Текст книги "Камикадзе"

Автор книги: Михаил Панин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

У меня тогда отказали сразу два мотора, и я стал падать. Как падает в воду камень. До авианосца километров триста. Доложил на корабль: горю, слева и справа, на всякий случай мои координаты, прощайте, товарищи, покидать самолет не буду, нет смысла. Все равно акулы сожрут или умру на спасательном плоту от жажды. Но руководитель полетов приказал немедленно покинуть машину. Немедленно! Мы тебя найдем вертолетами, дурак... Что делать? Не дадут умереть геройски. Ну я и покинул. В мгновение ока оказался между небом и водой. Парашют раскрылся. Парю как ангел и вижу сверху, как мой ЯК с военно-морским флагом на фюзеляже, опустив нос, уходит от меня под острым углом в воду. Самолет семнадцать миллионов стоит... Взметнулся бесшумный фонтан брызг. И остался я один на один с океаном. А мне как раз должны были дать майора.

Но приводнился удачно. Спасательный плот при ударе о воду автоматически надулся (а мог бы и не надуться, бывает). Я забрался на него и первым делом проверил содержание "НЗ". Там оказались галеты, шоколад, минеральная вода "Липецкая", очень полезная для организма, и примерно граммов триста спирта для растирки и согревания, если упадешь в Охотское море, и для снятия стресса, если окажешься в воде южнее, в тропиках. Я снял стресс, попил водички. Стало все по фигу. Сижу, болтаю в воде ногами. Про акул совсем забыл. И тут они на меня полезли со всех сторон. Подныривают под плот, острые плавники совсем рядом. Морды отвратительные. Но на случай нападения акул на плоту есть длинный нож-мачете, чтобы отбиваться. Я и отбивался, подобрав ноги под себя. Вода вокруг плота стала красной от крови, это привлекало все новых и новых тварей. Два часа махал мачете – кыш, суки! – и время от времени пускал вверх сигнальные ракеты, пока меня поисковые вертолеты не нашли. Успели. Когда уже поднимался по веревочной лестнице на вертолет, который снизился, одна акула выпрыгнула на два метра из воды и цапнула меня за пятку, шрам до сих пор остался.

Я показал корреспонденту шрам, но не на пятке, а чуть выше, меня в детстве соседская собака укусила. А акул я, слава богу, видел только с борта корабля, как они резвятся. А что дальше было, спрашивает корреспондент. "Что дальше? говорю. – А ничего, комиссия из Москвы пришла к заключению, что я рано покинул самолет, не боролся за спасение, а что меня акулы чуть не съели – это всем до одного места. Рано – не рано... Что тут можно доказать? Самолет лежит на глубине пять тысяч метров, и я бы мог сейчас в нем сидеть. В полете все решают мгновения. В результате так и хожу в капитанах, мои однокашники по училищу уже командуют полками".

Мы допили, что корреспондент принес. Он встал, придерживаясь за стен-ку, и говорит: "Ничего, Валера, мы восстановим справедливость. Я напишу про твой случай, тебе не то что майора, тебе орден Ленина дадут. Сейчас совсем другое время". – "Сейчас, – говорю, – орден Ленина уже не дают, орден Ленина можно купить в комиссионном". – "Ничего, – говорит он, – все равно что-нибудь дадут, я хорошо напишу. Орден Андрея Первозванного тебя устроит?"

И ушел. Было уже десять часов. Я стал думать, кто такой Андрей Первозванный. По корабельной трансляции передали: проверить светомаскировку! Ночью авианосец и корабли сопровождения идут с задраенными иллюминаторами, как призраки, горят только ходовые огни. Потом передали: средствам ПВО готовность номер один, носовому котельному отделению готовность номер два. Все как всегда. Про дежурные авиасилы ни слова, а я и дежурной силой не был в ту ночь. Все спокойно. Можно, думаю, ложиться спать.

