355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Волконский » Мне жаль тебя, герцог! » Текст книги (страница 13)
Мне жаль тебя, герцог!
  • Текст добавлен: 30 октября 2016, 23:46

Текст книги "Мне жаль тебя, герцог!"


Автор книги: Михаил Волконский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

11
ГИБЕЛЬ МИТЬКИ

В те времена, к которым относится наш рассказ, провинциальное управление России было разделено на одиннадцать губерний, во главе которых стояли губернаторы, а под их начальством находились воеводы. В городах были учреждены должности полицмейстера и при них полицейские конторы.

Станислав Венюжинский знал, что ему нужно было обратиться в полицейскую контору со своим наветом на Митьку Жемчугова. Поэтому он оставил Митьку спящим на почтовом дворе, где они остановились и где им уже готовили новых лошадей, чтобы ехать дальше, и отправился в полицейскую контору. Он действовал словно безумный, как бы помешанный на своей ненависти к Жемчугову, которого он продолжал винить во всех своих бедах.

Найти полицейскую контору было нетрудно. Дорогу к ней показал Венюжинскому первый же встречный.

Она помещалась в старом казенном здании, под тяжелыми сводами. Маленькие оконца сквозь железные решетки давали мало света, и, очутившись в полумраке под сводами конторы, Станислав одну минуту думал, уж не уйти ли ему. Но тут же он рассчитал, что все равно дело кончено и возврата ему нет, потому что бланк уже испорчен и Митька будет так долго спать вследствие данного ему сонного порошка, что успеет подъехать граф Линар, и тогда все может открыться. Значит, надо отделаться от Митьки как можно скорей.

В конторе Венюжинскому сказали, что надо ждать.

Это был обыкновенный прием тогдашних присутственных мест, что говорили «надо ждать», причем проситель мог понимать эти слова в том смысле, что от него требовалось ожидание или что эти слова значили: «Надо ж дать!» Люди опытные, понимавшие официальный язык, раскошеливались и «давали», то есть «смазывали» дело, как тогда выражались. Если врученная ими лепта была недостаточна, то им говорили: «Надо доложить!»

Станиславу тоже сказали, что «надо ждать», когда он заявил, что имеет неотложное важное дело к полицмейстеру.

Не находя нужным смазывать дело, по которому он явился, да и денег у него не было, он решил подождать и присел на замызганную скамейку, специально предназначенную для томления несговорчивых просителей.

Венюжинский был взволнован и в своем нетерпеливом волнении не мог долго сидеть на одном месте. Он начал ерзать, беспокоиться, кашлять, но на него никто больше не обращал внимания. Вокруг него ходили, разговаривали, скрипели перьями, передавали бумаги, как будто его тут и вовсе не было.

– Проше вас… Я имею безотлагательное дело, – попробовал обратиться Станислав к проходившему мимо него приказному.

Но тот даже не поглядел на него и прошел мимо.

– Да ведь я говорю, – произнес через некоторое время Венюжинский вслух на всю комнату, без обращения к кому бы то ни было в частности, – что у меня неотложное дело.

– А вы не неистовствуйте, а держите себя прилично! – строго заметил ему сидевший неподалеку от него за столом чиновник.

Станислав, держа в кармане подпись самого Бирона, чувствовал себя в силе, и потому обращенное к нему строгое замечание раздражило его.

– Я имею государево «слово и дело», – взвизгнул он наконец.

– Ежели вы имеете государево «слово и дело», – спокойно произнес чиновник, – то вас сейчас отправят в сыскной и там допросят.

– Я имею ордер самого герцога Бирона! – чуть не плача от волнения, заявил Венюжинский и, достав бумагу, вскочил с места и поднес ее почти к самому носу чиновника.

Тот мельком успел разглядеть подпись и, вскочив со стула, испуганно произнес:

– Подпись регента!

Вся контора мгновенно преобразилась. Все повскакивали со своих мест и остановились, разинув рты, глядя на Венюжинского, как будто вместо него пред ними из-под земли выросло какое-нибудь диковинное чудовище.

– Позвольте бумагу сюда! – сказал чиновник, но Станислав отстранился от него, возразив:

– Я требую полицмейстера!

