Текст книги "Мне жаль тебя, герцог!"

Автор книги: Михаил Волконский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

6
ВЗГЛЯД НАЗАД

Чтобы читателю было вполне понятно, как шел ход развивающихся событий и взаимоотношения действующих лиц, необходимо вернуться несколько назад и вспомнить обстоятельства, при которых появились на сцене главные герои этого правдивого повествования.

Всемогущий при императрице Анне Иоанновне герцог Бирон, этот жалкий немецкий выскочка, это создание слепого случая, как ни высоко забрался, все-таки никогда не чувствовал себя прочным на своей случайной высоте. Он знал, что его ненавидят в России, и, будучи человеком ограниченным от природы, всяческими способами старался заглянуть в будущее, чтобы увидеть там свою судьбу. С этой целью он держал при себе итальянца, доктора Роджиери, магнетизера, гипнотизера, чтеца чужих мыслей – вообще одного из тех проходимцев-авантюристов, которыми так изобиловал XVIII век.

Герцогу удалось найти весьма подходящего субъекта для внушения, при помощи которого он, пользуясь услугами Роджиери, мог узнать свое будущее. Это была молоденькая турчанка, купленная в Константинополе на рынке рабов литовским помещиком Андреем Угембло, жившим постоянно в Гродно. Однако Угембло приобрел полудикую девочку вовсе не для своего гарема. Он привязался к ней, как к родной дочери, крестил ее именем Эрминии, воспитал по-дворянски и даже удочерил ее, несмотря на то что у него была и родная дочь Мария, вышедшая замуж за поляка Станислава Ставрошевского, авантюриста очень невысокого полета, продававшего свои услуги каждому, кто был в состоянии ему заплатить.

В то время в злополучной Польше шла яростная борьба за престол между Лещинским и Вишневецким, и Ставрошевский служил первому, а Угембло стоял за второго. В гневе на зятя старик лишил наследства родную дочь в пользу приемной, но Эрминия как раз была увезена из Гродно. Старик в горе пустился разыскивать ее. Между тем Эрминия очутилась в Петербурге, где Бирон поместил ее в пустовавшем доме среди сада на берегу Фонтанной. Сюда он нередко наезжал с доктором Роджиери. Итальянец погружал Эрминию в гипнотический сон и заставлял ее рассказывать о будущем курляндского выскочки, постоянно дрожавшего за свою власть.

Царствование императрицы Анны Иоанновны уже подходило к концу. У государыни развивался недуг, сведший ее в могилу. Для Бирона настали полные тревоги дни. Он понимал, что с Анной Иоанновной должно кончиться и его могущество, и изыскивал всяческие средства, чтобы удержаться на высоте и после ее смерти.

Бирон не ошибался в настроении русских. Среди них у него были приспешники, холопы, но не было друзей. Даже в таком страшном учреждении, как Тайная канцелярия, такие страшные люди, как глава санкт-петербургских, времен Петра кнутобойцев Андрей Иванович Ушаков и его помощник, знаменитый впоследствии своими розыскными делами Шешковский, только и думали о падении курляндского авантюриста и даже стремились создать к этому всяческие подходы.

В этой страшной канцелярии в качестве тайного агента служил в то время молодой помещичий сын Дмитрий Жемчугов. Это был разбитной парень на все руки, веселый, гулливый, большой разумник, по характеру словно созданный для того, чтобы постоянно вращаться среди интриг и всевозможных хитросплетений.

О том, что он – правительственный сыщик и провокатор, знали очень немногие. Для большинства это был просто веселый товарищ, устроитель всевозможных проделок, никогда даже перед старшими за словом в карман не лазавший. Тайна, которой было окружено участие Жемчугова в сыске, соблюдалась так строго, что даже доверенный Бирона, старый немец Иоганн, приказал двум своим наемникам – латышу Пуришу и поляку Финишевичу – наблюдать за ним, как за опасным человеком.

Но Жемчугов не поддавался никаким ухищрениям соглядатаев. Он всегда был настороже, да кроме того, его друг Шешковский не раз помогал ему выпутываться из опасных положений.

Служа в Тайной канцелярии, Дмитрий Жемчугов, или попросту Митька, как его звали в кружках молодежи, ненавидел Бирона и постоянно думал только о том, как бы избавить Россию от этого иноземного тирана. Он даже подобрал себе компанию единомышленников, стремившихся к тому же и только ждавших такого случая, который позволил бы им осуществить свои замыслы.