И тут меня как током ударило! Что же я наделал, идиот? Произошло то, чего я всегда боялся: поведал малознакомому человеку – журналисту! – как я катапультировался, как болтался на спасательном плоту, как меня обвинили в халатности... Но я никогда не катапультировался, только на тренажере! Меня никто не обвинял. А майора не присваивают непонятно почему. Я время от времени рассказывал эту историю бабам, во Владивостоке или еще где, где меня никто не знает, для придания себе дополнительного обаяния. Иногда даже намекаю, что я не просто летчик, начавший седеть капитан, а летчик-испытатель, Герой Советского Союза. А золотую звезду не ношу из скромности и соображений секретности. Иногда и сам верю в то, что говорю, вхожу в образ. Во Владивостоке, в ресторане "Океан", когда больше не давали водки, кричал: "Я катапультировался над Индийским океаном!" Все равно не дали. И теперь этот щелкопер, прежде чем написать в газету, конечно, спросит у командира полка или замполита, почему капитану Кравцову задерживают майора, если он такой герой. Меня вызовут и спросят: в чем дело, капитан, почему вы вводите в заблуждение средства массовой информации? И что я отвечу – что мне нравится свобода слова? Я погиб... Мало мне драмы в личной жизни, так теперь вообще хоть на авианосец не возвращайся. Буду лететь и лететь, пока не кончится керосин.

Причем, что характерно, я не люблю врать, зачем мне. Хотя, возможно, не всегда обдумываю то, что говорю, чтобы не терять время. Если долго думать, что сказать, можно вообще ничего не сказать, вполне насладившись одной голой мыслью. В то время как мысль, высказанная даже спонтанно, автоматически становится общественным достоянием.

С такими смешанными мыслями я продолжал полет, изредка рассеянно поглядывая вниз на уже сверкавшую всеми красками тропического утра гладь океана. Превалировала мысль: погиб, погиб... Возможно, уже сейчас корреспондент разговаривает с кем-то из начальства. Не надо было с ним пить, хоть и медицинский. Нельзя мне возвращаться.

Я понимал, что такое состояние и есть то, что называют сужением сознания, это чревато суицидом, и надо срочно думать о чем-нибудь другом, например, о том, что все еще можно поправить, пусть смеются, начать новую жизнь. И личную, и общественную. На Райке свет клином не сошелся. Жениться на женщине, близкой тебе духовно, а не на первой попавшейся с красивыми ногами. В этом главная твоя ошибка: главное в женщине не ноги и не глаза, как считал раньше. Главное, Валера, – душа. А к "девушкам" с красивыми ногами всегда сходить можно. Все еще поправимо, все ерунда. Господи, за что же она меня так... Пора поворачивать, горючее на пределе.

Но я летел и летел по прямой на высоте пятьсот метров, все дальше и дальше удаляясь от авианосца. Никаких признаков пиратов я не обнаружил. Да и откуда им было взяться тут – ни островов, где можно укрыться, ни узких проливов, удобных для морского разбоя. Пейзаж подо мной – как после потопа, одна вода. И нашего танкера нигде не видно. Что за черт? Или я лечу не в ту сторону? Сверился с бортовым компьютером – нет, все правильно, в ту. Но что-то вдруг сделалось с глазами, я плохо различал приборы перед собой. В ушах звон. Когда так в голове звенит, пиши пропало, летчика отстраняют от полетов – это тебе не такси или самосвал. Может, у корреспондента спирт был не медицинский, кто знает, где он его достал. Как же я назад лететь буду – с острым алкогольным отравлением? Надо на всякий случай набрать побольше высоты, пока совсем не отключился.

Я заложил вираж...

Но было слишком поздно. Стрелка указателя горючего упала до нуля. Меня тряхнуло, словно в самолет попал "стингер". Перед глазами вспыхнул красный огонь. Вот так оно и бывает, когда самолет внезапно исчезает с экранов радаров. Потом ищут "черный ящик" – может, пилот успел что-нибудь сказать на память любимой жене. Мне ничего никому не хотелось говорить. Было так скверно... Но еще продолжал набирать и набирать высоту, словно от этого что-то зависело. Выходит, я угадал свою судьбу: теперь меня действительно съедят акулы и никто не скажет, что я врал. Даже испытал некоторое облегчение от этой мысли. Скажут: это инфаркт. Инфаркт над Индийским океаном – тоже красиво. Но неужели это все? Конец котенку? А я ведь всегда так чувствовал свое избранничество.