– Сейчас, сейчас! – заторопились кругом, и из соседней комнаты рысцой выскочил полицмейстер, не старый еще человек с военной выправкой, из исполнительных немцев.

– Что такое? Что такое? – повторил он несколько раз, а когда прочел бумагу, немедленно обернулся и закричал: – Дежурный капрал, полицейские, стражники! За мной, живо!

Не расспрашивая Венюжинского, кто он и откуда, вообразив, что он непосредственно из Петербурга, полицмейстер, чтобы выслужиться перед Петербургом, стал показывать свою расторопность.

С необыкновенной стремительностью он в сопровождении полицейских чинов явился вместе со Станиславом на почтовый двор и грозно спросил:

– Где здесь Дмитрий Жемчугов?

Митька спал, разбудить его оказалось невозможным.

Было решено, что он так напился, что не может очнуться, а потому его уложили в приготовленные сани и в этих санях отвезли в острог, запретив под страхом строжайшего наказания кому-нибудь на почтовом дворе рассказывать о том, куда делся арестованный.

В разгар бироновщины можно было быть уверенным, что такая угроза будет действительна, так как с розыскным приказом никто иметь дела не желал, и Митька Жемчугов был погребен заживо.

12
ЖЕНСКИЕ КРУЖЕВА

Грунька при отъезде обещала Жемчугову действовать без него и даже с хвастливой уверенностью заявила, что к возвращению Митьки Бирон будет уже свергнут.

Но легко было обещать, а трудно выполнить; это отлично сознавала Селина де Пюжи, когда Грунька стала обсуждать с ней, что, собственно, надлежит ей выполнять.

Общий ход дела был намечен уже сам собой, и начало было положено, причем не без успеха. Старик Миних не только оказался податлив ко внушениям, но и сам искал новой встречи с Грунькой. Таким образом, оставалось только устроить эту встречу, а остальное должно было пойти как по маслу, потому что Груньке нужно было только свидеться с Минихом и иметь возможность поговорить с ним, а уж что и как говорить – это она знала отлично.

Но весь вопрос был в том, как устроить это свидание. Беда заключалась в том, что по случаю смерти императрицы, тело которой все еще не было похоронено и все еще стояло в пышном зале среди траурного убранства всяких эмблем и аллегорий, в столице были запрещены всякие увеселения и общественные сборища. Ни маскарадов, ни театров, ни даже более или менее людных гуляний не допускалось, так что повидаться с Минихом в толпе, что является удобным, в настоящее время было невозможно.

Пуститься на шутку с каретой или что-нибудь вроде этого Грунька без Митьки не могла решиться, да и не знала без него, как взяться за такое дело. В кофейне Гидля тоже было неудобно видеться с Минихом, так как это свидание неизбежно должно было стать известным прислуге кофейни.

– Я просто ломаю себе голову и ничего не могу придумать! – говорила Селина, расхаживая из угла в угол по комнате. – Но я всеми силами желаю изобрести что-нибудь! Знаешь что? Я опять оденусь гадалкой, – внезапно решительно сказала она, но тут же остановила самое себя: – Нет, переодеваться гадалкой теперь нельзя, если за нами следят и если нет возле нас твоего красавца-сержанта, чтобы защитить нас!

– Да и незачем вам переодеваться! Дело-то не в вас, а во мне, – махнула рукой Грунька. – Ведь суть в том, чтобы мне удалось не показать свое лицо старику Миниху! А где и как я смогу разговаривать с ним под маской?

– Да зачем тебе скрывать лицо? Ведь у тебя оно такое, что ты смело можешь показать его Миниху!

– Ну пусть я с ним буду разговаривать без маски, – согласилась Грунька, – но все-таки где и как?

– Что это «где и как»? – спросил Гремин, вошедший в это время в комнату (теперь он каждый день бывал у Селины де Пюжи).

Грунька в первую минуту очень обрадовалась приходу Гремина, словно он сейчас же мог найти решение стоявшей перед ней задачи.

Но когда ему объяснили, в чем заключалась эта задача, он покачал головой и, усевшись в кресло, не торопясь протянул:

– Н-н-да! Очень хорошо было бы вам повидаться с Минихом, но как это сделать?

– «Как, как»! – рассердилась Грунька. – Вот и мы тоже думаем – как, да ничего не выходит!