Судьба улыбнулась Митьке и его друзьям: они проведали о таинственных прогулках Бирона в лодке по Фонтанной, но не знали еще, куда и к кому он ездит.

Однако и тут Митьке помог всемогущий случай.

Он жил в квартире у своего закадычного друга, Ивана Соболева, тоже помещичьего сына, проводившего свое время в ничегонеделании. Соболев был парень весьма недалекий, но благодушный. Митьку Жемчугова он очень любил и не подозревал даже, где тот служит. Митька не раз пользовался добродушием Соболева и в один летний вечер зазвал его в герберг, то есть кабачок, близ Невской першпективы. Он разнюхал, что в этот вечер герцог поедет по Фонтанной, и решил выследить, куда тот ездит. Соболев нужен был ему как лишний человек при этой слежке.

Однако вышло так, что у Митьки и его компании завязалась ссора с офицером-немцем бароном Цапфом фон Цапфгаузеном из-за молодого турка Ахмета, которого надменный немец захотел избить для своей потехи, и Митькина компания, не дождавшись Соболева, разошлась.

Между тем Соболев, отправившись в герберг к приятелям, заплутался в лесу и попал к дому, где жила Эрминия. Он увидел девушку и тотчас же влюбился в нее. Когда же к берегу подъехала лодка с неизвестным ему господином, он внезапно почувствовал ревность и принялся расспрашивать оставшегося в лодке гребца, кто такой его господин и зачем он приезжает к заброшенному дому. Гребец, оказавшийся поверенным Бирона, заманил его в лодку и свел в Тайную канцелярию, где Соболев был арестован. Шешковский знал его в лицо и тотчас же посадил к нему в каземат Митьку, который выведал у приятеля все об пустовавшем доме и жившей в нем одиноко красавице-девушке.

Когда Жемчугов рассказал признания своего друга Шешковскому, то оба вообразили, что красавица – любовница Бирона и что, разоблачив любовные шашни фаворита императрицы, они тем самым ускорят его падение.

В этом направлении они и решили действовать. Соболеву была дана возможность убежать, а пустовавший дом был подожжен. Митька и его приятель, князь Шагалов, увезли Эрминию, бывшую в полуобморочном состоянии и устроили ее в ближайшем доме, где жила Мария Ставрошевская, находившаяся, как и Жемчугов, на службе в Тайной канцелярии. Чтобы доставить девушку, они воспользовались каретой случайно проезжавшего мимо барона Цапфа фон Цапфгаузена, пользовавшегося благосклонностью Ставрошевской.

Мария, как только увидела Эрминию, сейчас же признала в ней приемную дочь своего отца и прежде всего похитила ее талисман, который, как она была уверена, приносил ей счастье. Затем, осмотрев Эрминию, она поняла, что девушка находится в гипнотическом сне. Будучи и сама гипнотизеркой, она освободила бедняжку от внушения, но ненадолго.

Через барона Цапфа фон Цапфгаузена местонахождение Эрминии стало известно немцу Иоганну, а затем и Бирону. К Ставрошевской явился доктор Роджиери и стал требовать, чтобы ему выдали девушку. Мария отказала. Тогда Роджиери, явившись ночью к ее дому, попытался внушением на расстоянии выманить из дома Эрминию, но его тяжело ранил турок Ахмет, оказавшийся родным братом девушки. Бесчувственного Роджиери внесли в дом Ставрошевской, а на другой день к ней явился сам герцог и потребовал, чтобы девушка была отдана ему. Однако Мария смело заявила ему, что Эрминия уже ушла от нее, чтобы отправиться в Гродно к родным. На самом же деле Эрминия была увезена Соболевым в Петергоф, где Митька устроил ее на даче своего приятеля, князя Шагалова.

У Митьки в доме Марии Ставрошевской был свой человек: влюбленная в него горничная Грунька; это была горничная не простая, а воспитанная своими господами, как «нимфа и актриса» крепостного театра. Смышленая от природы, она была настолько образованна, что говорила по-французски, по-немецки, была смела, бойка и могла разбираться в интригах – словом, подруга во всем под стать Митьке Жемчугову.