И положил ладонь на рычаг катапульты.

Я исчез с экранов радаров авианосца через полминуты, в течение которой успел подумать: майора так и не дали, суки... Прости меня, Господи, за материалистический образ мыслей, я военный летчик, изучал, в основном, матчасть. Прости и помоги, чем можешь, у меня не так уж много грехов. Да и что это за грехи: хотел убить жену, но не убил же, а только дал по морде. Правда, может, она и не виновата, прапорщик просто так, по-соседски зашел утречком поговорить, а потом прилег... Что мне оставалось делать? С кем не бывает, когда изменяет женщина. А в публичном доме я ни разу не был, поползновения не в счет. А как – без поползновений? Главное, им противостоять, противостоял как мог. Пособи, Господи, кроме Тебя, мне некому помочь. Я ничего не вижу, не могу вздохнуть. В таком состоянии я не смогу даже взобраться на спасательный плот. И вообще, катапультироваться – смертельный номер. Я катапультировался только на учебном тренажере. Неужели я сейчас это сделаю – над океаном?

Меня выбросило из кабины, как из пушки. Почувствовал, как до неимоверных размеров расширилось сердце от сумасшедшего прилива крови. Кажется, потерял сознание, и сколько это длилось, не помню.

А когда очнулся, уже паря, увидел: мой ЯК-38 с вертикальным взлетом и посадкой уходил из-под меня вниз – медленно, полого и бесшумно, один в бескрайнем небе. Мне стало его жаль. А я, как ни в чем не бывало, дыша полной грудью и с удивлением оглядываясь по сторонам, висел под куполом парашюта над синим-синим, сверкающим в лучах солнца океаном. Мне было совсем не страшно. Я только не мог оторвать взгляд от моего несчастного самолета. Он не виноват, что ему достался такой летчик.

Потом самолет резко накренился, повернувшись ко мне откинутым фонарем кабины, пошел вниз быстрее, быстрее и клюнул носом в воду, взметнув фонтан брызг. Я изо всех сил зажмурился. А когда снова открыл глаза, брызги уже осели и от самолета следа не осталось. Океан сомкнулся над ним. Теперь он медленно погружался в глубину, и я содрогнулся от мысли, что в его кабине, пристегнутый ремнями, мог бы сейчас сидеть я с выпученными глазами и, вертя во все стороны головой, наблюдать экзотическую фауну – спрутов-осьминогов, например. А они бы, спруты, с не меньшим интересом, шевеля щупальцами возле самого моего носа, разглядывали бы меня. Но возможно, мне еще предстояло полюбоваться на разных гадов, которых в этих широтах великое множество. Главное теперь – удачно приводниться, чтобы не угодить сразу в пасть акулы, высунувшей морду из воды. Они же только и ждут хорошего человека.

Но до воды еще оставалось километра два, я висел в пустом пространстве. Смотреть мне было абсолютно не на что, и я смотрел себе под ноги. И вдруг с ужасом обнаружил, что обе мои ступни сломаны и неестественным образом свисают вниз под прямым углом! Но странно, никакой боли я не чувствовал. Попробовал пошевелить пальцами – пальцы шевелились! Что за черт? И страшно обрадовался, когда наконец понял: ноги мои в полном порядке. Просто при катапультировании с меня слетели сандалии, а носки сползли и теперь болтались. Подрыгав энергично ногами, я скинул носки в океан, чтобы видеть свои ноги целыми и невредимыми. Я смотрел на них, шевелил пальцами, как младенец в люльке, и ликовал – теперь не пропаду, я хорошо плаваю, заберусь на плот и буду ждать помощи. От авианосца меня отделяло примерно сто морских миль, но с него, надо думать, уже взлетели на поиск вертолеты. Хорошо, что я падаю в теплый океан неподалеку от экватора, а не в Охотское или Баренцево море. С океаном мне повезло, посмотрим, как со всем остальным будет, думал я и продолжал снижаться. Все-таки акул я несколько побаивался.