Гремин крайне не любил, когда беспокоились и сердились. Он готов был сделать все возможное и невозможное, чтобы все были довольны и веселы. Он терялся в таких случаях и сам не знал, что ему делать.

– Может быть, – проговорил он наугад, главным образом чтобы выказать свое участие, – пригодится к чему-нибудь тот обрезок бумаги бироновского служителя, который был у поляка, и его письмо?

Проговорив это, Гремин неловко улыбнулся, почувствовав сам, что сказал пустяки и что обрезок бумаги бироновского служителя ничем ему помочь не может.

– Вы разве этого письма не отправили по адресу? – спросила Грунька.

– Это к бироновскому-то Иоганну? Ну зачем же было отправлять его, если поляк и без того испугался одного только рассказа о том, что письмо было отправлено? Ведь на самом деле нести во дворец такое письмо было бы очень опасно: могли бы схватить посланного, и тогда вышла бы пренеприятнейшая история!

– Так что пан Станислав напрасно пропал без вести! – рассмеялась Грунька. – Его отношения к господину Иоганну на самом деле не испорчены! Но, знаете, вы мне дайте эти обрезки бумаги, они мне, пожалуй, пригодятся! А с Минихом я поступлю очень просто!

– Что значит «просто»? – в один голос спросили Гремин и Селина.

– Да пойду к нему прямо… как к фельдмаршалу, попросить защиты и покровительства под предлогом, что мой отец служил у него в войсках! Скажу, что семейное дело требует разговора наедине, и у него в кабинете переговорю с ним!

– Нет, она гениальна! – воскликнула Селина. – Нет, она положительно гениальна! – повторила она, воодушевляясь своей чисто французской особенностью приходить в восторг, всегда несколько преувеличенный по сравнению с причиной, вызвавшей его. – И я удивляюсь, – снова заговорила она, – как это русские женщины способны быть столь тонкими!

– Ну полноте, – остановила ее Грунька, – тут еще особой тонкости нет! А что русские умеют кружева плести, так это правда! Говорят, наши кружева первым сортом считаются. Вот и попробуем в жизни сделать плетение тоже первого сорта!

13
ВТОРОЙ БИРОН

Грунька исполнила задуманное на следующий же день.

Гремин узнал для нее часы приема у фельдмаршала Миниха, и она, блестяще разодетая в серую шелковую робу Селины, в ее карете отправилась к фельдмаршалу, имея столь великолепный вид, что никому не стыдно было бы принять такую гостью.

В приемной у Миниха было много народа, но, когда вошла Грунька, дежурный адъютант, расшаркиваясь, подлетел к ней и спросил, как о ней доложить и по какому она делу.

– Я вас попрошу передать генералу вот это! – и Грунька передала адъютанту заранее заготовленную ею записочку, которую они с Селиной сильно надушили и в которой было написано:

«Желаю продолжить с вами разговор в карете. Маска».

Миних, как только прочел записку, велел немедленно впустить «эту даму» вне всякой очереди.

Грунька, аллюром хорошо знающей свою роль актрисы, появляющейся на сцене, впорхнула в кабинет и присела с такой грацией, что Миних раскланялся с нею, как с чистокровной аристократкой. Он предполагал, что его таинственная маска, вероятно, очень хорошенькая, но стоявшая перед ним «маленькая фея», как он уже мысленно называл Груньку явилась для него просто чудом красоты.

– Вы прелестны и пленительны! – снова расшаркиваясь, сказал он, как настоящий дамский кавалер.

Грунька опять присела, затем опустилась в кресло так ловко, что ее шелковая, оттопырившаяся юбка образовала как бы облако, и непринужденным жестом сделала знак Миниху, сказав:

– Садитесь, фельдмаршал, и будем разговаривать!

«Как сейчас видно рождение в человеке! – подумал Миних. – Ведь можно голову дать на отсечение, что это – несомненно аристократка!»

– Но позвольте мне узнать, кто вы? – улыбаясь, спросил он.

– Разве вы не видите?

– Я вижу, что вы – маленькая фея, но мне желательно было бы знать, как вас называть?

– Так и называйте «маленькая фея»; думайте, что я на самом деле не существую, а являюсь вам в нужную минуту! Вы ведь не раскаялись после первого нашего разговора? И в том, что последовали моим советам?