Грунька выкрала у своей барыни и отнятый ею у Эрминии талисман, а также одно важное письмо, которое уличало в измене князя Трубецкого, дававшего из-за этого письма Ставрошевской средства на содержание.

Все это было передано Грунькой Жемчугову, и он воспользовался талисманом, чтобы получить власть над Марией.

Незадолго до этого около Ставрошевской очутился ее муж, скрывавшийся под именем Финишевича. Мария указала ему, что если бы Эрминия умерла, то наследство ее отца перешло бы к ней. Финишевич-Ставрошевский отправился с Пуришем в Петергоф и там, проникнув на дачу князя Шагалова, нанес Эрминии тяжелую рану кинжалом; однако, когда он возвратился к жене, та выдала его Бирону в качестве преступника, потребованного к выдаче польско-саксонским министром Генрихом Брюлем. Финишевич-Ставрошевский был арестован, а в покушении на убийство Эрминии был невинно обвинен барон Цапф фон Цапфгаузен, разыскивавший девушку по поручению доверенного Бирона, Иоганна.

Барон был прелюбодейным сыном этого старого немца, и Иоганн, чтобы спасти сына, стакнулся с Жемчуговым. Митька потребовал от него, чтобы Эрминия была взята во дворец и чтобы с ней вместе были взяты Мария Ставрошевская и Грунька. Иоганн устроил все это для него.

Когда Ставрошевская узнала, что Эрминию собирается посетить герцог, она уведомила о том Митьку. Тому показалось, что задуманная им интрига приведет к желанному концу, то есть к падению Бирона. Он настоял на том, чтобы Ставрошевская уговорила императрицу Анну Иоанновну пройти в соседний со спальней Эрминии покойчик, откуда ревнивая престарелая императрица могла бы увидеть, чем занимается с молодой красавицей ее возлюбленный фаворит.

Но его хитрый замысел не удался: императрица заболела и не могла подняться с постели. Да и без того план Митьки все равно потерпел бы неудачу: герцог явился к Эрминии с Роджиери вовсе не для того, чтобы заниматься любовью. Роджиери погрузил красавицу в гипнотический сон и заставил ее сказать герцогу, что он скоро будет регентом, то есть возвысится еще более.

Так и вышло: Анна Иоанновна умерла, и выскочка Бирон стал после ее смерти полновластным повелителем России.

– Теперь плод созрел и скоро упадет! – сказал Шешковскому проницательный Ушаков.

Однако Митька Жемчугов, потерпев неудачу, не унялся.

Эрминия стала женой Соболева, Финишевич-Ставрошевский бежал за границу, Мария с доктором Роджиери уехали в Италию, а Жемчугов снова принялся за свои хитросплетения; с началом их читатель был уже ознакомлен в предшествующих главах этого правдивого повествования.

7
МИТЬКА И ГРУНЬКА

Порешив с Греминым и неожиданно обеспечив для себя свое дальнейшее беспечальное существование в Петербурге. Митька Жемчугов направился в Летний сад, где его должна была сегодня ожидать Грунька в этот час.

Дождик прошел; как часто бывает в Петербурге в октябре, неизвестно откуда взявшийся ветер вдруг разогнал облака и выглянуло солнце, заблестев на холодных, словно застывших лужах.

Жемчугов шел, минуя лужи, изредка перепрыгивая с бревна на бревно бревенчатой мостовой, которой был вымощен тогдашний Петербург. Хотя Митька определенно высказал Гремину свои надежды на будущее, но он был такого склада человек, что, оставаясь наедине с собой, никогда не думал о будущем, а также никогда не обращался праздно мыслями к прошедшему. Вообще мечтательность была совершенно чужда ему. Если он о чем-нибудь думал, то это непременно были совершенно определенные соображения на заданную, так сказать, самому себе определенную тему.

О собственной жизни и удобствах Митька никогда не заботился; он как-то был уверен, что все, что нужно, сделается само собой, если, конечно, он не нарушит течения своей жизни ленью и инертностью. На мелочи жизни он смотрел презрительно, и действительно всегда случалось так, как вот теперь с Греминым, что у Митьки Жемчугова в нужный момент являлись обстоятельства, вполне устраивавшие его.