И вот, когда до поверхности воды оставалось метров триста, поведя носом по сторонам, я вдруг явственно ощутил сначала едва уловимый, а потом все сильнее и сильнее – аромат каких-то чрезвычайно пахучих цветов. Откуда, думаю, почудилось или что-то с головой после катапультирования. Но запах был такой густой и сильный, как в Сочи, где я однажды отдыхал в санатории ВВС. Но где Сочи, а где сейчас я.

Потом услышал отдаленную музыку, в танцевальных ритмах – эй, мамбо, с преобладанием ударных инструментов. Или это мне в мозг толчками ударяла кровь? Видно, я все-таки головой за что-то зацепился при катапультировании или – при рождении.

Дергая за стропы, маневрируя в воздухе и ища глазами, откуда музыка и аромат, я развернулся корпусом на сто восемьдесят градусов, надеясь увидеть что угодно – большой круизный теплоход, с бассейнами на верхней палубе, ресторанами люкс, с шикарной публикой в ресторанах и бассейнах, может же человеку хоть раз в жизни повезти, но увидел вместо теплохода в трехстах метрах под собой – небольшой остров, что в моем положении тоже было неплохо. Посреди острова возвышалась правильной формы конусообразная гора, до самой вершины покрытая изумрудной зеленью.

Думаю: неправдоподобно... Но с другой стороны, а что, что я еще мог увидеть – в открытом океане, с похмелья, с растерзанной душой болтаясь на парашюте между небом и водой? Остров так остров, что тут такого. Может, он мне всю жизнь снился, покрытый изумрудной зеленью... Жить в хижине из тростника, купаться в море, ловить рыбу. Никакой субординации, никакой общественной жизни, одна личная. И вот теперь, благодаря Провидению, представился удобный случай. Интересно, обитаемый или необитаемый остров? Лучше, конечно, чтобы на нем какая-никакая цивилизация все-таки была, развиты торговля и ремесла. А то что же я буду делать на необитаемом с одним пистолетом, зажигалкой и пачкой сигарет? Зажигалка у меня импортная, с голой девушкой, но все равно газ кончится, и как я буду разводить огонь? И вообще, если ловить рыбу, лучше все-таки кому-то принести улов, чтобы было кому почистить, а потом зажарить.

Ну и, само собой, думаю, мне бы сейчас не помешало выпить, чтобы после всего, произошедшего со мной, смотреть на жизнь проще – не пристальным, а слегка рассеянным, скользящим взглядом: все фигня...

Сверху остров казался безлюдным, заросший до самых берегов густой растительностью. Только у самой воды простиралась довольно широкая полоска пляжа, но и на пляже не было ни души. Это ничего, был еще очень ранний час, и солнце, пока я летал, поднялось над горизонтом совсем невысоко. Над пейзажем, в который я медленно опускался на парашюте, говоря образно, – еще витали тени. Тени от горы, возвышавшейся в центре острова. Я изо всех сил вглядывался и вглядывался, куда это я опускаюсь: ни населенных пунктов, ни отдельных строений. Ни паруса, ни джонки у берегов. Остров представлял собой классическую часть суши, окруженную со всех сторон водным пространством, гористая местность переходила местами в долины и небольшие плато, удобные для земледелия и выпаса скота. Скота я тоже не заметил. С вершины горы, едва заметные в густой зелени, стекали извилистые ручьи, хотя никакого снежного покрова на горе не наблюдалось, что было странно, но хорошо. В горных ручьях пресная вода, очень чистая, возможно, даже водится форель. Но вот что меня порадовало больше всего, так это прекрасный пляж, обрамлявший остров, надо думать, по всему округлому периметру. Чудесный белый песок! Мне нравятся и галечные пляжи, как в Крыму, но как бы я ходил по гальке, иногда довольно крупной, без утерянных при катапультировании сандалий...