– Нет, не раскаялся.

– Ну надеюсь, не раскаетесь и теперь. Только я требую от вас честного слова дворянина, что вы не станете ничего узнавать обо мне!

– Но это же жестоко!

– Все равно, я требую!

Слово Минихом было дано, и Грунька, любезно улыбнувшись ему, кивнула в знак благодарности головой.

– Я так и знала, что могу довериться вам! – сказала она. – Здесь можно говорить открыто? Нас никто не услышит?

– Никто.

– Ну так знайте, что вам грозит серьезная беда.

– Мне?

– Да, вам! Со стороны Бирона.

– А вы непременно хотите говорить о политике?

– Непременно, потому что только ради нее я и явилась к вам! – не церемонясь, подчеркнула Грунька.

– Тогда позвольте сказать вам, что вы ошибаетесь. В последнее время герцог очень внимателен ко мне и доверчив.

– Он позволяет вам часто бывать у принцессы… Ну а известно ли вам, что готовится второй Бирон?

– Второй Бирон?

– Да… выписываемый из-за границы!

– Вы мне точно сказку рассказываете!

– А между тем граф Линар выписывается в Петербург снова в качестве польско-саксонского посла…

– Если это так, то это очень важно, и особенно важно то, что сделано это потихонечку от меня! – задумчиво произнес Миних. – Но кому это нужно было делать? Ведь, конечно же, на это не сама принцесса решилась?

– Конечно, это сделал Бирон!

– Но с какой целью?

– С целью отвлечь принцессу от всякой политики и, главное, от вашего влияния!

– Конечно это так! – оживленно воскликнул фельдмаршал. – Я проверю этот слух!

– Это – не слух, но пока это тайна, которую знают очень немногие, и если я решилась сказать вам о ней, то исключительно потому, что уверена, что вы ее не выдадите ради своей же собственной пользы! Владея тайной, вы будете владеть сильным оружием, а сделав тайну слухом, вы доведете ее до сведения принцессы.

– Я понимаю, что надо молчать, – сказал Миних, – но только мне это нужно проверить.

– Проверяйте как знаете, но будьте осторожны и помните, что малейшая ваша неосторожность – и вы меня больше никогда не увидите!

– Но все-таки я когда-нибудь узнаю о том, кто вы?

– О да, вы непременно узнаете!

И с этими словами Грунька мило простилась с ним.

14
ПРОВЕРКА

Грунька так смело сообщила Миниху о посылке за графом Линаром курьера потому, что знала, что фельдмаршал был слишком старым и опытным политиком, чтобы не суметь воспользоваться этим весьма важным обстоятельством. Она верно рассчитала, что из этого может выйти основной узор того кружева, которое она плела, и что известие о предпринятом Бироном помимо Миниха шаге произведет на фельдмаршала сильное действие. Но она не могла предугадать, что это ее сообщение будет иметь решающее для Миниха значение.

Вернувшись домой, она в своей великолепной робе посмотрелась в зеркало, и ей показалось странным, что вот эта самая фигурка, глядящая на нее так пристально из стекла, в своем шелковом наряде, – не кто иной, как она, и что она – та самая, которая двигает нитями, управляющими ходом событий.

«Это – я, а что такое я? – мысленно сказала оно себе и тут же подумала: – Жаль, что меня вот такой не видит Митька!.. Я бы ему понравилась… Где же он теперь, и что с ним?»

Миних, после разговора с «маленькой феей» решил сейчас же проверить полученные сведения от нее. Он сказал адъютанту, что должен выехать по спешному делу, а потому больше никого принимать не будет, и отправился непосредственно к Остерману. Однако, как он ни наводил разговор на графа Линара с этим хитрым стариком, не смог узнать ничего положительного, потому что старый дипломат очень искусно отводил разговор в сторону.

После этого Миних отправился к Бирону, тот был очень ласков с ним, но, когда фельдмаршал упомянул имя саксонского графа, у Бирона вырвался вопрос:

– Разве вам Андрей Иванович говорил что-нибудь?

– Нет, – начал было Миних.

Но тут Бирон замкнулся, и от него он больше ничего не сумел узнать.