В Летнем саду он встретил Груньку в условленном месте и увидел ее издали еще.

Высокая, стройная, затянутая по моде в корсет, закутанная в суконный, вишневого цвета плащ с черным шелковым капором на голове, она имела вид вовсе не хуже любой девицы знатного происхождения, и никто даже вблизи не узнал бы в ней крепостной горничной госпожи Убрусовой, проживавшей во флигеле своего дома, который она должна была отдавать внаймы для того, чтобы существовать.

В ту пору в Летнем саду встретить такую парочку было вовсе не редкостью, и никто не обращал внимания на них.

Жемчугов, шурша валявшимися под ногами листьями, ускорил шаги навстречу Груньке и, подойдя к ней вплотную, повернулся и пошел с ней рядом.

– Знаешь что, Митька, – заговорила она серьезно и деловито, – чем больше я думаю о том, что ты затеваешь…

– Это жениться-то на тебе? – переспросил он ее.

– Нет не то.

– А что же?

– А вот то, как ты желаешь прийти к этому.

– И приду, вот увидишь!

– Послушай. Да ведь тебя двадцать раз сотрут в порошок, прежде чем ты хоть один шаг сделаешь.

– Ты не веришь мне, что ли?

– Тебе-то я верю, что тебе хочется и регента новоявленного свалить, и меня своей женой назвать.

– И назову!

– Ну а вот от хотенья-то еще далеко до исполнения.

– Слушай, Грунька! Хоть ты и на бабьем положении, но только тебе одной я сказал о своих мыслях и планах, и то только для того, чтобы успокоить тебя, чтобы ты не тревожилась, что я свое сделаю и своего добьюсь. Сорвется раз, сорвется другой, третий, но наконец подействует. Я тебе, если сомневаешься, поясню еще больше, но уже в последний раз, дальше ты от меня ничего не узнаешь. Ни с кем в мире – понимаешь? – ни с кем в мире об этих планах я говорить с такой точностью не буду, и ты мне не смей потом напоминать о них, а уж сама кому-нибудь рассказывать и не думай – убью! Ты вот рассуждаешь – сам немец со своими немцами полновластным и всесильным регентом над Россией стал, и вдруг какой-то Митька Жемчугов без средств, без связей, не вельможа, похваляется свалить Бирона, с которым даже такой вельможа, как Артемий Волынский, не только ничего не мог поделать, но и сам пошел на эшафот? Стой, Грунька, не перебивай, слушай! – остановил он ее, видя, что она хочет сказать что-то. – И вот этот самый Митька, – продолжал он, – все-таки говорит тебе, что он свалит герцога Бирона, а затем, вместе с другими русскими людьми, сшвырнет и вовсе их управление Россией. Ты рассуждаешь, что я – ничтожество в сравнении с Бироном. Но в этом самом моя сила и есть. Бирон не будет знавать о том, откуда идет опасность для него. А опасность большая, потому что хотя у меня и нет власти, нет денег, нет положения, но у меня есть знания событий и людей и башка, чтобы направлять людские страсти. Моя сила в том, что я имею дело с мелкими людишками, страстишки которых погубят их самих, если только умеючи направлять их, а для того чтобы направлять эти стрости, чтобы играть ими, вовсе не нужно занимать высокое место. Мы с тобой сделаем больше, чем даже нужно будет, и кругом найдем повсюду помощников… Слушай, Грунька! Регентом стал только один Бирон, но вместе с ним желают соуправлять Россией еще двое: фельдмаршал Миних, сподвижник императора Петра Алексеевич, и второй кабинет-министр барон Андрей Иванович Остерман.

– Ну? – спросила Грунька, потому что Жемчугов приостановился.

– Ну вот, – продолжал он, – эти немцы должны съесть друг друга. Бирон жесток. Миних горд и властолюбив. Остерман же хитер, умен, а потому сильнее их обоих. Надо стараться, чтобы Миних съел Бирона, и тогда Остерман съест Миниха. А всему поможет принцесса Анна Леопольдовна, мать государя Иоанна Антоновича. У нее тоже есть страсть, на которой легко сыграть можно.

– Страсть?

– Она влюблена!

8
СЕКРЕТ

– Вот когда ты говоришь так, а я тебя слушаю, – сказала Грунька, – то мне кажется, что и впрямь ты можешь сделать все, о чем замышляешь. Так ты говоришь, принцесса Анна Леопольдовна влюблена?