Я глянул на часы, чтобы точно зафиксировать момент приземления. Ведь когда меня найдут вертолеты с авианосца, мой случай с десантированием на иностранный остров будет проверять добрый десяток комиссий, выясняя, не рано ли я покинул самолет, не завербовали ли меня в английскую разведку и так далее – здесь, по-моему, зона Британского содружества наций. Но мои ручные часы остановились. И почему-то этот незначительный по сути факт был мне неприятен, вызвав в душе смутную тревогу. Но все-таки, подумал я, Бог есть, и чем-то я ему нравлюсь, не знаю чем. Или, вопреки расхожему мнению, Он не все обо мне знает. Но это уже Его проблемы.

Спасибо, Господи, за то, что Ты опускаешь меня не в воду, кишащую акулами, а на этот уютный островок, пусть даже необитаемый, меня скоро найдут, готов был воскликнуть я, приближаясь к земле и уже согнув ноги в коленях, чтобы спружинить при ударе. Ты услышал меня, хоть я и далек от совершенства – летчик не первого класса в мои годы, ярко выраженная алкогольная зависимость... В церкви ни разу не был и не люблю попов, предпочитаю общаться с Тобой без посредников. Ты это знаешь. Я готов начать новую жизнь, исправить все свои ошибки и больше их не повторять.

Но неужели Ты так жесток, Господи, воскликнул я, увидев, что опускаюсь на песчаный пляж прекрасного острова и ко мне со всех сторон под оглушительный треск барабанов со страшным воем сбегаются голые дикари, размахивая копьями, дубинками, еще черт знает чем, а у меня против всей этой оравы один "Макаров" и пластмассовая зажигалка с голой бабой – не помню, где купил.

Я приземлился на мягкий песок, спружинил, еще раз убедившись, что с ногами все в порядке, а вот с головой, думаю... Может, мне это снится? Но думать было некогда. Если думать, меня сейчас сожрут, предварительно содрав шкуру, зажарят на вертеле. Быстро освободился от парашюта и выхватил из кармана пистолет. "Стой, гады, стрелять буду!" – завопил, потрясая "Макаровым", хотя и понимал, что это наивно. Дикарей было много. Оставалась надежда, что это были не дикари, а просто туземцы, по какой-то причине оставшиеся вне цивилизации. Может, они не едят людей. Но черт их знает. "Стрелять буду!" – орал я, выхватив на всякий случай и зажигалку, думаю – может, они огня боятся.

Но абсолютно голые коричневые люди, тоже вопя что есть мочи и потрясая своим оружием, приближались ко мне, окружая и тесня к воде. Впрочем, когда я пригляделся, я увидел, что туземцев не так уж много, человек пятьдесят, с копьями и палицами. Я даже заметил, что среди них были и туземки, довольно миловидные и хорошего сложения. Туземок от туземцев отличить было нетрудно они были без оружия и кричали просто так, для массовости.

Не отводя взгляда от угрожающей мне толпы, водя из стороны в сторону пистолетом и отступая все дальше и дальше к воде – прибой уже лизал мои обнаженные ступни, – я боковым зрением увидел, что мой спасательный плот тоже приземлился, автоматически наполнился воздухом и лежит на песке метрах в десяти от меня. Я, тоже автоматически, отметил про себя, что на плоту кроме сухого пайка и минеральной воды (если сухой паек не съели на авианосце, когда плот лежал на складе) имеется в наличии несколько сигнальных ракет разного цвета, и если все-таки придется стрелять и кончатся патроны, я, может быть, успею воспользоваться ракетами, которые должны же произвести на первобытных людей с копьями какое-то впечатление.