«Да, это – против меня заговор, против меня, – беспокойно думал Миних, уезжая от Бирона. – Они, видимо, скрывают от меня что-то и не хотят меня в это посвящать. Ах, если бы только мне узнать наверное!»

Миних счел призыв Линара в Петербург заговором против себя, потому что воображал себя приставленным к принцессе Анне Леопольдовне и рассчитывал иметь на нее неограниченное влияние. Сам герцог поручил ему эту роль, он был почти примирен с Бироном таким доверием, и тут вдруг оказывается, что потихоньку от него занимаются тем, что стараются в Петербурге получить человека, который заведомо должен вытеснить его у принцессы и оставить, так сказать, ни при чем. Конечно, это было не просто заговором, но и настоящим предательством.

Само собой разумеется, что надо было скрыть предполагаемый приезд Линара от Анны Леопольдовны, потому что она тогда несомненно вернула бы милость Бирону и Миних оказался бы уж совсем на последнем месте, а то и вовсе без места. Наконец, нельзя было допускать приезда Линара потому, что это благоприятствовало Австрии и было невыгодно прусскому королю, а Миних стоял на стороне прусского короля. Ясно было, что поэтому и приезд Линара держали в тайне от него.

Вдруг Миних ударил себя по лбу и произнес вслух:

– Я, кажется, в самом деле стареть начинаю, если не могу сообразить, откуда приезжала ко мне «маленькая фея»!

И он, по природе своей страстный математик, стал проверять логическими посылками пришедшие ему в голову решения, так, как это делают при проверке математических задач.

«Откуда может быть известна важная государственная тайна этой “маленькой фее”, если она не принадлежит к важному, высокопоставленному политическому кругу? – рассуждал он. – Да и по одежде ее и по манерам видно, что это так. Значит, чей же это круг? Кому выгодно воспрепятствовать приезду графа Линара? Тем кто, как и я, стоят за то, что интересы России должны совпадать с интересами прусского короля. Ясно, что это французский посол Шетарди, а он в сношениях с принцессой Елизаветой Петровной; отсюда несомненно, что “маленькая фея” принадлежит к кругу принцессы и что оттуда идет предостережение. Что там ненавидят Бирона, весьма понятно; что там хотят приобрести во мне союзника, тоже понятно, а это и требовалось доказать…»

Рассудив так, Миних решил, что, кроме этих рассуждений, больше никакой проверки ему не требуется, что теперь для него все ясно и определенно, а вывод из всего этого был тот, что нужно поторапливаться.

Придумав свою сложную логическую комбинацию, Миних успокоился, поверив в нее именно потому, что она была сложна; простое же объяснение, то есть то, что «маленькая фея» была крепостной Грунькой, которой сообщил о Линаре посланный к нему с письмом Митька, Миниху и в голову не могло прийти, – настолько это было просто и именно потому – невероятно.

15
СТАРАЯ КАРГА

Селина де Пюжи, увлеченная гениальностью Груньки, решила немедленно исполнить свой план относительно ее выкупа и отправилась к дворянке Убрусовой вместе с Василием Гавриловичем Греминым, который сам вызвался сопровождать француженку в данном случае. Селина думала, что это будет очень легко, что она выскажет свое желание госпоже Убрусовой, та скажет цену, Селина заплатит деньги, и Грунька будет свободна.

Госпожа Убрусова, типичная старая дева, встретила француженку и приехавшего с ней господина чрезвычайно жеманно. Жеманство, по ее понятиям, требовалось в качестве доказательства хорошего тона; и притом нельзя же было не жеманиться перед француженкой и перед русским холостяком, который мог быть великолепной партией.

Сама Убрусова, несмотря на свои годы и неказистость своих черт, которым она тщетно пыталась при помощи румян и белил придать миловидность и свежесть, еще не потеряла надежды выйти замуж, хотя не имела к этому никаких ни физических, ни материальных данных. Неказистая в физическом отношении, она обладала столь скудными материальными средствами, что даже этим никого прельстить не могла.