– Совершенно верно, – вдруг повышая голос, проговорил Жемчугов, – ваши прелести, сударыня, равняются внутренним вашим качествам, и ежели вы обратите внимание на нежные чувствования вашего покорного слуги…

Грунька оглянулась и увидела, что за ними идет какой-то человек, довольно откровенно прислушивающийся к их разговору, поняла, что Митька своевременно тоже заметил его и нарочно свел разговор на обычные в то время любезности, чтобы их приняли за самых обыкновенных влюбленных, гуляющих по Летнему саду ради амурного свидания.

Уловка удалась. Соглядатай, услышав о «прелестях» и «нежных чувствах», отстал от них.

– И выворотил же ты этакое! – усмехнулась Грунька.

– Да ведь нельзя же, – деловито произнес он, – к нам прислушиваться стали. Знаешь что? Говорить тут, в саду, как следует, совсем несподручно, а я хочу именно сегодня рассказать все, потому что такая линия, видно, пришла; мне нужно, чтобы ты помогала мне, а для этого ты должна знать все привходящие обстоятельства. Словом, пойдем, найдем такое место, где мы могли бы разговаривать в полной безопасности.

– Пойдем, пожалуй! А далеко это?

– Нет, тут сейчас, через Царицын луг перейти только, на Миллионной.

– Что это за место?

– Секрет! Да ты никак боишься? – Они выходили в это время из Летнего сада.

– Нет, Митька, – оборачиваясь к нему всем своим радостно улыбающимся лицом, проговорила Грунька, – с тобой я хоть на край света пойду!

– Вот это так! – одобрил Митька, а затем, посмотрев на нее, добавил: – Эх, Грунька! Будет и на нашей улице праздник или нет?

Она ничего не ответила, а только пошла скорее и как будто еще бодрее, чем прежде, нагнув голову и запахивая на ходу свой плащ, борясь с задувшим им навстречу ветром.

Жемчугов шагал за ней сначала тоже молча, но на лугу поравнялся и проговорил:

– Сюда иди, налево!

– Как налево? – удивилась Грунька, – в самом деле? Ты же говорил, что на Миллионной?

– Ну да, на Миллионной есть кофейня немецкая, и в ней сзади существуют отдельные комнатки; войти же в эти комнатки можно только со стороны набережной реки Мойки… Понимаешь?.. Чтобы незаметно было. Эти комнатки и называются «секретом». Вот туда мы и пойдем. Подозрения ни в ком не возбудим, потому что там часто потихонечку парочки на свиданиях бывают.

Они направились к набережной Мойки, по-тогдашнему Мьи, куда выходили зады дворов и домов, лицевая сторона которых тянулась по Миллионной.

– Вот видишь, это – службы Густава Бирона, брата герцога, – показал Жемчугов, – на всякий случай запомни! А вот и вход во двор при кофейне.

Они повернули в ворота довольно просторного, кругом обстроенного службами, двора, поперек которого шла прямо к крыльцу аллейка молодых деревьев, тщательно выровненных и подстриженных.

– Это и для парадного хода хорошо, а не то, что для заднего крыльца! – одобрила Грунька.

С крыльца вела дверь в полутемный коридор. Встретивший их здесь человек поздоровался с Митькой, как знакомый.

– Зеленая свободна? – спросил Жемчугов, направляясь вперед, как, по-видимому, давно знакомый и привычный гость.

– Проходите, свободно! – ответил человек и впустил их в небольшую комнатку, обитую расписанным под листья деревьев и кустов холстом.

На низком потолке ее были изображены небо с облаками и летящими птицами, а все убранство состояло из стола, покрытого цветной скатертью, и четырех стоящих вокруг него кресел с высокими спинками. В углу был сделан камин, и на нем висело маленькое зеркало, сильно потертое.

– Вот это самый «секрет» и есть, – сказал Митька. – Ну снимай плащ и распоряжайся. Ты голодна?

– Чего голодна, – ответила Грунька, – я сегодня обедала.

9
ЭТО НАДО ЗАПОМНИТЬ

– Ну так что же мы тут делать будем? – проговорил Митька, – ведь здесь так, не спросивши ничего, нельзя сидеть. Уж если пришли сюда, то надо дать доход хозяину: здесь кофейня, а не кулуар для разговоров.

– Ну будем кофе пить, если тут кофейня.

Жемчугов прищурил один глаз, подмигнул и щелкнул языком.

– Знаешь, братец, – обратился он к человеку, – принеси ты нам глинтвейну тепленького – как раз по погоде будет, да сыра немецкого сливочного. Насчет же кофе посмотрим; может, и кофе выпьем потом.

– Ты чего ж это кутить-то вздумал? – остановила его Грунька.

– Да без смазки-то говорить в горле будет трудно – все равно, что сукном в горле трешь, а с примочкой – слова сами идут.

Грунька усмехнулась.

– А теперь слушай, – заговорил Митька, как только лакей ушел, чтобы принести потребованное, – слушай хорошенько и запомни. Эта вот зеленая комната – единственная, в которой можно разговаривать без опаски здесь. Все остальные комнаты у немца в кофейне устроены так, что можно из нарочно для сего приспособленного тайника слышать все до последнего слова, что говорится в них. Так и знай! Если когда-нибудь попадешь с кем-нибудь сюда, к Гидлю – это кофейня немца Гидля, – то боже тебя сохрани язык распускать: все будет услышано. А здесь, в этой зеленой, еще ничего, можно быть без опаски.

– Да с кем же мне и зачем попадать сюда? – спросила Грунька.

– То ли еще будет!.. Может, еще не сюда попадешь! Мне все твое уменье нужно и актерство; ведь ты кого хочешь обыграть сможешь?

– Кого хочешь, на это меня станется!

– И графиню, и княгиню, и под маской маскарадную интригу разведешь?

– В лучшем виде!

– Ну то-то! Помни: если свергнем немцев, тогда в награду твое освобождение из крепости, и я поженюсь на тебе, Грунька!

Она ухмыльнулась, потупилась и покачала головой.

– Кто ж это награждать нас станет?

Митька перегнулся к ней через стол и в самое ухо едва слышно произнес:

– Государыня Елизавета Петровна, когда взойдет на принадлежащий ей императорский российский престол!

Но вдруг он звонко чмокнул Груньку в щеку, заметив, что дверь отворяется и входит слуга с подносом. Конечно, лучше было, чтобы этот слуга увидел, как они целуются, чем обращать внимание на то, что между ними происходит политический и весьма «опасный» разговор.

Грунька отшатнулась от Митьки и жеманно произнесла:

– Ах, оставьте, сударь!.. Труд бесполезный. Поищите себе другой особы любезной!

Слуга, поставив поднос, поспешил удалиться, видимо вполне уверенный, что имеет дело с одной из обыкновенных любовных «авантюр», каких бывало у Гидля по десятку в день.

– Да ты – совсем молодец! – одобрил Груньку Жемчугов, когда они снова остались одни. – Отлично всякую всячину разыгрываешь!

– Ну довольно об этом! – серьезно сказала ему Грунька, берясь за стакан с глинтвейном, и, отпив из него, добавила: – А ведь вкусно!

– Ну еще бы! – согласился Митька.

– Я вот чего в толк не могу взять, – продолжала она, – как это при жизни Елизаветы Петровны, родной дочери императора Петра, вдруг престол наследует не она, а сын Брауншвейгского принца, да притом молоденький. Положим, при Елизавете Петровне не могло бы быть и регентства Бирона, но как это произошло? Анна Леопольдовна чья дочь будет?

– Она – дочь Екатерины Иоанновны.

– Голштинской?

– Нет, герцогиня Голштинская – это Анна Петровна, старшая дочь императора Петра.

– Ну вот и я так же смекаю, что она – старшая дочь императора и что ее внук…

– Ее внук – Петр, и он живет сейчас в Голштинии. Это – особь статья.

– Ну а Анна-то Леопольдовна – чья же дочь?

– Говорят тебе – Екатерины Иоанновны Мекленбургской, родной сестры умершей императрицы Анны Иоанновны.

– Постой, ничего не разберу! Голштинская, Мекленбургская; тут запутаешься. Ты мне раз и навсегда объясни подробно.

– Ну хорошо, я тебе все политические конъюнктуры растолкую, а ты уж запомни их раз и навсегда! Это необходимо.