Туземцы между тем, стуча в барабаны и колотушки, отчаянно крича, приближались, неумолимо беря меня в полукольцо. Но, как мне показалось, наступали уже не так решительно, как вначале, а размахивать дубинками вообще перестали, словно были чем-то озадачены. Видно, я сам по себе, одетый, таки произвел на них впечатление в том плане, что, облаченный в летный комбинезон, в оранжевом спасательном жилете, в круглом шлеме, показался им несъедобным. Потом они вообще остановились, не зная, что им делать, только переглядывались между собой. Это приободрило меня. Думаю: ага, я вам не хрен собачий... Я опять отметил, что туземки – их было не меньше половины в этой воинственной толпе – очень недурны собой, хотя, на мой взгляд, и чересчур загорели или были от рождения шоколадного и светлоорехового цвета.

Я стоял по щиколотки в воде, вскинув пистолет, и ждал, что туземцы предпримут дальше, готовый уложить на месте любого смельчака, который бросится на меня первым. Но таких храбрецов пока не находилось, хотя мужчины-туземцы были рослые и мужественные на вид, с длинными до плеч волосами, перевязанными на уровне лба разноцветными лентами. Лица гладкие, но некоторые – с бородками. И что интересно – никакой татуировки, боевой раскраски или акульих зубов на шее. Из чего я сделал вывод, что передо мной не такие уж и дикари. Судя по всему, туземцы избрали выжидательную тактику. Опасливо поглядывая на пистолет (они знают, что это такое?), они больше не приближались ко мне, разглядывали, как дети, мою одежду, жестикулировали, громко переговариваясь на непонятном мне гортанном наречии. Возможно, это был суахили, но возможно, и нет. В разное время я изучал в школе немецкий, французский и испанский языки, у нас часто менялись учителя – отработают три года и уедут. В летном училище изучал английский, но поскольку сдаваться в плен никому не собирался, в результате не знаю ни одного. Так – ай лав ю, но пасаран, хенде хох, бонжур, мадам.

Но, в конце концов, что же собираются сделать со мной эти папуасы? Похоже, есть меня не будут, но ведь могут посадить в яму с рептилиями или еще каким способом изолировать от общества. Кто тогда меня найдет? Думаю: надо пресечь такие попытки в корне.

Я извлек из кармана пачку "Примы", чиркнул зажигалкой... И, глубоко затянувшись, выпустил в направлении окружавшей меня толпы густую струю дыма. Не знаю, что произвело на туземцев большее впечатление – дым изо рта и из носа или столь быстрое извлечение огня, они же тут добывают огонь трением. Толпа отпрянула, опять приняла угрожающий вид. Я вскользь подумал: если на острове не курят, то что же я буду делать, у меня осталось пять-шесть сигарет. А когда еще меня найдут вертолеты с авианосца?

И тут из толпы, ощетинившейся копьями, вышел среднего роста мускулистый туземец с бородкой и пошел прямо на меня. Правда, копье он держал в вытянутой руке острием вверх, как флаг, и я не понял, был ли это угрожающий жест или, наоборот, жест доброй воли. Упругими шагами туземный воин приближался ко мне с непонятным выражением лица, глаза сверкали – восторгом? ненавистью? – черт его знает...

Я вскинул пистолет над головой и выстрелил в воздух.

И сам испугался, последний раз стрелял не помню когда. В кого летчику стрелять из пистолета? И вот, пригодилось. Выстрел прозвучал вполне убедительным аргументом: туземцы побросали копья и палки и, как подкошенные, упали на колени, воздев руки к небу. Передовой туземец, как я понял – делегат, тоже опустился передо мной на колени, протягивая мне свое копье, как у некоторых народов в таких случаях протягивают пальмовую ветвь. Потом бережно взял в руки мою босую ногу и водрузил ее себе на голову. В толпе вспыхнули аплодисменты. Ну, все понятно... Я даже не очень удивился, потому что с самого начала что-то такое предполагал – ведь они видели, что я спустился к ним с неба. Вот если бы не видели, а просто поймали бы в лесу, тогда все для меня могло бы окончиться плачевно. Я же для них – инопланетянин! Как я сразу не догадался. И надо подумать, что я с этого могу иметь, пока буду находиться на острове.