Жила она тем, что сдавала внаем доставшийся ей от сестры дом на Невской першпективе, во флигеле которого помещалась сама. Ее дворня состояла из старухи Мавры, повара и Груньки, которую она отдавала служить в чужие люди и пользовалась в виде оброка получаемым ею жалованием. Таким образом, Грунька составляла для нее выгодную доходную статью, и, когда Селина заявила ей, что желала бы купить девушку, Убрусова с весьма плохим произношением выговорила целый ряд французских фраз и добавила по-русски:

– Но как же мне продать ее? С чем же я сама тогда останусь?

После этого она обернулась к Василию Гавриловичу, как бы прося подтвердить его всю несомненную справедливость ее слов.

– Но ведь мы вам дадим ту цену, что вы спросите! – проговорила Селина. – Ваша Грунья – такое милое существо, что вы, конечно, не захотите больше ее заставить страдать и отпустите, если мы заплатим.

– Конечно, конечно, – проговорил Василий Гаврилович.

– А-а, – протянула Убрусова, – но все же я-то с чем останусь?

– Да с деньгами останетесь, с деньгами! – нетерпеливо проговорил Василий Гаврилович.

– Конечно, сударь, деньги – великая вещь, но все-таки опасно, как бы не продешевить! Ведь девка-то очень хороша! Многие у меня торгуют ее! У нее есть, как бы это сказать, потерявший от нее голову дворянин. Он даже хочет ее в жены взять себе. Он мне должен за нее хорошую цену дать!

– Ну да, я знаю это! – подхватила Селина, когда ей, по ее требованию правда, не без труда, Убрусова повторила то же по-французски. – Я и хочу соединить любящие сердца – выдать ее замуж за любимого человека! Подумайте, какое это для них будет счастье!

– Мало ли и благородных любящих сердец остается без взаимности! – во весь голос вздохнув, сказала Убрусова. – Это – не резон, чтобы потакать ветрености какой-то девчонки, да еще и крепостной! Да она, подлая, – снова обратилась она к Гремину, – должна не о своем счастье мечтать, а о том, как бы угодить своей госпоже!

Василий Гаврилович чувствовал, что Селина взяла не тот тон, который было нужно, и постарался перевести разговор на деловую почву.

– Да вы, милостивая государыня моя, – проговорил он, – без всяких околичностей ответьте: желаете ли вы продать принадлежащую вам девку Аграфену за сходную цену, или нет?!

– Не желаю! – резко и капризно заявила Убрусова.

– Но позвольте…

– И позволять ничего не желаю! – перебила его старая дева. – Не желаю для ее же, девкиной, пользы! Ну какая же из нее в самом деле дворянка может быть? Тоже… любящее сердце! Какие нежности при нашей бедности! Вместо того чтобы ей амурными пустяками заниматься, я за нее тысячи могу выручить, если пристроить ее как следует! По крайней мере мне, ее госпоже, польза будет! Или пусть ее любезный дворянин платит мне тысячи! Ежели он любит ее, то пусть и платит, а если нечем платить, то и не взыщите! Уж я по-своему распоряжусь! Вот возьму, наряжу ее в сермягу-затрапезку, да и заставлю у меня перед окнами двор мести! Пусть ее дворянин-любезник по першпективе гуляет и смотрит, как его душечка у дворянки Убрусовой двор метет! Небось тогда раскошелится!

– Но ведь это же ужасно! – возмутился Гремин. – Ведь у него нет никаких тысяч!

– А тогда не смущай зря девки! Что же это за манера чужих крепостных смущать, когда своих завести надо, а не на что!

– Но это ужасно, – повторил Василий Гаврилович.

– Что она говорит? – спросила Селина де Пюжи, все время слушавшая молча, так как ничего не понимала.

– Она не согласна! – коротко сказал Гремин.

– Да, я не согласна! – подтвердила на своем скверном французском языке Убрусова. – Очень прошу извинить меня, что я не могу быть вам приятной, но ради ваших прекрасных глаз я не хочу жертвовать своими интересами.

– Так вы не согласны? О-о, – возмутилась француженка, и, когда они вышли от Убрусовой, она не могло не всплеснуть руками и не произнести, подняв глаза к небу: – О, мой бог! Неужели же небо может терпеть на земле такие создания?

– Старая карга! – проворчал Гремин, чувствуя, что Убрусова вполне способна в действительности выполнить ту угрозу, которую она произнесла по отношению к Груньке.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю