиссии.

Ребята сняли халаты и джинсы, помылись под душем, надели училищную форму. Теперь их не сразу отличишь среди профессиональных железнодорожников. Только Ваня Карпухин выглядит школьником.

Пришел и старик Лиханов. Привел Лучковского. Старик надоедал ребятам, следил, чтобы не трогали новый инструмент, «не скрали», без конца объяснял, как пользоваться гайковертом, заваривать трещины, зачищать швы, паять провода. Шмелев однажды с ним схлестнулся не на жизнь, а на смерть.

– Да замолчи ты, старческий организм!

Старик ударил его в грудь с такой силой, что Шмелев отлетел и трахнулся спиной о выпрессовочный аппарат, с помощью которого из буксы вышибают подшипники. Шмелев чуть не вышиб из буксы подшипник. Он даже не мог сам подняться, и его подняли ребята. Выстроились перед Лихановым грозной стенкой. Чем бы тогда все это кончилось – неизвестно. Подоспел Скудатин.

– Никита Евдокимович…

– Отойди, Витька… – Старик сжимал большие костистые кулаки. – И тебе дышалку набок сверну.

– Никита Евдокимович, ты в своем уме?! Успокойся!

– Я спокоен. – Он сплюнул, мрачно усмехаясь. – Одного заземлил и еще парочку заземлю. У меня своя на них педагогика.

Сегодня по этой педагогике таскал тормозные колодки Лучковский.

Дежурный снял замок с рукоятки разъединителя контактного провода, снял изолирующую штангу. Прозвенел звонок, вспыхнула красная лампа. Дежурный включил высокое напряжение.

Электровоз медленно выехал из депо и остановился. Теперь он был виден отовсюду. Что-то в него перешло от ребят, от их юной заносчивости. Может быть, так казалось оттого, что Ваня Карпухин навел лоск на электровозе, подновил красные полосы.

Комиссия приступила к осмотру. Старик Лиханов опять был в первых рядах: он принимал машину. Каждый подозрительный бугорок колупал своим крепким пальцем, будто когтем, присматривался, принюхивался. Отходил от машины и смотрел на нее издали, хмурясь, тяжело сопя.

– Бугай… – сказал негромко Лучковский. – Скобарь.

Группа направлялась в училище. Шли железнодорожным участком. Федя Балин, спокойный, сосредоточенный, руки вдавил в карманы пальто, Ефимочкин что-то торопливо рассказывал Феде, а Федя только молча кивал; Дима Дробиз и Шмелев оживленно переговаривались. Где Шмелев и Дробиз, тишины не будет. Там одно слово цепляется за другое, и чем одно слово громче и смешнее другого, тем считается полновеснее и необходимее, а все остальное – отработанный пар. Лучковский молча плелся сзади.

Тося наблюдал за Лучковским и улыбался. Старик Лиханов своей педагогикой иногда умеет воздействовать. Никаких при этом лишних слов. А результат самый положительный. Если бы и на Скудатина вот так воздействовать! В прежние годы Виктор Данилович постоянно был с ребятами, начиная с утренней линейки и кончая последним уроком. Теперь все реже они чувствовали, что мастер – их главный и верный друг. Не занимался группой: торопливый он, невнимательный, равнодушный. А скоро группа ЭЛ-16 кончает училище, уходит навсегда.

– Ищите женщину, – говорил Шмелев. – Такая селявилия!

Но ребятам на эту тему шутить не хотелось.

Когда вышли на свою «училищную» улицу, увидели – застрял трамвай: дуга попала на участок без тока. Молоденькая девушка-вагоновожатая пыталась ломиком для перевода стрелок сдвинуть трамвай с места. Она подсовывала ломик под колеса, напрягалась изо всех сил, толкала, наваливалась на трамвай тоненьким плечом.

Девушка была одна. Трамвай только что отошел от конечной остановки пустой, без пассажиров. Девушка была в куртке, в теплых спортивных брюках и без шапки. Рыжие волосы перетянуты аптечной резинкой.

– Контора, вперед! – крикнул Шмелев и первым побежал к трамваю.

За ним устремились все ребята, громко и неразборчиво шлепая башмаками по весеннему талому снегу. Окружили девушку.

– Разрешите ваш инструмент, – сказал Виталий Ефимочкин.

Девушка отдала ломик, но при этом даже бровью не повела в сторону Ефимочкина.

– Перед вами корифеи своего дела, – тут же вступил в разговор Дима Дробиз.

– Я вижу, – просто ответила девушка.

На Диме Дробизе была великолепная форменная фуражка. Лучшая фуражка в училище.

Ефимочкин разглядывал девушку. Она ему сразу понравилась, рыжая. Понравилась ее подчеркнутая независимость. Она не просто отдала ломик, а сделала одолжение, что отдала.

– Приходите к нам в училище на ансамбль «Экспресс», – сказал Ефимочкин.

– Или – «Непьющие гитары», – добавил Шмелев.

– Вы бы трамваем занялись, корифеи, – сказала девушка.

– Пущай стоит.

– Инспектор идет.

– Пущай идет, – сказал Дробиз.

К трамваю, с перекрестка, направлялся инспектор ГАИ.

Ребята окружили трамвай. Пока ребята переговаривались с девушкой, Балин молча вынул из рук Ефимочкина ломик и подсунул его под колеса.

– Три! Четыре! Шесть! Взяли! – крикнул Дробиз, придерживая одной рукой фуражку, чтобы она не упала в грязь.

Трамвай сдвинулся. Девушка легко впрыгнула на подножку и села за управление.