Я ковырнул пальцем босой ноги мокрый песок – может, золотоносный... Получку не дают летчикам по два-три месяца, чего не было, говорят, со времен основания авиации. Потом, видя такое подобострастное расположение ко мне туземцев, завоеванное, впрочем, не без помощи огнестрельного оружия, я, чтобы закрепить успех и произвести еще большее впечатление, прогулочным спокойным шагом – сигарета в зубах пых-пых – подошел к своему спасательному плоту, валявшемуся на песке, и, отыскав в водонепроницаемом мешочке сигнальную ракету, опять вернулся на прежнее место. Как фокусник на сцене Дома культуры.

Толпа, не зная, чего еще от меня ждать, боязливо взроптала. Туземец с бородкой продолжал стоять на коленях, уткнув лицо в песок. Я подошел к нему вплотную, он, по-видимому, молился какому-то своему богу. Толпа взроптала громче. Туземец поднял на меня глаза, преданные, как у собаки. Я сделал знак, чтобы он поднялся. Всем своим видом, дружелюбной улыбкой, я показал ему, что ему нечего бояться – я сам дрожу... Туземец проворно вскочил на ноги и вытянулся передо мной по стойке "смирно". Я похлопал его покровительственно по плечу, все-таки делегат, обладает среди соплеменников общественным весом, может пригодиться. Кто знает, сколько мне придется сидеть на острове.

Затем, вскинув над головой руку, я выпустил вверх красную ракету. Громкий хлопок, взвившийся со свистом и разорвавшийся в небе огненным букетом сигнальный заряд произвели на толпу ошеломляющее действие. Протягивая ко мне руки, эти бедные люди стали хором скандировать что-то на непонятном языке, который показался мне теперь даже не лишенным выразительности. Мне послышалось даже, что одна туземка, в отличие от остальных кричавших, кричала "но пасаран". Это еще что за пассионария? Что она имеет в виду? Есть такие женщины – могут кого угодно разорвать, темперамент политический. Лишь бы гавкать. И главное, по морде нельзя дать – женщина.

Вдруг туземка, кричавшая по-испански "этот номер не пройдет!" и насторожившая меня, выскочила из толпы и побежала ко мне. Я отпрянул. Это была статная бабища, похожая на какую-то богиню плодородия, – с толстым задом, с распущенными до поясницы рыжими волосами. Топая как слониха своими сильными ногами, не лишенными привлекательности, она приблизилась ко мне. Я ожидал чего угодно. Но она с кокетливой улыбкой потерлась носом о мою щеку и убежала. Вот дура, чего же тогда протестовала? Толпа одобрительно загалдела.

И я понял – этому народу я нравлюсь! А я боялся. Никто не собирается меня убивать или как-то ограничить мою свободу. Если меня не найдут, – меня же ищут в открытом океане, никаких островов на карте в этом месте нет, – я с удовольствием проведу какое-то время здесь, на лоне природы, среди этих своеобразных, все более нравившихся мне людей. Чем громче они скандировали и хлопали в ладоши, тем больше нравились. Буду ловить рыбу... Или наймусь пасти общественное стадо, если на острове водится мелкий рогатый скот – не может не водиться, народ упитанный. А крупный рогатый скот на островах не водится, на островах все мельче, чем на континенте. Лежать на траве в тени орехового дерева на склоне горы, бараны себе пасутся; когда захочется, попить какого-нибудь "Цинандали", съесть пресную лепешку с сыром. Смотреть на облака и ни о чем не думать. Можно даже на время поджениться, на местной, веселую вдову или разведенку всегда найти можно.

От моральных обязательств перед законной женой, подло изменившей мне, я считал себя свободным. Так обмануть человека!

А между тем туземцы, продолжая скандировать и радостно вопя, накинулись на меня со всех сторон, смешав все мысли, подняли на руки и понесли. Я не возражал, раз у них такой обычай. Устроился поудобнее наверху, на головах носильщиков, чтобы все было видно: голые мужчины и женщины, как на нудистском пляже, треск барабанов, пальмы, сверкавшая на солнце гладь океана. Солнце уже поднялось почти до самой вершины горы в центре острова. По всей видимости, это был потухший вулкан. Действующие вулканы, периодически извергающие из своих жерл расплавленную магму и тучи пепла, я не люблю. Лучи солнца озаряли кудрявую зелень, пальмы, я их сразу узнал, а другие деревья на пляже не росли. Но судя по тому, что я видел сверху, когда висел над островом на парашюте, флора тут весьма разнообразна и, надо думать, всякая живность не менее обильна – подхватившие меня на руки молодцы выглядели сытыми и резвыми. Они несколько раз под возгласы толпы развернули меня на месте и понеслись рысью. Но я знаками остановил носильщиков и показал им: разверните, ребята, еще раз, а то как-то нехорошо получается – ногами вперед... Я же не покойник.

Тут я вспомнил про свой спасательный плот и парашют, которые могли мне еще здорово пригодиться. На плоту – хороший длинный нож, ракеты. А из парашюта наделаю себе трусов, когда изношу те, что на мне сейчас – семейные, в горошек и на два размера больше, чтобы нигде не терло. Не буду же я ходить по острову голый. Почему-то я уже смутно сознавал, что никто меня не найдет, никакие вертолеты. Полетают, полетают и решат, что утонул вместе с самолетом. Боевые товарищи хорошо выпьют, и в эскадрилью придет другой летчик. А мне ведь тоже как-то жить надо. Я показал туземцам, мол, прихватите и мое имущество – плот и парашют валялись на песке. Расторопные юноши с радостью исполнили мое приказание, и, пока меня несли с берега в деревню на вытянутых руках, я, оглядывая с высоты окрестности, поглядывал также, чтобы чего-нибудь не стянули из "НЗ". Спирта там, конечно, не было, но шоколад никогда не помешает подарить какой-нибудь даме. Забегая вперед, скажу, что и плот, и парашют туземцы доставили вместе со мной в целости и сохранности. Они только бранились между собой за право по очереди нести мои пожитки. Как дети. И все время, пока несли, восторженно крича, показывали на небо, откуда я им явился. Явился так явился, думаю, а что!..

Я тоже изредка поглядывал на небо – не кружат ли там поисковые вертолеты с авианосца. Но поглядывал со смешанными чувствами. Мне уже не очень хотелось, чтобы меня нашли, во всяком случае – чтобы нашли так быстро. Пожить тут, как на курорте. Месяца два... А потом пусть находят на обратном пути, когда поймут, какого человека потеряли, и скажут обо мне все хорошие слова. Плохого слова никто не скажет. Иногда чешется язык сказать: "Умер Максим, и хрен с ним", но понимаешь – неэтично. Скажешь когда-нибудь потом. Чувствовал я себя превосходно. Только все время шумело в ушах, словно где-то неподалеку низвергался с большой высоты водопад. Но может, он и на самом деле низвергался. Одно тревожило – неизбежная встреча с местным руководством. С вождем, жрецами. Хранители устоев везде строги. Посадят в клетку... Говорят, в Америку тоже прилетали инопланетяне, делиться опытом, но их в строгой тайне каждый раз отправляли назад, чтобы не нарушали естественный ход вещей. А меня на чем отправишь? Могут посадить.

Ну а пока ни о чем таком думать не хотелось. Буду жить мгновеньем. Удобно устроился на руках и головах островитян и с интересом поглядывал сверху, куда это меня несут. Довольно широкая утоптанная тропа, ведущая от берега в глубь острова, была сплошь обсажена с обеих сторон какими-то фруктами, которых я ни разу в жизни не ел, но попадались и бананы, свисавшие гроздьями с высоких кустов. Бананы я узнал сразу, как и пальмы. Но я к ним равнодушен – как мыло.

Мы всё углублялись и углублялись в дебри. И вот уже деревья вдоль тропы обвивали до самых крон плети винограда, образуя над головой тенистую беседку. Сквозь нее с трудом пробивались лучи солнца. Мои носильщики почти бежали. У меня громко стучало сердце. Куда они спешат?