– Апельсинчик! – крикнул Шмелев.

– Тюли-люли! – не выдержал Дробиз.

Девушка даже не обернулась.

Над поднятым воротником куртки рыжим султаном торчал пучок волос.

– Счастливо! – крикнул Виталий Ефимочкин.

Федя Балин молча закинул в кабину ломик. Дуга была уже под током, высекала искры, и трамвай, стремительно набирая скорость, умчался по рельсам.

Подошел инспектор ГАИ, сказал:

– От лица службы объявляю благодарность.

Ребята не возражали.

– Пущай едет.

А Шмелев, глядя на Ефимочкина, вдруг произнес задумчиво:

– Ищите апельсинчик…

Виталий сделал вид, что эти слова никак к нему не относятся.

Ребята отправились дальше по своей улице. Они здесь знали каждый дом, каждый двор. Лучковский попытался задержаться около палатки с подогретым пивом. Но его подтолкнули, совсем как трамвай, и Лучковского с легкостью пронесло мимо палатки. Около папиросного киоска таким же образом хотели промануть (слово старика Лиханова) Мысливца, но он все же вывернулся и купил пачку сигарет. Угостил Зерчанинова. Остальным ребятам Мысливец сказал:

– Терапевты. Жуйте кислород!

Около здания городского суда стояли люди. Здесь всегда стоят молча, каждый со своими сложными думами и делами. Ребята проходят мимо, не останавливаются, не шутят. Кое-кто из этих ребят знает, что такое суд, так сказать, имеет об этом личное представление.

Наконец «контора» свернула к воротам училища.

Евгений Константинович Воротников работает в училище преподавателем спецтехнологии. Он такой же старый, как и Лиханов. Когда-то они вместе начали ездить на паровозах ОВ – «овечках». Потом Евгений Константинович поступил работать в училище, а именно – в железнодорожную школу Мосгубпрофобр – Московского губернского управления по профессиональному образованию.

Как все давно было! Но сейчас он идет в новое и самое современное училище, в свою лабораторию. Проводить занятия по новейшей технологии, по электровозам. Раз он идет к ребятам, значит, жизнь не прожита до конца, до последнего светофора. За последним светофором тупик, поперек пути обрезки старых рельсов и шпал, все, кончился путь. Нет, извольте погодить. Его электровоз еще на маршруте.

– Твои архаровцы уже гремели инструментом, – сказал Лиханов Воротникову, когда заметил Евгения Константиновича у депо. Лиханов сидел на скамейке и курил. – Потом рванулись в столовую первый черпак снять.

– Здравствуй, Никита.

– Конечно, здравствуй, Женя.

– Почему ты такой жестокий к ребятам, Никита? – Евгений Константинович остановился, присел рядом с Лихановым. – Сигаретку дай. Попыхчу.

Лиханов протянул замасленную, без целлофана пачку Воротникову. Евгений Константинович вытащил из нее сигарету, которая пахла больше смазочным маслом, чем табаком, зажег. Знакомая обстановка, знакомый вкус деповской сигареты.

– Жизнь тебе много пенок накидывала, скажи? – спросил Лиханов.

– Нет.

– А мы им должны кидать? Жизнь не мягкая кровать, в ней не поваляешься. А в школе я не практикую.

– В депо практикуешь.

– И разговор у меня деповский. Обмурлыкивать их не собираюсь. Сегодня опять с двоих шерсть рвал.

– Тебя, Никита, судить надо. За самоуправство.

– Брось, Женя. Не то отругнусь, фугану словечком.

– Я без ругани.

Евгений Константинович поднялся, погасил сигарету и через пути, мимо паровозного котла, который лежал, завалившись в снег, пошел к училищу.

Лиханов тоже поднялся и направился к котлу. Возле котла он снял с себя телогрейку и остался в рубашке и в жилетке. Поднял с земли молот, отряхнул рукоятку от снега и начал стучать по котлу, скалывать накипь и ржавчину. Лиханов размахивал молотом, и сильный звук молота о котел наполнял сейчас все вокруг. Разве Никита Евдокимович жесток к пацанам, которые постоянно крутятся в депо? Ничуть. Но баловать их? А за что баловать, едрёна феня? Отношение к труду легкое. Снежками можно кидаться, бесплатную газировку из автоматов пить, под вагонами веселиться, глотку драть, на девчонок заглядываться. А Лиханов был воспитан на силе и с силой не расстанется. И как-нибудь это… без прокурора обойдемся, Женя. Ишь какой скорый на руку… Хотя скорый на руку, пожалуй, он, Никита. Не беда – на пользу архаровцам.

Лиханов стучал, гремел молотом, пока его не окликнули с грузовика – привезли тормозные колодки. Лиханов, прихватив ватник, двинулся к грузовику. Он был счастлив вполне: привычное состояние физической работы. Любому из котят может хвост прищемить, всегда есть за что. Паразитов среди них много и двойщиков. Правда, не все паразиты и двойщики. У Витьки Скудатина ничего ребята. Учатся прилично. Особенно один. Начальником он в группе. Сила у парня. Где сила, там порядок. Отец у него, Витька говорит, из кузнечного цеха был, на заводе. По наследству, значит, и пошло, сила передалась. Может, отец его пару раз гвозданул за нерадивость, парень и понял, что трудом в жизни зовется. Крепкий кулак – положительное явление в семье и в работе. Закон. Никиты Лиханова закон.

Никита Евдокимович сжал пальцы в кулак, посмотрел на него, поднес к молоту, сравнил. Остался доволен кулаком.